41. УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ
41. УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ
В «Миссис Брэникен» героическая молодая женщина отправляется на поиски пропавшего в море мужа. И снова женщина, певица Стилла, придает роману «Замок в Карпатах» странное очарование (1892). А в комедии «Мона Лиза» Жюль Верн дает объяснение загадочной улыбке Джоконды.
Весь 1890 год Жюля Верна одолевали колики и боли в желудке. Но, подобно бравому папаше из фантастической сказки «Семья Ратон», опубликованной в рождественском номере «Фигаро иллюстре», писатель говаривал: «Будем философами. Что же касается меня лично, то, до тех пор пока достанет силы работать, жаловаться не приходится».
Жюль Этцель поставил его в известность относительно своих затруднений: публика не хочет больше читать. Писатель полагает, что, напротив, читают очень много, однако публика избалована романами, которые печатаются по частям, с продолжением, и в этом, должно быть, кроется одна из причин плохой распродажи целых томов. «Жаль, — пишет далее романист, — а я хотел еще кое-что доделать, тогда бы мне удалось осуществить поставленную перед собой задачу — описать земной шар, использовав жанр романа».
Жюль Верн заканчивает «Миссис Брэникен».
Рассказ о приключениях этой мужественной женщины, отправившейся на поиски своего мужа, он писал с явным удовольствием. С самого начала ощущаешь, что описание снаряжения «Франклина» доставляет ему былую радость. Трехмачтовая шхуна под командованием Джона Брэникена отправляется в плавание из Сан-Диего в Калькутту с заходом в Сингапур — путешествие, как видим, не представляет особых трудностей. По возвращении капитан снова увидится со своей женой Долли и их маленьким сыном Уатом, разлука будет недолгой.
Корабль под названием «Баундари» привозит в Сан-Диего весть о встрече с «Франклином». По совету своей двоюродной сестры Джен, жены Лена Боркера, Долли отправляется на «Баундари», чтобы поподробнее расспросить капитана Эллиса об этой встрече в море. Но волею судеб шлюпка, которая должна была доставить ее обратно на берег, чуть было не столкнулась с буксиром, и миссис Брэникен вместе с маленьким ребенком упала в море. Одному из матросов удается спасти мать, но, несмотря на все старания, ребенка найти так и не удалось.
Долли, потрясенная гибелью сына, теряет рассудок. Джен день и ночь ухаживает за ней и в конце концов вместе со своим мужем поселяется в доме Брэникенов. Лен Боркер, этот отъявленный негодяй, полностью подчинил жену своей воле. Запутавшись в долгах, он без зазрения совести решает воспользоваться ситуацией. Став опекуном несчастной женщины, потерявшей рассудок, Лен Боркер присваивает себе то немногое, чем она располагает, и, зная, что она со временем станет наследницей очень богатого дядюшки, мечтает наложить руку и на ее будущее наследство, так как Джен, единственная родственница миссис Брэникен, должна в свою очередь унаследовать состояние предполагаемой вдовы, потерявшей к тому же ребенка. Через посредство миссис Брэникен наследство дядюшки-миллионера перейдет в один прекрасный день к супругам Боркер, мечтает Лен. Однако план этот грозит сорваться: Боркер замечает, что Долли ждет ребенка. Он держит ее взаперти, а после родов спешит избавиться от мальчика, бросив его на улице. Таким образом, Джен по-прежнему остается единственной наследницей Долли.
Лену Боркеру угрожает арест, и он спасается бегством, увлекая за собой запуганную жену. Вместо него опекуном Долли становится судовладелец Эндру, он-то и раскрывает мошенничество Боркера.
Время идет, о «Франклине» нет никаких известий, судно считают погибшим. Долли лечат четыре года, и в копне концов рассудок к ней возвращается. Она узнает, что муж ее погиб и что она стала наследницей огромного состояния умершего дяди.
