12. Побег из советской зоны в американскую

Подогреваемая разговорами, о которых сказано раньше, моими собственными наблюдениями и отношением советских оккупационных властей к бывшим пленным и остовцам, зарождалась у меня идея о побеге. Если меня здесь в Германии не признавали полноценным советским подданным и считали чуть ли не немцем, то чего же можно ожидать в Союзе? В лучшем случае рабочий лагерь на четыре года. Прошел почти год после окончания войны, и я писал письма на родину, но получил не больше трех ответов. Мой друг, уехавший на Украину, вообще не отвечал.

Что происходило в западных зонах Германии, я совершенно не знал. Одна уверенность жила в голове, что там не осталось ни одного советского. Казалось, что насильственная репатриация всех выловила и все были отправлены на родину. Немцы из разных зон, конечно, переписывались, но их совершенно не интересовало положение иностранцев, от них нельзя было узнать ничего для меня важного.

Возник вопрос: куда бежать? Где найти приют на первое время и не быть выданным союзникам, которые всеми силами старались угодить Сталину и не нарушить ялтинские соглашения. Этих соглашений широкая публика не знала. Они хранились в тайне. Только спустя несколько лет после войны я узнал об их содержании.

Бежать одному было страшновато. Говорить о побеге со случайными знакомыми боялся. Были тут остовцы в солдатских шинелях. Одни охраняли военные склады, другие грузили оборудование вместе с немцами. Более или менее близкий контакт был у меня с двумя. Как-то в разговоре один из них стал жаловаться на свое положение. Я шутя сказал, что можно бежать, если ему не нравится. Но они придали этому большое значение. Так как они доверяли друг другу больше, чем мне, то начали разговаривать серьезно о побеге, не посвящая меня в их разговоры. Потом их планы лопнули, как мыльный пузырь: в один прекрасный день Дмитрия без предупреждения отправили в другое место и Василий остался один. При встречах он осторожно начал прощупывать почву, задавать мне вопросы с намеками о побеге. Вскоре я уже был почти полностью уверен, что Василий хочет бежать. Один раз после нескольких рюмок водки я задал ему прямой вопрос: хочет ли он бежать или же это пустые разговоры? К этому времени мы уже доверяли друг другу. Он сказал, что хочет и что надо строить планы в этом направлении.

Он был казначей и бухгалтер на одном из демонтируемых заводов, выплачивал деньги немцам и вел разного рода учет. Он был в солдатской форме, но жил на квартире в доме рядом с заводом, где работал. Таких было много в те дни, они помогали демонтировать заводы, и для лучшего контроля их одели в военную форму. Почему меня не одели в форму? Не знаю. Вероятно потому, что пришел я на демонтаж по другой линии. Василий был прикреплен к какой-то демонтажной части и должен был приходить туда каждый вечер для проверки.

Для меня было неожиданностью узнать, что Василий был один из тех, кто попал в первые волны добровольно возвращающихся на Родину из американской зоны. Оказалось, что он работал в Мюнхене на автомобильных заводах «БМВ» и хорошо знал город и окрестности. После бомбежки заводов он некоторое время работал у фермера около Мюнхена. Говорил, что знает этого фермера как хорошего человека, который нам поможет, если мы к нему придем. Это уже была хорошая зацепка.

Планы строить надо было очень осторожно, и без помощи местных не обойтись. Прежде всего нужно найти немца-проводника до границы, а по возможности и через границу. От Хемница до границы было около 175 километров. Надо было ехать поездом с пересадками. На каждой железнодорожной станции был советский представитель, и немецкий начальник станции подчинялся ему. Пропускались поезда с оборудованием в первую очередь, во вторую все другое. Но главное — если в билетной кассе на покупателя билетов падало подозрение, то об этом тут же доносилось советскому начальнику. Наш акцент сразу же выдал бы нас. Надо было искать чистокровного немца для покупки билетов и других разговоров.

Началось прощупывание тех немцев инженеров, которых я более или менее знал. Доверия к немцам тоже не было. Разговаривать надо было намеками, недосказанными фразами. Один из инженеров, по имени Карл, разгадал мои мысли и вызвался помочь. Пригласил к себе на воскресенье, чтобы больше узнать о моих планах. Говорил я только о себе, не вмешивая Василия.

