4 «УЧИЛСЯ ОН РАДОСТНО»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4

«УЧИЛСЯ ОН РАДОСТНО»

Несомненно, есть закономерность в том, что все знавшие Юсупова вспоминают прежде всего не об облике его, тоже, впрочем, весьма примечательном, а о характере, и тут едва ли не сразу за поражавшей окружающих способностью безошибочно без длительных рассуждений постигнуть истину упоминается решительность Юсупова, отсутствие в нем колебаний и сомнений даже тогда, когда на весах оказывалось собственное благополучие и спокойная жизнь. Впрочем, ни то, ни другое большой цены не имело в глазах когорты революционеров, к которым принадлежал Юсупов. Да, по праву можно называть именно так — революционерами первых узбекских коммунистов. Широкое понятие «революционер» связывается не только с участниками подпольной борьбы и защитниками баррикад; оно закономерно включает в себя передовых людей общества, действующих революционными методами; под их руководством, при их повседневном участии свершались коренные перевороты в укладе жизни, в идеологии, в семье, в быту. Свершались не сами по себе, а в жестоких схватках с контрреволюцией, принимала ли она облик басмача, щелкнувшего курком английской винтовки, старика, проклинающего сыновей за то, что они вступили в колхоз, двурушника, строящего козни против честных партийцев.

Решительность Юсупова, начисто отметавшая колебания, мучительные, увы, не только для покойного принца датского, была, впрочем, неизменно разумной, а не безоглядной, той, что строится на нехитрой формулу «была не была».

Он умел предугадать, какое значение имеет то или иное событие и для настоящего, и для будущего. Но не менее важно, что в то же время ему было присуще чрезвычайно острое чувство справедливости.

— Так будет правильно, — с неколебимой убежденностью говорил он. — Так будет по-большевистски.

Фраза эта и характерный жест — густые брови, сдвинутые к переносице, нередко заменяли обстоятельную аргументацию, с которой Юсупов в раннюю пору своей общественной деятельности затруднялся подчас.

Теперь известно, что в ЦК республики шли дебаты; стоит ли предавать широкой огласке события, связанные с расправой над Хамзой? Существовало и такое мнение; зачем, мол, создавать невыгодное впечатление о нашей идейно-воспитательной работе в массах? А помимо этого, можем ли мы пренебрегать тем, что кое-где и дехкане, и молодые интеллигенты сделают неверные выводы о мнимой силе реакционеров? Не повредит ли это нашей организаторской, пропагандистской деятельности? Поймет ли нас народ?

— Судить надо, и на виду у всего народа, — заявили секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Акмаль Икрамов, председатель СНК республики Файзулла Ходжаев и их молодой соратник Усман Юсупов. Они прибегли к помощи и авторитету Юлдаша Ахунбабаева, выдающегося общественного деятеля и прекрасного человека, с которым Юсупова с той поры и навсегда связала личная дружба.

Слово первого аксакала — первого старейшины — оказалось решающим. Убийц, как известно, судили при огромном скоплении дехкан. Вопреки опасливым предположениям народ, иначе быть не могло, все правильно понял и оценил. Ответом на расправу с Хамзой были вновь созданные сотни колхозов, каждый из которых желал носить имя великого поэта; комсомольцы открывали рядом с мечетями клубы и ставили на их сценах антирелигиозные пьесы Хамзы; пионеры пели его песни и клялись вырасти такими же бесстрашными, как он.

«Народ нас не поймет…» Юсупов приходил в ярость, если кто-то ненароком произносил подобную расхожую фразу. Не мыслящим себя ни над, ни около, а только всегда вместе, слитым воедино со своим народом, он негодовал, замечая тень пренебрежения к массам. Да, многие люди еще неграмотны, политическая терминология недоступна им. Но в том-то и состоит искусство пропаганды, чтобы разъяснять самые сложные партийные идеи языком, понятным вчерашнему батраку.

Да, он разговаривал с массами просто, по-рабочему, по-дехкански, но был искренен в этом. Стиль его речей был лишен и тени деланности, которая мгновенно возводит стену между аудиторией и оратором, занимай он самую уважаемую должность. Юсупова слушали часами, не замечая непогоды или зноя, позабыв об усталости.

Он брал не витиеватостью, столь ценимой искони в восточных диванах, а правдой, убежденностью, знанием психологии людей труда, умением воззвать к тому своеобразному чувству юмора, которое свойственно им. Его слова и фразы были лишены гладкости, красивости, но они рождались вот сейчас, здесь, перед этой массой, а не в тиши кабинета, загодя. Он приезжал на взмыленной лошади куда-то в пыльное селение Кермине, неподалеку от благородной Бухары. Знал, что район не выполняет планы по хлопку, колхозы бедны, разваливаются.