Между тем Долли не желает мириться со своим вдовством и жертвует состоянием, снаряжая экспедиции на поиски Джона Брэникена и его экипажа. Две из них так ничего и не дали. Правда, с их помощью удалось установить, что «Франклин» разбился на рифах острова Брауз, расположенного в западной части Тиморского моря: там обнаружили останки пятерых членов экипажа и судовой колокол «Франклина». Никакой надежды не оставалось. Но ведь на судне было девять человек, а не пять, и миссис Брэникен не дает покоя вопрос о судьбе всего экипажа, ступившего на борт корабля в Сан-Диего.
К тому же известие о том, что в Австралии нашли умирающего Фелтона, помощника капитана «Франклина», снова все ставит под сомнение: миссис Брэникен тотчас же едет в Сидней, где в морском госпитале лежит при смерти Фелтон. Прежде чем испустить дух, Фелтон успевает сообщить, что его капитан остался в живых, но попал в руки индасов — кочующего племени дикарей на севере Австралии. Отважная женщина становится во главе экспедиции, которая готовится выйти из Аделаиды на поиски этого племени.
К каравану присоединяется юнга Годфрей, странным образом напоминающий Долли Джона Брэникена. В душе подростка и матери, лишенной материнства, зарождается нежная привязанность.
Лен Боркер постарался очутиться в определенной точке центральной Австралии, куда держала путь миссис Брэникен. Обрадовавшись встрече с Джен, Долли дает согласие принять в состав экспедиции чету Боркеров.
Изведав неслыханные страдания во время странствования по выжженным солнцем пустыням, миссис Брэникен со своими людьми выбивается из последних сил, цель уже близка, как вдруг на них обрушивается самум. Воспользовавшись этим обстоятельством, Лен Боркер предает их. Сманив сопровождавших их негров и захватив верблюдов со всем провиантом и припасенным выкупом, он находит племя индасов и освобождает Джона Брэникена, но тут же пытается убить его. Вовремя подоспевший отряд конной полиции хватает убийцу и спасает миссис Брэникен вместе с ее друзьями. Появляется Годфрей, который ушел на разведку, и рассказывает Джону Брэникену о предательстве Боркера. Удачный выстрел как нельзя более кстати избавляет нас от этого гнусного персонажа. Тем временем находят Джен, которая умирает от раны, нанесенной ей мужем. Перед смертью она успеет сказать, что Годфрей — сын супругов Брэникен, тот самый ребенок, которого Долли родила во время своего безумия.
С точки зрения географии роман посвящен прежде всего Австралии, он свидетельствует о том, что автор хорошо знает этот континент. И хотя книга чем-то напоминает «Детей капитана Гранта», следует отметить, что лорд Гленарван ограничился лишь районом Виктории, тогда как миссис Брэникен пересекла всю Австралию, от юга до севера. Таким образом, проделанный ею путь не только гораздо длиннее, но он совсем иной, а, кроме того, на ее долю выпали тяготы путешествия по Большой Песчаной пустыне. Роман этот, можно сказать, создан во славу женщины. Долли наделена исключительной энергией, она остается женщиной лишь в силу своей любви к Джону и материнского инстинкта.
Леди Гленарван отличает женская интуиция. К этому качеству у миссис Брэникен присоединяются решимость и ясный ум. И может быть, именно для контраста автор создал образ несчастной Джен, у которой все эти качества отсутствуют.
То, что эта история в основных чертах была навеяна воспоминанием автора о своей гувернантке, безутешной вдове погибшего в море капитана, утверждать трудно. Жюль был еще слишком мал, когда выслушивал сетования госпожи Самбен. Не вернее ли предположить, что его мать часто рассказывала ему впоследствии о госпоже Самбен, которая не в силах была примириться со своим вдовством, таким образом и ожила в его памяти эта история, да еще приукрашенная материнским воображением.
Некоторые считали неправдоподобным тот факт, что Долли родила, сама того не ведая. Однако автор ведь уточнил, что она четыре года провела в «бессознательном состоянии». Речь шла об утере сознания вследствие умственного потрясения, оставалось проверить, возможно ли это на самом деле. Я консультировался с психиатром, и он ответил мне утвердительно.
Во всяком случае, роман этот хороший, читатель с интересом следит за его перипетиями.
В 1892 году появилась довольно странная книга — «Замок в Карпатах».
