ЛАУГАРВАТН, 31 ИЮЛЯ 1968 ГОДА

ЛАУГАРВАТН, 31 ИЮЛЯ 1968 ГОДА

Я провел день в состоянии какого-то полусна; северный ландшафт производит впечатление промежуточного мира. Исторический порядок не до конца отделился от порядка мифического. Это началось в Норвегии при конунгах. Исландия еще несколько поколений оставалась резиденцией асов; после убийства Снорри с этим было покончено. Но мы обязаны ему великими прозрениями. Возможно, до такого обобщающего обзора дело доходит именно тогда, когда подходит к концу время. Исторический свет падает на исчезающее. Сознание, как при пробуждении из сновидения, на мгновение выхватывает магическое царство. Самый яркий пример — Геродот. Однако при этом я вспоминаю и Флавия

Вегеция. При закате инков этот ретроспективный взгляд отсутствовал. Нам приходится по крупицам составлять картину того, что там произошло.

Исландцы посещали государства, исторический порядок в которых уже сформировался. Дома они в этом смысле еще не установили историю. При этом я снова и снова возвращаюсь к болоту. Торф — это некий медиум. Волокно отмерло, однако в пряже сохраняется особенная, кажущаяся жизнь. Непреходящее воздействие Шекспира отчасти основывается на том, что он ухватил эту пряжу под историей.

Маленькие северные города да разбросанные в глуши мызы производят с современной точки зрения впечатление призрачных. Можно представить себе, что внутри больше не разбираются дела о чьем-то изгнании и о кровной мести, но допрядается, скажем, нить чьего-то брака, или что какой-то торговец перепроверяет свою расчетную книгу, а какой-нибудь психиатр — свою картотеку. Умные головы заняты современными заботами — Ибсен, Стриндберг, Йегер, Гамсун, Мунк. Большая часть германской психологизации просачивается отсюда. Поразительно у Мунка превращение мотива в психологическую ситуацию. Сверх того меланхолия, ирония, пьянство, богема.

Дома Кирико тоже призрачны; однако в них можно предположить скорее героя или демона, нежели спиритический феномен. Кое-кому уже показалось, что он ждал от северян слишком многого и затем был разочарован — отсюда поворот Ницше от Вагнера к Бизе. То, что они впали в новую веру, свидетельствовало тогда не столько об их силе, сколько об их слабости.

Полуночное солнце — темнота ночи, правда, исчезла; зато призраки подступили ближе. На Шпицбергене это выглядело еще более зловеще.

Отправление в девять часов. «Иноходью» на исландской лошадке рыжей масти, верховая езда на индейский манер как приложение. Исландский двор называется hestur: лошадь. Мы расположились на привал у одного из многочисленных водопадов и услышали, что когда-то давно там пропали два ребенка. Они провожали родителей, направлявшихся к вечерней мессе, до самого моста над водопадом. Когда же родители на них оглянулись, оба исчезли, и их никогда больше не видели. В то время там был каменный мост. По желанию матери он был снесен и заменен деревянным, который с тех пор ведет через «Водопад детей».

Плутонический характер острова более или менее определяет поверхность — например, обширное лавовое плато, которое мы пересекали: Галлмундаркраун. Лава лежала блоками и галькой, а также кишкообразно извивающимися выбросами. Артерии, через которые она вытекала, сохранились в виде пещерных входов. Они виднеются то там, то здесь.

Холм Аббатисы: она умерла на дороге; каждый, проезжая мимо, спешивается с лошади и кладет камень на ее могилу. Делается это не только из добрых побуждений, но из опасения, чтобы она ночью не навестила того, кто не положит камень. Архаичная черта; она напоминает обычаи связывать покойников перед погребением.

Дальше по пустынным илистым откосам и мимо восьми каменных монументов. Они были поставлены в память о схватке, которую исландец Галлбьёрн выдержал здесь со своими противниками и которая описана в одной саге. Через Всечеловеческое и Воронье ущелье в Тингвеллир, подлинный центр эпохи саг. Здесь до самого упадка вольного государства ежегодно две недели проводили альтинг[859]. Места «хибар» отдельных начальников и кланов отчасти еще известны, равно как и место оратора. Перед ним Тингваллаватн, большое внутреннее озеро с островами и полуостровами.

Мы сделали привал у одной промоины; я позабыл название — зато незабываемой осталась вода в ней; она была удивительно прозрачна и казалась, как воздух, несуществующей. Источник был глубок — пожертвовав его нимфе обол, мы видели, как монеты долго парят вниз и потом светятся на дне.

На ночь в «Эдде» Лаугарватна. Зимой эти гостиницы служат школами — практичное разделение. Достойна похвалы озерная форель, которую подали нам на стол.

Закончил: сагу о скальде Эгиле. Она завершается обнаружением костей Эгиля, которые были выкопаны, когда сносилась старая церковь в Хрисбру. То, что кости принадлежали скальду, поняли по тому, что они были гораздо крупнее костей обыкновенных людей, — это случилось через сто пятьдесят лет после его смерти. Особенно примечательным был череп. Он был тяжел и изборожден волнообразными бороздками, напоминая раковину. Священник церкви Скафти, сын Торарина, хотел проверить прочность черепа и использовал для этого большой топор.

«Череп побелел в том месте, куда пришелся удар, но ни вмятины, ни трещины не осталось. Отсюда видно, что этому черепу удары обыкновенных людей не приносили вреда и тогда, когда он был одет плотью и кожей». Я спрашиваю себя, что может означать эта кажущаяся почти современной тяга к знаниям? Или здесь, как при рубке священного дуба Бонифацием[860], было замешано что-то другое?