Собирал актив, учителей, спрашивал, как они ведут пропагандистскую работу. Ему отвечали фразами, которые на удивление быстро родились, усвоились и с той далекой поры звучат поныне — не придерешься: «Создали разветвленную сеть политпроса…», «Проводим регулярно семинары агитаторов на местах…»

— Результаты? — спрашивал он жестко.

Кто отводил глаза, кто смотрел на секретаря ЦК, не скрывая удивления: неужто он впрямь полагает, что плакат с красиво написанным агитационным текстом должен немедленно отразиться на темпах уборки хлопка?

— У кулацкой агитации результаты на лицо — за один только год в республике стало коров на шестьдесят тысяч меньше, чем было. Баи пугают: «Соберут ваших коров в один хлев, а за молоком на базар бегать будете», — и им верят. В Чукурсае, под Ташкентом, мулла всего с полчаса разговаривал с юнцами, и они убили Хосият Хасанову, уполномоченную окружкома комсомола, приехавшую создавать в кишлаке колхоз.

Их слово — лживо, наше — правдиво. Их забота о шкуре, наша — о народе. Мы же во сто раз сильнее! Так в чем же дело? — И сам отвечал: — Общими фразами разговариваем. О мировых задачах толкуем без конца, а подходить к ним нужно, начиная с того, что дехканина заботит ежечасно: от лепешки на его столе по утрам. От отреза ситца на платье для дочери. От того, обеспечит ли хлебом и мясом колхоз на зиму.

Показывал, случалось нередко, сам, как это делается. Узнавал заранее о многом, вплоть до имен местных бедняков и богачей. Шел в чайхану, к людям, и разговоры затягивались за полночь.

— Эй, Джума, сколько овец пасет твоя семья? Триста, говоришь? А семья Рахманберды? В кишлаке у сандала сидит. Что ж для тебя изменилось, Джума? Что дала тебе революция? У богача Рахманберды по-прежнему что ли день — праздник, а ты и твои дети просвета не видите. Рахманберды тебе платит, говоришь? Три барана от каждой сотни. Щедрый он, ничего не скажешь, — Юсупов вставал над собранием напряженно слушающих, подавшихся вперед людей. — Это не колхоз, а обман! — яростно выкрикивал он. — Это контрреволюция! А настоящий колхоз вот что такое.

И тут начиналась и агитация, и пропаганда, и организаторская работа, потому что здесь же изгоняли из правления кулака Рахманберды и отдавали власть в колхозе в руки дехкан.

Особенно внимательно решали о середняках. Нередко были и в Узбекистане случаи, когда этих крестьян, умелых и трудолюбивых, не всегда, впрочем, безгрешных: не у одного, так у другого трудился на поле под видом дальнего родича батрак, — зачисляли то ли огульно, то ли по злобным, небескорыстным наветам в кулаки.

— Воспитывать их надо, а не давить. Лишить наемной силы, дать равные со всеми наделы, привлечь в колхозы. Так правильно будет.

Характерно, что в 1930 году именно под руководством Юсупова проводятся все совещания по вопросам коллективизации. Он полагал, и вполне справедливо, что выбор в пользу колхозов дехканин должен сделать сознательно. На практике это происходило не всегда так.

В марте 1930 года в ЦК из самой дальней Хорезмской области Узбекистана была получена радостная телеграмма: в Газаватском и Шаватском районах объединено сто процентов дехканских хозяйств.

Юсупов, усомнившись в правильности проведенной коллективизации, сам выехал в Хорезм, хотя путешествие на лошадях от станции Чарджоу через пустыню Кызылкум было предприятием непростым. Может, тогда еще, перебираясь верхом с бархана на бархан, страдая от усталости и непогоды, мечтал Юсупов о железном пути, который соединит Хорезмский оазис с Большой землей?

Положение на месте показало, что да, действительно, высокий уровень коллективизации достигался искусственным путем, путем голого администрирования. Дехкан принуждали вступать в колхозы под угрозой лишения их земли и воды. Нарушалось ленинское указание по отношению к середняку. Были случаи ареста, раскулачивания, лишения избирательных прав не только середняков, но и бедняков. Эти ошибки и перегибы были на руку классовым врагам, которые надеялись повести за собой недовольных дехкан, толкнуть их против Советской власти.