Голос знаменитой певицы Стиллы вызывал восторг слушателей. А кроме того, Стилла славилась необычайной красотой.
Среди бесчисленных поклонников артистки был один, который не пропускал ни одного представления, где слышался ее «непередаваемого великолепия» голос. Он словно тень следовал за ней из одного города в другой. Присутствие этого таинственного посетителя, барона Горца, стало для нее невыносимо.
Молодого прекрасного графа Телека, оказавшегося проездом в Неаполе, тоже покоряет талант актрисы, но еще более — красота этой женщины. Он безумно влюбляется в нее и предлагает ей выйти за него замуж.
Но Стилла, «знаменитая красавица-артистка, с таким искусством передававшая на сцене душевные волнения, самые тонкие оттенки страсти и нежности, сама, как говорили, была совершенно чужда любви, она жила искусством и только для искусства». Тем не менее она с радостью принимает предложение графа, так как состояние, которым он располагает, позволит ей оставить театр и избавиться таким путем от назойливого преследования барона Горца. О свадьбе стали говорить открыто, и вот уже объявлено последнее выступление Стиллы. Публика негодовала, барон был в ярости.
Наступил прощальный спектакль. Никогда еще голос Стиллы не звучал так пленительно, но артистку смущает присутствие барона Горца, которого она возненавидела. Ее охватывает необычайное волнение, и в тот момент, когда Стилла исполняла заключительную сцену из «Орландо», едва успев произнести слова: «Innamorata, mio cuore tremane Voglio morire…», она вдруг покачнулась и упала. В груди у нее порвался сосуд, и она умерла. Барон Горц исчезает, направив своему сопернику угрожающее письмо: «Это вы ее убили!… Берегитесь!…» А граф Телек скрылся в своем фамильном замке и жил там в полном одиночестве, неотступно думая об усопшей. По прошествии нескольких лет он, чтобы развеять свое горе, пускается в путешествие. И вот однажды ему пришлось попроситься переночевать в гостиницу деревни Верста в Карпатах. Там он узнает, что окрестное население повергнуто в страх, так как в старом полуразрушенном замке водятся духи. И в самом деле там происходят странные вещи. Какие-то голоса слышатся даже в зале самой гостиницы. Путешественник смеется над суеверием местных жителей.
А между тем молодой лесник, нареченный дочери судьи Кольца, вместе с деревенским доктором пытался проникнуть в замок и возвратился оттуда полуживой, наполовину парализованный; на подъемном мосту его ударила какая-то таинственная сила, а его спутник, будто прикованный, не мог двинуться с места. Франц Телек хочет успокоить деревенских жителей, самолично отправившись на место событий. И тут он с удивлением узнает, что замок принадлежит его сопернику, барону Горцу, пропавшему куда-то много лет назад. С этой минуты граф начинает сомневаться, стоит ли ему вмешиваться в чужие дела. Оставшись один, граф Телек засыпает в гостинице, и ему чудится голос Стиллы. Тогда он принимает решение.
Граф держит путь к развалинам замка, возвышающегося на отвесном холме. Было уже темно, когда он подошел совсем близко к замку. И вдруг на левом его крыле он видит смутную фигуру — это Стилла. Граф ни минуты не сомневается в том, что артистка жива и находится во власти барона. Подъемный мост оказался опущен, и граф, не раздумывая, устремляется в замок. Но едва он успел сделать несколько шагов, как мост с грохотом поднялся. Став пленником Карпатского замка, граф блуждает по лабиринту темных галерей.
После ряда приключений сквозь узкую трещину ему удается заглянуть внутрь старой часовни, где беседуют барон Горц и его неизменный компаньон, безвестный изобретатель Орфаник, который с помощью электричества вызывает таинственные явления, внушающие страх деревенским жителям, проявляющим излишнее любопытство. Тайно установленное телефонное сообщение между замком и гостиницей позволяет барону подслушивать разговоры постояльцев и пугать жителей деревни разными голосами.