Решили, что жена Карла будет проводником, будет покупать билеты на железнодорожных станциях, вести все другие разговоры, если таковые будут, и быть, как говорится, разведчиком. Она написала родственникам, которые жили на границе, и узнала, что ее брат может устроить переход через границу. Он обещал помочь за деньги.

Карлу я сказал, что нас будет двое, и посвятил Василия во все планы. Побег начнется с того, что мы приедем к Карлу в любое время дня или ночи и оттуда сделаем наш следующий шаг. Карл за свои хлопоты берет 600 марок и ему остаются два наших велосипеда.

Был конец апреля. Почти все оборудование уехало на восток. Собирался последний эшелон, с которым и я должен был уехать, хотя мне об этом никто не говорил. Это должно было последовать после майских праздников. К этому времени мы с Василием назначили и время побега: 3-е мая.

Но в один прекрасный день Карл с тревогой сообщил мне, что родственника его жены накрыли на границе во время перевода какой-то контрабанды. Обещал найти другой путь. Но прошло несколько дней, а ему не удалось найти нужные связи. Планы рушились. Чтобы ободрить нас, он пообещал, что сам поведет нас до границы, а там найдет нужного человека для перехода через границу. Потом сказал, что проводить нас он не сможет, потому что его отсутствие на работе сразу вызовет подозрение. Сначала мы подумали, что Карл испугался, но, как потом выяснилось, это было не так. Он действительно хотел помочь. Но чего ждать? Шли дни, и мы не знали, что делать.

Не помню точно, чья это была идея, но мы решили запастись пистолетами. У Василия был, а другой он достал. Не знаю, что бы мы делали, если бы нас прижали в тесный угол, но на всякий случай мы вооружились. Василий видел собственными глазами расстрел солдата, который был пойман во время перехода границы, и знал, что нам грозит.

Конец апреля. Демонтажники готовились праздновать первое мая. Собирали продукты, обменивали, кто что и как мог. Это был первый послевоенный май. Его надо было встретить достойно: с «выпивоном и закусоном». Меня это не касалось, никто меня не приглашал праздновать первый победный год.

Вечером 30 апреля стук в дверь. Открываю и вижу встревоженного Василия. «Или сейчас или никогда», — говорит он. — «В чем дело, что случилось?» Оказывается, его куда-то переводят после первого мая, кажется, в регулярную армию. Приказали ему принять полный облик советского солдата: снять волосы, подтянуться и стать в строй в полной боевой форме. «Нам на сборы осталось полчаса. Иначе меня хватятся и придут сюда. Поэтому решай — или сейчас, или никогда».

Он начал торопить меня. Наши велосипеды были в полном порядке и стояли у меня в коридоре. Еще раньше мы решили взять с собой только рюкзаки. У меня хранилась и гражданская одежда Василия, он ее приобрел раньше. Кажется, его рюкзак тоже был у меня. В рюкзаки мы собрали только самые необходимые вещи, а все остальное сложили в два чемодана. Но что делать с солдатской формой? Ее надо было или сжечь или спрятать так далеко, чтобы ее не нашли при обыске моей квартиры. А времени у нас было в обрез. Хозяева моей квартиры были порядочные, интеллигентные люди, но в свои планы я их не посвящал. У них был 18-летний сын, и мы попросили его увезти куда-нибудь военную форму. Он растерялся, не зная, что делать, и спросил совета у родителей. Они пришли в мою комнату и сказали, чтобы мы не боялись и доверили им. Они обещали спрятать чемоданы и убрать солдатскую форму Василия. Дом был большой, многоквартирный, трехэтажный и, по их словам, чердак с его темными уголками будет подходящим местом для двух чемоданов. А сын отвезет военную форму на их огород за городом. Мы поверили, другого выхода не было, и времени тоже не было. Спустя несколько недель из их писем я узнал, что они все сделали так, как обещали, и на вопросы присланных из комендатуры солдат отвечали, что ничего обо мне не знают, ни где я, ни что со мной.

