Глава XXI Россия, Петроград, 1919 г.

Глава XXI

Россия, Петроград, 1919 г.

Я, что мог быть лучшей из поэм,

Звонкой скрипкой или розой белою,

В этом мире сделался ничем,

Вот живу и ничего не делаю.

Н. Гумилев

Из-за стены доносились приглушенное хныканье трехмесячной Леночки и голос ее матери, монотонно бормочущей что-то успокаивающее. Николай Степанович сидел в своей комнате, прислушиваясь к этим привычным звукам, и все никак не мог заставить себя выйти к жене и начать давно задуманный разговор, понимая, что эта беседа затянется надолго и будет далеко не мирной — хорошо еще, если удастся договориться обо всем до ночи и не напугать дочку!

Однако откладывать разговор тоже было нельзя — он и так дотянул до последнего. Тяжело вздохнув, Николай встал из-за стола и, приготовившись к долгому, изматывающему спору, отправился в детскую.

Его жена стояла возле детской кроватки и, когда он вошел, приложила палец к губам. Маленькую Лену удалось наконец уложить спать, но любой громкий звук мог разбудить ее и свести на нет все старания матери. Гумилев кивнул и отступил назад, в темный коридор. Спустя пару минут туда же вышла и его супруга.

— Ася, нам надо поговорить, — тихо сказал Николай, жестом предлагая ей пройти в его комнату.

Молодая женщина, испуганная его жестким и серьезным тоном, словно бы сжалась в комок и торопливо проскользнула в распахнутую мужем дверь. Гумилев шагнул за ней, мысленно уговаривая себя не раздражаться и не выходить из себя во время разговора. Получалось это у него, впрочем, плохо — супруга злила его одним своим жалобным видом. Анна бы никогда не позволила себе смотреть на него такими собачьими глазами, никогда не забыла бы о своей гордости!

Но теперь перед ним была не Анна. Хотя звали эту так и не ставшую ему родной женщину тем же именем, и однажды Николай услышал, как его мать и сестра в разговоре назвали ее «Анной Второй». Поначалу его это развеселило: имя звучало по-царски, в то время как нынешняя супруга Николая, неуверенная в себе и при этом, как ни странно, очень легкомысленная, меньше всего была похожа на правительницу. Но потом Гумилеву вдруг стало досадно, и он едва удержался от того, чтобы не вмешаться в разговор и не попросить своих родных не именовать ее так. Сам он всегда звал вторую супругу Асей — так ее имя было меньше всего похоже на полное и не напоминало ему о той, которая теперь стала для его семьи «Анной Первой». Причем она в отличие от занявшей ее место «Анны Второй» была бы достойна носить такое царственное прозвище. Да, та Анна была настоящей царицей! Асю же в лучшем случае можно было назвать горничной…

Однако предаваться философским размышлениям и корить себя за то, что он променял «королеву» на «служанку», теперь было не время. Николай отогнал все эти глупые сравнения, мешавшие ему начать разговор, и громко прокашлялся.

— Ася, выслушай меня и не перебивай! В Петрограде сейчас стало совсем опасно — ты сама это видишь. И с продуктами тоже, видишь, что творится. Я боюсь за тебя и Лену.

Выражение лица Анны стало совсем перепуганным и несчастным. Казалось, она ждет от мужа чего-то страшного — что он выгонит их с дочерью из дома, ударит ее, уйдет от нее неизвестно куда. Испуг ее был таким явным и сильным, что Николай, посмотрев в ее беззащитные глаза, на мгновение даже сам поверил в собственное злодейство.

— Да не смотри ты на меня так! — недовольно проворчал он, отгоняя наваждение. — Я хочу, чтобы вы с Леной уехали из города в Слепнево или, может быть, куда-нибудь еще дальше. Это для вашей же безопасности!

Ася беспомощно захлопала глазами. Она наконец поняла, что муж не злится на нее и не собирается с ней расходиться, но мысль о том, что ей придется куда-то ехать и жить вдали от него, не рассчитывая на его помощь, пугала молодую женщину ничуть не меньше.

— Коля… — еле слышно простонала она. — Как же я с Леночкой без тебя буду? Мы не справимся…

— Ты прекрасно со всем справишься, — твердо возразил Гумилев, уже привыкший к подобным спорам. — Если вы уедете в Слепнево, тебе будет помогать мама. Да, лучше всего сделать так: езжайте в Слепнево, а если там тоже станет тяжело, вы все вместе, с мамой и Александрой, переедете еще дальше.

