Явление Джоконды Москве

Явление Джоконды Москве

Итак, что бы ни говорили критики, Джоконда – предмет настоящего культа. Ей поклоняются. Ее обожают. Английский премьер-министр, большой политик и самодеятельный художник Уинстон Черчилль добился редкой возможности прикоснуться к картине рукой (для этого надо быть Черчиллем!). Французский министр Андре Мальро рассыпался в изощренных похвалах: «Леонардо идеализировал душу женщины, тогда как древние греки предпочитали идеализировать черты лица. Смертная с божественным взором одержала победу над богинями, лишенными взора».

Многие не могли выразить свои чувства словами так красиво, как это сделал Мальро (ведь он к тому же и писатель), и выражали их другим способом. Так, Леон Мезюка оставил свое небольшое частное предприятие ради форменной фуражки смотрителя в Лувре. Часы, которые он проводил, сидя на стуле около «Джоконды», он считал самыми лучшими в своей жизни.

Однако млели не все. Если поэт Гийом Аполлинер на дух не переносил портрета Моны Лизы и хулил его в своих выступлениях, то нашелся фанатик, который попытался уничтожить картину Леонардо. Это случилось в 1956 году. Сумасшедший лишь успел проткнуть ножом руку Моны Лизы, как был схвачен и повержен на пол. После этого случая охрану в музее усилили. Картину снабдили специальной сигнализацией, поместили в охранный короб. Короче, Джоконда находится в Лувре, как в тюрьме, под бдительным присмотром. Раз в год в сопровождении полицейского эскорта ее отправляют на медицинский осмотр, художники-реставраторы внимательно осматривают картину и прослушивают ее, как пациентку, живую женщину.

Во вторую мировую войну, в период оккупации Франции, Джоконде пришлось пережить исход. Ее тайно перевезли из Парижа в машине «скорой помощи», снабженной пружинистыми подвесками, в Ментабан.

Впоследствии французское правительство приняло специальное постановление о том, что картина не должна более покидать пределы Лувра и Франции. Долгие годы божество по имени Джоконда неотлучно пребывало в родном музее. Исключение было сделано для двух стран – США и Японии.

В июне 1974 года «Джоконду» привезли в Москву. О, это была целая дипломатическая операция! Посол СССР во Франции Червоненко направил в Москву шифровку, в которой сообщал, что «гостящая» в то время в Японии Мона Лиза будет возвращаться домой самолетом и для дозаправки сделает остановку в Москве. Поэтому… Дальнейшее ясно: и мы хотим Джоконду! Министр иностранных дел Громыко доложил о желании видеть Джоконду председателю Совета министров СССР Косыгину, тот – Брежневу. Леонид Ильич дал указание связаться с французским правительством и просить разрешения погостевать Джоконде у нас. Французы не возражали, но потребовали сделать для портрета специальный ящик, чтобы хранить его как зеницу ока. Наши умельцы всего за неделю создали уникальный контейнер с пуленепробиваемыми стеклами. Оправа была готова, и в нее бережно вставили бесценный бриллиант.

Когда в Москве узнали, что покажут «Джоконду», у Музея имени Пушкина выстроились многокилометровые очереди, чтобы хоть мельком взглянуть на знаменитую Мону Лизу. Столько о ней слышали и читали, и вот редкая возможность увидеть ее своими глазами (о поездке в Париж мечтать тогда не приходилось!). Гостью выставили в специально оборудованном отдельном зале. В течение 15 секунд (именно столько времени отводилось каждому зрителю) москвичи и гости столицы могли оставаться с Джокондой тет- а-тет и погрузиться в ее бездонные темные бархатные глаза, чтобы потом в течение многих часов и дней находиться в состоянии очарования, все вспоминая и вспоминая неповторимые глаза и улыбку Джоконды.

Александр Коваль-Волков разразился стихами:

В музее на Волхонке

нынче праздник:

столица принимает Мону Лизу.

И далее следовали строки о Леонардо да Винчи:

Он вдруг увидел женщину, с которой

так радостно

писал свою Джоконду…

Смотрел он долго на нее и думал

о верности, что окрыляет сердце,

ее не одолеет мгла столетий,

она, неповторимая Джоконда,

обворожит людей любой эпохи,

лучу его любви лететь сквозь время,

и перед ним,

он знал, бессильна вечность…

И не ошибся.

Типичные советские стихи о «верности, что- окрыляет сердце». Как хорошо, что мы избавились от слов-лозунгов!

29 июля после сорокапятидневного пребывания в Москве «Джоконда» вернулась в Лувр. От того исторического визита остались газетные и журнальные отчеты, репортажи, статьи и заметки. «Посмотрите, – писал обозреватель «Огонька», – как, подобно подсолнечникам, поворачиваются лица людей, как светлеют лица зрителей в эти считанные секунды. И внутренний диалог потом неотвратимо долго будет звучать в душе каждого… Она близка, необходима людям. Мона Лиза стала частью нашей жизни».