Из их же писем я узнал, что мое исчезновение было обнаружено в ту же ночь. Неожиданно подали вагоны для погрузки оборудования и понадобилась моя помощь. Прибежал лейтенант звать меня и увидел пустую комнату. Дальнейших подробностей не знаю, но можно предполагать, что последовало.

Было уже за десять часов, когда мы вышли с велосипедами и рюкзаками и поехали к Карлу. Ехать в темноте не так просто, особенно за городом. Карл жил километрах в десяти от моей квартиры. Подходило к двенадцати часам ночи, когда мы постучали к Карлу в дверь. Он испугался, но, узнав нас, открыл дверь и впустил в дом. Он был очень удивлен нашим неожиданным появлением, начал спрашивать, что случилось. Он растерялся, у него никакого конкретного плана не было, после того как первый обрушился. Что делать? Как быть? Никаких связей не было установлено.

Его жена оказалась женщиной более смелой, чем он. Она предложила план, по которому мы должны переждать несколько дней у родителей Карла, в деревне рядом. Оставаться у Карла было рискованно, потому что подозрение могло упасть на него, и пришли бы с обыском. Долго не рассуждая, мы пошли по узкой, проселочной дороге, а кое-где и без дороги, и через час примерно были у дверей фермерского дома.

Неожиданный стук в дверь в два часа ночи испугал стариков. Узнав Карла, они пустили в дом его, а мы остались на дворе. Ночь была свежая, небо усыпано звездами и темно. Прошло не меньше получаса. Родители никак не соглашались приютить нас на несколько дней. К тому же Карл не сказал им, кто мы такие были. Если бы узнали, то определенно не согласились бы. Уговоры кончились тем, что нам разрешили залезть на чердак в сарае и сидеть смирно.

Подробностей, как мы провели на чердаке сарая три дня, память не сохранила. Помню только, что жена Карла приезжала к нам каждый день и передавала новости, которые приносил с работы Карл. Мы спускались в дом, чтобы поесть. Старики с нами не разговаривали и все время подозрительно смотрели на нас.

На следующий день первого мая все работали, и немцы, и демонтажники. Горластый подполковник пришел в отделение, где работали немецкие инженеры и чертежники, и громогласно объявил, что те, кто знают о моем местопребывании, должны придти к нему в кабинет и сказать. В противном случае никому не поздоровится. Он уже был совершенно уверен, что я бежал. Подозрительных инженеров вызывал к себе в кабинет и допрашивал. Карла не вызывал, наверное потому, что никогда не видел меня разговаривающим с ним. Угрозы сыпались на головы немцев все последующие дни.

Комендантским патрулям горлопастый описал мою наружность, и они искали меня по городу. Многие из них знали меня в лицо, потому что стояли часовыми при входе на заводскую территорию и видели меня все пять месяцев каждый день. Комендантские сыщики каждый день приезжали к девушке, с которой я был близко знаком, и допрашивали ее по несколько часов, надеясь, что она запутается в ответах и выдаст меня. К счастью, ни она и никто другой из моих знакомых совершенно ничего не знали о моем побеге. Внезапность моего исчезновения помогла нам спастись. Я уверен, что немцы могли проболтаться во время допросов, а то просто не выдержали бы натиска энкаведистов.

Из допросов девушки стал вырисовываться ход мысли комендантских сыщиков. Они думали, что я уехал в Берлин, а оттуда перешел в одну из зон союзников, потому что ее спрашивали, были ли у меня знакомые в Берлине, говорил ли я ей что-нибудь о Берлине. А у меня никогда и в голове не было бежать через Берлин. Они считали, что границы из советской зоны в другие так хорошо охраняются, что перейти их невозможно, а Берлин слабое место в советской цепи.

Своим бегством я досадил Требухе, испортил ему майские торжества. Всем другим, мне кажется, было безразлично, где я и что со мной стало. Но выходило, что горлопастого я перехитрил, подложил ему свинью, несмотря на многочисленные угрозы по моему адресу. Он никак не мог успокоиться, что не мог командовать мной так, как он делал это с сотнями советских рабов там, дома, в далекой Сибири. Говорили, что он был беспощаден. Он, бюрократ с партийным билетом в кармане, столкнулся здесь с другими людьми, которые, хотя из-за решетки и поверхностно, познали другую жизнь. И тут он промахнулся. Это его мучило и не давало покоя.