Нелишне заметить, что в этой поездке и сам он, и сопровождающие были вооружены карабинами. В песках еще скрывались недобитые басмачи. Как вскоре выяснилось, они ждали своего предводителя Ибрагим-бека, который в это время собирался с силами на территории соседнего Афганистана. Вскоре с шайкой головорезов он действительно перешел советскую границу, двинулся на север, но встретил отпор не только со стороны Красной Армии, но и со стороны отрядов самообороны. Многие из дехкан на этот раз в открытом бою с классовым врагом показали, что они прочно стоят за Советскую власть. Не последнюю роль в этом сыграл приезд в Хорезмский край секретаря ЦК Усмана Юсупова, его работа по созданию колхозов, его убежденное слово.

Поездка дала обильный материал для работы. Засел для подготовки постановления «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении».

Сообщения из районов радовали. Там, где применялись принудительные меры, там наблюдался отход дехкан от колхозов, а где принцип добровольности не нарушался — там начался приток в колхозы бедняков и середняков.

Весна была трудной. Нужно было не только исправить ошибки, колхозы требовали немедленной помощи.

Эта первая колхозная весенняя посевная должна была стать демонстрацией преимуществ колхозного строя. Для этого наметили целую систему мероприятий по улучшению агрономического обслуживания, по привлечению новой сельскохозяйственной техники и новой организации коллективного труда.

Весенний сев был успешно закончен не только в колхозном, но и в индивидуальном секторе. Отрадными были цифры увеличения посевных площадей.

В начале тридцатых годов Юсупову еще недоставало — что скрывать — даже общего образования, невзирая на то, что со всей яростной своей целеустремленностью, не щадя себя, он с первых лет революции занимался самообразованием.

В начале 1931 года было уже почти решено направить Юсупова на учебу, но отъезд, как нередко случается в жизни партийных работников, пришлось отложить на несколько лет. На пленуме в сентябре 1931 года секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Акмаль Икрамов доложил членам Центрального Комитета:

— Состоялось решение Средазбюро ЦК ВКП(б) о том, что товарища Юсупова Усмана — секретаря ЦК Узбекистана — выдвигают председателем Средазбюро ВЦСПС.

Как проявилась эта натура в новых обстоятельствах? Вот вопрос, которым постоянно будет интересовать нас в этой книге наряду с главным: какое объективное значение для народа и истории имела деятельность Юсупова?

Он ознакомился с делами, узнал, что они порядком запущены; пленумы не созывались очень давно. Но прежде чем собирать товарищей со всей Средней Азии в Ташкент, решил сам побывать на местах, в том числе в Таджикистане, где было немало случаев такого ущемления прав трудящихся, которое только в контексте той поры, когда новая, советская жизнь еще окончательно не устоялась, только и можно понять. Вряд ли были известны тогда Юсупову точные юридические формулировки, но малейшее, по сути, ограничение личной свободы человека возмущало его до глубины души. Некоторые новоявленные руководители, все еще ходившие с огромными маузерами в деревянных кобурах на животе, полагали, что лучшим метод воздействия на неисполнительных и строптивых — арест. Юсупов и в доклад включил некоторые факты, с которыми столкнулся, в Таджикистане. В селении Пархара председатель РИКа потребовал у районного агронома лошадь для своих сотрудников. Агроном возразил: «У меня участок — двенадцать тысяч гектаров. Как мне без лошади?» Председатель посадил его под арест, но и агроном оказался упрямым: сбежал и с гауптвахты, и из Пархары. Район остался без агронома, но это еще, как говорил Юсупов, полбеды. Беда — в самоуправстве и беззаконии. В том, что люди, облеченные мало-мальски значительной властью, забывают, что революция дала трудящимся великие права, на которые посягать никто не вправе.

Руководить людьми и командовать ими — понятия разные по смыслу. Выступая на пленуме, Юсупов напомнил ленинские слова о свободном сознательном труде миллионов рабочих на себя и на социалистическое общество, сказал, что только в этом случае можно обеспечить тот рост производительности труда, от которого в конечном итоге, как опять же подчеркивал Ильич, зависит победа нового общественного строя.

