Глава 6 Страсбургские игры

Глава 6

Страсбургские игры

Все люди разделяются на тех, которым что-то нужно от меня, и на остальных, от которых что-то нужно мне.

Г. Горин. Формула любви

Раздумывая, куда держать путь, Калиостро обращал свой взор к Франции, но в памяти всплывала неприятная история с Дюплесси, и он в очередной раз объезжал желанную страну стороной. Сам он давно простил Серафине ее недозволенный роман с французом, а с недавних пор окончательно перестал следить за ее кавалерами. По некоторым признакам он догадывался, что жена о той истории не забыла, и боялся, что если он нечаянно коснется больного места, то окончательно потеряет свою помощницу. Он не сомневался, что его фиаско в Варшаве не было бы столь разгромным, если бы Серафина не ушла с головой в развлечения и флирт. Только ли флирт… Как бы там ни было, помощи от нее в Варшаве не было никакой.

Уезжать из Польши пришлось наспех, и, может, поэтому он принял половинчатое решение: ехать во Францию, но не в Париж, а в Страсбург, вольный имперский город, окончательно ставший частью Франции всего сто лет назад. Давняя торговая активность и университет притягивали в Страсбург людей со всей Европы, в том числе и с северных ее окраин — Швеции и России. В таком городе легко и затеряться, и прославиться, иначе говоря, есть время осмотреться, дабы сделать правильный выбор поприща, на котором стоит трудиться. Алхимические опыты надоели (не признаваться же, пусть и самому себе, что он еще не оправился от удара, нанесенного мерзким чудовищем Мошинским), следовательно, надо выбирать между созданием ложи и врачеванием. Последний род занятий привлекал магистра все больше и больше, ибо толпы, стекавшиеся к нему в Варшаве, не шли ни в какое сравнение с небольшим числом желающих стать египетскими масонами. К тому же он видел, как те небольшие деньги, которые он раздавал беднякам, те бутылки травяных настоек, смешанных с вином и сахаром, действительно помогали тем, у кого не было ни гроша за душой, возвращая им веру в человеческую доброту и надежду на лучшее будущее. Каждое слово благодарности вселяло в него уверенность в собственную способность творить чудеса. Масонство являлось для него азартной игрой, врачевание возносило его над людьми и тешило его гордыню. И одновременно пробуждало чувства доброты и сострадания, о которых часто напоминал ему отец-аптекарь в монастыре Милосердных братьев. В погоне за ускользающей Фортуной он давно позабыл о них, увлекшись алхимической и масонской круговертью. Согласно косвенным свидетельствам современников, Калиостро-целитель не был подвержен приступам гнева, разговаривал ровным тоном, чрезвычайно ласково обходился с женой и не обрушивал проклятия на головы «клеветников и предателей». О себе он часто говорил в третьем лице и обращался на «ты» ко всем вне зависимости от титула и звания. Он по-прежнему ничего не писал, но его высокопоставленные друзья охотно исполняли роль секретаря; магистру оставалось только поставить подпись. Но в присутствии атеистов у Калиостро начинались «особые содрогания».

Говорят, в Страсбурге Калиостро хотел открыть лечебницу, где бы он занимался целительством, используя — по его словам — методы египетской медицины, основанные на взаимосвязи духа и материи, а также уникальных алхимических знаниях. На создание сей лечебницы Калиостро якобы намеревался пожертвовать 50 тысяч экю — при условии, что допускать до работы в ней будут только тех, кого выберет и обучит он сам. Вряд ли заведение магистра стало бы лечебницей, скорее — благотворительным приютом; однако в городе, где медицинский факультет университета пользовался непререкаемым авторитетом, подобный замысел изначально был обречен на провал. Знал ли Калиостро об этом, сказать трудно. Но мы забегаем вперед: магистр только едет в Страсбург, а мы лишь предполагаем, чем по дороге могли быть заняты его мысли. Не исключено, что он не строил планов на будущее, а вспоминал свое поражение и в ярости кусал кулаки, выкрикивая самые страшные сицилийские ругательства и срывая гнев на Серафине…

Возможно, в Страсбург его влекло давнее стремление приблизиться к трону, осуществить которое ему до сих пор не удалось. Нет, удалось — в Польше, но ненадолго и безрезультатно. В Страсбурге же в то время епископом был кардинал Луи де Роган, принадлежавший к славному древнему роду Роганов, чей девиз несомненно импонировал магистру: «Королем быть не могу, принцем не желаю, я — Роган». Разве не похоже: «Я тот, кто я есть»? (Так говорил о себе вознесшийся на вершину славы Калиостро.) Роганы с XV века присутствовали при дворе французских монархов. С одним из Роганов — гроссмейстером Мальтийского ордена Эммануилом де Роган-Польдюк — Калиостро уже был знаком, так что в чемоданах магистра наверняка лежали и дожидались своего часа рекомендательные письма и верительные грамоты, подписанные гроссмейстером Роганом.

Биографы считают страсбургский период самым счастливым в жизни Калиостро. Однако о том, чем занимался в то время Калиостро, с кем водил знакомства и кого лечил, пишут разное. Разногласия начинаются уже в рассказах о прибытии магистра в город. Одни полагают, что Калиостро с Серафиной приехали поздно вечером, никем не замеченные и остановились в скромной гостинице, в номере, где некогда ушел из жизни брат Элизы фон де Реке. Какое-то время магистр старался сохранять инкогнито, занимаясь (то ли самостоятельно, то ли через наемных агентов) устройством больницы, где он намеревался вести прием. Но слух о нем постепенно просочился в город; как только все узнали о прибытии знаменитого графа Калиостро, великого пророка, целителя и алхимика, просители хлынули к нему рекой, и он вынужден был снять более просторное помещение, способное вместить хотя бы часть жаждущих получить у него аудиенцию. Переезжал великий маг со всей подобающей своему званию роскошью.