Но и у нас с каждым днем нарастал страх. Планы рухнули, новых не было, мы были в тупике. Из своего укрытия мы смотрели на окружающие зеленые поля, а ночью прислушивались к каждому шороху. Вкрадывалось недоверие и к Карлу. Человеком он был трусливым, и если бы вызвали на допрос и прижали, то, я уверен, он во всем признался бы. Пронесло мимо, его на допрос не вызывали. Надо было действовать без отлагательств, но Карл и его жена все откладывали со дня на день принятие какого-либо решения.

Мы решили просидеть на чердаке до 4 мая, а потом самим поехать на велосипедах по направлению к границе, если Карл не захочет нас сопровождать. У нас были карты, и в общих чертах мы знали, куда двигаться. О своем решении мы сказали Карлу. Возврата назад не было. Он сам увидел, что зашел далеко и уже было поздно отказаться помогать нам.

Начали обсуждать, каким путем легче и быстрее добраться до границы. Велосипедами было очень опасно. Поездом тоже опасно, потому что поезда периодически проверяли советские патрули. Опасность была во всем, как бы мы ни старались найти лучший путь. Решили ехать поездом до самой границы, хотя мы совершенно не знали, как обстоят дела в приграничной зоне. Сопровождать нас будет жена Карла, потому что одна женщина в компании двух мужчин не вызовет такого подозрения, как трое мужчин с рюкзаками за плечами.

Родители Карла запротестовали держать нас в сарае, и вечером 4 мая мы вернулись назад в Карлов дом. Обсуждения продолжались до поздней ночи. Выходило, что понедельник 6 мая будет более удобным днем, чем суббота или воскресение. К тому же, мы думали, попытки найти нас в Хемнице и его окрестностях прекратились или потеряли свою остроту.

Меня мучила совесть, что я ничего не сказал своей девушке. Получалось так, что я ее обманул и даже не сказал, куда исчез. Она же не знала, как все получилось внезапно. Я решил сообщить ей каким-нибудь путем. Карл предложил, что он расскажет ей, когда мы уже будем в американской зоне.

Но я решил сам ехать в Хемниц в воскресение 5 мая. Это решение пришло ко мне внезапно утром. Оно было принято молча и с неодобрением, но никто меня не остановил. Майские празднества заканчивались, и, как мне казалось, бдительность была притуплена. После обеда, подделавшись внешне под немца, я поехал на велосипеде в город. Было страшно, но, когда молод, есть чувства сильнее страха.

Глядя на те события с пирамиды наслоившихся лет, мой поступок видится безумным и безгранично опасным. Но тогда была молодость, рвение и отвага. Трусости тоже было в меру, но думалось — авось пронесет. Может быть, именно трусость, которая тяжелым бременем давила нас последние дни, толкнула меня на этот неразумный поступок. Я шел по краю пропасти и мог навсегда исчезнуть, сделав один неправильный шаг.

Майское солнечное воскресное утро 5 мая 1945 года было прекрасно. По дороге в Хемниц ехало много немцев, но из города ехало еще больше на лоно природы. Мне казалось, что я ничем не отличался от других. Встретилось несколько солдат на велосипедах. Никто не обращал на меня никакого внимания, и я стал постепенно успокаиваться. Страх куда-то соскользнул, но осталось много других эмоций, которые натягивали мои нервы как струны.

Мне предстояло проехать весь город и проехать его быстро, потому что девушка жила на другом конце. Но спешить не в меру тоже было опасно, можно привлечь внимание.

Заехал с задней стороны дома. На стук открылась дверь, и моя девушка не поверила своим глазам. Была бессловна несколько секунд: так неожидан был мой приезд. Она, вероятно, решила, что я канул в бездну и она больше меня никогда не встретит. «Только десять минут назад они уехали из моего дома. Что ты делаешь? Они могут возвратиться в любую минуту. Два офицера из комендатуры. Они уже были здесь три раза. Тебя везде ищут. Поехали быстрее в городской лес, там поговорим…» — волновалась она. Взяв свой велосипед, она быстро поехала впереди меня. Через 20 минут мы были в густых зарослях леса.