Речь его, а он забывал, увлекаясь, о написанном тексте, всячески правили и приглаживали официальные и доброхотные редакторы и даже стенографистки, считавшие искренне, что будет лучше записать, к примеру, не «много случаев таких», как строил русскую фразу Юсупов, естественно, думающий на узбекском языке и согласовывающий речь с законами родного синтаксиса, а «нередки случаи». Ушел, за редким исключением, из протоколов живой язык Юсупова — неотъемлемая часть личности, помогающая увидеть его в то время. Как проявляется он хотя бы вот в таких фразах (здесь и форма и содержание, разумеется, одинаково важны): «Много таких безобразных фактов, которые я сотнями сегодня до вечера перечислять мог бы… Мы, руководители профсоюзов, не до конца оценку им дали, не до конца поняли ленинское положение о труде, о производительности труда. Если это так, то это не профсоюзное руководство, а черт знает какое профсоюзное болото!»

Выделил в докладе своем вторым важнейшим разделом вопрос о качественных показателях. Сказал, что благополучные сводки никому не нужны. «Из самых хороших слов не сошьешь даже самый плохонький халат». Прирост по количеству продукции колоссальный, а качество плохое.

Б это время погас ненадолго свет, и Юсупов тут же воспользовался этим:

— Вот видите, товарищи, как только я заговорил о качественных показателях, так и свет потух. Это показали качество своей работы наши электрики…

Две тенденции сталкивались в выступлениях членов пленума. Говорил рабочий с Вахша Дрягин:

— Ко времени моего прибытия на Вахш из Красной Армии мы спали под открытым небом. Потом понемногу стали строить камышовые бараки и накрывать брезентом. У нас люди уходили, было мнение такое, что невозможно жить, но некоторая часть рабочих на это не посмотрела и сейчас работает. Нам надо было закончить котлован. Было задание — выбрасывать три кубометра, но хозрасчетные бригады стали давать пять с половиной — шесть кубометров.

А вслед за этим на трибуну вышел профсоюзный деятель не очень высокого ранга, но тем не менее с апломбом вещавший от имени пленума:

— Товарищи! Пленум с удовлетворением принимает рапорт Вахшского строительства, обозначающий те громадные успехи, которые они имеют по проведению социалистической формы труда. Разрешите передать этим делегатам и всем рабочим стройки о необходимости еще выше держать знамя высшей формы социалистического труда — хозрасчета и встречного планирования, которые дают нам лучшие показатели и наголову разбивают все оппортунистические вылазки…

Здесь в стенограмме замечено: «Тов. Юсупов говорит с места…», но, к сожалению, сам текст реплики не записан. Можно все же не сомневаться, зная характер Юсупова, с какой язвительной колкостью вернул он краснобая на грешную землю.

Зато со вниманием, то кивая, то сокрушенно покачивая головой, слушал члена пленума Канторовича. Тот говорил об очень важном — о специалистах с высшим образованием:

— На руднике Шорсу в Ферганской долине нет технического руководства, и вот один инженер из центра соглашается сюда приехать, но на следующих условиях:

оклад 1600 рублей в месяц. Срок работы — один год. После этого полугодовая загранкомандировка; возвращается не в Шорсу, а в Москву, где ему обязаны предоставить работу, квартиру из трех комнат, гарантировать поступление сыну в вуз, а дочери — и консерваторию.

Тут Юсупов выкрикнул, хлопнув ладонью по столу:

— В тридцать три шеи гнать такого! Не нужен он нам!

Так, по сути, он выразил то, что хотел. Откровенная спекуляция на временных затруднениях привела его в негодование, как и впоследствии — каждое проявление рвачества, тайного или открытого. «Не наш человек», — выносил короткий приговор такому. В этом случае ни ум человека, ни знания, будь он даже редчайшим специалистом, роли не играли. «Долой такого!» (Вспомните, кстати, об этом, когда в одной из последующих глав будете читать, как бюро ЦК КП(б) Узбекистана специально рассматривало вопрос об идейной подготовке будущих инженеров.) Но поборником уравниловки и голого энтузиазма Юсупов тоже никогда не был. «Те, кто работает лучше, пускай и живут лучше. Так справедливо будет».

В Туркменистане он встречался с текстильщиками и спросил у ударников Умарова и Юмаевой:

— Как вы снабжаетесь? Лучше ли лентяев, рвачей, летунов?

Потом, созвав местных профсоюзных активистов, сказал:

— Надо дать ударникам лучшие условия, увеличить норму хлеба в столовой, премировать ударников, поднять их перед всем рабочим классом, и тогда, товарищи советские фабриканты, у вас не будет текучести в рабочей силе, тогда рабочие скажут, что нашелся действительный советский фабрикант, большевистский ФЗМК, который защищает интересы рабочего, заботится о рабочих и в особенности стоит за ударников, борющихся за выполнение решений партии.