Он уже знал, что все разговоры о том, как жена беззащитна, если его нет рядом, необходимо пресекать сразу же и делать это как можно строже. Иначе ее упреки и жалобы могли продлиться на всю ночь, с каждой минутой становясь все более истеричными. А Николаю после каждого нового обвинения было все тяжелее противостоять Асе. Чаще всего, не выдержав ее слез и несчастного выражения лица, он сдавался и уступал ее требованиям. Но сейчас этого допускать нельзя, Ася с Леной действительно должны уехать, и Николай обязан был настоять на этом, несмотря ни на какие слезы и причитания.

Однако Ася явно надеялась переубедить мужа и остаться с ним в Петрограде. Она закрыла лицо руками, села на диван, и ее плечи мелко затряслись. Губы молодой женщины что-то шептали, но так тихо, что Николай не мог разобрать ни слова.

— Ложись сейчас спать, Ася, — сказал он, выдержав длинную паузу, и слова эти прозвучали немного мягче предыдущих. Эта легкая перемена в его голосе не осталась незамеченной — супруга Николая на мгновение затихла, а потом заплакала еще громче и жалобнее. Проклиная себя за слабохарактерность, Гумилев отвернулся от жены и стал смотреть в окно, терпеливо дожидаясь, когда всхлипывания за его спиной прекратятся.

Ждать пришлось минут пять, а то и больше. Ася хлюпала носом, шумно вздыхала и ахала, надеясь окончательно разжалобить мужа, и сдалась в тот момент, когда и сам он уже был готов уступить и позволить ей никуда не уезжать, лишь бы эти невыносимые рыдания наконец прекратились. К счастью, он не успел ничего сказать Асе — она замолчала раньше. Николай услышал, как скрипнул диван, и жена зашагала к двери. Он с трудом подавил вздох облегчения и остался стоять лицом к окну, не оборачиваясь, пока за ней не закрылась дверь.

— …никому не нужны, отовсюду гонят… — успел услышать ее тихое обиженное бормотание Николай. Пришлось снова приложить значительное усилие, чтобы не побежать за ней и не начать спорить, доказывать, что ее никто никуда не прогоняет, что о ней, наоборот, заботятся. Он понимал, что это ничего не даст и только затянет их ссору, но желание высказать жене все, что он о ней думал, было огромным.

Поскрипев зубами, Николай остался стоять у окна. Из соседней комнаты раздался какой-то стук — Ася то ли уронила что-то, то ли хлопнула дверью. «Разбудит ведь Ленку, овца истеричная! — в сердцах обругал он жену. — Столько времени ее укладывали — и опять придется все сначала начинать!» Но, к счастью, его опасения не оправдались. За стеной было тихо, ребенок вопреки ожиданиям Гумилева не проснулся и не заплакал. Да и сама Ася, судя по всему, перестала рыдать, оставшись без «зрителя». Хотя, насколько Николай успел узнать свою вторую супругу, она вполне могла продолжать тихо плакать и в одиночестве.

Постояв еще немного у окна и убедившись, что жена не собирается вернуться в кабинет и возобновить скандал, Гумилев уселся на диван и устало закрыл глаза. Первую «атаку» Аси он отбил. Если повезет, то теперь она смирится с тем, что ей не удалось настоять на своем, и согласится уехать. Хотя может выйти и так, что придется повторить этот неприятный разговор еще один или пару раз — признавать свое поражение «Анна Вторая» не любила. Она вполне способна испробовать метод длительной осады, чтобы настоять на своем: всю ночь или весь завтрашний день плакать, причитать и упрекать мужа в жестокости.

Винить в такой жизни Гумилев мог только себя. Мысль об этом впервые пришла к нему еще в самом начале их с Асей супружества, во время первого столкновения с ней, и как ни хотелось Николаю отмахнуться от нее, он хорошо понимал: это правда. А ведь он стремился создать семью с простой женщиной, которая не имела бы никаких творческих увлечений и прежде всего думала бы о нем и о детях. С женщиной, которая не спорила бы с ним по любому поводу, лишь бы доказать, что права она, а не он, не пыталась бы писать стихи лучше, чем он, не впадала бы в многодневную тоску из-за каждой творческой неудачи и каждой их размолвки. К которой можно было бы в любой момент подойти, не боясь, что она не в настроении или занята сочинением новых стихов… Что ж, все, о чем Николай мечтал, он действительно получил. Анна Энгельгард не умела писать ни стихов, ни прозы. Она сразу признала Гумилева главой семьи и согласилась с тем, что принимать решения, касающиеся их жизни, должен он сам. На нее в отличие от Ахматовой не заглядывались другие мужчины, а если кто-то и обращал на нее внимание, она смущалась и спешила уйти, ей даже в голову не приходило улыбнуться в ответ. Она никогда не критиковала его стихи и восхищалась каждой, даже не самой удачной строфой. Казалось, рядом с Николаем теперь действительно идеальная супруга, о которой можно только мечтать.