Другие описывают поистине королевский въезд Калиостро в Страсбург. Граф и графиня сидели в большой черной карете, покрытой лаком и изукрашенной золотом, запряженной шестеркой черных коней. Карету сопровождали не менее двух десятков лакеев в ярких ливреях с золотыми позументами; конюхи вели под уздцы лошадей, запряженных в повозки, нагруженные багажом четы Калиостро. Когда супруги медленно ехали в карете по Кельскому мосту через Рейн, из толпы зевак, выстроившейся по обеим сторонам моста, неожиданно выскочил плохо одетый человек с растрепанной шевелюрой и с воплем: «Где мои шестьдесят унций?!!» бросился наперерез карете. Это был ювелир и ростовщик Марано, первая жертва «магических» талантов Калиостро; в свое время Марано поклялся отомстить обидчику и теперь намеревался исполнить клятву. Прильнув к окну, дабы узнать причину криков, магистр тотчас узнал в нарушителе торжественного шествия обманутого им когда-то ростовщика из Палермо, в испуге откинулся на сиденье и невольно вжался в подушки. Он прекрасно помнил, как несколько лет назад Марано едва не упек его в тюрьму; тогда благодаря чарам Серафины дело было прекращено, но окажутся ли французские законники падкими на женскую красоту? Взяв себя в руки, магистр высунулся из окошка кареты и громко приказал своим лакеям убрать с дороги безумца, одержимого адскими духами. Толпа разразилась восторженными криками.

Где поселился приехавший с такой помпой граф? В гостинице или сразу снял дом? Известно, что в Страсбурге Калиостро проживал в доме, прозванном горожанами «фонарем» по причине многочисленных (60!) окон, а также «домом с Мадонной», ибо на углу, в небольшой нише, стояла статуя Святой Девы. Предполагают, что сначала граф обосновался в гостинице (снял дом) возле площади д’Арм (сегодня площадь генерала Клебера), а потом по просьбе кардинала Рогана, не желавшего надолго разлучаться с новым другом и учителем, перебрался в «дом-фонарь», расположенный буквально в трех шагах от дворца Роганов. Чаще всего пишут, что все три года, с 1780-го по 1783-й, Калиостро прожил поблизости от дворца, куда, несмотря на ничтожность расстояния, предпочитал ездить в карете.

Говорят, в первый же вечер граф дал ужин избранному обществу, во время которого гости потребовали от магистра явить свои магические способности. Калиостро выступил во всем блеске — и как актер, и как режиссер; даже сомнительно, что он за один день смог все продумать и подготовить. Наверное, все же сеанс состоялся через несколько дней после его приезда (или переезда). Ибо для гостей, жаждавших общения с духами, оборудовали специальное помещение с загадочным мерцающим освещением, так что, когда в него вошли дети, из которых предстояло избрать «голубка», сосчитать их зрителям оказалось сложно. Следом за детьми появился сам Великий Кофта. В черной хламиде, расшитой алыми иероглифами, со множеством косичек на голове, обвязанной золотой жреческой повязкой, украшенной крупными драгоценными камнями, в ожерелье из золотых скарабеев, с висящим на поясе красным мечом с крестообразной рукояткой, он выглядел необычайно импозантно. Судя по тому, каким высоким он казался, он явно надел котурны. Великого Кофту сопровождали двое слуг в одеждах египетских рабов. Выбрав «голубка» (остальных детей рабы увели), Кофта дал ему выпить рюмку эликсира, а затем подвел к круглому столику, сделанному, по всей вероятности, из слоновой кости. Повернувшись к зрителям, большинство из которых были дамы, заранее обмиравшие от любопытства и ужаса, он принялся проделывать руками непонятные движения, периодически касаясь «голубка» — то лба его, то груди, то глаз. Завершив движения, Кофта торжественно возложил руки на голову мальчика; тотчас приблизился раб, неся на вытянутых руках подушечку с лежащим на ней мастерком с рукояткой из слоновой кости; одной рукой Калиостро взял мастерок, другая рука его по-прежнему покоилась на голове мальчика. Действо, совершавшееся в однообразном ритме, настолько заворожило зрителей, что никто не заметил, как на столике очутился большой хрустальный шар с водой; на поверхности воды плавал кусочек зажженной камфары. (Калиостро нередко использовал во время сеансов камфару, ибо пары ее способны вызывать галлюцинации.) Ударив мастерком о край столика, магистр обратился к «голубку»:

— Что сейчас делает тот, кто утром дерзко осмелился оскорбить Великого Кофту?

Глядя в шар, «голубок» отвечал:

— Спит.

Где довелось в ту ночь спать несчастному Марано, медиум не уточнил. Но это и не важно, ибо больше сей субъект на пути Калиостро не встречался — то ли расстался с мыслью о мщении, то ли угодил в тюрьму за оскорбление «необыкновенного человека».

Как уверяли завистники, под столом, на котором стоял Калиостров сосуд с водой, размещалось особое устройство, и с его помощью на дне сосуда появлялись разнообразные изображения или написанные крупными буквами коротенькие слова, помогавшие «голубкам» дать правильный ответ. Поэтому дети отвечали только на простые вопросы, и отвечали коротко.

Затем настал черед вопросов из зала. Некая дама спросила, сколько лет ее мужу; дух ответил, что вопрос не имеет смысла, ибо у дамы нет мужа. Другая дама написала свой вопрос на бумажке; когда Калиостро зачитал его на ухо «голубку», тот ответил: «Не получит». Оказалось, дама спрашивала, получит ли сын ее в скором времени полк. Еще одна особа поинтересовалась, где сейчас ее мать, и «голубок» ответил: «В театре, сидит в ложе между двумя пожилыми мужчинами». Проверка подтвердила правильность ответа.