Стенограмма, к счастью, не правлена, и потому хочется процитировать из нее еще несколько строк, потому что они говорят еще об одном свойстве Юсупова: его неумении и нежелании славословить попусту, его стремлении говорить вслух об упущениях и ошибках чужих и собственных.

— Хочу кончить тем, что не надо бояться, что в моем докладе я говорил только об одних недостатках. Вы можете спросить: где же достижения? Должен сказать, что эти достижения видны, любому слепому. Выйдите из сада (пленум проходил в городском саду. — Б. Р., Г. С.), пройдите полтора километра и посмотрите, как из Полторацка (железнодорожная станция неподалеку от Ашхабада. — Б. Р., Г. С.), являвшегося очагом великодержавного шовинизма Туркмении, развивается пролетарский центр, воспитывающий кадры пролетариата, которые при дальнейшем воспитании станут ударной бригадой рабочего класса.

Он не боялся, если дело делалось плохо, подписаться именно под такой недвусмысленной оценкой:

«Считать темп ликвидации неграмотности среди членов профсоюзов неудовлетворительным. Юсупов».

Или в выступлении на третьем пленуме Средазбюро ВЦСПС летом 1933 года:

— Сумели ли профсоюзы организовать свою работу таким образом, чтобы возглавить массы, организовать их вокруг основных задач… против расхитителей народного достояния, на борьбу с недисциплинированностью, с мелкобуржуазными элементами среди отдельных слоев трудящихся, сумели ли действительно со всей крепостью организовать трудовую железную дисциплину? Ответ гласит следующее: нет, недостаточно, а порой неудовлетворительно.

В заключительном слове опять:

— Критика недостаточная, самокритика недостаточная. У нас же уйма фактов извращения линии партии.

Я не буду говорить о достижениях, достижения у нас в кармане, их у нас не отнимут.

Тот или иной ходячий термин Юсупов нередко осмысливал, как бы открывая его для себя, приводя к случаю эпизоды и наблюдения из собственной жизни, подчас звучащие как притчи. К примеру, о лакировке.

— К вам в Каунчи один афганец раз в год на базар ичиги привозил. Блестят, блестят, как зеркало, прямо. Смотришь — себя видишь. Женщины радуются, конечно. Покупают. Домой принесет, наденет раз-другой — кожа потрескалась. Муж злой, едет в Каунчи афганца того бить. А его нет и не будет. Я же говорю: он только один раз в год появляется. Понимаешь почему? Теперь спрашиваю: кому такой лак нужен?

Боролся с лакировкой, очковтирательством всеми способами, в том числе и теми, что по нынешним меркам вроде бы не подходят руководителю такого ранга. Примеры найдутся в каждом разделе юсуповской биографии. В ту пору заглянул как-то в санаторий «Чимган», находившийся в ведении Казахстана, но лечились и отдыхали там рабочие в основном из Среднеазиатских республик. (Курорт — в горах неподалеку от Ташкента.) Вернулся сердитый; написал письмо Казахскому крайкому ВКП(б) и Казахсовпрофу. Потребовал, чтоб руководители курортов отчитались перед Средазбюро ВЦСПС, объяснили, почему в санатории грязно, почему плохо кормят, почему рабочий, которому в знак поощрения выдали путевку, покидает «Чимган», едва пробыв там неделю.

Отчет состоялся. Юсупов бил нерадивых администраторов фактами, а они диву давались: откуда он все знает?

Позже, лет этак пять спустя, остаться неузнанным уже не удавалось. А тогда, работая в профсоюзах, Юсупов нередко практиковал, к примеру, посещения заводских столовых без сопровождающих лиц из ФЗМК, а пристроившись вместе со всеми в очереди к кассе. Не считал такой поступок чем-то необыкновенным. От всех подчиненных требовал:

— Не брезгуйте. Садитесь рядом с рабочим, познакомьтесь с его работой, узнайте технику и на этом основании строите профсоюзную работу.

Разъяснял, что скрывается за лозунгом «Лицом к производству!».

Это главным образом вопросы зарплаты, вопросы нормирования, жилищное строительство, снабжение, быт. Знать все о рабочем, жить его заботами — вот цель.

— У нас решаются вопросы в целом, вообще, а взять бани, парикмахерские, где шкуру дерут за бритье. Парикмахер зарабатывает восемьсот-девятьсот рублей. Подумаешь, ведущая профессия!

Ценил толковых работников, того же Ходжамова, Канторовича, Уманского из центрального аппарата или Адолят Абдуллаеву — профинструктора на швейной фабрике.