Узнаю свой народ. Джоконда для нашего брата никакой не вампир, никакой не сфинкс, никакая не демоническая химера, а икона, на которую надо тихо молиться и благоговеть перед ней. Мы или почитаем что-либо, или уничтожаем. В данном случае «Джоконда» Леонардо явилась для большинства откровением, словно «Троица» Андрея Рублева. Только заморским, а стало быть, даже более притягательным. Но это, естественно, в массе. У отдельных людей вспыхивали свои особые чувства и мысли. Поэт Петр Вегин отразил их в пространном стихотворении «Джоконда в Москве». Вот оно полностью:

Я относился к ней,

как если бы она была

визитной карточкой синьора Ренессанса.

Глядя на очереди, опоясавшие музей им. Пушкина,

я вспоминал послевоенные голодные очереди за хлебом,

и на левой руке у меня

проступал сквозь время

мой номер – 797.

Пожалуй, я бы уже попал на Джоконду.

Я любил Леонардо за две вещи.

Несколько лет назад

я был в доме, где он родился, –

это в горах,

недалеко от старинного городка Винчи.

Я часто туда летаю. Без помощи Аэрофлота.

И вообще мне было не до Джоконды –

я был в состоянии стресса,

болело сердце, и мучительная пытка любви,

кажется, подходила к концу.

Какая тут Джоконда?

Но женщина с глазами До Ре Ми

произнесла голосом блюза:

– Как можно? Это же невежество! Ты должен… –

Может быть, До Ре Ми, может быть,

но сердце есть сердце…

В итоге я поддался общему ажиотажу,

и, благодаря красоте До Ре Ми

и моему невежеству,

я получил возможность

глазеть на Джоконду не минуту,

как все нормальные люди,

а целый час!

в пустом зале!

без всякой очереди!

сидя в кресле!

«Господи, за что мне такое мученье?»

Для начала я постоял,

скрестив по-наполеоновски руки, – все же неловко

сразу усесться в кресло при женщине.

Потом сел. Проходит минута.

Я сижу. Она висит.

Сзади чье-то взволнован но-восторженное дыхание.

Сердце покалывает. Еще минута.

В голову лезут всякие слухи о Джоконде,

что она – мужчина, и вообще…

Вообще я здесь умру, это наверняка –

вот уже я не слышу дыхания сзади,

вот уже боковое зрение отключается,

уже ни рук, ни ног не чувствую,

и только ее лицо,

таинственное, непроницаемое,

все ближе –

может, это лицо Смерти? – тогда

не так уж страшно умирать –

таинственное лицо все ближе,

ближе, и вот я уже прислоняюсь щекой

к ее щеке со странной мыслью:

«А успела ли высохнуть краска?»

Прощайте, До Ре Ми! Какая в сердце боль!

И вот она улыбнулась,

как, помнится, улыбалась мама,

и медленно взяла меня за руку

(а куда теперь торопиться?) и произнесла:

«Не надо бояться…» –

и вслед за этим

двумя пальцами,

как берут из костра горячую картошку,

достала из меня сердце.

«О, какое обидное слово застряло в сердце твоем! –

и вытащила что-то, похожее на

колючку

проволочного заграждения. –

Вот и все, до свидания, живи!»

Я очнулся

оттого, что сердце мое стучало

на весь зал, на весь музей

и, может быть, даже на весь мир,

и это слышали все, кроме До Ре Ми.

Все, все, все оглядывались на меня –

и ропщущая очередь,

и постовые на перекрестках,

и хипповые парочки,

и старики…

«Какая таинственная улыбка!» – обращались они

друг к другу.

Но я не слышал этих слов. Я шел, шепча:

«Ты, ручеек очереди,

вытекающий из великой реки человечества,

ждущего хлеба,

вы, меняющие красный свет на зеленый,

молоденькие постовые,

вы, в летящих такси целующиеся безмятежно,

пусть с нами будет все,

что может с нами быть,

пусть с нами будет все,

что быть не может.

Искусство жаждет нас

сильней, чем мы –

искусства.

Все, до свидания, До Ре Ми.

(1976)

О, эти фантазии поэтов, подчас кошмарные, словно гвоздь в ботинке господина Гёте, как выразился другой сочинитель. Так или иначе, но Джоконда – именно та женщина, которая неизменно вдохновляет поэтов и художников.

«Итальянская выставка, – записывал Павел Корин. – Стою около Леонардо и Микеланджело. Боже мой! Боже мой! Великие, помогите!!! Как я остро ощущаю гений у других и преклоняюсь перед ним. Боже, неужели у меня нет этого пламени? Тогда не стоит жить».

Пламя, вдохновение – вот что украшает жизнь.

Пламя в груди – и тогда ничего не страшно!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.