Став в часовне свидетелем беседы Горца с Орфаником, Франц не только узнает обо всех их выдумках, ему становится известно также и то, что эти два человека собираются бежать, взорвав предварительно замок, куда может нагрянуть полиция. Чтобы помешать Горцу увлечь за собой потерявшую, по всей видимости, рассудок Стиллу, Франц проникает в зал, где барон в полном одиночестве сидит в кресле перед эстрадой, на которой появляется Стилла, поющая финал «Орландо».
Молодой граф бросается к Стилле, глаза которой устремлены на него, но Горц, подобрав нож, упавший из рук его соперника, восклицает: «Попробуй-ка похитить ее у меня!» — и поражает Стиллу в самое сердце. Раздается звук разбитого зеркала, и актриса исчезает. То было всего лишь ее изображение!
Тут Рудольф Горц произносит еще одну странную фразу: «Стилла снова ускользает от Франца Телека!… Но голос ее… Голос ее остается у меня… Голос ее принадлежит мне одному!»
В то же самое мгновение он хватает ящик и выбегает из зала. Раздается выстрел, пуля одного из тех, кто шел на приступ замка, разбивает этот ящик, к величайшему отчаянию барона, и тот не может удержать крика: «Ее голос… ее голос!… Они разбили ее голос!…» Оказалось, это была запись голоса Стиллы.
Взрывом, о котором уславливались Горц с Орфаником, разрушены остатки замка, причем Горц оказался единственной его жертвой. Орфаник успел вовремя скрыться. Что же касается потерявшего рассудок Франца, то он непрестанно будет повторять последние слова из «Орландо». Но потом, когда Орфаник уступит ему уцелевшие записи Стиллы, Франц, слушая голос любимой женщины, вновь обретает разум.
Речь в данном случае идет о романе, где любовь занимает первое место. Франц без памяти влюблен в Стиллу, он страстно любит ее как женщину, и если к нему возвращается разум, то только потому, что он слышит голос, который напоминает ему любимое существо.
Для Рудольфа Горца Стилла как женщина не существует, он тоже страстно любит ее, но любит в ней только актрису. Барон был истинным меломаном, влюбленным в голос, «не будь этого голоса, и он, казалось, не сможет жить».
Тут автор, который, как мы знаем, питал пристрастие к музыке, намеренно делает такое противопоставление. Музыка сопутствовала писателю с раннего детства; его сестры были прекрасными пианистками, Анна стала даже в какой-то мере виртуозом, да и Жюль с Полем тоже были пианистами. Под конец жизни Поль увлекался тем, что сочинял очень милые музыкальные этюды. Когда Жюль учился в Париже, его ближайшим другом был музыкант Иньяр.
Мы уже видели, как сотрудничали эти два молодых человека, когда Жюль был либреттистом Иньяра. Правда, литератор при этом брал на себя смелость подсказывать музыканту регистр голосов. Из записок о путешествии в Шотландию, которое они вместе совершили в 1859 году, мы узнаем, что у друзей были одни и те же вкусы, им не нравились определенные куски «Трубадура» Верди, зато полюбились наивные мелодии шотландских песен.
В ту пору Жюль Верн испытывал, по всей видимости, влияние Иньяра, в его глазах он был специалистом, к тому же оба они разделяли одну и ту же страсть к произведениям Моцарта и Бетховена.
В 1859 году был создан «Фауст» Гуно, положивший начало монолитному звучанию хора и оркестра и совершивший тем самым переворот в концепции театральной музыки. Если верно то, что рассказывали у нас в семье, то Жюль Верн поначалу был удивлен этим новшеством, он утверждал, что «получается чересчур много шума!». Жюль Верн хотел этим сказать, что оркестр мешает многогранности звучания голоса. Напрашивается вопрос, а не было ли обусловлено столь поспешное суждение влиянием Иньяра, менее отзывчивого на всякие нововведения. Позднее Жюль Верн считал Гуно великим мастером, мало того, когда в 1861 году в Париже поставили «Тангейзера», он был сторонником Вагнера. В том же году Жюль Верн с Иньяром совершили путешествие в Данию. Музыкант привез оттуда антивагнеровскую оперу «Гамлет», а литератор, написавший в 1863 году роман «Путешествие к центру Земли», который был опубликован в 1864 году, отправил Акселя к берегам Исландии мимо замка Эльсинор, не без умысла назвав корабль, который увлекал его героя навстречу чудесным приключениям, «Валькирией», незаметно воздав тем самым должное произведению немецкого композитора.