На втором пленуме мобилизовали 40 опытных товарищей для срочной помощи профсоюзам земсовхозов, МТС и батрачества. В заключительном слове сказал:

— Мы с вами приняли здесь мобилизацию товарищей. Этого, конечно, мало, это грош, это капля в море. Наша задача заключается в том, чтобы мобилизовать все восемьсот пятьдесят тысяч рабочих и служащих.

Вот это задача!

Справиться с ней было нелегко. Не вдаваясь в подробный анализ, напомним все же, что в Средней Азии не было, как в России или на Украине, старых промышленных центров с давно сложившимися рабочими коллективами, традициями, опытом. К тому же не так просто было отбросить прочь груз отношений, называемых докапиталистическими. А между тем Средняя Азия и Узбекистан, в частности, отнюдь не были исключены из всесоюзных планов индустриализации страны. Почти двести предприятии было здесь построено в годы первой пятилетки. Молодой рабочий класс республики возводил фабрики и заводы, учился мастерству у русских специалистов, опытных строителей, станочников, приезжавших в далекий для них край не в одиночку, а группами по направлению партийных комитетом. Сто пятьдесят квалифицированных рабочих и инженеров приехало из Москвы на Ферганскую текстильную фабрику, сорок ленинградских металлистов составили то ядро, вокруг которого вырос ныне знаменитый своими трудовыми делами коллектив Ташсельмаша.

Но стоит ли скрывать, что на строительной площадке, в цехе рядом с энтузиастами, партийцами, беззаветно преданными идее индустриализации бывшей окраины царской России, оказывались, и не в единственном числе, любители легких заработков, авантюристичные типы.

Немалые трудности возникали и с привлечением бывших дехкан к станкам.

На третьем пленуме Средазбюро ВЦСПС Юсупов говорил об этом:

— Кое-где считают, что люди местной национальности приспособлены к допотопным феодальным формам труда, поэтому лучше их использовать на ручной работе в десять раз, чем на машине, на заводе и предприятии. А вместе с тем мы имеем другие факты, когда, вместо того чтобы овладевать производством, рабочий пытается спекулировать своей национальностью, не вникает в технику производства. Мы должны бороться и с теми и с другими, — заключает Юсупов.

Боролись, но не сразу производство становилось таким, каким его хотелось видеть ему.

Промышленность не выполняла плановые задания, и только 1934 год стал годом, когда Юсупов по-настоящему увидел плоды труда и своего, и своих товарищей по профсоюзам. Не зря не спали ночи перед пленумами и совещаниями, добирались до самых дальних строительных площадок, рабочих поселков — где на перекладных, где на собственной, единственной лошади. Кстати, сохранился любопытный документ — выписка из протокола «О приобретении лошади для Средазбюро ВЦСПС»: «Постановили (опросом): разрешить управлению делами Ср. Аз. Б. ВЦСПС приобрести лошадь стоимостью 7500 рублей с передачей старой лошади краевой школе профдвижения. Председатель — Юсупов. Секретарь — Белова».

Штрих этот дает возможность понять, как непроста была даже в чисто организационном отношении работа для самого Юсупова и его сподвижников, среднеазиатских профсоюзных активистов. Но вот же: делали дело, и, как показало время, неплохо. Развернули соцсоревнование, движение ударников по всему краю. Об этом сообщил Юсупов, выступая на VI съезде КП(б) Узбекистана. Его содоклад был посвящен строительству Ташкентского текстильного комбината — ударной стройки первой пятилетки (наряду с Чирчикским каскадом ГЭС и Ташсельмашем), над которой шефствовали профсоюзы.

Рождалось первое крупное социалистическое предприятие, уже не провозвестник, а живая часть будущего. Это ощущалось в архитектуре: высокие, светлые, красивые корпуса. Аллеи, скверы между фабриками. Не пожалели средств (а были, что говорить, не очень богаты) даже на лепные украшения и непременный фонтан у входа. Возвели и жилой массив. Первые в Ташкенте четырехэтажные дома с удобствами, Дворец текстильщиков, школы. Имя району дали — Социалистический город, одну из улиц в нем назвали Профсоюзная. Название это дано не случайно.

В октябре 1934 года Центральный Комитет ВКП(б) принял постановление, в котором отмечалось, что среднеазиатские организации сыграли свою роль и поэтому они отныне упраздняются.

В декабре того же года Юсупова послали в Москву на курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б).

