Глава XVIII Россия, Петроград, 1917 г.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XVIII

Россия, Петроград, 1917 г.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

А. Ахматова

Когда-то давно, в невыразимо далеком детстве, Анна Андреевна Ахматова, тогда еще просто Аня Горенко, любила сидеть в своей комнате в тишине и сердилась на родных, если те нарушали ее одиночество. Сказал бы ей тогда кто-нибудь, что всего через десять-пятнадцать лет она будет мечтать, чтобы хоть кто-нибудь постучал в ее дверь и захотел бы поговорить с ней!

Анна несколько раз прошлась по комнате от одной стены к другой. Сидеть в полной тишине было невыносимо, хотелось услышать хоть какой-нибудь звук, пусть даже своих собственных шагов. Потом она села к столу, придвинула к себе помятый клочок бумаги и взяла карандаш. Надо попробовать описать свое одиночество и страх перед ним, может, тогда этот страх отступит?

Через час на бумаге появилось несколько написанных неровным почерком и резко зачеркнутых строчек. Еще через пару минут Анна скомкала обрывок и отбросила его в дальний угол комнаты. Ей опять было тяжело писать, она снова — в который уже раз! — хотела переложить свои мысли на бумагу, но не смогла этого сделать. А ведь, казалось бы, теперь никто не мешал ей писать. В этом она была полностью свободна. Рядом не было ни отца, с холодным каменным взглядом заявляющего, что ему не нужны родственницы-поэтессы, ни мужа, с доброй улыбкой советовавшего ей идти в балерины. Однако все, что Анне удавалось теперь сочинить, казалось ей таким слабым и бездарным! И поговорить об этом, поделиться своим бессилием ей тоже было не с кем. Будь Николай рядом, он, возможно, не принял бы ее жалобы всерьез, но по крайней мере выслушал бы ее. Но Николая в ее жизни больше не было. Вернувшись из своего третьего путешествия в Африку, он почти сразу принялся готовиться к следующей экспедиции, уверяя родных, что она крайне важна для всей Российской империи. Анна посмеивалась над такой самоуверенностью простого этнографа, но ее супруг в ответ лишь загадочно улыбался. Позже Ахматовой стало не до смеха — Николай действительно собирался в новую экспедицию, и она видела, что, как и в прошлые разы, не в ее власти отговорить его от поездки. А еще через несколько месяцев она уже готова была на все, лишь бы отправить его в Африку, как можно дальше от охваченных войной России и Европы. Но Николай рвался на фронт, и никакие врачи больше не могли помешать этому.

Где он теперь, Анна не знала. Поначалу от него еще приходили письма: сначала из Финляндии и Швеции, потом — из Англии и Франции… В каждом Николай писал, что у него все хорошо, и просил поцеловать за него Львенка — он любил называть сына этим ласковым прозвищем. Но Ахматова не могла выполнить его просьбу. Маленький Лева жил в усадьбе Слепнево, под присмотром матери Николая: там было гораздо безопаснее и не так голодно, как в Петербурге. Сама Анна приезжала туда лишь изредка — ей часто не хватало денег на дорогу, да и свекровь не скрывала, что не испытывает никакой радости от визитов невестки…

За окном послышались чьи-то крики, и Ахматова оторвалась от мыслей о муже и сыне. Злобно ругался мужской голос, ему что-то отвечал испуганный, срывающийся на визг женский. Анна еще ниже склонилась над столом и обхватила голову руками, словно надеясь таким образом спрятаться от внешнего мира. Но крики становились все громче, с легкостью проникая в ее комнату сквозь каменные стены. Слов было не разобрать, но по интонации обоих кричавших людей несложно было догадаться, что мужчина чего-то требовал от женщины, а та пыталась ему возразить и прогнать его.

Анна зажала уши пальцами, надеясь хоть так избавиться от чужих воплей. На пару минут ей это удалось — голоса стали еле слышны, а потом как будто бы и вовсе стихли. Но стоило молодой женщине опустить руки и облегченно вздохнуть, как шум чужой ссоры снова ворвался в ее дом. Теперь не через окно, а сквозь стену, примыкавшую к лестничной клетке. Продолжая кричать друг на друга, мужчина и женщина вошли в подъезд.

— Чего ты ломаешься?! Ну, чего?! — Мужской голос, эхом разносившийся по гулкой лестнице, с легкостью преодолевал преграду в виде стены.

— Вон пошел! Убирайся!!! — голос женщины был еще пронзительнее.

Анна попыталась было снова заткнуть уши, но это уже ничем не могло ей помочь — ссорящиеся незнакомцы были слишком близко и кричали чересчур громко. Выясняя отношения, словно специально остановились рядом с дверью ее квартиры.

— Мы, советская власть, освободили всех женщин! — вопил мужской голос. — Если бы не мы, тебя бы выдали замуж за какого-нибудь старикана и он бы тебя всю жизнь держал взаперти! А теперь у тебя есть возможность работать, учиться и встречаться с кем хочешь! Ну и чем ты недовольна?!