Гадание (предсказание, вызывание духов) с помощью воды издавна пользовалось популярностью на Востоке. Не исключено, что, гуляя по базару где-нибудь в Каире, Калиостро не раз наблюдал, как мальчишки, окруженные облаком благовонного дыма, налив на ладошку воду, смотрели на нее и рассказывали стоящему рядом здоровенному мужчине в чалме, что ждет его в будущем. «У восточных факиров Калиостро перенял приемы профессионального фокусничества и искусство массового гипноза. Мистический багаж, вывезенный с Востока, помог ему взволновать доверчивую и жадную до чудес Европу», — пишет врач-психиатр В. Е. Рожнов¹. Но даже если Калиостро не доехал до Востока, у себя в Палермо, на рынке Балларо, а затем в портах юга Франции, Испании и Португалии он вполне мог свести знакомство с фокусниками из далеких стран и кое-чему у них научиться. А о необходимости создавать соответствующую атмосферу во время сеансов магии и духопризывания Калиостро догадался сам. Поэтому к каждому представлению он тщательно готовился, дабы любой вопрос встретить во всеоружии. Однажды, желая застать его врасплох, на одном из сеансов кардинал Роган попросил показать ему его возлюбленную; Калиостро немедленно выполнил просьбу.

Магистр жаждал славы и потому не мог ограничиться стенами лечебницы и исцелением недужных бедняков. Гордыня и тщеславие, никогда не покидавшие вспыльчивого и самоуверенного сицилийца, требовали своего. Посещая аристократические салоны и принимая у себя, он громогласно рассказывал о методах своего лечения, основанного на ваннах, каплях и настойках, а также об используемых на Востоке мазях и опиатах. По мнению Калиостро, истоки всех болезней следовало искать в крови; однако в отличие от парижского медика Ги Патена[50], чье пристрастие к кровопусканиям и диетам врачи разделяли на протяжении почти полутора столетий, магистр не применял ни первого, ни второй, полагая, что его настойки и капли активно способствуют кроветворению, а следовательно, выздоровлению.

Там, где другие врачи прописывали диету и воду, Калиостро советовал больному красное вино и пищу. Главным же секретом своего лечения магистр полагал убеждение, иначе говоря, слово. «Масон, который вызвал врача, — не масон, ибо масонская наука тесно связана с искусством врачевания»², любил повторять он, заодно напоминая всем о своей высокой масонской миссии. И ранним утром, и поздним вечером Калиостро мог отправиться к больному, будь то вельможа или бедняк. Говорят, он излечивал гангрены, дурные болезни, принимал роды, когда другие отказывались, исцелял застарелые раны… Многие современники, встречавшиеся с Калиостро в Страсбурге, отзывались о нем с теплотой — даже те, кто полагал его шарлатаном. Дипломат барон Глейхен писал: «Правда, его тон, ухватки, манеры обнаруживали в нем шарлатана, преисполненного заносчивости, претензий и наглости, но надобно принять в соображение, что он был итальянец, врач, великий мастер масонской ложи и профессор тайных наук. Обыкновенно его разговор был приятный и поучительный, поступки его отличались благотворительностью и благородством, лечение же его никому не делало никакого вреда, а, напротив, бывали случаи удивительного исцеления. Платы с больных он не брал никогда»³.

По словам Башомона[51], «лечение, применявшееся господином Калиостро, весьма напоминало лечение того чудотворца, что недавно проезжал через Лион и Гренобль в карете, запряженной шестеркой лошадей, и со множеством часов, заменявших ему фрачные пуговицы»⁴. Тем не менее Башомон признавал, что Калиостро «все же хорошо лечит», и приводил в пример драгунского капитана шевалье деЛанглуа, коего Калиостро за три месяца исцелил от черной меланхолии и мигреней. Там же, в Страсбурге, Калиостро поставил на ноги 29-летнюю дочь казначея Базельской республики, которая на протяжении десяти лет страдала гастритом и язвой и медленно угасала, ибо питалась только молоком. Граф вылечил от гангрены господина Лемонье, секретаря маркиза де Ла Саля. Когда врачи сказали, что жить Лемонье осталось не более двух суток, призванный Калиостро дал больному несколько капель своего бальзама, и на следующий день язвы на ноге затянулись; в результате у секретаря отняли всего лишь большой палец, нога же осталась цела. (По мнению врачей сегодняшних, речь скорее шла не о гангрене, а о рожистом воспалении.) Большую известность получило спасение роженицы Катерины Гребель, к которой страсбургский доктор Остертаг уже попросил прислать священника для последней исповеди. Отец Загелиус, явившийся к несчастной женщине, переходившей все мыслимые сроки и задыхавшейся от тяжести нерожденного ребенка, решил прибегнуть к последнему средству спасения и отправился к Калиостро. Магистр прибыл немедленно, успокоил страждущую, дал ей своего эликсира, и через пару дней под присмотром Калиостро женщина родила здорового мальчика. Узнав об этом, доктор Остертаг написал в городской совет письмо, в котором уверял советников, что Калиостро — шарлатан и использует колдовство. В ответ отец Загелиус тоже написал письмо, в котором уверял советников, что женщина родила без вмешательства потусторонних сил, а лишь благодаря врачебной помощи целителя Калиостро. В тот раз сторонники Калиостро победили: совет счел жалобу Остертага выпадом на почве личной вражды.

