Глава IX ЭПИСТОЛЯРНЫЕ И ДРУГИЕ ИГРЫ

Глава IX

ЭПИСТОЛЯРНЫЕ И ДРУГИЕ ИГРЫ

В начале шестидесятых никто из нашей компании не бывал заграницей. Но, начитавшись «иностранной литературы», мы мечтали вырваться из унылой советской клетки. Мы были «задвинуты» на таинственном Западе, а Америкой просто бредили – американским кино, американским джазом, американским образом жизни. Илья Авербах был помешан на вестернах, Бродский и Найман – на джазе, мы с Мишей Петровым – на детективах, и все вместе – на Хемингуэе, Фолкнере, Стейнбеке, Трумане Капоте, Теннесси Уильямсе... Мы писали друг другу стилизованные под кого-нибудь из любимых писателей письма, а также придумывали игровые ситуации, воображая себя их героями.

Например, убийство. Хватит ли у нас ума и ловкости совершить идеальное, то есть нераскрываемое, убийство? Без улик, с полным алиби всех участников.

Забавно, что при выборе жертвы всем четверым – Авербаху, Бобышеву, Петрову и мне – независимо друг от друга первым пришел в голову Толя Найман. Может, он действовал раздражающе на нашу «подсознанку»?

К сожалению, сорок лет спустя я не могу воссоздать точного плана, но, уверяю, он был хитроумен. Найман приглашался в гости к Бобышеву, потом неожиданно появлялся Петров с предложением всем прокатиться загород. (У Миши Петрова, единственного из всей компании, была машина.) Они заезжали к Авербаху, потом подбирали меня в безлюдной подворотне, звонили или показывались на глаза многим знакомым, дважды меняли запасные номера машины – в общем, совершали множество поступков, в результате которых труп Наймана оказывался в багажнике Мишиного автомобиля и сбрасывался в речку Оредеж в районе Вырицы. Не помню, кто был назначен непосредственным исполнителем.

Для подтверждения неуязвимости плана рассказали все подробности моему папе, юридическому профессору, чтобы он восхитился нашей изобретательностью и подтвердил, что «прокола» нигде нет.

Папа согласился, что придумано неплохо и технически план выглядит прекрасно, но он неосуществим, потому что все мы совестливые интеллигенты и непременно сорвемся. Скорее всего, в самом начале затеи.

– Не с вашей нервной системой совершать немотивированное убийство, – сказал папа. – Как зададите друг другу вопрос, за что мы убиваем Наймана, так совесть и разыграется. Вы начнете его жалеть, и это конец. Подумайте лучше об ограблении инкассатора.

В своем романе «Б. Б. и др.» Найман легким пером касается этого эпизода. Впрочем, искаженно. Рассказчик-жертва именуется Александром Германцевым, Миша Петров действует под псевдонимом Мироша Павлов, я фигурирую в качестве «общей знакомой».

Позволю себе абзац из «Б. Б. и др.»:

Мироша Павлов меня (Александра Германцева. – Л. Ш.) на своей машине время от времени катал... Мы с ним дружили, но однажды он и Илья Авербах целый вечер провели в разговоре с отцом нашей общей знакомой, известным юристом, советуясь с ним, как следует организовать убийство, к примеру, Толи Наймана, чтобы совсем не оставить улик. Ну, не всерьез, конечно, только к примеру...

Далее следует пассаж о том, что, когда Найман узнает об этом, ему будет лестно...

Мы также развлекались эпистолярными играми. Нас «заносило» на пыльные просторы Техаса, в парижские салоны, в норвежские фиорды, на Полинезийские острова. У меня хранится целый эпистолярный архив того времени, но для публикации многих писем, в том числе и Бродского, время настанет не скоро. Впрочем, «реалистические» письма Довлатова частично опубликованы в сборнике «Малоизвестный Довлатов» и моей книжке «Довлатов, добрый мой приятель».

Вот несколько примеров наших эпистолярных произведений. Все упомянутые в письмах персонажи замаскированы очень прозрачно и легко узнаваемы.

Письмо первое, «хемингуэевское», адресовано мне, то есть шерифу полиции Людвигу Дэвиду Стернвею из Майами, Флорида

(публикуется с сохранением грамматики и синтаксиса)

