Глава восьмая Советская мистика

Глава восьмая

Советская мистика

В тот год, когда в театре «Эрмитаж» (тогда «Миниатюр») начались разговоры о постановке грандиозного романа, постановке еще никем невиданной, должной потрясти мир, если не весь, то советский, в помещении театра, вокруг него и с его актерами возникали мистические явления. Поэтому, часто направляясь к Эстрадному театру «Эрмитаж», помещению деревянному, но добротному и хорошо сложенному, а сгоревшему быстро и дотла, что я до сих пор отношу это к явлению советской мистики, связанной с органами торговли, милиции и пожарной охраны, я даже не подозревал, что в театре «Миниатюр» бушуют страсти наподобие булгаковских. А зря. Мог бы посмотреть миниатюру, поставленную и сыгранную в этом театре актером Рудольфом Рудиным по моему сатирическому рассказу, а заодно узреть там что-либо мистическое. Но так распорядилась судьба, что даже потом, выступая в театре «Эрмитаж» с сольными авторскими концертами сатиры и юмора, дабы поддержать финансовое состояние театра, я лишь за минут десять до начала концерта появился за кулисами, проверил работу микрофона, освещение, работал без антракта, еще быстрее отбыл их театра, закончив выступление, что снова ничего обычного не заметил. И лишь в 2007 году я без спешки и со вниманием направился в театр «Эрмитаж» с целью испросить у главного режиссера Михаила Левитина интервью о бывшей примадонне театра Любови Григорьевне Полищук, когда-то здесь работавшей. Михаил любезно ответил мне, что мы знакомы, но интервью о Полищук он не дает.

– Почему? – удивился я, ведь я не папарацци.

– Знаю. Я достаточно осведомлен о вас, но интервью о Полищук дать вам не могу, вообще не могу, – грустно резюмировал Левитин. – Я рассказал о ней журналисту Сажину, и вы можете воспользоваться тем, что я ему рассказал. Позвоните завлиту театра Анечке Хохловой, и она даст вам координаты издания, где напечатано мое интервью.

Разговор наш происходил в реалистическом тоне, во вполне реальном времени. Меня удивили лишь гортанные звуки, исходившие из уст режиссера, похожие на всхлипывания, что я отнес к вполне реальным переживаниям Ливитина, связанным с потерей своей примадонны. И пока больше ничего мистического не заметил. Заведующий литературной частью театра Анечка Хохлова обещала мне сообщить координаты столь необходимой мне статьи о Любе Полищук, но, когда я явился за ними, то неожиданно узнал от Оли, что интервью Левитина вообще пока не существует в природе, но когда оно будет написано и напечатано, то я непременно узнаю об этом. И снова, даже в этом странном сообщении, я не почувствовал особого присутствия мистики. У режиссера масса забот, добавлены новые – налоговые, но это вряд ли давало ему возможность предлагать мне то, чего не существует. Запахло мистикой, если не рядовым обманом, кстати, неизвестно с какой целью придуманным режиссером. Реализма добавляла очаровательная и не по годам молодая для профессии заведующего литературной части Оля Хохлова, делающая вид, что занята настолько, что любая минута продления разговора со мною грозила ей по меньшей мере строгим выговором или лишением премиальных, если они были положены работникам этого театра. Стараясь побыстрее избавиться от меня, Хохлова сунула мне небольшую папку с ксерокопиями других интервью, взятых в свое давнее время у Любы Полищук. И там я нашел интереснейшее для себя сообщение о том, что после решения о постановке спектакля «Мастер и Маргарита» Булгакова на театр и его работников обрушился поток событий мистического характера: одна за другой срывались репетиции, последовала серия заболеваний среди артистов, наблюдались чудодейственные факты исчезновения продуктов в буфете, а также при продаже программок спектаклей, при их реализации, кроме того, заклинивало, и не раз, входную дверь в кабинет режиссера, в результате чего у него сдали нервы, он закрыл спектакль и слег в больницу. Некоторые странные факты случались с самой Любовью Полищук, о чем сообщала районная газета.