Остертаг не успокоился и отправил к Калиостро своего соглядатая. В его роли выступил приехавший из Испании больничный служитель (или все же зубодер?) Карло Саки. Услыхав, как Калиостро упомянул, что в 1771 году он посетил Валенсию, Саки уцепился за эти слова и немедленно напомнил магистру о благодеяниях, кои тот якобы оказал ему там и в то время, и рассыпался в благодарностях. Вспомнил ли Калиостро Саки или видел его в первый раз — неизвестно, однако на службу к себе он его взял, поручив раздавать больным лекарства. Но вместо того чтобы раздавать, Саки стал лекарства продавать, причем втридорога, уверяя при этом, что действует от имени магистра. Одновременно он распустил слух, что в Испании он лечил Калиостро и его супругу от дурной болезни, подхваченной в злачных местах. (Впоследствии в крепости Сан-Лео врач найдет у Калиостро застарелый и плохо пролеченный сифилис.) Еще он говорил, что Калиостро — шарлатан, не знающий медицины и презирающий врачей, а потому лечиться у него нельзя. «Я тоже мог бы так кривляться, как он, и продавать бурду, не стоящую и лиара, но я честный человек!» — заявлял Саки. Когда же его спросили, отчего он не бросит обвинения в лицо самому Калиостро, он ответил, что боится, ибо магистр в гневе может и прибить. «Дайте мне солдат для охраны, тогда я скажу ему всю правду», — дерзко заявил мошенник. Один из благодарных исцеленных вывел Саки на чистую воду перед Калиостро, и целитель выставил горе-помощника вон. Обозленный Саки попытался «наказать» «предателя», тот подал на него в суд, и суд приговорил бывшего зубодера (санитара) к изгнанию. Не желая прекращать кампанию, Саки отбыл на другой берег Рейна, в маленький городок Кель, где снова пошел в атаку, потребовав Калиостро заплатить ему, Саки, 125 луидоров за услуги. Не уставая поносить графа, Саки попытался составить ему конкуренцию: пока служил у Калиостро, он научился смешивать несколько составов и сам начал изготовлять излюбленный бальзам целителя, именовавшийся египетским вином. Продавал он это вино под названием «Желтые капли, или Бальзам графа Калиостро». Бальзам шел на ура. Когда Калиостро узнал об этом, он, опасаясь, что лекарство, произведенное руками невежды, навредит больным, напечатал предупреждение: «Прослышав, что публике по дорогой цене предлагают капли, именуемые “Каплями графа Калиостро”, господин Калиостро долгом своим почитает заявить, что лица, сии капли распространяющие, истинного их состава не познали, отчего господин Калиостро не полагает возможным нести ответственность за вредное их воздействие, кое вышеуказанные поддельные капли произвести могут. Создатели же таковых капель являются мошенниками, а капли Калиостро прописывает господин Калиостро лично, и никому иному сие право не дано»⁵.

Настойки и бальзамы Калиостро, состоявшие из множества растительных компонентов, могли разве что расстроить желудок из-за обилия пряностей, но так как он прописывал их по каплям, то вреда они не причиняли. Например, для получения эликсира, назначавшегося при нарушениях пищеварения, следовало взять (в переводе на современные меры): гвоздики — 1,5 г; корицы цейлонской — 1,5 г; муската — 1,5 г; шафрана — 0,5 г; горечавки — 0,5 г; лапчатки прямой — 0,5 г, алоэ succotrina — 5 г; мирры — 25 г; териака[52] — 5 г; мускусных зерен — 0,02 г; все ингредиенты поместить в дистилляционную колбу, залить 0,3 л водки крепостью 56 градусов и настаивать 15–20 дней; затем процедить, смешать настойку со 150 г сладкого сиропа, разбавить восемью литрами воды и добавить для аромата флёрдоранжевую воду (общий объем жидкости не должен превышать 12 л). Для приготовления общеукрепляющего эликсира: гвоздика — 150 г; корица китайская — 150 г; мускат — 150 г; шафран — 45 г; горечавка — 40 г; лапчатка прямая — 40 г; алоэ succotrina — 500 г; мирра — 250 г; териак — 500 г; ингредиенты следовало смешать, залить 7,5 л спирта крепостью 85 градусов и оставить на 3 дня, дабы ингредиенты отдали свои свойства и ароматы спирту; затем фильтровали и, если на выходе получалось менее 7 л жидкости, доливали водой до указанного объема. Добавляли 10 кг распущенного на огне рафинированного сахара; 0,3 л мускусной настойки; 0,6 л флёрдоранжевой воды, все как следует перемешивали, с помощью шафрана или карамельного сахара придавали приятную окраску и еще раз фильтровали[53]. Судя по количеству воды, речь в данных рецептах идет о приготовлении эликсиров, так сказать, в «промышленных» масштабах.

Калиостро не имел привычки делиться своими секретами, к коим, без сомнения, принадлежали и рецепты приготовления его настоек и тинктур. Однако известно, что своему другу, почитателю, благодетелю и банкиру Саразену (речь о котором пойдет ниже) он все же сообщил состав некоторых своих лекарственных средств. Так, из «Книжечки рецептов» Саразена мы узнаем, что для получения египетского вина необходимо 8 дней вымачивать в белом вине корицу, калган, цитварный корень, мускатный орех, мускатный цвет, рыльца гвоздики, мелегетский перец и кардамон. Если же надобно приготовить желтые капли, к указанным компонентам следует добавить кубебу, имбирь и шафран, все тщательно растереть в порошок, залить трижды очищенным спиртом, настаивать в течение суток, а затем дистиллировать. Желтые капли служили лекарством от простуды, заразных болезней, приливов и нервов, а также противоядием и обезболивающим. Мадам де Шарьер[54] писала, что, если смочить этими каплями виски, проходит мигрень; помогали капли и от зубной боли.

Для изготовления «королевских пилюль» требовались алоэ, ревень, амомум, мускус, кардамон, цитварный корень, мускатный орех, рыльца гвоздики, шафран, сенна и различные виды терминалии. В эти пилюли Калиостро часто добавлял золото.

В состав настоя, которым, как говорили, Калиостро исцелил от гангрены секретаря Лемонье, входило более тридцати компонентов, в том числе цветы шалфея, розмарин, базилик, майоран, мята круглолистная, лавровый лист, цветы бузины, алоэ, кожица можжевеловых ягод, апельсиновая корка, перец длинный, перец круглый, гвоздика, мускатный орех, имбирь, кардамон, корица, сухой инжир, изюм, сладкий миндаль, сосновые почки, мякоть фиников и белый мед. К вышеуказанным ингредиентам в равных весовых долях добавляли сахар; смесь толкли, помешали в дистилляционный куб, заливали водкой и оставляли на двое суток; затем куб нагревали на слабом огне, и полученную настойку несколько раз подвергали дистилляции.

