РОБЕР ДЕ МОНТЕСКЬЮ

В апреле 1893 года в салоне мадам Лемер Пруст познакомился с одним из самых интересных представителей парижского света — Робером де Монтескью (1855–1921). Если бы Пруст хотел найти человека, в котором все достоинства и недостатки парижской светской жизни были выражены в максимальной степени, то ему трудно было бы отыскать кандидатуру более подходящую, чем граф де Монтескью, в котором сочетались качества, делавшие его одновременно и невыносимым, и обворожительным. Граф — один из знатнейших жителей Парижа: среди его предков несколько маршалов, министров и даже герой «Трех мушкетеров» д’Артаньян. Кроме того, Монтескью называл своими родственниками десять герцогских фамилий, а также князей Караман-Шиме, Фосиньи-Лусенж, Бибеско и Бранкован. Практически все знатные семейства Европы, которые чего-нибудь стоили с точки зрения происхождения, были в родстве с Монтескью. Вдобавок к своим исключительным родственным связям он поэт, друг Малларме и Верлена. В 1892 году он опубликовал свой первый сборник стихов — «Летучие мыши», — о котором с похвалой отозвался сам парнасец Жозе Мария де Эредиа.

Монтескью — эстет и денди, он один представлял собой целый социальный тип до такой степени, что многие его современники были уверены, что с него списан Дез Эссент, главный персонаж романа Гюисманса «Изнанка». Однако сам граф, с удовольствием отвечая на вопросы по поводу своего сходства с героем, замечал, что не был знаком с писателем и что единственным сходным с его жизнью моментом в романе является черепаха, которой владел герой романа. Монтескью утверждал, что знаменитое животное, чей панцирь Дез Эссент украсил золотом и драгоценными камнями, существовало в реальности и что, так же как и воображаемое, оно погибло в результате проведенных над ним немилосердных эстетических экспериментов.

Поджарая фигура Монтескью, напоминавшая «борзую в пальто», как он сам говорил, не оставалась незамеченной ни на одном светском рауте. Причины этого внимания публики были различны. С одной стороны, этот красивый мужчина, предпочитавший костюмы серого цвета и галстуки пастельных тонов, являлся интересным собеседником. Эдмон де Гонкур в своем «Дневнике» так описывал беседы с графом: «Если есть в нем что-то безумное, то ему удается это компенсировать изысканностью. Что касается бесед с ним, то за исключением небольшой манерности в выражениях, они полны тонких наблюдений, находок, красивых выражений […]».

Другие, менее интеллектуальные посетители салонов мало обращали внимание на содержание речей Робера де Монтескью, но гораздо лучше запомнили необыкновенно высокий тон его голоса, который делал беседу с графом почти невыносимой. Многие, услышав голос аристократа, мечтали только о том, чтобы он скорее умолк. Только вот дождаться этого было непросто — однажды начав говорить, самовлюбленный граф мог, не останавливаясь, поучать окружающих в течение долгих часов. Светские читатели не любили и заумной поэзии графа: они даже сочинили анекдот, в котором граф на вопрос о том, чем он занимается в настоящий момент, отвечает, что работает над переводом своих стихов на французский язык.

Марселя привлек этот необычный герой светской хроники, который к тому же был способен помочь ему познакомиться с еще несколькими аристократическими домами. Для того чтобы покорить графа, Пруст засыпал его письмами с чрезвычайно преувеличенными комплиментами. В одном из посланий, например, он пишет: «В наше время, лишенное мысли и воли, а значит, по сути, и души, Вы единственный выделяетесь удвоенной мощью Вашей мысли и Вашей энергии». Пруст доходит до того, что называет Монтескью «Ваша Милость и Ваше Величество». Несмотря на преувеличения почти комические, тактика Пруста оказалась очень эффективной. Пруст прекрасно все рассчитал, сделав ставку на самовлюбленность Монтескью, известную всему парижскому свету. Так, ни для кого не было секретом, что граф уже две сотни раз позировал перед фотографом, настолько он восхищался своей собственной внешностью. Потому просьба Пруста прислать ему фотографию не только не шокировала графа, но и воспринималась им как комплимент. Он с удовольствием послал Прусту свое изображение с подписью, в которой назвал себя «властителем всего преходящего».

Для того чтобы угодить Монтескью, Пруст согласился на роль ученика при «преподавателе прекрасного», который делился с начинающим писателем своими познаниями о Гюставе Моро, Уистлере, Эль Греко и Ватто. В знак особого расположения Марсель получил сначала роскошное издание «Летучих мышей», которое ему пришлось не только прочесть, но и прокомментировать в ответном письме. Он с легкостью справился с трудной задачей, поскольку умение делать комплименты ему никогда не изменяло. В благодарность капризный граф впустил Пруста в святая святых: за шесть месяцев до публикации ему послали второй сборник стихотворений Монтескью под названием «Вождь пленительных ароматов». Отвечая поэту, Пруст снова не жалел льстивых слов, говоря, что отдельные фразы вызывают в его памяти то музыку Вагнера, то живопись да Винчи.

Переписка между Прустом и Монтескью, занимающая целый том, продолжалась по большей части с 1893 по 1896 год. Кстати, ее публикация сильно повредила посмертной репутации Пруста в глазах многих его читателей: из писем аристократу складывался образ писателя, готового на все ради получения доступа в высший свет. В этой реакции читателей нет ничего удивительного: снобизм Пруста неоднократно становился причиной охлаждения к нему его друзей. Вспомним, например, насмешки его товарищей по лицею Кондорсе. Однако это стремление попасть в парижский свет далеко не так однозначно, как это может показаться на первый взгляд.

Во-первых, стоит все-таки отметить, что полная льстивого обожания со стороны Пруста корреспонденция не отражает, конечно, настоящих его чувств. Писатель, изощрявшийся в изобретении все более и более утонченных комплиментов в письмах, в реальной жизни часто посмеивался над графом. Наделенный талантом имитации Пруст изображал на светских раутах голос и приступы гнева Монтескью, вызывая дружный смех присутствующих. Доходило до того, что недоброжелатели Пруста сообщали об этих клоунадах его покровителю, в результате чего Прусту даже пришлось признаться в своих проступках и просить прощения за них в одном из писем графу. Более того, Пруст не побоялся вступить в конфликт и прямо высказать самоуверенному Монтескью свое мнение по поводу дела Дрейфуса: в одном из писем аристократу он объяснил, что не стал обсуждать с ним проблему опального офицера потому, что происхождение его матери не позволяет ему вступать в разговоры антисемитского толка.

Во-вторых, знакомство с Монтескью стало источником множества художественных открытий в романе «В поисках утраченного времени», в котором описание парижской аристократии не скрывает ни ее блеска, ни ее нищеты. Монтескью не только сам был интереснейшим объектом для наблюдения, но и кроме того, давал возможность приблизиться и изучить других загадочных и экстравагантных обитателей заповедного Сен-Жерменского предместья.