Почему Полищук перед спектаклем не пьет

Однажды Любовь Полищук перестала выпивать перед спектаклями. То есть совсем. А дело было так. Еще в самом начале карьеры жарким вечером за полчаса до спектакля Люба утолила жажду неполным стаканом пива. А когда вышла на сцену, то с удивлением обнаружила, что забыла роль. Начисто забыла. Как тогда вышла из положения – Любовь вспоминать не любит. Но с тех пор зареклась: перед спектаклем – ни глотка. Хотя в других ситуациях к алкоголю относилась нормально.

Как Полищук за капусту воевала

Однажды теплым майским вечером, находясь в отличном расположении духа, Любовь Полищук направлялась в театр. На полпути ее внимание привлек овощной лоток с капустой, но продавщица наотрез отказалась отпустить Полищук тот кочан, который артистке особенно глянулся. После нескольких минут словесного пролога (в котором Полищук легко одержала верх) лоточница перешла к основному действию против «зарвавшейся» интеллигентки посредством рук и наличного товара. И Полищук тут же получила профессиональный удар гнилым кочаном по голове. Преодолев столбняк, она рассмеялась: не каждый день увидишь красавицу в белоснежном костюме с капустой в ушах. Ситуация была до того комична, что даже обида на лоточницу прошла, тем более что капусту Полищук все-таки получила.

За что можно ненавидеть Полищук

Однажды после спектакля актрису Любовь Полищук долго дожидался у служебного входа незнакомый военный. Наконец Полищук вышла и с улыбкой пошла навстречу статному поклоннику. А тот сразу же заявил:

– Я вас ненавижу!

– Почему? – изумилась актриса.

– Потому что у вас такие зовущие глаза, что, когда вас показывают по телевизору, я запрещаю своей жене смотреть на экран.

Из дальнейших слов служивого стало понятно, что он жутко ревнив и боится, что жена научится потрясающему «полищуковскому» взгляду.

Эти не засекреченные факты проникли в печать, а наиболее таинственные и секретные передавались из уст в уста, шепотом в закоулках и укромных местах театра.

– Он не хочет, – многозначительно говорила одна сотрудница театра другой.

– Кто он? – следовал вопрос.

– Ну, он! – говорила сотрудница.

– Кто он?

– Булгаков? Воланд?

– Нет.

– Левитин?

– Нет.

– Так кто же он?

– Если бы я знала, то не было бы разговора!

В библиотеке:

– Вчера здесь лежала книга «Романы Булгакова».

– А сейчас она где?

– Не знаю.

– Может, ее украли, чтобы сорвать наши спектакли?

– Вполне может быть.

– А вы никому не давали ее читать?

– Что вы? В такое напряженное ответственное время? Никому!

– А вдруг ее взял сам Булгаков. Освежить в памяти некоторые моменты, некоторые сцены, реплики. – Он, наверное, при своих магических способностях, при помощи Воланда мог унести не только эту книгу.

– А еще что?

– Чье-нибудь собрание сочинений. Мамина Сибиряка например!

– Зачем оно ему?

– В комиссионном примут. Но… Но Мамин Сибиряк на месте! И Станюковича не взял. А Агату Кристи еще в прошлом году сперли! Где же может быть Булгаков? Где?

– Да под вами же он! Вы на нем сидите!

– Странно! Очень странно! Как он туда попал?!

Больше всего странностей наблюдалось в поведении актеров. В буфете, в обеденный перерыв.

– Я хотела взять салат с морковью. Он только что стоял тут.

– Его взяла Любовь Полищук.

– Приготовьте точно такой же мне.

– Морковь кончилась.

– Ах, так вы хотите, чтобы я играла Маргариту, обходясь без витамина А?

– Ничего я не хочу.

– Я знаю! Все хотят этого! И в первую очередь жена режиссера. Зря надеется! Этой мымре никакой салат не поможет!

– Муж поможет! Муж поможет!

Многие артисты считали, что в анонимном свободном конкурсе на роль Маргариты победит не Полищук, а жена режиссера.

Левитин мучился, решая для себя эту остро важную принципиальную проблему. Он ставил фотографии претенденток рядом. Потом убирал Полищук. Потом убирал фотографию жены. И каждый раз был чем-то недоволен. Однажды схватился за сердце, но принимать валидол не стал.

