РИМ, 29 МАРТА 1968 ГОДА

РИМ, 29 МАРТА 1968 ГОДА

Семьдесят третий день рождения; оставшиеся в живых боевые товарищи поздравили меня с «номером полка»[639]. Было непросто оказаться принятым в «Гибралтар»; добровольцы осаждали ворота казарм на площади Ватерлоо. До этого я безуспешно отстоял у семьдесят четвертого на Вельфской площади — что произошло бы дальше, если бы мне повезло там? Все сложилось бы по-другому — я не встретил бы этих товарищей и также полковника фон Оппена; с войной, во всяком случае, я познакомился бы на Восточном фронте. Когда мы погружаемся в подобные умозрительные рассуждения, охватывает жуть — оказывается, все зависит от того, встали мы однажды утром с правой или с левой ноги. Предопределение подступает совсем вплотную.

Доктор Амзель прислал мне из Карлсруэ акварель названной им в честь меня Sindicola juengeri, маленькой бабочки, заслуживающей титула «жемчужины молей».

В полдень со Штирляйн в «Sorriso»[640], мимо глициний, распустившихся за ночь. Официанты подкатили к столу набор блюд: dentice[641], нарезной тунец, моллюски, лангусты — эдакий нидерландский натюрморт. На соседнем столе большой графин, полный светло-золотистого вина. Его на миг пробил сочный оранжевый цвет: рукав ребенка, поднявшего руку ко рту.

Вторая половина этого прекрасного дня было омрачена тенью: пришло известие о смерти Хельмута Шнайдера, обер-бургомистра Гослара. Хороший друг покинул меня; он никогда, с тех пор как мы познакомились, не пропускал этого дня.

Гослар, как Лаон и Юберлинген, относится к городам моей внутренней географической карты. Я не считаю случайностью, что наряду с Хельмутом Шнайдером, руководителем этого города, был и другой мой друг, Герман Пфаф - фендорф. Я тотчас же написал ему и вдове.