Дорогой шериф, я песать не умею, так что в случае чего извените только я кое-что знаю, что вам интересно насчет трех парней и той черномазой девчонки которая уж не знаю чья из них, а только вертелась всю дорогу на стуле, будто его намазали горчицей, а она позабыла трусики извените в кармане одного из тех парней и хлопала глазищами и поглаживала грудку и по бокам, только извените, это к делу не относится. А дело в том, что они хотят вас пришить, уж не знаю, за что, а только сдается мне что из-за того русского рыжего хмыря, который что-то сочиняет и с которым вы без конца возитесь ну точь как с борзым щенком от той знаменитой суки «Бэллы» и этого занюханного, но медалированного чемпиона «Евтуха», и за что от него все свихнулись, я всегда говорил, что он полукровка и ей не в масть. Извените, я всегда говорил что с русскими лучше не связываться, но вы шериф, вам лучше знать, что к чему, а мое дело сообщить, что и как. Значит так. После того, как этот сука извените такое хорошее слово не подходит к этому ублюдку этот Махмилан Мэлок поддал мне пинка по зад, выбросил мои шмотки в грязь, и отсидка моя кончилась, меня уже не помню как занесло к этому фитилю к этому бородатому психу в его дерьмовый шалман «Blagoustroennye pomestia» язык сломаешь. Ему за это и пересчитал зубки Эндрю Битт той самой вывеской. Эндрю любитель вывесок, а когда пересчитал оказалась нехватка. Так вот, сижу я, наскреб на фляжку шведского виски, а тут они и ввалились, вся команда, и эта смазливинькая девчонка с ними, так и крутит своей хорошенькой попкой. Так вот, они сели рядом и давай болтать не по нашему: что-то: шир-шир-шир и какого-то Нобеля припутали. Если это тот Генри Нобль, которому выйти еще через полгода, тогда зря, он парень не из таких, он этому Мэлоку при мне такой фонарь подвесил вы таких фингалов не видели, а если не тот, разбирайтесь сами. А я как услыхал ихнее шир-шир-шир и еще про кого-то видать в большом чине, так я и смекнул, что это про вас, дорогой шериф. Один молодчик, что повыше, и грудная клетка как у Джерри Скота, здоровый такой, называли его вроде по-нашему Рэй, а рылом смахивает на черномазую задницу, и говорит второму, тот наш, чистокровный, такие рожи только у нас на Мэдисон и встретишь, оденет, что почище, а рыло параша – парашей и отбирает у девчонок выручку, так та задница и говорит этой параше «Мы его пришьем, Майк, а ты нас наведешь, понял – к третьему, а тот как глистик тощий маленький, только еще почерномазей той задницы, наркоман паршивый, сам трясется, а тоже туда, а девчонка все вертится как на горчичке и тут они сели в автомобиль, похожий на паккард и смылись. Так что дорогой шериф, я свое дело сделал, а вы держите ухо востро, да и ваш рыжий пускай держит ухо востро. Эта команда задумала мокрое дело, а мое дело десятое. На этом остаюсь неизвестный доброжелатель, только я при стесненых обстоятельствах, как говорится, извените, в дырявом кармане только солоб и сыщешь, извените, так что если не жалко вам растаца с полтораста долларов, положите их в багажник вашего Плимут-Джойса, только на замок не запирайте, а можете хоть и запереть, даже лучше, нам не помеха, а другим неповадно, а там разберемся. Так что услуга за услугу. Превет.

Письмо второе – стенограмма телевизионного выступления действительного члена АН СССР, ректора Бомбышева, транслированного второго октября 1963 года по IV каналу Ленинградского телевидения и посвященного первой годовщине учреждения Высшей Академии Пола им. проф. З. Фрейда (печатается с сокращениями)

Дорогие соотечественники! Дорогие гости! Дамы и господа!

«Ура в восторге возопив, открыли миру мы ВАПИФ!» – такими вдохновенными строками приветствовал учреждение Высшей Академии Пола им. Фрейда наш олимпиец, наш нобелевец и сутенер в лучшем смысле этого слова, наш Осип Броский в характерной для него восторженной манере.

Да, прошел год с того знаменательного момента, когда я, гордясь и волнуясь, разрезал ленту в массивных дверях этого великолепного здания, которое гением своего архитектора, психопата и скотоложца в лучшем смысле этих слов, Ц. К. Новицкого, задумано было как гигантская спальня, как титанический альков, в символических простынях которого были зачаты основы русской сексуальной жизни. Муаровая лента была разрезана, и этот акт можно сравнить лишь с половым актом, нарушившим девственность косности и рутинерства, ибо всего год тому назад наше общество плутало в потемках сексуального невежества, вслепую пытаясь найти пресловутую veritas in sex, a нынче мы семимильными шагами идем по пути полового прогресса и просвещения.

Много пришлось потрудиться нам, нынешней профессуре, а тогда – горстке энтузиастов, чтобы преодолеть косность и рутину человеческого сознания и, несмотря на свист, гогот и улюлюканье, добиться учреждения нашей дорогой alma mater.

Oсобую роль я придаю содействию высокоавторитетной организации ЮНЕСКО и ее постоянному представителю в этих стенах Майку Питеру, этому насильнику, этому поистине подвижнику-растлителю в самом высоком, светлом смысле этого слова.

Мои юные друзья! Наше новое пополнение, вступившее под эти светлые своды! Вы – будущие виртуозы нашего общего дела, и гостеприимные двери будуаров широко распахнутся сегодня перед вами.

В пору расцвета вступил наш факультет Супружества с двумя отделениями – Замужества, готовящим квалифицированных невест, преимущественно для периферии, и Адюльтера, пользующимся особенным вниманием среди замужних дам.

Продукция мастерской противозачаточных средств получила высочайшую оценку на всемирной сельскохозяйственной выставке. Наши ученые в содружестве (и замужестве) с практиками идут по подлинно научному пути, столь отличному от шаткой дорожки, по которой пошли наши дорогие китайские коллеги...