Хватит! – заключил он, официально закрыл готовящийся к постановке спектакль, затем вызвал «скорую» и пролежал в больнице, пока булгаковские страсти в театре не улеглись. На столе в своем кабинете он нашел заявление от Любови Григорьевны Полищук с просьбой уволить ее из состава театра по собственному желанию.

Это был очень важный момент, могущий стать поворотным в жизни Любы. После роли Маргариты ей бы уже не предлагали роли подружки морячки или интердевочки. И вообще каждому человеку, тем более творческому, необходимы роли, постигая которые, он на них, как на своеобразных поплавках, поднимается к вершине творчества. Люба безумно переживала произошедшее, даже по комнате передвигалась, покачиваясь, с трудом передвигая ноги, словно они вдруг отяжелели или к ним кто-то неведомый, пока она спала, прикрепил тяжелейшие гири. Она много думала о происшедшем. Редко, но бывали в театрах, удачные творческие дуэты мужа и жены. Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх, Алиса Коонен и Владимир Таиров… Мне до сих пор думается, что отлично могли бы сыграть Мастера и Маргариту Владимир Высоцкий и Марина Неелова… А тогда у нее, у Любы Полищук, даже не был известен основной партнер, и среди актеров театра, весьма неплохих, все-таки ей не виделся Мастер. И смог бы Михаил Левитин, режиссер, ищущий, думающий и активный, охватить одним замыслом и творческим замахом булгаковскую махину – тоже вопрос из вопросов. Может, все к лучшему, и удалось избежать провала, позора. У нее были неудачные спектакли, неважные роли, критика не замечала их, но провала, о котором говорили бы коллеги и пресса, – такого не было. И все-таки ей верилось, что роль Маргариты она осилила бы. Столько раз перечитав роман, каждую его строчку, особенно те места, где была задействована Маргарита, вникая в каждое ее слово и жест, она была готова в любую минуту, днем или ночью, не играет роли, даже сейчас встать посреди комнаты, как на сцене:

– Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна. Смотри, у тебя седые нитки в голове и вечная складка у губ. Мой единственный, мой милый, не думай ни о чем. Тебе слишком много пришлось думать, и теперь буду думать я за тебя! И я ручаюсь тебе, ручаюсь, что все будет ослепительно хорошо.

Люба присела на краешек дивана: «Трудно работать без партнера. Я должна видеть его глаза, растрепанные волосы, отчаяние в глазах… Зачем теперь все это… Зачем… Но… Но… Я все-таки прочувствовала Маргариту, пусть не сыграла ее превращение, но чувства, ее чувства прошли через мое сердце… Значит, репетировала не зря… Все это еще мне пригодится. Рано или поздно… И еще не самый глубокий вечер. И не последний режиссер встречается на моем пути… Ой! – вскрикнула она и опустилась на диван, ощутив ноющую боль в спине. Она долго лежала, не двигаясь, и думала, что боль пройдет, сама собой, как проходили синяки или ссадины, полученные в детстве. Почему-то подумала о дочери: «Я ее ругаю. И поделом». Хотя сама в ее годы откалывала куда более хлесткие номера. Но ее привычку к хвастовству надо прекратить немедленно. Соседи возмущаются, когда она говорит подруге: «Ты на меня? А ты знаешь, кто я такая? Ты знаешь, кто у меня мать?!» Я уже раз говорила ей, что это постыдно и низко. Поняла ли она это? Не уверена… Поговорю еще раз. Не помешает. Наши разговоры – это не вид семейной диктатуры. Это беседа двух умных подруг, одна из которых малость постарше и поопытней и желает другой только добра».