В романе «Дети капитана Гранта», появившемся в 1867-1868 годах, но начатом еще в 1865 году, позиция писателя по отношению к Вагнеру становится еще более определенной, он называет композитора «непонятым гением».
Следует, правда, отметить, что со временем его «вагнеризм» поубавился. В 1895 году в «Плавучем острове» писатель слова называет Вагнера в числе великих композиторов, но добавляет при этом, что «вагнеровская эпидемия уже ослабела». Быть может, причиной такого охлаждения послужила позиция Вагнера по отношению к войне 1870 года? Впрочем, проще всего приписать шовинизму то, что на самом-то деле явилось эволюцией взглядов, в искренности которых не приходится сомневаться, так как они вызвали разногласие между Жюлем и Полем, назвавшим писателя старым упрямцем! Такое расхождение во взглядах двух братьев на музыку тем более знаменательно, что Поль, который, согласно семейным преданиям, выступал против Вагнера «по шовинистическим соображениям», тогда как Жюль был ярым его сторонником, скрепя сердце отправился в 1891 году в оперу, чтобы послушать «Лоэнгрина». Несмотря на свое предубеждение, Поль был покорен достоинствами этого произведения и ходил слушать оперу семь раз подряд! Его энтузиазм пришел на этот раз в столкновение с довольно сдержанным отношением Жюля, который поначалу был сторонником Вагнера.
В «Плавучем острове», опубликованном в 1895 году и предварительно долго обсуждавшемся писателем с братом, панегирик в честь Моцарта, который вложен в уста короля Малекарлии, является всего лишь пересказом «чудесных страниц», принадлежавших перу Гуно, одного из «величайших французских композиторов конца девятнадцатого века». Такое восхваление Моцарта скрывает выпад против Вагнера!
В числе авторов, названных директором управления по делам искусств острова, фигурируют Сен-Санс, Рейер, Амбруаз Тома, Гуно, Массне, Верди, упоминает он и о неувядающих шедеврах Берлиоза, Мейербера, Галеви, Россини, Бетховена, Гайдна, Моцарта[108]. Вагнера тут нет, имя его произносится Калистусом Мэнбаром, лишь когда он разъясняет терапевтические задачи музыки на острове: так, Вагнер и Берлиоз предназначаются для малокровных, а Мендельсон и Моцарт — для сангвиников! Что ж, Вагнер оказался в хорошей компании.
Я нисколько не удивился, обнаружив в самом начале этого списка имя Рейера, которому Жюль Верн, как говорил мой отец, оказывал поддержку в самом начале творческой деятельности. Тогда как упоминание о Верди не может не вызвать удивления, если вспомнить резкую критику, которой оба друга подвергли отдельные места «Трубадура». Хотя надо сказать, Верди и сам претерпел эволюцию, поэтому вполне попятно, что относительно автора «Отелло» у писателя могло сложиться совсем иное мнение, чем об авторе «Трубадура».
Ведь писал же он в «Замке в Карпатах», опубликованном в 1892 году, что «в композиторском искусстве итальянская музыка снова вышла на первое место». Поэтому вполне возможно, что в 1890 году он был в восторге от «Отелло» Верди, поставленного в Милане в 1887 году.
Я даже подозреваю, что романист имел в виду именно это произведение, когда описывал смерть Стиллы, поющей финал «Орландо», оперы неизвестной. Исследование Море утвердило меня в моем предположении. Небезынтересно познакомиться с тем, что пишет этот автор относительно скрытых порою под маской юмора предвидений Жюля Верна в области новых музыкальных форм.
И хотя писатель готов был принять любое новшество, более всего его привлекала музыка, затрагивающая глубины человеческой души, в этой области он не мог смириться с математической абстракцией. «Только сердцем, одним лишь сердцем слушает музыкант!» — пишет он в «Плавучем острове».