— Я не хочу встречаться с тобой! Вообще ни с кем не хочу! — визжала в ответ женщина. — Отойди, убери руки, пшел!

Анна встала из-за стола и подошла вплотную к окну, чтобы хоть на пару шагов подальше отодвинуться от ругающейся пары. Однако тише их голоса не стали, наоборот, ссора разгоралась все сильнее.

— Теперь все женщины свободны! И вообще все люди свободны! — продолжал добиваться своего мужчина. — Все теперь имеют право любить кого угодно и когда захотят. Все! А ты, значит, не хочешь быть свободной, хочешь остаться мещанкой?!

— Я ничего не хочу, ничего! Пусти! — Женский визг стал совсем тонким и внезапно оборвался.

Анна, стоявшая у окна, закрыв уши и зажмурив глаза, не сразу поверила, что скандал закончился. Она вернулась к столу, снова придвинула к себе бумагу, потянулась к торчащему из чернильницы перу… И уже в следующую минуту поняла, что была права, когда не поверила своим ушам. Крики спорящей парочки снова ворвались в ее комнату, теперь — из-за стены, соединяющей с соседней квартирой. Звучали они более глухо, слов было почти не разобрать, но по интонации ругающихся нетрудно было догадаться, что мужчина продолжал настаивать на своем, а женщина пыталась сопротивляться. Анна снова заткнула уши. Крики стали тише, но все равно пробивались через все возведенные преграды. Хотя, возможно, съежившаяся на стуле Анна их на самом деле уже не слышала, и ей только казалось, что какие-то отголоски ссоры долетают до ее ушей.

Просидев так еще несколько минут, она вскочила и, стараясь не прислушиваться к крикам, выбежала в прихожую. Схватив висящее на вешалке пальто, набросила его на одно плечо и торопливо отперла дверь.

На лестнице скандал у соседей тоже был слышен, и Анна поспешно засеменила вниз по ступеням. Навалившись всем телом на тяжелые створки входной двери, она вылетела из подъезда. На улице стояла почти мертвая тишина — так, во всяком случае, показалось ей в первую минуту после того, как крики ее соседей остались позади, отрезанные от нее толстой дверью. И лишь несколько минут спустя, отбежав от своего дома на добрую сотню шагов, Анна снова стала обращать внимание на доносившиеся со всех сторон звуки. Где-то стучала копытами лошадь, где-то завывал мотор автомобиля, какие-то кумушки громко разговаривали за ее спиной… Все было почти так же, как в прежние времена. Разве что лица людей, попадавшихся навстречу, были мрачными, и смотрели они по сторонам затравленными и часто озлобленными взглядами.

Глубоко вздохнув и заставив себя немного успокоиться, Анна медленно пошла по тротуару. Она уже стыдилась своего бегства из дома, но о том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Правда, и ходить в одиночестве по улице не намного лучше. Ей нужно, просто необходимо было с кем-то поговорить, даже не поговорить, а просто посидеть рядом, обменяться понимающими и сочувствующими взглядами, убедиться, что в мире остался хотя бы один человек, который понимает, как ей тяжело. Вот только рядом никого не было.

Задумчиво опустив голову, Ахматова пошла чуть быстрее, перебирая в памяти имена своих знакомых, живших в Петрограде. К кому из них можно зайти на минутку поговорить? Кто еще не сбежал во Францию или какую-нибудь другую страну Европы, кто не слишком бедствует, чтобы принять незваную гостью? Погруженная в эти размышления, она дошла до перекрестка и остановилась. Из всех друзей и приятелей, кого смогла вспомнить Анна, в городе остался всего один человек. До его дома было далеко, но больше ей пойти было некуда, и она, встряхнув головой, решительно двинулась через дорогу. У нее мелькнула было мысль доехать на извозчике, но в кармане пальто лежало всего несколько мелких монет, которых не хватило бы на столь дальний путь. «Тем лучше», — решила Анна. Дорога туда и обратно займет много времени, а значит, домой она вернется лишь поздно вечером, и ее соседи, вероятно, уже будут спать или уйдут куда-нибудь. К тому же, пока будет брести по улицам, окончательно успокоится, приведет мысли в порядок и снова сможет трезво рассуждать о том, что происходит вокруг.

Пройдя несколько кварталов, она все же начала жалеть о том, что ей не хватило денег на извозчика. Поднялся холодный ноябрьский ветер, а убегая из дома, она не захватила с собой ни платка, ни перчаток, да и пальто было слишком тонким для осенней петроградской погоды и почти не грело. Анна подняла воротник, одной рукой прижала его покрепче к шее, а другую руку сунула в карман, надеясь, что так пальцы хоть немного согреются. Но это слабо помогло, она дрожала все сильнее и теперь уже не возвращалась домой только потому, что идти назад ей пришлось бы дольше, чем к дому своего друга. В память настойчиво лезли картины из прошлого, из давно ушедшего детства: как родители кутали ее вместе с сестрами и братьями, как заставляли тепло одеваться осенью и зимой, как пугали их всех обострением туберкулеза. Весной же вся семья начинала готовиться к поездке в Крым, в Евпаторию… В Царском Селе было еще холодно и сыро от талой воды и свисающих с крыш сосулек, а Анна и остальные дети уже видели себя на берегу Черного моря, на жарком, красочном, исцеляющем все болезни юге…