Боль в спине притихла. Она осторожно приподнялась с дивана. Боль не возобновилась. Встала. Нормально. Кто-то добрый снял с ног гири. Есть еще хорошие и сердобольные люди. И не так уже в жизни у меня все скверно. Очень серьезная для артиста продуктовая проблема решена на хорошем уровне. Муж прекрасно все готовит и вообще по делу может отлично сообразить, что к чему. Когда я уезжаю на гастроли, то совершенно спокойна за свой домашний очаг. А то, что люди подводят, используют мою доверчивость и зачастую обманывают – с этим я не справлюсь, чересчур доверчивый характер. К этому надо привыкать. Вот на столе второй день лежит срочная телеграмма. Из нового театра современной пьесы. Предлагают что-то интересное. Снова заманивают какой-нибудь чепухой или обманывают. Режиссер Иосиф Райхельгауз – первый раз слышу. Вдруг приличный человек. Надо завтра заскочить к двенадцати. Если маститый режиссер, раньше двенадцати в театр не приходит. Таким образом, поднимает свой престиж и показывает занятость, если другим нечем взять. А если скромный, честный и деловой, то ровно к десяти уже сидит в своем кабинете. Бывает, что и этот не даровитый, старается выделиться дисциплиной. Сколько я разных режиссеров перевидала! Выход один, чтобы не прогадать, надо с каждым знакомиться и подолгу разговаривать. Он прощупывает, чем я дышу, что могу, я его стараюсь просмотреть насквозь. Завтра зайду к этому… Иосифу Рафаиловичу. А сейчас – спать. Перенервничала. Много репетировала. Но сначала подмету, потом приготовлю обед и лишь тогда – в кровать. Завтра утром должна выглядеть настолько бодрой и свежей, чтобы у режиссера сразу появилось желание максимально загрузить меня работой.

Но сон в голову не шел, расплескались мысли и наваливались как волны одна на другую. Принять снотворное – жестокая привычка. Однажды привыкла – больше месяца отвыкала. Не думать ни о чем – трудно, не хватает выдержки. Обязательно какая-нибудь шальная мысль выпрыгнет, как дельфин из воды, и вызовет бурю размышлений. Лучше всего вспоминать смешные неназойливые истории или случаи, которые, в конце концов, успокоят нервы и сведут на нет движение мыслей. Так и поступила. Вспомнила, как загорала с сыном в Сочи. Забравшись на высокий лежак, стала центром внимания многих мужчин на пляже. Уже загоревшая, высокая, стройная, и настолько красивая, что мужчины не решались подойти и познакомиться с нею. Делали круги около лежака. Наконец двое симпатичных мужчин, тряхнув для смелости плечами, ринулись к лежаку с Любой и вдруг из моря вышел крупный подросток и закричал на весь пляж:

– Мам-а-мам, можно я еще покупаюсь?!

Мужчины от удивления рты по открывали. Думали, что мне где-то около двадцати, не больше, самый возраст для флирта. Но тут узнали, что я женщина со взрослым сыном, и застопорились. А я не без досады назидательно заметила отпрыску:

– Леша, а ты мог бы не так часто «мамкать»?!

Вспомнила этот случай, рассмеялась и через мгновение сон увел ее в свои объятия. На следующий день Люба убедилась, что мистика бывает не только отрицательной, что преследовала ее в «Эрмитаже», что мешало ей стать Маргаритой, но и самой хорошей, самой положительной и к тому же советской, что марксистской наукой начисто отрицалось. Виданное ли в реальности дело?

Приходит Люба на прием к главному режиссеру Театра «Школа современной пьесы», и тот встает ей навстречу, улыбается, протягивает для знакомства руки.

– Полищук Любовь Григорьевна, – говорит Люба.

– Знаю, – опять улыбается режиссер, – я все о вас знаю и хочу предложить роль в спектакле «А чой-то ты во фраке?» Музыкально-танцевальная комедия или вокально-хореографический спектакль с элементами пародии. Как вам будет угодно. Всего три исполнителя. Алексей Петренко, Альберт Филозов и вы.

– А они, они согласны? – растерянно произносит Люба.

– Они не только согласны. Они хотят играть именно с вами! – опять улыбается режиссер. – Пьеса отличная. Ничего подобного Москва еще не видела. Пьеса по водевилю А. П. Чехова. «Предложение». Пьеса из старой жизни, но в ней читается действительность. И все это подается в виде театральной пародии. Соглашайтесь! Вот договор!

Люба читает договор и поражается:

– У меня главная роль?

– Центральная, – уточняет режиссер.

– И Петренко, и Филозов будут? – сомневается Люба.

– Непременно. Спектакль играется только в таком составе. Без замен. Шесть раз в неделю!

– Сколько? – переспрашивает Люба.

– Шесть. Если вам будет тяжело, то один спектакль снимем. Вот сумма за каждый спектакль.