Исключительно творческая атмосфера царит на факультете Половых Извращений, многочисленные кафедры которого находятся в деятельной лихорадке. Заново оборудована кафедра Скотоложества, ее прелестные загоны и вольеры сегодня могут осмотреть наши гости.

Новая группа аспирантов, руководимая всемирно известным ученым Т. М. Смехачевым, автором фундамантального труда «Мужчина и мужчина», принята на факультет Гомосексуализма и Педерастии.

Наша немногочисленная, но сильная группа некрофилов установила контакт с близлежащими кладбищами, а часть из них, выделенная в подгруппу Абстрактной Некромании, уже давно проводят свои исследования в Гос. крематории им. Кочетова.

Однако подлинной элитой нашей Академии является кафедра Экзотических Извращений. Мы гордимся ее дерзаниями, полетом прихотливой мысли и изощренной фантазии.

Уже сейчас закуплена большая партия средиземноморских омаров и электрических скатов, и наши представители ведут переговоры о закупке 18 разновидностей тихоокеанских моллюсков. И наконец, уже в пути находятся 7 видов редчайших новозеландских орхидей. Следует пояснить, что кафедра находится на пороге открытия нового извращения – Цветоложества. Научное и прикладное значение этого извращения трудно переоценить...

Однако время, отведенное на мое выступление, истекает. С другими аспектами нашей деятельности вы сможете ознакомиться в обширном труде Макса Карлсона «Фалл».

А сейчас желающие смогут прослушать доклад Я. Пеньковецкого «Эротика и кибернетика», после чего мы приступим к неофициальной части – банкету и последующему за ним свальному греху. Спасибо за внимание».

(Затем проф. Бомбышев запевает «Viva Academia, viva professore». Часть зала поет «Ехал на ярмарку Ванька-холуй», а отдельные личности пытаются затянуть «Садко». Невыразимый содом.

Затем, несмотря на протесты хулиганствующих обывателей, перед фасадом Академии состоялась торжественная закладка монумента «Фаллос» работы скульптура К. Ушакова... Празднества продолжаются.)

Третье письмо написано откуда-то «из Европы».

Девочка! Вы и представить себе не можете, как меня взволновало Ваше письмо. Я словно услышал живой, волнующий, торопящийся голос Вашей бабки. Бабки! – а я знал ее молодой прелестницей. Как быстро бежит время... Я старый человек, девочка, мне незачем это скрывать, и я скажу Вам: да, я любил Вашу бабку. Все преходяще, все ветшает, но и эти старые кости ныли когда-то от желания. И эти руки, которые теперь могут удержать только перо, да, эти руки ласкали ее. Как давно это было! – но мне до сих пор трудно писать об этом.

Ш. Б. М! Она совсем облезла. То есть, я хочу сказать, что тайну этих букв я унесу с собой туда, где Вас, девочка, пока не ждут. Вы можете условно их расшифровать как Ширли Бесамэ Муча, – предположим, что я Ее так называл, или Шлемазл Бейцум Мазохес, – предположим, Она меня так называла... Девочка! Вы пишете о том, что собираетесь меня навестить, – я жду Вас с нетерпением, только предупредите заранее телефонным звонком. У меня очень уютно, послушаем пластиночки, а я не так уж стар.

На обороте этого листа Вы найдете стихи. Они, конечно, Вам известны, но никто не знает, что они – Ш. Б. М!

Позвольте считать себя Вашим другом.

Д. Б. л. Н. п.

Я буду прятать,

а ты проверь,

что скрыло сердце,

а что портфель:

два узких следа

и узкий смех,

и два билета

к заливу в снег,

дух можжевеловый,

в нем ты да я,

и эти жерла

желания.

Они открылись

в моей душе,

едва наметившись

в карандаше.

Едва начавшись,

они, как гвоздь,

прошили сердце,

прошли насквозь.

Я стану путать,

но ты не верь —

в наш узкий номер

я помню дверь,

испуг и шепот,

и, сгоряча,

в два оборота

прокрут ключа.

И начиналось:

то – ты, то – снег,

то на мгновенье,

то вдруг навек.

То вдруг метелью

валило дом

с окном, с постелью

и кверху дном.

Ах, то, что было

куда мне деть —

забыть, запомнить,

или надеть?

(вариант Бродского)

Я знал, что впору Я знал, что впору

мне эта связь, мне эта связь,

и до отъезда, и до обеда,

и возвратясь. и наедясь.

Двумя огнями

двух узких фар,

и снег навстречу,

на этот жар,

на свет, на скорость

и сквозь стекло.

Тебе натаяло,

мне натекло...

Меж двух каналов,

двух площадей

мы снова канули

среди людей,

людского леса,

житья, жилья,

и неизвестно,

кто ты, кто я.

* * *

Моя свобода и твоя отвага —

не выдержит их белая бумага,

и должен этот лист я замарать

твоими поцелуями, как простынь

и складками, и пеплом папиросным.

И обещанием имен не раскрывать.

Эти стихи Дмитрия Бобышева были опубликованы семнадцать лет спустя в Париже, в сборнике «Зияния».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.