Но длилась счастливая семейная жизнь Гумилева недолго. Оказалось, что жена может не спорить с мужем открыто и на словах как будто соглашаться с ним, но делать это таким жалобным голосом и с таким несчастным выражением лица, словно для нее это ужасная пытка. Анна Энгельгард владела этим в совершенстве: стоило Николаю взглянуть в ее полные слез и обиды глаза, и он начинал чувствовать себя последним негодяем, издевающимся над беззащитной женщиной. Приходилось идти на уступки, предлагать Асе разные компромиссы и в конце концов соглашаться на то, чего хотелось бы ей. Выглядело при этом все так, будто соглашался он на это добровольно, только чтобы не расстраивать жену. Но Гумилева не покидало ощущение, что он дал Асе возможность обвести себя вокруг пальца. А через год после свадьбы Николай окончательно убедился, что это чувство — вовсе не иллюзия. Его вторая супруга действительно обладала способностью заставлять близких людей чувствовать себя виноватыми и стремиться загладить несуществующую вину, выполняя ее желания.

Наверное, Николай должен был понять, что она за человек, еще до свадьбы. Например, в тот день, когда Ася пришла к нему на свидание, одетая в форменное платье сестры милосердия, и сказала, что ей нравится гулять именно в этом наряде: «Пусть все вокруг видят, что я работаю в больнице и помогаю людям!» Или в тот, когда она с легкостью отказалась от ухаживания за больными, посчитав, что работа отнимает у нее слишком много времени, и ей не стоит «хоронить в госпитале свою молодость». Но тогда Гумилев не придал всему этому значения. Или не захотел придать, потому что очень уж спешил жениться на «Анне Второй» — назло вышедшей замуж за Вольдемара Шилейко «Анне Первой».

А когда ему стало ясно, что за женщину он выбрал себе в спутницы жизни, было слишком поздно, Ася к тому времени уже ждала ребенка. Потом на свет появилась их дочь Лена, и ради того, чтобы не расставаться с девочкой, Гумилев заставил себя смириться и терпеть дальше тяжелый характер жены. Постепенно он научился настаивать на своем, не поддаваясь жалости, но прибегал к этому способу нечасто. Леночка слишком сильно пугалась и расстраивалась, когда ее мать начинала громко рыдать — она тоже плакала, только совсем тихо, почти беззвучно. Так мучить собственного ребенка Николай не мог и поэтому настаивал на своем только в тех случаях, когда речь шла о чем-то совсем серьезном для всей семьи. Например, об Асиной и Лениной безопасности и благополучии, как это было сегодня…

Из соседней комнаты не раздавалось ни звука, и Гумилев позволил себе немного расслабиться. Если бы Ася решила продолжить спор, она бы уже вернулась в кабинет и снова попыталась бы вызвать в нем жалость. А раз она молчит, значит, поплакав в одиночестве и не дождавшись его прихода, поняла, что с отъездом из Петрограда придется смириться. Правда, завтра она может попробовать снова переубедить его. Но, выдержав первую «атаку», он точно справится со всеми последующими — это тоже будет не очень легко, но все-таки намного проще.

Скинув домашние туфли, Николай растянулся на диване. Эту ночь, как и многие другие ночи, когда жена обижалась на него, ему предстояло провести в кабинете. Но он уже привык к этому, случалось спать и на гораздо менее мягкой и удобной постели — в Африке, в походах… Один трюм, в котором он приплыл в Египет в первый раз, чего стоил!

Закрыв глаза, Гумилев попытался поскорее заснуть, но в голову, как назло, полезли новые неприятные мысли — почти те же самые, что пыталась внушить ему супруга. О том, что теперь его семья будет далеко, и, если с женой и дочерью что-то случится, он не узнает об этом вовремя. И о том, что сам он остается совсем один, не только без Аси, но и без Леночки. И к этому придется привыкать так же долго и мучительно, как в свое время он привыкал к тому, что рядом нет «Анны Первой» и Львенка.

«Зато все они будут в безопасности, — напомнил он себе. — Ася с Леной и Львенком у мамы, Анна — у своего Шилейко. Им ничего не грозит, их есть кому защитить». И как ни хотелось ему, чтобы «Анна Первая» и все его дети были рядом, мысль о том, что сейчас для них лучше находиться рядом с более надежными людьми, помогла Николаю немного успокоиться и примириться с создавшимся положением.