Люба удивленно смотрит на сумму прописью, весьма и весьма приличную, и после этого недоуменно глядит на режиссера.

– Тут нет ошибки?

– Не единой. Мы даже заранее узнали номера и координаты их ваших паспортных данных и сами их проставили. Дело за вашей подписью. Вот здесь. Пожалуйста.

– Спасибо, – говорит Люба и расписывается.

– Будут ли какие-нибудь замечания, – интересуется режиссер.

– Есть одно, – заикается Люба, – пока не уменьшайте число спектаклей.

Столь быстро и удачно заключаются договоры между артистами и администрацией театра только в мистическом сне, и я несколько подлакировал ситуацию, но все происходило очень близко к описанному. Для советской мистики даже чересчур сказочно. Но дело в том, что и спектакль получился мистически-прекрасным. Каждый вечер – аншлаг, масса цветов, гром аплодисментов. Люба позвонила мне и сказала, что оставила пропуск на два места. Иначе бы я не попал на этот спектакль. Толпа у театра огромная и все спрашивают лишнего билетика. Хотел зайти к Любе за кулисы после спектакля, но она окружена друзьями, среди которых много известных артистов, и пробиться к ней очень сложно. Пусть добрые слова скажут ей ее именитые коллеги.

Спектакль – хит сезона в театральной Москве. Его снимают на пленку и до сих пор ежегодно показывают по телевидению. Прыжки, адажио в исполнении полноватого Петренко вызывают шквал оваций. Подчеркнуто галантен и точен в балетных движениях Альберт Филозов. В центре сцены и спектакля Любовь Полищук. Она выходит на сцену, стоя на пуантах. Зал вспыхивает от восторга, я тоже смотрю на это завороженно, но думаю о диких нагрузках, что испытывает при этом спина актрисы. Ведь Люба делает это впервые в жизни. Девочки в балетных школах ставятся на пуанты в 4–5 лет, а она стала в 40! Неосторожность таланта. Пусть рисковала, и было неимоверно больно и трудно, но она встала на носки балетных туфель, и это ей удалось. Она танцует на пуантах. Зал принимает это как само собою разумеющееся. Она танцует легко и элегантно. И к тому же улыбается. Показывает зрителям, что сама получает при этом удовольствие. Только более заостренными становятся уголки рта. Капля пота выступает на лбу, но Люба легким движением руки смахивает ее, как будто так и полагается по сюжету спектакля. Поставлен он мистически синхронно, без лишних задержек и работается на одном дыхании. Мистика в центре Москвы.

Немолодые драматические артисты играют как оперные и балетные профессионалы. И добавляют долю иронии к происходящему на сцене, что придает спектаклю оригинальность и истинно актерскую скромность.

Люба делает на сцене прощальный реверанс: приложив руки к сердцу, откланиваются Петренко, Филозов, и зал тонет в хоре оваций. Артисты раз за разом выходят на поклон. В душах артистов и зрителей праздник продолжается и после того, как окончательно закрывается занавес. И те, и другие получают неимоверный творческий заряд.

И наконец, расскажу о настоящей мистике, с которой Люба Полищук столкнулась в Коктебеле. Это случилось в один из первых приездов ее сюда. Сережа перевел Любу через Тепсень (мертвый город), составляющий своеобразное горообразное плато, предваряющее поселок. Они направились к святому источнику, который, по преданию, открыл древний старец и поселился рядом. Старца давно уже нет, а ручеек чистой горной воды, упрятанный в железную трубу, по-прежнему спадает к морю. Рядом к врытому в землю камню прикована жестяная банка, из которой можно испить холодную и приятную водицу. И в давние времена и сейчас сюда сходятся кабаны, зайцы, лисы и другие животные. Манит их вода. Говорят, что когда-то здесь паслись и запасались водой целые стада. Сейчас животных осталось значительно меньше, хотя отстрел их запрещен. Официально. Но говорят, что для богатых и чиновных браконьеров раздолье не прекратилось. Дорога к святому источнику необычайно красива, проходит мимо кизиловых рощ, шиповника, и желающие свободно могут запастись этими ягодами. Путь от поселка до святого источника не близкий, нормальным шагом длится не менее трех часов. Обычно путники присаживаются у источника попить целебной водички и отдохнуть, присела и Люба, с интересом оглядывая окружающие источник горы, привстала и застыла от удивления, явно различив трехглавую скульптуру. Три головы – одна в центре и две сбоку были соединены глиной или какой-то вязкой горной породой. Первая справа походила на поэта или художника, чьи волосы были зачесаны назад, и на почерневшем от времени лице выделялись большие закрытые глаза, то ли очень утомленного, то ли безжизненного человека. В центре располагалась голова с располневшим лицом праздного человека, похожего на знатного чинушу, злые глаза и хищный рот дополняли его портрет. А слева от его головы, как своеобразный отросток, выступала голова первобытного человека с размытыми нечеткими чертами лица, пустым взглядом, опущенная на четверть метра ниже двух других голов, как бы склоненная перед ними голова дикого раба. Люба не могла оторвать глаз от этой скульптуры.