Так как было воскресенье, то в лесу было сравнительно много немцев. Она рассказала мне о деталях допроса: с кем я встречался, кроме нее, кто мои друзья, где я мог бы быть, говорил ли я ей когда-нибудь о побеге в Западную Германию и множество других вопросов. Кем я был для них, чтобы меня искать так усердно? Никакого ответственного места я не занимал, в свою компанию они меня не принимали, за немца тоже не считали. Но выпускать из своих сетей никого не хотели. Хорошо, что она совершенно ничего не знала о моем исчезновении. В мои планы она не была посвящена, хотя иногда разговор подходил близко к моим намерениям. Поэтому комендантские сыщики не получили ни одного нужного им ответа. О Карле, может быть, она и догадывалась.

Мы уселись в кустах погуще, и я посвятил ее в наши планы. Спросил, не хочет ли она присоединиться к нам. Да, хочет, но не сейчас. Бежать в неизвестность не решалась. Обещала, что если мы доберемся благополучно в американскую зону, то тогда будет более определенным ее решение. Мы условились, под каким именем я буду писать на ее адрес. Просила писать почаще и посвящать ее во все мои дела.

Ей, восемнадцатилетней девушке, было страшно уходить из родительского дома. Она была нерешительна в своих обещаниях и не полностью уверена в своих чувствах ко мне. Колебалась на каждом повороте нашего разговора. Но обещала, обещала многое. Мне хотелось верить, что будет так, как она обещает, но где-то там на дне души зашевелилось сомнение. Неужели что-то переменилось в наших отношениях? Я гнал от себя сомнения.

Попросил ее забрать мои вещи от квартирной хозяйки и при возможности переслать их мне сразу же по моему запросу. Это обещание она исполнила, спустя полгода после нашего бегства.

Подходил вечер. Я решил проскочить город в сумерки, не дожидаясь темной ночи. В сумерках можно лучше распознать опасность, а ночью вслепую еще попадешь в беду. Лес к этому времени почти опустел, разве то тут, то там слышен был разговор. Патрулей нигде не было. Так как моя девушка хорошо знала город, то мы поехали по боковым улицам, избегая главные. Но на одном перекрестке мы наткнулись на группу солдат, которые громко разговаривали и смеялись. Им было не до нас. Но эта неожиданная встреча бросила меня в панику. Они почти полностью преграждали нам путь.

Зная поведение освободителей, я испугался, что они могут схватить девушку и избить меня, если бы я стал защищать ее. Надо было быстро найти выход из положения. «Ребята, дайте дорогу», — скомандовал я. Они расступились и, громко смеясь, дали нам проехать. Они приняли меня за офицера. Офицерам разрешалось по воскресениям надевать гражданскую форму. Им и в голову не приходило, что кто-либо другой в этом городе может говорить по-русски и скомандовать им дать дорогу. Больше подобных встреч не было. Мы ехали быстро, потому что Т. боялась в темноте возвращаться домой. Тем не менее было уже почти темно, когда мы приехали на другой конец города. Мы попрощались до скорого свидания, пожелали друг другу всего хорошего и разъехались в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться.

Подсознание говорило мне, что это последняя встреча и другой никогда не будет, но рассудок не хотел принимать… Тот подъем и энергия, с которой я ехал утром на это свидание, меня покинули. Казалось, нет сил доехать до дома Карла. Ночь уже полностью опустилась на землю, и вечерняя прохлада угоняла теплоту дня.

