29

ГОДОВЩИНА КОЛЛЕДЖА

Продолжение

Лондон (От нашего корреспондента)

12 (25) июля

Возвращаюсь к годовщине колледжа.

Отличительная черта всех подобных английских учреждений в том, что они существуют для вас, а не вы для них. В общественных садах роскошнейшие цветы растут ничем не огороженные. Вы их можете рвать, если хотите, но вы не станете делать это потому, что они ваши. Именно потому, что они предоставлены в полное ваше пользование, вы не станете портить их. То же самое в музеях, в библиотеках. В Британском музее книги стоят на полках у вас под рукою; вы берете их с полки, никого не спрашиваясь. И именно потому у вас нет расчета вырывать из них страницы; вы чувствуете, – что она – ваша собственность.

В нашем колледже та же система. Колледж создан для моего удобства, значит, если я хочу, скажем, танцевать в столовой, я имею право, не обращаясь ни к каким принципалам, отодвинуть в сторону мебель, перетащить из соседней комнаты пианино и пригласить из кухни судомойку на один тур кэк-уока. Нередко, бывало, придешь зимой в «кофейную комнату» и видишь на каждом диванчике по одному джентльмену – растянулись и тихо дремлют. Как удивились бы они, если бы в их колледже появились «правила», по которым подобные позы воспрещались. Это им показалось бы столь же диким, как запрещение целовать их собственных жен.

Убеждения всех этих джентльменов… Но, читатель, знаете ли вы шляпу «панама»? Хорошая панама стоит 30–40 р. – поэтому вы найдете ее на головах у богатых заводчиков, у модных докторов, у лордов и т. д. Но неужели бедному клерку, который, тая от восторга, созерцает каждое воскресенье всех этих счастливцев на Rotten-Row в Гайд-Парке, – неужели ему возможно украшать свою голову чем-нибудь другим, после того как он видал панаму у дюка So-and-so[232]. Конечно, нет; и вот шляпные магазины выставляют «почти что панамы» за 5–10 рублей.

Но через несколько дней появляются подделки этих подделок; цена им шиллинг. Это значит, что и рабочий вместо того, чтобы отстоять честь своего измятого котелка, усмотрел в имитации лучшее средство для поддержания своего престижа.

Так же дело обстоит и с убеждениями. Фабриканты и банкиры стоят за Чемберлена; еще бы, в этом их прямая выгода. Но клерк говорит с восторгом о протекционизме и кричит: «К черту иностранцев!» – только потому, что так принято в самом высшем обществе. Он заимствует убеждения, как и «панаму», – из полного неуважения к себе, к своему. Рабочий – для которого протекционизм означает – голод, – которому Бальфурово министерство то и дело преподносит такие сюрпризы, как введение китайского труда в Южную Африку – тоже из подражания тем, кто его первый враг, – будет твердить вам до бесконечности: «Всякий джентльмен в Англии спокон веку был консерватор. Чемберлен – первый джентльмен Британии. Я люблю джентльменов» и т. д. Не все, конечно, таковы, но я говорю о большинстве.

И с этого его никак не собьешь. Не имея возможности противопоставить себя тому, что он считает фешенебельным, – он копирует это фешенебельное в уменьшенном масштабе, как та беззащитная травка, которая, чтобы не быть истребленной скотом, имитирует крапиву…

Изо всех занятий колледжа я лично люблю больше всего заседания Лиги домашнего чтения.

Дело ведется так. На клочке бумажки кто-нибудь из студентов напишет: «Джентльмены! Я прочитал “essay” Бэкона “О смерти”. Очень интересно. Достаньте эту книгу и прочтите».

И вывешивает бумажку в общей комнате. Охотников прочесть статью Бэкона выискивается человек восемь; каждый прочитывает ее отдельно. Потом собираются в колледже под председательством какого-нибудь профессора и начинают обсуждать чуть ли не каждое слово. Сначала очень натянуто это выходило. Мы пришли, сели вокруг стола, вынули свои книжки – и молчим. Каждый пыхтит трубкой, профессор новый – конфузится, – и никто не знает, что с собой делать. Потом дело пошло удачнее, и теперь в нашем кружке 105 постоянных членов.

Профессора не чуждаются рабочих, но и не лебезят перед ними, не заискивают. Отношения очень простые, не нарочито установленные, а естественные. Профессора не прочь сразиться со своими слушателями в шашки, не прочь распить по стакану эля, – но когда дело доходит до экзаменов – не прочь провалить своего вчерашнего партнера.

Тот мечтательный элемент, который внес в дело колледжа Морис, – постепенно выдыхается. Науки изучаются все больше прикладные, из искусств процветают бухгалтерия и стенография. Вместо рабочих – которые некогда восторженно слушали Рескина и Россетти, с их мечтами о прекрасной, возвышенной жизни, – теперь в стенах колледжа толпятся золотушные юноши, которым только бы поскорее набить руку в конторской мудрости, дабы ухватить прибыльное местечко в какой-нибудь канцелярии Home Office’а. Новый дух Англии проникает во все закоулки…