Для улучшения пищеварения магистр прописывал своим пациентам сахарное масло (oleum sacchari). Чтобы его приготовить, брали крутое яйцо, разрезали пополам, выбирали желток и заполняли освободившееся пространство белым кристаллическим сахаром, соединяли обе половинки, обвязывали веревочкой, опускали в кувшин, накрывали крышкой и ставили на сутки в темный погреб. По прошествии суток в яйце образовывалась светлая жидкость, получившая название сахарного масла; его целительные свойства также использовались при лечении ран.

Для изготовления минеральной воды от Калиостро требовалась 1 унция римского купоросу и 6 горшочков свежей воды; купорос соединяли с водой, состав выдерживали трое суток, время от времени помешивая, и раз в сутки фильтровали.

Шевалье де Корберон высоко ценил Калиострову мазь от прыщей. Чтобы ее приготовить, брали 8 унций сладкого миндального масла, 4 унции спермацета, 2 унции желтого воска, квасцы сирийские и квасцы жженые а также камфорный спирт⁶.

Увы, рецепта эликсира молодости в «Книжечке рецептов» Саразена не нашлось. Его составом Калиостро не желал делиться ни с кем…

Хвалебный хор исцеленных и злобный вой злопыхателей равно способствовал славе целителя Калиостро. «Это доктор, глубоко изучивший каббалистику, особенно ту часть этой науки, которая руководит в сношениях с элементарными силами, душами мертвецов и с отсутствующими. Калиостро посвящен во все тайны розенкрейцеров и знает все доступные человеческому уму науки; он умеет превращать металлы из одного в другой и особенно в золото; это благодетельный сильф, излечивающий бедняка задаром и продающий долголетие богатым. Расстояние для него не существует, потому что он легко может переноситься в отдаленнейшие страны, употребляя на путешествие лишь несколько часов. Говорят, граф Калиостро обладает всеми чудесными тайнами великого адепта и открыл секрет приготовления жизненного эликсира. Вся его фигура носит не только отпечаток ума, но даже гения, а глаза проникают внутрь души. Он говорит почти на всех европейских и азиатских языках с удивительным всеувлекающим красноречием. Носит он почти постоянно восточное платье, спит не в постели, а в креслах два или три часа в сутки и ест весьма мало и почти только одни макароны. Любимый и уважаемый всеми, он посвящает большую часть своего времени на посещение и безвозмездное исцеление больных и на вспомоществование бедным. Он принес к нам истинную химию и медицину египтян и, не входя в сношения с учеными и врачами, с успехом лечит даром всякаго, кто прибегает к нему… Тратит он весьма много денег и за все платит наличными»⁷.

Рассказы об исцелениях Калиостро разлетелись далеко за пределы Страсбурга. Среди тех, кто уверовал в чудесного врачевателя, оказался швейцарский банкир из Базеля Якоб Саразен. Будучи прекрасно образован и обладая живым характером, Саразен собирал в своем Белом доме на берегу Рейна лучшие умы города. В 1770 году Саразен женился на дочери богатого базельского торговца Гертруде Батье, и та за девять лет брака родила ему пятерых детей. Но в 1799 году Гертруда почувствовала себя плохо: у нее пропали сон и аппетит, ее часто мучили приступы лихорадки, она могла выпить 24 бутылки воды за день, а во время припадков ее с трудом удерживали четверо слуг. Через два года ей стало совсем плохо, врачи практически отказались ее лечить, и Саразен решил обратиться к Калиостро. Так как для больной путь был чреват изрядными трудностями, банкир решил сначала узнать, готов ли знаменитый целитель принять ее, и попросил своего друга Лафатера, богослова и автора «Физиогномики», давно интересовавшегося загадочной знаменитостью, отправиться в Страсбург. Прибыв в город в конце января 1781 года, Лафатер довольно быстро удостоился аудиенции. Обошелся, однако, Калиостро с ним довольно жестко, сразу предупредив гостя: «Если из нас двоих больше знаете вы, то вам не нужен я, если больше знаю я, то мне не нужны вы». Лафатер не смутился и задал свои, ставшие знаменитыми, три вопроса: «Откуда проистекают ваши знания? Где вы их получили? В чем они заключаются?» Как единодушно пишут современники, Калиостро, предпочитавший не раскрывать свои секреты, ответил кратко: «В словах, в травах, в камнях» («In verbis, in herbis, in lapidibus). Физиогномика ли помогла Лафатеру или его собственная наблюдательность, но он сразу угадал определяющие черты характера магистра: заносчивость и вспыльчивость. «О, если б он был прост сердцем и смиренен, как дитя, если б он понимал простоту Евангелия и высоту Господа! Кто сравнялся бы тогда с его величием! Калиостро часто говорит неправду и обещает то, чего не исполняет. И однако я не считаю его операции обманом, хотя он не представляет из себя того, что утверждает»⁸, — вспоминал потом Лафатер. Вряд ли швейцарской знаменитости удалось узнать все, что хотелось, тем не менее поручение Лафатер выполнил: Калиостро согласился принять на лечение Гертруду Саразен. В апреле чета Саразен прибыла в Страсбург, где Якоб оставил супругу на попечение целителя, а сам вернулся по неотложным делам в Базель. В мае Саразен снова отправился в Страсбург, где нашел супругу практически здоровой: от лихорадки не осталось и следа, на лице играл румянец, она с аппетитом ела и с удовольствием ходила гулять, не испытывая при этом приступов слабости. Предполагают, что Калиостро излечил мадам Саразен от лихорадки и хронической желтухи (болезни Боткина)⁹.