У Карла только в одном окне виднелся свет. На мой осторожный стук дверь никто не открывал. Постучал еще раз, и дверь открыла жена Карла. Я молча вошел в дом и увидел Василия за входными дверями с пистолетом в руках. Молчание было напряженным, никто не спрашивал меня, как я провел день. Почему Василий стоял с пистолетом за дверьми? (Оказывается, у него не было доверия ко мне. Как он рассказал мне несколько месяцев спустя, он думал, что я спровоцировал побег, затянул его в сети, а сам поехал в город, чтобы привести энкаведистов. Он решил, что живым не сдастся. Пристрелит меня и других, а потом и себя. С этой тяжелой думой он провел целый день. К такому поведению и таким мыслям у него были веские причины. За несколько недель до нашего бегства его вызывали в Особый отдел и поручили ему шпионить за двумя его близкими знакомыми, которые тоже были в солдатской форме. А тем поручили шпионить за ним. Зная друг друга довольно хорошо, они поделились своими поручениями. Все они были бывшие остовцы. Он и подумал, что, может быть, мне поручили затянуть его в ловушку. Скажу одно, что у меня никогда не было сомнения на его счет. Я ему доверял полностью).

Мы решили на следующее утро идти на ближайшую железнодорожную станцию, купить билеты и ехать к границе. Это означало проехать Саксонию и попасть в Тюрингию. Покупать билеты было не так легко, присматривались к каждому пассажиру. На каждой станции советский офицер мог потребовать документы у любого человека. Утро понедельника было хорошим временем, офицеры появлялись поздно, отходили от воскресения.

Жена Карла купила билеты, не вызвав никакого подозрения, и мы начали тревожно ждать прибытия поезда. Поезда тогда ходили хаотично. В первую очередь пропускались поезда с оборудованием в Союз. Долгими и тревожными казались минуты ожидания. Между собой мы не разговаривали. Только иногда тихо перебрасывались с Хильдой несколькими словами.

Наконец пришел поезд и мы сели в угол вагона, подальше от вопрошающих глаз, которые, казалось, все смотрели на нас. Людей в вагоне было немного. Впереди надо было делать пересадку на город Заалфельд. Там когда-то жили знакомые Хильды, и она надеялась найти их и узнать, как перейти границу.

Всех подробностей этого путешествия к границе память не сохранила. Помню только, что по приезде в Заалфельд мы направились к знакомым Хильды, с которыми она не поддерживала связь последние пять лет. Шла по старой памяти. Нашли дом по адресу. Мы остались на улице, а Хильду после стука в дверь впустили в квартиру. Не прошло и пяти минут как она вышла оттуда: ее знакомые больше здесь не живут и никто не знает, где они. Ей посоветовали купить билеты на станции и ехать поездом до границы. И надо спешить, потому что поезд к границе ходит только один раз в два дня, и если мы не успеем, то придется ждать почти двое суток. Ее так уверили, что это самый лучший путь, что она и нас уверила, что нет никакой опасности ехать поездом к границе.

Так как до отъезда поезда оставалось не больше 40 минут, то мы быстрым темпом пошли туда. Она купила билеты. Пассажиров на станции было порядочно. Только куда они могли ехать, если конечная станция совсем небольшая и поезд останавливается еще лишь в двух местах? Многие пассажиры были с двумя или больше чемоданами и узлами. Было как-то подозрительно. Советских солдат не было видно ни на станции, ни на улицах города, через который мы прошли около двух километров. По разговорам, до границы было 30 километров.

Вскоре подали поезд, и толпа быстро заполнила вагоны. Мы вскочили в первый вагон, что стоял прямо перед выходом из подземного перехода. День был жаркий, и все окна вагонов были открыты.

За несколько минут до отъезда поезда человек восемь солдат и лейтенант вышли из перехода и остановились перед нашими окнами. Лейтенант давал им указания, из которых мы поняли, что это и есть пограничники и что они будут проверять пассажиров, как только тронется поезд. Это мы слышали собственными ушами, и душа от страха уходила в пятки. Солдатам было велено тщательно проверять документы, открывать слишком полные чемоданы и отводить всех с подозрительными документами в особый вагон. А у нас совершенно никаких документов не было — ни настоящих, ни поддельных. Мы переглянулись и стали подниматься со своих мест. Хильда, не понимавшая по-русски, пришла в ужас. Говорит — поедем, сидите, все будет в порядке. Не отвечая, мы пошли к выходу. Она за нами. Большинство солдат уже разошлись по вагонам, к которым они были определены, но три солдата еще стояли у подземного перехода, надо было пройти мимо них. Другого выхода не было. Мы на них не смотрели и по ступенькам быстро побежали вниз. Смотрели ли они на нас, не знаю. Если у них и было подозрение, они его не проявили, потому что через минуту-две отходил поезд. Внешне мы ничем не отличались от других гражданских лиц. Но те несколько секунд, когда мы проходили мимо них, были полны смертельного страха. Сердце сжалось и колотилось в груди. Мне кажется, я даже забыл о своем пистолете. Да и что мы могли бы сделать против десятка солдат? Все надежды были на авось. Это тоже не правда, надежды умолкли. Хотелось только побыстрей исчезнуть со станции. Хильда потом говорила, что один из солдат проводил нас вопрошающим взглядом.