Воспоминания о жизни на море были такими яркими, что на какое-то время Ахматова даже перестала трястись. Мысленно она была в Крыму и шла по дикому пляжу, мимо накатывающихся на берег пенистых волн. Впереди возвышалась окутанная туманной дымкой гора с развалинами древней крепости, над головой жалобно кричали чайки… Было тепло, в воздухе пахло выброшенными на берег водорослями, а на губах чувствовался солоноватый привкус.

Анна вдохнула ледяной и влажный петроградский воздух и вернулась из прошлого в настоящее. Там, в Крыму, у теплого моря, ей не придется побывать уже никогда. Так же, как не удастся еще раз увидеть Париж, где они были вместе с Николаем, и другие города и страны, в которых она не бывала, но которые мечтала увидеть. Вряд ли она вообще сможет выехать из Петрограда даже в один из ближайших к нему городов, если только не покинет Петроград и вообще Россию насовсем. Но и тогда для нее будут закрыты и Крым, и Царское Село, и Слепнево, и все прочие места, которые она считала родными.

Дойдя до очередного перекрестка, Анна остановилась, пропуская извозчика, еще плотнее закуталась в пальто и не без радости обнаружила, что уже почти пришла. Еще минут десять — и она согреется, ей, наверное, дадут горячего чаю, и она сможет наконец поделиться с другим человеком всем тем, что не давало ей покоя. К тому же теперь она точно знает, о чем говорить: ей многое удалось обдумать, пока она шла по мрачному холодному городу.

Александр Блок открыл дверь сразу, как только Анна позвонила, и как будто бы совсем не удивился ее приходу.

— Проходите, проходите, — перебил он неожиданную гостью, когда та начала бормотать извинения и объяснять, что шла мимо его дома, решила заглянуть всего на минутку и ни в коем случае его не стеснит. — Вы замерзли совсем, ужас какой!

Он чуть ли не силой втолкнул Ахматову в комнату и набросил ей на плечи теплый пушистый плед. А еще через несколько минут они уже сидели за столом и пили некрепкий, заваренный по второму разу, но зато обжигающе горячий чай, и с каждым глотком Анне становилось все теплее. На тарелке, стоявшей между ней и Александром, лежали два куска серого хлеба, тонко намазанного маслом.

— В наше время это самое щедрое угощение, — грустно усмехнулся Блок, пододвигая тарелку поближе к своей гостье.

Анна кивнула и, наградив его благодарным взглядом, взяла один кусочек — тот, что был, как ей показалось, немного меньше.

— Не стоило беспокоиться, я не голодна, — солгала она, поднося чашку к губам. — Мне только поговорить надо было… хоть с кем-нибудь…

— Я подхожу на роль «хоть кого-нибудь»? — понимающе улыбнулся Блок.

— Простите, я не хотела вас обидеть! — виновато опустила глаза Анна.

— Да не переживайте, я же все понимаю! — махнул он рукой. — Я никогда не был вашим единомышленником, посмеивался над Николаем Степановичем и его идеей «выращивания» талантов…

Его гостья тоже взмахнула рукой и резко покачала головой, давая понять, что все прежние разногласия, связанные с литературой, теперь не имеют никакого значения.

— Я о другом хотела вас спросить… О том, как нам теперь жить в России? — с трудом выговорила она. — Все сейчас уезжают, бегут… Николай точно не вернется назад… — и подняла глаза на Блока.

Александр некоторое время молча смотрел на Анну, а потом медленно кивнул.

— Да. Я сам об этом думал и тоже не знаю, как жить в России после всего, что произошло. Но для себя я решил: просто жить. Как получится. Просто жить в России… и потом в ней умереть.

Он говорил сбивчиво, но в его голосе звучала такая уверенность, что Анна, слушая эти слова, внезапно почувствовала себя такой же полной сил и готовой к любым трудностям, как в юности, много лет назад, когда она еще толком не знала жизни. А еще ей вдруг стало спокойно — куда-то ушли все мучившие ее в последнее время страхи и сомнения.

— Жить в России и умереть в России, — медленно проговорила она, по-прежнему не сводя глаз со своего собеседника.

Тот вздохнул, еще раз кивнул, подтверждая, что она поняла его мысль правильно, и добавил:

— Россия — это ведь не те, кто находится у власти. Это не новые порядки и не сложности с едой и всем прочим… Это все приходит и уходит, а страна остается.

— Да, конечно же. Вы правы, — согласилась Анна и неожиданно для себя радостно улыбнулась: — Вы, наверное, даже не представляете, насколько правы! А я это поняла…

Чай поэты допивали в молчании. Теперь им уже не особенно были нужны разговоры: все самое главное было сказано и понято.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.