За время, что Гертруда провела в Страсбурге, она подружилась с Серафиной, и, когда из Базеля приехал ее супруг, обе семьи стали жить вместе и устраивать совместные трапезы. Здоровье мадам Саразен настолько окрепло, что в 1782 году она родила сына, названного Александром в честь Калиостро, а спустя немногим более года — дочь, названную Серафиной. Растроганный Саразен сделался верным адептом магистра и — главное! — его безотказным банкиром, открыв ему кредит во всех крупных городах Европы. С тех пор связь между Саразеном и Калиостро не прерывалась до самого ареста мага. Саразен регулярно получал сведения о графе от его учеников, называвших магистра «дорогим учителем», а его супругу «маменькой»…

Роскошные выезд, дом и стол, постоянная благотворительность графа заставляли многих задуматься об источниках его средств. Некоторые считали, что Калиостро у себя в лаборатории производит золото, но так как никто не видел, чтобы он продавал золотые слитки, эта версия отпадала. Единственным лежащим на поверхности объяснением являлась благодарность Саразена, позволявшая Калиостро проживать 30 тысяч ливров в год¹⁰. Саразен настолько проникся восхищением к магистру, что, когда на того посыпались обвинения со стороны официальной медицины, немедленно написал письмо в его защиту; письмо опубликовал «Журналь де Пари» («Journal de Paris») от 31 декабря 1781 года. «Полагаю, излишне подробно расписывать процедуры и способы лечения, применяемые графом Калиостро, — писал швейцарец. — Я сам видел, сколько трудов прилагает сей знаменитый друг человечества для облегчения страданий недужных. Изготовление и продажа бальзама, заполучить который жаждут многие, не является для него самоцелью. Творить добро ради добра — вот его принцип, и награду он находит в своих собственных добродетелях. Мне трудно выразить свою признательность, ибо мне не хватает слов, дабы описать обуревающие меня чувства».

Тот же «Журналь де Пари» напечатал и благодарственное письмо шевалье де Ланглуа: «Я всем обязан графу Калиостро. Он мой спаситель. На протяжении восьми лет жизнь моя находилась под угрозой, и ни одно лекарство из тех, что прописывали признанные врачи, мне не помогало. Меня ожидала полная утрата умственных способностей и смерть. Граф вернул меня к жизни, вернул мне здоровье, разум и счастье. Меня перестали мучить боли, я достиг полного выздоровления. И не только я, но и множество других больных»¹¹.

Хвалебные отзывы о Калиостро находим мы у английского путешественника Вильяма Кокса и французского мецената и музыканта Жана Бенжамена Лаборда, ставшего рьяным почитателем Калиостро. Кокс, в частности, писал: «Сударыня, о нем ходит много шуток. Он Антихрист, ему 500 или 600 лет, у него есть философский камень, универсальное лекарство, это один из тех посланцев Создателя, которых тот посылает иногда на землю в человеческом облике. Если это так, то дух сей достоин всякого почтения; он говорит почти на всех языках Европы и Азии, его красноречие поражает, даже если он и не всегда хорошо говорит, о его исцелениях пишут медицинские журналы. Из 15 000 больных, которых он пользовал, умерли всего трое, да и то не по его вине.

Простите, сударыня, только что был на аудиенции у этого удивительного человека. О, как бы вы стали его ценить, ежели бы видели его, как я: бегущего от одного бедняка к другому, со страстью перевязывающего ужасные раны, исцеляющего недуги, поддерживающего надежду, раздавая лекарства страждущим, осыпая их благодеяниями, и только потому, чтобы утешить страдающего человека и насладиться неоценимой сладостью быть на земле образом благодетельного Божества.

Представьте себе, мадам, огромный зал, заполненный несчастными, почти все они лишены поддержки и помощи, они протягивают руки к небу, чтобы умолить милосердного графа. Он слушает их, одного за другим, и иногда выходит и возвращается с лекарствами. Но им нужен бульон, чтобы поддержать силы, не только лекарства; Калиостро делит между ними содержимое своего кошелька. Несчастные обнимают его колени, словно к Богу, тянут руки… слезы текут из глаз… он сам рыдает, это радость сердца»¹².

Приведенный выше пассаж, взятый из защитительной речи Калиостро на процессе по делу об ожерелье, вызвал сомнения: не является ли он плодом фантазии самого магистра? Будущий знаменитый революционер Мирабо, в частности, писал: «Я не мог найти оригинал этого письма, но, возможно, в нем ничего не преувеличено. Письма сего я не нашел в собрании сочинений Кокса. И в переводах оного Кокса тоже не говорится ни о Калиостро, ни о Страсбурге. Сочинение Вильяма Кокса посвящено леди Герьер, графине де Пемброк, и состоит из писем, адресованных господину В. Мельмоту, но в письме, которое цитирует Калиостро, адресатом является дама!.. Калиостро говорит, что это перевод писем, сделанный Карбоньером. Но кто это? Когда это?»¹³

В Страсбурге Калиостро держал открытый дом, и Серафина всегда с готовностью приносила лишний прибор. Народу за столом собиралось много, ибо всем было любопытно посмотреть на Великого Кофту и целителя. Однажды два студента-медика, задумав разыграть Калиостро, явились к нему на прием, и один из них попросил поставить диагноз его тяжелобольному другу. Взглянув на пациента, Калиостро сказал, что готов оставить мнимого больного у себя на две недели, дабы лечить его диетами, но студент в ужасе отказался. Тогда Калиостро молча написал на бумажке диагноз и протянул ее друзьям; те прочли: «Возбуждение зависти у господ с медицинского факультета». Приятели устыдились, а Калиостро пригласил их к обеду, и с тех пор они стали верными адептами магистра.

