6

В ЗАЩИТУ

Лондон (От нашего корреспондента)

16 (29) сентября

Несколько дней назад в «Daily News» – газете свободомыслящей и прогрессивной – была напечатана крайне энергическая передовица, требующая ограничений свободного слова.

Меня это очень удивило, но удивительнее всего было то, что передовица эта не показалась никому удивительной.

Англичане признали ее в порядке вещей.

Дело в том, что в этой передовице указывалась необходимость изъять из обращения книгу, на страницах которой были —

…такие дерзкие места,

Что оскорбилась чья-то честь

И омрачилась красота.

Дерзкие места – касались отношений мужчины и женщины. А для англичанина нет ничего ужаснее этого. Он разрешил себе свободу во всем. Он выходит на перекресток и громко богохульствует – это ничего. Он рисует карикатуры на своего короля, он изображает всемогущего премьера то в виде собаки, то в виде попугая, то в виде обезьяны – и это ничего. Он печатает толстейшие томы, где ниспровергается государство, собственность, церковь – и это ничего. Но если бы он осмелился намекнуть, что любовь возможна и без аналоя, – его бы прокляли, от него бы отвернулись, фамилия его стала бы непристойностью и, позабыв всякие привилегии свободного слова, самые либеральные люди завопили бы: ату его!

Вот несколько фактов такого сорта:

Англичане не знают Байрона. Трудно достать такое издание, где был бы Дон Жуан. На обложке напечатано complete edition – полное издание, – а в оглавлении Дон Жуана хоть и не ищи.

Приезжала сюда французская труппа, хотела ставить «Монну Ванну»*. Не позволили. – «Может быть, она врет мужу, что Принчивалле только поцеловал ее в лоб», – сказали здесь, и труппа уехала ни с чем.

Ходил я смотреть на здешней сцене толстовское «Воскресение». Но никакого воскресения не увидал, а увидал черт знает что. Издевательство над Толстым, патока сентиментальностей, крикливая мелодрама – которую у нас и на Молдаванке не поставили бы, – здесь приводит в умиление всех этих благочинных, но плоскогрудых мисс; начать с того, что Катюша здесь не падшая женщина, а очень чистенькая швейка, благодаря чему Нехлюдов оказывается совершенно ни при чем, и «воскресать» ему было совсем незачем.

Ибсеновских «привидений» вы не найдете здесь даже на немецком языке; о Ницше здесь вряд ли что-нибудь слыхали; родильный приют лондонцы называют хирургическим убежищем; издатели журналов объявляют на афишах, что их издания гарантированы от всего «безнравственного», и т. д. до бесконечности, до отупения, до ханжества…

Книга, на которую обрушивается с требованиями изъятья «Daily News», – глупая, неинтересная, никому не нужная книга.

В ней рассказывается, как некоторая девушка, любя некоторого юношу, переоделась в мужское платье, дабы следовать за ним во всех его нескладных приключениях.

Англичанин находит слишком опасным для нравственности – образ девушки в брюках. И вопиет по этому случаю о спасении отечества.

У нас не так. Конечно, наши русские писатели – эти высоколобые люди с хмурыми глазами – тоже не любили расслабляющих, клубничных подробностей. Им не до этого было. С тех пор как на сцену выступил разночинец, всякие фривольности пушкинских преданий пришлось убрать. Всем стало понятно, что «клубничка» – достояние барина, крепостника, что, напав на «клубничку» – мы станем в отрицательные отношения и к самому барству, – отсюда тот аскетизм, та суровость, воздержанность, – которою отличались наши ратоборцы с крепостничеством.

Вот почему клубничка была только у Авсеенко, у Болеслава Маркевича и у прочих великосветских паркетных литераторов. Так называемый нигилист – был в этом отношении скромнее институтки.

Время прошло. Ратоборцы – не отдельные люди, конечно, а класс, – стали лавочниками, биржевиками, обсолидились и «раздобрели»…

Пришли новые люди, несущие правду жизни, и встали к лавочникам в те же отношения, в каких те были к барам. А с ними пришел и новый строй идей, механически, вследствие враждебных отношений, выдвинувший идеи, противоположные тем, какие были у лавочников. Между прочим, лавочники от прежних времен хранили ненависть к «клубничке». И только потому, что там была ненависть, у нынешних оказалась любовь, не любовь, но признание, во всяком случае. Только потому, что те сказали нет, эти сказали да. И тот, кто сочувствует классу, враждующему с лавочничеством, должен сочувствовать и этому да.

Итак: наше нынешнее возвращение к щекотливым темам, наши «Бездны» и «Туманы»*, данные Андреевым, – это наш плюс, это наше оружие в борьбе с минусами отрицательного класса…

Оружие «вящше изломанное» и не слишком смертоносное, но другого у нас нет.

У англичан есть другие – и посему они в своем праве, когда спасают отечество изгнанием «развратных идей».

А проституция как у них, так и у нас заливает широким потоком ночные улицы, показывая этим, что никакие книги к ней никакого касательства не имеют.