В Москве, на Малой Грузинской улице, во дворе большого дома до сих пор сохранился флигель. По праву на его неприметном фасаде должно бы установить мемориальную доску. На ней значилось бы имя не только Усмана Юсупова, но и многих партийных и государственных деятелей тридцатых годов. Все они, кто год, кто дольше, занимали здесь скромную квартиру, находившуюся в ведении хозяйственного управления ЦК ВКП(б). Сбрасывались с плеч звания и заботы о руководстве партийной организацией, республиканским наркоматом, крупной стройкой. Люди, уже немолодые, становились слушателями высших партийных курсов и возвращались на время, а бывало, подобно Юсупову, впервые приобщались к чудесному братству однокашников. Да не покоробит никого это, впрочем, очень по-доброму звучащее слово, примененное к столь уважаемому учебному заведению, о солидности которого говорят хотя бы имена тех, кто читал здесь лекции; достаточно назвать А. А. Жданова и Е. М. Ярославского.

В большинстве слушатели приехали в Москву без семей и жили на Садово-Кудринской, в общежитии. Юсупов же не хотел расставаться с Юлией Леонидовной — не только с женой, но и с такой помощницей, когда наставницей, когда ученицей.

Ту самую квартиру Юсуповым предоставили по ходатайству Н. М. Шверника, председателя ВЦСПС. Комнатка с кухней в центре Москвы, неподалеку от учебного корпуса была величайшим благом.

Юлдаш Бабаджанов, партийный работник, один из друзей по курсам, нашел самое точное слово, чтобы определить и отношение Юсупова к науке, и состояние, в котором он пребывал в Москве: «Учился Юсупов радостно».

Именно так. Потому отступала усталость и преодолевались трудности постижения самых серьезных наук, усугубляемые еще и тем, что тексты, не всегда с ходу понятные даже русским людям, были для него трудны вдвойне. Тут-то и помогала Юлия Леонидовна. Вдвоем просиживали порой до утра над книгами, составляли обстоятельные конспекты. Упрямство, упорство, юсуповская принципиальность не позволяли ему занести в толстую клеенчатую тетрадь хоть слово, пока он не одолевал до самой глубины его смысла и значения. Нужны были и понимание, и, не скроем, долготерпение Юлии Леонидовны, чтобы работать вместе с ним, ни разу не выказав недовольства, продиктованного хотя бы усталостью.

Для всего этого нужны были силы, и немалые, и черпались они все из того же источника — любви к губастому и высоколобому, то твердому как кремень, то по-детски мягкому, неизменно благодарному за тепло и ласку человеку.

Сама Юлия Леонидовна была личностью весьма незаурядной. Штрихи, которые проявились в молодости, стали чертами характера цельного, волевого, подчас до мужской суровости. Все это не лишало ее, однако, женственности, обаяния, которое дается от рождения. Она была женой выдающегося человека, знала, что требует это от нее не обычных в семейной жизни уступок, а значительно большего — умения уйти, когда надо (безошибочно почувствовав этот момент!), в тень, а ведь и она сама впоследствии займет немалый государственный пост, станет наркомом легкой промышленности республики. Не самопожертвование, а понимание, что ему, Усману, дано больше, что он сможет свершить то, на что способны немногие, отличало Юлию.

Была награда в том, как высоко ценил он Юлию.

Много лет спустя в Голодной степи, в мазанке, где еще не было электричества, обрадовался тому, что заговорил наконец плохонький приемничек: заезжий шофер приладил к молчавшему радиоаппарату батарею от своего «газика», а Юсупов слушал музыку, прикрыв тяжелыми веками глаза, потом тронул батарею и сказал о приемнике:

— Был бы мертвый без нее. Как я без Юльки.

Тут уже безо всяких «может быть», с полным правом можно сказать, что вспомнил он и маленькую комнатку в Москве, и ее — терпеливую, непреклонную, рядом с собой, то страдающим, то окрыленным ни с чем не сравнимой радостью постижения истины.

Обладали они тогда еще одним величайшим сокровищем — молоды были. И, презирая усталость, бегали, что ни вечер, в театры, в концертные залы, в кино.

Не исключено, что приобщение к большому искусству по праву входило в программу подготовки партийных кадров. К слову, на курсах этих даже танцам обучали. Но Юсупов этой премудрости так и не одолел. По крайней мере, в воспоминаниях самых близких танцующим он не сохранился, хотя, сомнений нет, если бы умел, то, невзирая на высокое положение и весьма заметную годам к сорока грузность, не стесняясь, пригласил бы даму и на танго, и на фокстрот.

Зато успешно сдал экзамены по истории партии, философии, математике, географии и, что для него было крайне важно, по русскому языку и литературе.