Женская красота — один из «элементов», объясняющих чувство зарождающейся симпатии и физическое влечение. Однако любовь становится могучим и, я бы даже сказал, неистовым чувством лишь в том случае, если, пройдя стадию желания, адресуется тому существу, которое скрывает эта внешняя оболочка, как бы красива она ни была.
Любовь Франца Телека, по всей вероятности, именно такого рода, ибо его опьяняет взгляд Стиллы, который, собственно, и есть зеркало души. Ее голос волнует его, и все-таки ее искусство, которым он восторгается, имеет для него второстепенное значение, так как во время последнего представления он еле владеет собой, ему не терпится вырвать из театра ту, что станет его женой, «он проклинал в душе длинные акты, аплодисменты, вызовы».
У себя в ложе барон Горц тоже весь во власти необычайного волнения, но совсем иного рода. Его «восторженное лицо мертвенно бледно», при виде этого страшного лица «непонятный ужас сковал» актрису. Человек этот появляется точно демон музыки, наподобие органиста из сказки «Господин Ре-диез и мадемуазель Ми-бемоль», причем он тоже влюблен в один из элементов, составляющих личность Стиллы, — ее музыкальный талант. Если бы граф Телек собирался только жениться на певице, барона Горца это нисколько не обеспокоило бы, соперником ему он становится потому, что тот хочет отнять ее у искусства, лишить его возможности слышать ее голос. Этот голос он заберет себе, записав его, чтобы Стилла пела только для него одного.
Это ли не апология музыки, способной полностью завладеть сердцем человека, внушив ему всепоглощающую страсть?
Страницы, которые Море посвятил в своем исследовании роману «Замок в Карпатах», произвели на меня глубокое впечатление. Он сравнивает это произведение с «Евой будущего» Вилье де Лиль-Адана и полагает, что автор «Необыкновенных путешествий» находился под влиянием автора «Жестоких рассказов». И в самом деле, «Ева будущего» появилась в 1891 году в том самом издании, которое хранится у меня, тогда как «Замок» был опубликован в 1892 году, и, следовательно, Жюль Верн, вносивший правку в корректурные листы своей книги в 1891 году, вероятнее всего, уже читал «Еву будущего». И все-таки с точностью утверждать этого нельзя, так как «Замок» был написан еще до выставки 1889 года. Но, по правде говоря, хотя сюжеты этих двух произведений ни в чем не схожи, аналогию между ними провести можно. Вилье де Лиль-Адан вообразил, будто некий Эдисон мог изобрести нечто вроде совершенного робота. Объяснения его довольно туманны, но, если писатель и запутался в таинствах электричества, похоже, что именно он предсказал транзисторы.
«Замок в Карпатах» гораздо более скромен в своих притязаниях. Там речь идет лишь о существующих уже способах записи голоса, о самых обыкновенных проекторах и экранах, хотя, надо сказать, сочетание проекции и зеркального экрана было не такой уж плохой идеей, правда, недостаточно разработанной. К тому же главная тема романа — это отнюдь не изобретения Орфаника, а чувства, обуревающие Франца и Рудольфа.
Вывод, к которому приходит Вилье, скорее общего порядка: воображаемое реальнее самой действительности.
Проблема, которую ставит «Замок в Карпатах», близка к этому, но все-таки иная: единое ли целое составляют художник и личность? Можно ли ограничить понятие любви к тому или иному существу любовью к одному из средств его самовыражения, как бы прекрасно оно ни было само по себе? Автор, по всей видимости, не осмелился высказаться по данному вопросу более определенно, ибо не показал чувств Стиллы. Мы так и не узнаем, сумел ли Франц пробудить их. С другой стороны, если она согласилась следовать за ним, то тем самым сделала выбор между любовником и просто поклонником ее искусства. А, если пойти дальше, не можем ли мы предположить — всего лишь предположить, — что эта книга выражает сожаление автора о невозможности, за редким исключением, найти в женщине, какой бы прекрасной она ни была, желаемые качества?