– Смотри, смотри сюда, – сказала она Сергею, но тот ничего не заметил. Лишь с третьего раза разглядел то, что показывала ему жена.

– Может, это работа ветра? – предположил он.

– Сомневаюсь, – покачала головой Люба. – Три головы и разделены, хотя слеплены в основании. Может, это работа древнего скульптора? Не мог ветер так отточено выветрить камень, чтобы изобразить из него три человеческие головы.

– По крайней мере скульптура загадочная, – согласился Сергей. – Есть над чем подумать исследователю древностей. К тому же известно, что здесь когда-то жили люди. Рядом с источником. То ли сами ушли, что вряд ли, то ли их прогнали отсюда или уничтожили враждебные племена. Не случайно же рядом находится плато, до сих пор носящее имя Мертвый город. Мертвый – это не значит никогда не существовавший здесь.

(Отвлекусь от этого рассказа на пару любопытных фактов. За несколько лет до приезда сюда Сергея тут любил гулять тогда еще молодой драматург Эдвард Радзинский. Пьесы перспективного писателя ставили многие театры страны. Он представлял молодых драматургов на Комсомольском съезде. Был раскованным парнем и искренне любил Коктебель. Впрочем, для интеллигентного человека это было делом обычным и интересным. Часто гулял по Мертвому городу и однажды, вернувшись с такой прогулки, разгоряченный, с горящими глазами, радостно объявил мне, что сегодня почувствовал, реально и допустимо, что здесь на небольшой глубине лежат останки тех, кто еще недавно населял этот город, прозванный Мертвым, и не удивится, что если скоро найдет их ощутимые следы.

С той поры прошло лет тридцать. В Коктебеле построили дачи многие работники искусства, особенно телевизионные и писательские, и одна из дач, у подножия Мертвого города, принадлежит Эдварду Радзинскому. Рассказывают, что при закладке его дома обнаружили скелет человека из того Мертвого города. Об этом говорят многие. Доля правды велика. Интересно, что сделал с этим скелетом хозяин дачи? Передал музею, или выбросил, или держит у себя, как реликвию? Сказать сложно.)

Вернемся к Мертвому городу времени посещения их Сергеем и Любой. Стоило им отойти от святого источника метров на тридцать, как скульптурные головы исчезли из вида. Не помог даже тщательный осмотр окружающих источник гор. Но стоило Сергею и Любе вновь почти вплотную вернуться к источнику, как головы стали вырисовываться вновь. Видимо, неведомый скульптор таким способом увековечил свою работу. В горах, стоя одиноко и не будучи гигантских размеров, она затеряется среди каменных нагромождений. И только люди всегда будут приходить за водой к источнику, и только люди, утолив жажду и, повернув назад к дому, смогут увидеть его творение. Это была догадка Сергея и Любы. Они твердо решили еще раз вернуться сюда, с фотоаппаратом, но дела, съемки Любы вдалеке от этих мест, наложившаяся у нее усталость и болезненное состояние не позволяли повторить поход. Но встречу с работой мистического художника запомнили надолго и подумали, что с давних лет одним из главных желаний человека было оставить о себе добрую память или показать людям то прекрасное, что они не видели раньше, а вернее всего, рассказать о народе, когда-то жившем здесь и близком к вымиранию, оставить о себе хорошую память, пока есть возможность.