В жизни страны, как в жизни самого Усмана Юсуповича, перемежались события драматичные и счастливые. В мае 1935 года, накануне первой в своей жизни экзаменационной сессии, он вместе с однокурсниками был в числе первых пассажиров метро. Спустился, удивляясь и восхищаясь под стать всем, на эскалаторе в мраморный зал станции «Охотный ряд», домчался в мгновение ока до «Парка культуры», вышел, еще не остывший от необычных впечатлений, на площадь, пересек ее, присел на свежеокрашенную скамью над Москвой-рекой, от которой тянуло совсем не весенним холодком. В кармане была пачка газет, только что присланных из Узбекистана. Он получал и республиканские, и даже районные, из родного Янгиюля в том числе. Читал, мгновенно посерьезнев, о подготовке к обмену партийных документов на основании письма ЦК ВКП(б), хорошо известного ему и товарищам. Знал, что это фактически чистка партии, но полагал, что пойдет она сугубо на пользу организации. Ни на йоту не усомнился в справедливости крутых мер. Тем паче что сам сейчас вот читал в узбекистанских газетах о запущенности партийного хозяйства, о том, что даже партбилеты кое-где похищались, а кое-где выдавались без ведома райкомов. Где, спрашивается, гарантия, что партийный документ не попал в руки врага, убийцы?

В холодную пору ходил по Москве по-столичному быстро, поеживаясь, в черном суконном пальто, в шапке, отделанной черным каракулем, плотно сидящей на голове. Сопоставлял факты: четыре тысячи человек исключено в Узбекистане из партии за пассивность, а рядом вовсю развертывается стахановское движение: в Коканде джинщик Назырула Маткамалов перешел на обслуживание двенадцати джин вместо трех. Уж кому-кому, а ему не надо было рассказывать, как нелегко управиться даже с тремя хлопкоочистительными машинами. Но вот же: работает этот Назырула буквально за четверых и справляется! Значит, практикой повседневной стало то, что в своих конспектах он определял как «социалистическую организацию труда, рождающую неограниченные возможности к повышению производительности его».

С жадностью ждал вестей о хлопке. Знал, разумеется, о лозунге: сделать 1935 год переломным в борьбе за хлопковую независимость. II съезд колхозников-ударников Узбекистана призвал хлопкоробов республики дать стране до конца года миллион тонн сырца. И миллионный рубеж был взят. Первый из пяти. Земляк Усмана Юсупова комсомолец Каюм Хакимов из Маргиланского района дал новый мировой рекорд — его звено собрало по 60 центнеров хлопка с гектара. Это была урожайность, в пять раз превышающая ту, что была достигнута республикой, а ведь показатель — 11,6 центнера с гектара — был тоже весьма значительным по сравнению со всеми предыдущими годами и столетиями.

В белый декабрьский вечер в квартире на Малой Грузинской стало совсем тесно: ее заполнили хлопкоробы — и бригадиры, и самые обыкновенные кетменщики и поливальщики, — все раскрасневшиеся с непривычного мороза и от большой, только что пережитой радости: в Кремле Михаил Иванович Калинин вручил им ордена.

Хозяин дома развлекал земляков шутливым разговором, то и дело оборачиваясь к плите, где стоял вывезенный из Ташкента черный казан, в котором он готовил плов.

Не позволял никому шагу ступить.

— Вы мне прямо сердце согрели!

Вскоре еще одна радость: вступила в строй первая очередь Ташкентского текстильного комбината. Через всю жизнь пронес Юсупов любовь к этому своему детищу, далеко не единственному, но по праву первенца — одному из самых дорогих. Когда началась воина, он в один из первых дней отправился к текстильщикам, чтоб поддержать дух этого коллектива и чтоб почерпнуть силы для себя, для нелегких лет, которые были впереди.

Уже давно, еще с той поры, когда Юсупов начал появляться в Москве, к нему присматривался зоркими, мгновенно улавливающими человеческую суть и неизменно благожелательными глазами один из старейших руководителей большевистской партии, Анастас Иванович Микоян. Они встречались не раз, пока Юсупов учился на курсах. Именно по рекомендации Анастаса Ивановича был Юсупов после окончания учебы назначен наркомом пищевой промышленности Узбекистана. Однако и на этой должности он пробыл недолго, всего лишь чуть более полугода. В сентябре 1937 года на третьем пленуме ЦК КП(б) Узбекистана, членом которого Юсупов пребывал неизменно, он был избран первый секретарем ЦК Компартии республики. Начался главный период деятельности Усмана Юсуповича Юсупова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.