За столом в доме Калиостро собирались не только его поклонники или безобидные шутники. Некий шевалье де Нарбонн (возможно, наслушавшись речей Саки) захотел спровоцировать Калиостро и опрокинул соус на платье сидевшей рядом с ним Серафины, чем довел ее до слез. «Зачем вы сели рядом с этим молодым человеком? — спросил супруг. — Он же наглец, и это известно всем». Шевалье вспылил и заявил, что, будь он в другом месте, он бы обошелся с Калиостро, как подобает обращаться с зарвавшимся шарлатаном. «Для больных я врач, — ответил граф, — для здоровых я человек чести и готов покарать наглеца». «Я прикажу побить вас палками», — надменно бросил шевалье. «У меня людей больше, — ответил Калиостро, — так что на ваши двадцать ударов я отвечу сотней». Шевалье хотел заставить Калиостро драться, но тот сказал, что больные прежде всего, и отправился на прием. Пока он вел прием, маршал де Контад посадил шевалье под арест. Отметим: ряд современников утверждает, что случай сей произошел не в доме Калиостро, а на обеде у кардинала Рогана в Саверне и шевалье де Нарбонн не опрокидывал соус, а бросил тарелку, метясь в голову Калиостро (тарелка пролетела мимо). Но где бы скандал ни случился, выйдя из-под ареста, шевалье де Нарбонн продолжил нападки на магистра, поддержав тем самым закулисную кампанию Остертага. Однажды ночью в Страсбурге с ведома Остертага расклеили листовки с пасквильными стишками, где высмеивался Калиостро — шарлатан и ловелас. Возможно, недруги заметили, что магистр слишком часто посещал одну из своих адепток, графиню N***, чьим лечащим врачом и духовным учителем он являлся. Но заметила ли это Серафина?

Неизменное присутствие супруги и отсутствие прямых свидетельств не позволяет вести предметный разговор о романах Калиостро. Они, несомненно, имели место, но были недолговечны, ибо он редко задерживался на одном месте; поддержание магической ауры также требовало времени. Наверняка его одолевали любопытные поклонницы, к которым его — возможно — ревновала Серафина. Но эти случайные вспышки страсти вряд ли играли существенную роль в насыщенной жизни магистра; основные душевные переживания Калиостро были связаны с Лоренцей-Серафиной.

Бурление страстей вокруг Калиостро не могло оставить равнодушным кардинала Рогана, проживавшего в то время неподалеку от Страсбурга, а именно в Саверне, епископской резиденции, где он руководил работами по завершению реконструкции дворца Роганов. Денег катастрофически не хватало, и золото, которое мог добыть знаменитый алхимик, пришлось бы очень кстати.

Кардинал Луи Рене Эдуар Роган, князь-епископ Страсбургский, имел целую кучу должностей, званий и почестей: великий сборщик податей Франции, аббат Нуармутье и Шез-Дье, бывший посол в Вене, член Французской академии, командор ордена Святого Духа, доктор Сорбонны, князь Священной Германской империи, ландграф Эльзасский. Никто не отказывал ему в уме, но вот в здравых суждениях… Все единодушно утверждали, что кардинал всегда отличался удивительным легковерием, граничащим с легкомыслием. Он слыл любимцем женщин, обожал пирушки и кутежи и не чурался никаких светских развлечений. 17 апреля 1770 года ему выпала честь встречать в Страсбурге юную дофину Марию-Антуанетту. Любвеобильный князь церкви сразу положил на нее глаз. За этот плотоядный взгляд, за то, что кардинал почувствовал в ней женскую сущность, понял, как страстно она жаждет любви, дофина возненавидела его. Вскоре Роган получил пост посланника в Вене, где, наперекор пуритански настроенной императрице Марии-Терезии, вел жизнь развеселую и разгульную. Нелюбовь матери к Рогану еще больше укрепила неприязнь Марии-Антуанетты, в то время как тот всерьез надеялся на ее благосклонность. Случайно узнав, что Роган состоит в частной переписке с мадам Дюбарри (последней любовницей Людовика XV) и в неподобающе насмешливом тоне расписывает ей характер императрицы, дофина особенно разгневалась. Хотя, по словам аббата Жоржеля, с злосчастным письмом, вызвавшим гнев дофины, произошло недоразумение. Это было частное письмо, отправленное не дипломатической почтой и адресованное герцогу д’Эгийону для вручения лично королю. «Непонятно, отчего герцог отдал его Дюбарри, коя действительно извлекла его во время ужина и прочла вслух»¹⁴. Став королевой, Мария-Антуанетта сделала все для отозвания Рогана. Место посланника при австрийском дворе занял унылый и суровый Бретейль, и все, кто только что возмущались легкомысленным повесой Роганом, немедленно стали о нем жалеть. Так Роган заработал врага в лице Бретейля. Семена аферы, известной под названием «Дело об ожерелье», были посеяны. Когда Роган познакомился с Калиостро, семена дали первые всходы.

Сначала кардинал пригласил магистра к себе, но получил отказ. «Скажите Рогану, — заявил кардинальскому посланцу Калиостро, — что если он болен, то пусть приезжает, и я его вылечу. А если он здоров, то ни он не нуждается во мне, ни я в нем»¹⁵. Ответ, напоминающий ответ Лафатеру. Похоже, магистр нашел верный способ подогревать интерес к собственной персоне. Дерзость возмутила вельможу, но любопытство оказалось сильнее гнева, и при очередном приступе астмы Роган позвал к себе не врача, а Калиостро. Говорят, пока магистр пользовал кардинала, между ними возникла столь сильная симпатия, что вскоре кардинал уже не мог обходиться без нового друга. В Саверне он отвел ему специальный флигель, а в Страсбурге убедил поселиться рядом с дворцом. Калиостро же, дабы больше времени уделять вельможному другу, стал вести прием страждущих через день.

Принадлежавшая к старинному дворянству баронесса Оберкирх писала: «…мне довелось пробыть некоторое время в Страсбурге, куда мы прибыли в конце ноября и где в то время все были заняты знаменитым шарлатаном, который с невероятной ловкостью производил свои фокусы, по причине коих он и стал играть выдающуюся роль. Я расскажу вам обо всем, что видела, предоставив читателям судить о том, чего я понять не смогла.

