«Не разлучайся, пока ты жив…»

«Не разлучайся, пока ты жив…»

Мама и через 25 лет не забыла пережитой драмы. В письмах, полных воспоминаний об отце, она так заканчивает историю их любви:

«Я осталась вдовой в сорок два года при неумершем муже, но все равно вдовой, и по своей натуре, любви к жизни, к деятельности и проч. могла бы еще найти себе спутника жизни, но я не хотела этого из-за нашего ребенка прежде всего, а потом из-за того, что слишком тяжело переживала наш разрыв…»

«Вдова в сорок два года» — вот она передо мной на фотографии, сделанной в 1915 году. Она снялась в рост в той же позе, что и на псковском снимке 1911 года. Только теперь на ней меховая шляпа, в руках большая муфта — зима. Она по-прежнему горда и стройна в своем облике. Только улыбка… У нее какая-то вымученная, жалкая улыбка. Она еще хороша и знает это: коротенькое «и проч.» в ее письме означает именно понимание своей женской привлекательности. На этой фотографии ей надо быть красивой, быть веселой, но улыбка выдает ее — она несчастна, в глазах у нее тоска. Для кого, для чего снималась мама в первые месяцы 1915 года? Может, собиралась послать мне в Копенгаген? Тогда, значит, для отца. Чтобы взглянул, вспомнил псковский снимок, 1911 год, когда так ждал ее приезда. Но, видно, не успела отослать, мой отъезд приближался. А может, всмотревшись в фотографию, присылать передумала. К чему? У мамы все в той же сумочке с документами хранится еще и карточка — кусочек картона со стихами. Не знаю, чьи стихи, откуда выписала их мама, но для нее они были полны значения:

Берегись…

Не разлучайся, пока ты жив,

Ни ради горя, ни для игры.

Любовь не стерпит, не отомстив,

Любовь отнимет свои дары.

Не разлучайся, пока живешь,

Храни ревниво заветный круг.

В разлуке вольной таится ложь,

Любовь не любит земных разлук,

Печально гасит свои огни.

Под паутиной — пустые дни,

А в паутине сидит паук.

Живые, бойтесь земных разлук.

Разлуки, разлучины — вольные, невольные — поделили нашу жизнь на куски.