А как оценят люди будущего эту память – решать потомкам. Они могут реальное принять за мистику, а мистику за реальное. Это не столь важно. Мистика тоже может быть по-своему загадочной и прекрасной. Лишь бы она не дурила людям головы, не была обманной, лживой и корыстной.

Случай в горах Коктебеля был одним из редчайших, непредсказуемых и даже сказочных в жизни Любы Полищук. Она просто физически не смогла вторично добраться до места заинтересовавшего ее явления, хотя на пути туда поставили пост, легко преодолимый за сравнительно небольшую взятку.

В 1999 году я написал о Любе статьи в газете «Хозяюшка» (приложение к газете «Вечерняя Москва») и в книге «Актерские истории». Сережа сказал мне, что она вырезала эти статьи, и они хранятся у них дома, а заканчивались они так: «Люба всегда старается дознаться до смысла любого текста, с которым работает, не стараясь показать себя недостаточно смышленой. И в этом желании, во что бы то ни стало вникнуть в глубину самого сложного образа, я вижу залог будущих успехов артистки Любы Полищук, а мастерство, для этого, если потребуется, она наберет, она, привыкшая учиться всю жизнь».

Ее скачки в познании образов – от самого примитивного до драматически и актерски сложнейшего в кинофильме «Любовь с привилегиями» не всеми замечены, даже коллегами, клявшимися в беззаветной любви к ней, не замечены потому, что они не сотворили в своем творчестве ничего подобного, крутясь на развлекательных образах, на том, чего и она сотворила в своей работе немало, а признать ее даже в одном фильме выше себя, умнее и глубже ни у кого не поднялась рука. Бог с ними, с коллегами по развлекаловке. История рано или поздно расставит всех по своим местам. Одного не вернуть, не увидеть – Любовь Полищук в роли булгаковской Маргариты. А жаль… И этому не поможет никакая мистика, тем более советская. И был еще один период в жизни Любы, когда она могла предстать перед зрителями в совершенно иной противозащитной ипостаси. Об этом она начинала говорить издалека.

О вкусах и культуре немалой части своих зрителей Люба Полищук судила по тому, какие интервью берут у нее журналисты. «А вообще-то я не люблю давать интервью, потому что они слишком много копают про быт, – откровенно признается Люба, – какую колбасу я люблю, какого цвета обои в моей спальне, сколько у меня любовников, как часто я их меняю и так далее. Молодежь, мечтающая о сцене, читая такие интервью, может получить урезанное и превратное мнение об артистической жизни и, увы, получает. У меня на этой почве возник казус с автором-исполнителем Варленом Стронгиным. Было это лет тридцать назад. В гастрольной поездке. Я никогда не забывала, что начинала творческий путь в самодеятельности Омска, что в юности мало читала, и однажды ругнулась при писателе полу цензурным словом. Слово вырвалось из моих уст и повисло в воздухе. Стронгин не сделал мне замечания, но по выражению его лица я заметила, что он мой жаргон не одобряет и даже удивлен услышанным. Я прикусила язык, минуты три молчала и поняла, что есть другие люди, с другой культурой, для которых моя мало или совсем неприемлема. И с этой поры я стала «копить» умных и культурных людей и очень обязана им пониманием хорошего искусства. А вокруг на нынешней эстраде, извините, бардак, лучше и точнее не определишь и стал еще больше, чем был. Есть очень благородные и культурные люди, но их единицы. Поэтому в программу своей жизни я первым номером поставила вопрос об уходе с эстрады и ушла. В правительственные актеры, мелькающие на праздниках и фестивалях, я не стремилась. Меня очень раздражал «правительственный» конферансье с елейной улыбкой и репертуаром, похожим на газетные передовицы. А я едва не стала обычной эстрадницей и могла бы подражать ему. Вот был бы позор. На счастье в то время у меня пропал голос. Много раз слушала артиста Художественного театра Владимира Трошина, проникновенно исполнявшего «Подмосковные вечера». Он эту песню прочувствовал всей душой, и она у него получилась. Сейчас от тех «Подмосковных» осталась одна песня: леса замусорены, вода мутная, воздух загазован, на пляжах грязь и порожние бутылки. И вряд ли они теперь вдохновили бы какого-нибудь поэта и композитора. «Враги сожгли родную хату» – гениальная по стихам и мотиву песня. Услышав ее первый раз, я расплакалась, настолько была растрогана. И поначалу была поражена, что журналистов не интересует мое истинное мнение ни о чем – ни об искусстве, ни о жизни. У большинства из них заготовлены трафареты, куда они вставляют имя очередного исполнителя. Мои подруги куда более умнее и образованнее. И я сама уже начала читать критические статьи режиссера Немировича-Данченко, писателя Ивана Алексеевича Бунина… Его литературные портреты Блока, Есенина, Маяковского буквально переменили мое сознание. Почему однообразны и примитивны наши критики? От них требуют не художественного анализа спектакля, а поверхностное описание, чтобы текст служил рекламой и занимал на полосе меньше места.