«Замок в Карпатах» вполне мог отразить его собственные чувства, анализ которых подтвердил всю их сложность. А не питалась ли его привязанность к даме из Аньера, двумя источниками? В таком случае и рассматривать ее следует в двух аспектах. Под покровом вымысла он распределил эти чувства между двумя разными людьми.
Страсть барона Горца, носившая чисто артистический, интеллектуальный характер, соответствует радости, которую доставляло писателю посещение той, кому он поверял свои мысли: тут любовь не к «голосу», а к уму и женской интуиции. А разве страсть графа Телека не соответствовала в той же мере чувствам эмоционального порядка, которые вели к взаимному доверию между двумя существами, понимающими друг друга? И это тоже любовь, но уже любовь к женщине, которая ни к чему не привела, точно так же, как любовь Франца Телека к Стилле.
Когда Жюль Верн сидел в одиночестве за своим рабочим столом, в памяти его всплывал голос доброй советчицы. Более тонкого устройства, чем запись Орфаника, память писателя, разматывая ленту прошлого, воскрешала самую личность вдохновлявшей его подруги.
Вполне возможно, что эта книга была данью той, к кому он испытывал нежные чувства, кого любил, не сознаваясь в этом ни ей, ни себе самому. Одним словом, невысказанная любовь как с той, так и с другой стороны: ведь Стилла «чужда любви».
Такая гипотеза находит подтверждение, правда весьма отдаленное, в неизданной пьесе, которой в юности он посвятил немало часов и которая раскрывает совершенно определенное умонастроение писателя. Я имею в виду ту самую комедию «в итальянском стиле» — «Мону Лизу», которая поначалу называлась «Леонардо да Винчи», а потом «Джоконда». В качестве действующего лица на сцене появляется Леонардо да Винчи, рисующий портрет Джоконды, загадочную улыбку которой так и не смогли разгадать. Супруг, скорее философ, чем снисходительный муж, поручил художнику это творение. Леонардо не спешит закончить свою картину, тогда как его модель приводят в восхищение ум и талант художника. Так начинается идиллия. Кокетке не терпится добиться признания в любви, которую она разделяет. Леонардо и вправду делает таковое признание, но в этот самый момент внимание его привлекает чеканка браслета Моны Лизы. От любовного признания его уводит эмоция чисто артистического характера, он углубляется в созерцание этого предмета искусства, совершенство которого затмило красоту женщины, раздосадованная Мона Лиза готова тем не менее поддаться искушению, но тут помощник художника впускает какого-то незнакомца, ужасающее лицо которого приводит артиста в восторг, и в результате он бросает любимую женщину, чтобы, воспользовавшись новой моделью, сделать набросок Иуды для «Тайной вечери».
Уязвленная Мона Лиза заявляет, что портрет ее окончен, и приказывает унести его, дабы вместе с ней и «душа ее покинула это проклятое место». Философ-муж вновь обретает свою жену. А Леонардо отправляется куда глаза глядят.
Свободный от любви и полностью занятый своим творчеством, он обойдет всю Италию, создавая на своем пути реки, селения и дороги, но прежде, «чем действовать на столь обширной арене», он «закончит в Милане „Тайную вечерю”».
Вот так и объясняется улыбка Джоконды, выражающая одновременно и нежность, и смешанное с жалостью презрение к этому простофиле, неспособному пожертвовать во имя любви к женщине никому, кроме него, не доступной мечтой. Такого рода притча объясняет, быть может, и личную жизнь нашего автора.
Не заметил ли писатель к концу жизни, что и сам-то он отказался пожертвовать своим творчеством ради улыбки женщины, и не нашло ли это чувство воплощение в романе «Замок в Карпатах»? Из письма, относящегося, по всей вероятности, к 1889 году (в нем Жюль Верн предлагает Этцелю ограничиться в 1890 году «Сезаром Каскабелем», сохранив для 1891 года «Замок в Карпатах»), становится ясно, что роман этот написан уже давно, в 1889 или 1888 году. И, следовательно, женщина, которая послужила прообразом Стиллы, умерла, должно быть, около 1886 года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.