Тотчас после прибытия мы отправились засвидетельствовать свое почтение кардиналу Рогану, князю-епископу Страсбурга. В Саверне он обустроил одну из наиболее очаровательных резиденций мира. Прелат — красивый, любезный, очень любит женщин… и очень легковерный, что стоило многих слез нашей несчастной королеве во время истории с ожерельем. […] У него было 14 дворецких и 25 лакеев.

И вот, когда течет приятная беседа, дворецкий объявляет: “Его превосходительство граф Калиостро!”

Я уже слышала разговоры об этом авантюристе и теперь с удивлением обнаружила, сколь торжественно о нем докладывают. Но еще более я была удивлена, видя, какого почтительного приема он был удостоен. Он пребывал в Эльзасе с сентября, но о нем уже говорили, что он исцеляет все болезни. Так как денег за лечение он не брал, а, напротив, раздавал милостыню, он привлекал к себе толпы, хотя и не всех вылечивал. Полиция следила за ним весьма плотно, и оттого он вел себя нарочито вызывающе. Говорили, что он араб, однако акцент его был скорее итальянский или пьемонтский. Потом я узнала, что он из Неаполя. В то время, чтобы произвести впечатление на публику, надо было совершать чудачества. Он спал только в кресле и ел только сыр.

Он не был красив, однако я никогда не видела столь примечательной физиономии. У него был глубокий, почти сверхъестественной глубины взгляд; я бы не смогла описать выражение его глаз: это были пламя и лед одновременно, он притягивал и отталкивал, внушал страх и непреодолимое любопытство. Были написаны два его портрета, разных, но весьма схожих с оригиналом… а вместе с тем оба похожи и одновременно ужасно не похожи. Он носил на рубашке и на пальцах огромные бриллианты восхитительной воды; если это не стразы, то это поистине королевские камни. Он уверял, что сам их создал. От таких заявлений издалека несло шарлатаном.

Кардинал вышел ему навстречу и повел его к нам, но я быстро села, давая понять, что не хочу иметь с ним дела. Однако вскоре мне все же пришлось иметь с ним дело, и сегодня я скажу, что я не раскаиваюсь, так как всегда меня интересовало необыкновенное.

Вскоре с помощью кардинала завязалась общая беседа. Калиостро постоянно смотрел на меня, и муж сделал знак, что пора уходить. Я знака не видела, но видела, как Калиостро буравит меня взглядом. Неожиданно Калиостро прервал Рогана и, уставившись на меня, произнес: “Сударыня, у вас нет матери, вы почти не знали ее и у вас есть дочь. Она ваша единственная дочь, ибо у вас больше не будет детей”.

Я озиралась по сторонам, желая понять, как может Калиостро с такой бесцеремонностью вести себя в присутствии кардинала. “Отвечайте, сударыня”, — произнес кардинал. “Сударь, мадам говорит только с теми, кто ей ровня”, — ответил за меня муж.

Повернувшись к мужу, Роган произнес: “К господину Калиостро нельзя относиться как к обычному человеку, ибо он ученый. Так что позвольте мадам ответить. — И, переведя взгляд на меня, попросил: — Умоляю, ответьте ему. Ведь он прав?” “Во всем, что касается прошлого”, — отвечала я. “И во всем, что касается будущего, я тоже никогда не ошибаюсь”, — зычным голосом сообщил Калиостро»¹⁶. Баронесса Оберкирх находила в Калиостро нечто демоническое, завораживающее душу и подавляющее ум, а потому несколько раз предостерегала Рогана от излишнего увлечения магистром. В ответ Роган показал ей огромный бриллиант с гербом Роганов, который он носил на мизинце, и сказал, что бриллиант сей сотворен Калиостро из ничего, равно как и 5 или 6 тысяч ливров.

Окружение Рогана быстро разделилось на поклонников Калиостро и его противников. К первым примкнул исполняющий обязанности интенданта барон де Планта, ко вторым — аббат Жоржель, бывший секретарь посольства в Вене и доверенное лицо Рогана. Жоржель негодовал за спиной кардинала: «Не знаю, какое чудовище, враг счастья добрых друзей, изрыгнуло в наши края эмпирика-энтузиаста, который захватил своих прозелитов и прочно их удерживал». В своих мемуарах Жоржель писал: «Его религиозные воззрения на Высшее Существо, на природу и на долг человека подогревали экзальтированные умы. Он учил, что вера, самая достойная Бога, это вера библейских патриархов: Адама, Еноха, Ноя, Авраама, Исаака и Иакова; только они знали путь к Богу, а он постоянно с ними общался. Только следуя за патриархами и им самим можно прийти к истине. Еще он уверял, что общался с ангелом света и ангелом тьмы. Исповедовал принцип: “Не делай другому того, что ты не хотел, чтобы сделали тебе”. Откуда этот человек — неизвестно: его выгнали из Санкт-Петербурга, Варшавы и Вены. В Страсбурге он делал все, чтобы вызвать любопытство, и добился своего. Никто не знал, откуда у него деньги, у него не было чеков и заемных писем, но он жил на широкую ногу. Бедных лечил бесплатно, к богатым не являлся. Любил, когда ему оказывали почтение»¹⁷. Возможно, верный секретарь почувствовал, что появление Калиостро в доме Рогана сулит последнему немалые беды. Когда же маркиза де Буленвилье представила кардиналу графиню Жанну де Ла Мотт, урожденную Валуа де Сен-Реми, подозрений у Жоржеля, к сожалению, не пробудилось. А ведь именно Жанна де Ла Мотт станет мозгом и движущей силой будущей интриги дела об ожерелье. Впрочем, еще раньше она сделается любовницей кардинала, не привыкшего пропускать хорошеньких женщин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.