Запомнилась мне игра с интеллигентным и мягким по манере подачи образа своего героя артистом Альбертом Филозовым в спектакле «Пришел мужчина к женщине». Получилась интересная творческая работа, мы обсуждали с ним каждую фразу, каждую мизансцену. А потом я перешла на более примитивные антрепризы. Они делают сборы, потому что не заставляют зрителей думать. Может, кому-то в нашей стране необходимо плохое искусство, замедленное развитие людей, не знаю. Но если так, то это государственное преступление. В любом случае – актеры должны находиться за какой-то завесой, сохраняющей тайну их личной жизни от любопытствующих глаз. По этой причине категорически отказывалась от всех этих расплодившихся теле-шоу, после съемок которых сразу начинались интервью, которые берут все – начиная от дикторов новостей до ведущих программы «Здоровье». Мне гораздо интереснее читать какие-то рассуждения о моем творчестве, чем то, что я говорю под нажимом интервьюера. Каждый раз, когда я прочитываю очередное вырванное у меня интервью, мне становится дурно. Какая-то ахинея. Не знаю, кто виноват в этом больше – журналисты или я сама.

Думаю, что больше я. Никто меня не тянул за язык, сама хотела «прозвучать» в центральной газете, под раскрутиться. Я сама строила себя, как актрису, как личность… Кое-кому нравилась из культурных людей. Понравиться им, дать пищу для их ума – текстом или игрой – об этом я думаю до сих пор. У меня свои кумиры – и среди артистов и даже среди совершенно неизвестных людей. Прочитав стихи об одном из них – узнике Магадана, – хочу, чтобы о нем узнали мои зрители, и привожу их, хотя бы частично (из сборника Колымских поэтов): «Мы шли этапом и не раз, колонне крикнув: «Стой!», садится наземь в грязь и снег командовал конвой. И, равнодушно и немы, как бессловесный скот, на корточках сидели мы до выкрика «Вперед»… И раз случайно среди нас, пригнувшихся опять, один, кто выслушал приказ, и продолжал стоять. Минуя нижние ряды, конвойный взял прицел: «Садись!» – он крикнул. – Слышишь ты?! Садись! – но тот не сел… По лагерям, куда кого, нас расселили врозь. И даже имени его узнать мне не пришлось. Но мне, высокий и прямой, запомнился навек над нашей согнутой спиной стоящий человек».

Я читала Солженицына, Варлама Шаламова, Гумилева… Думала о страшной судьбе миллионов, но подступиться к этой теме не ведала как, где выступать и кто разрешит? Актер Александр Филиппенко, ранее прошедший школу Театра «У Никитских ворот», признался, что тоже кумекает по этому поводу. Я понимала, что тема тоталитарного режима общемировая и вечная. Я хотела продолжить ее в театре после фильма Э. Брагинского и В. Черных «Любовь с Привилегиями». Но от мысли осуществить что-либо подобное на сцене отказалась. Для этого как минимум нужно иметь свой театр – и массу привилегий, а у меня этого никогда не было. В Америку меня не пустили даже на торжественную церемонию. Наверное, страшились, что американский образ жизни настроит меня против привычной советской необязательности. Американцы чтут законы и, что положено человеку, выдают обязательно. А почему отметили мою игру? Наверное, потому, что свою роль я не играла, а жила на экране жизнью героини. Настолько вникая в ее судьбу, настолько пережила ее, что моя игра органично перешла в жизнь. Вот и все…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.