Выйдя из здания станции, мы еще быстрее зашагали, оставив Хильду далеко позади. Мы спешили скрыться из виду. Свернув с улицы, мы пошли по полю и через минут 5–6 лежали в густых кустах. Ждали Хильду и думали, что теперь делать. Другого выхода не было, как послать ее на разведку и на этот раз говорить более или менее открыто о переходе в американскую зону.

Хильда пошла опять к тем же людям, с кем она разговаривала первый раз. Узнав, чего она хочет и конечную цель, женщина повела ее в другой дом и оставила там. Прошло не меньше часа. Хильда вернулась: выход есть. Она разговаривала с женой человека, который за деньги ведет людей по тюрингским горам, напрямик, и передает их другим немцам, которые устраивают переход через границу. Всех подробностей она не знала. Жена проводника удивилась, что мы из Латвии. Мы так проинструктировали Хильду, выбрав национальность, язык которой вряд ли знают немцы. Та немного призадумалась, потому что до сих пор переводили через границу только немцев, которые по той или иной причине не могли легально уехать из советской зоны, и решила: пусть муж ее решает. Его дома не было. Он с самого утра повел партию людей на границу.

Хильда сказала, что жена проводника велела идти к ним. Мелькнула мысль, не ловушка ли это. Но что нам оставалось делать?

Увидев нашу усталость и страх, хозяйка дома стала успокаивать нас, что здесь безопасно, что оккупанты не ходят больше по квартирам. Проводник должен был вернуться часов в семь-восемь вечера. Мне кажется, что мы просидели в этом доме около шести часов до прихода проводника. На вид ему было лет за пятьдесят. Он не удивился нашему присутствию, не стал задавать лишних вопросов. Сказал, что рано утром мы пойдем напрямик через горы в одну довольно большую деревню в полукилометре от границы. Плата за его труды с каждого из нас будет по триста новых марок, то есть марок, выпущенных оккупационными властями во всех зонах Германии. Опасности, говорит, мало, потому что мы будем идти по горным тропинкам, по которым оккупанты не ходят и не знают о них. Человек этот внушал доверие. Не знаю почему, но с ним стало как-то спокойнее. Может быть потому, что он не много говорил, не задавал лишних вопросов и выглядел усталым. По нашему немецкому языку он сразу понял, что мы не немцы, но не стал спрашивать, откуда мы. Два дня подряд он обыкновенно не ходил на границу — слишком утомительно, в горной местности идти трудно. Но видя нашу настороженность и натянутость, согласился идти рано утром. Мы и обедали и ночевали там же.

Утром встали часов в пять или раньше. Хильда почему-то решила тоже идти, хотя ее помощь уже не была нужна. Проводник стал отговаривать ее, но она заупрямилась и пошла с нами.

Было очень приятно идти рано утром по лесу в горах, по свежей росе. Природа благоухала, набиралась весеннего соку. Шли мы быстро, насколько позволяли горы, с небольшими остановками. Проходя через какое-то небольшое селение, мы увидели нескольких советских солдат, игравших в волейбол. Шли под шум соснового леса и тихого плеска многочисленных ручейков. Наконец увидели внизу деревню — нашу цель. До нее надо было идти еще около километра по совершенно открытой дороге. Нас снова охватил страх. Проезжали советские джипы, солдаты на велосипедах. Мы начали трусить и совсем испугались, когда вошли в деревню и увидели около полусотни солдат-пограничников.

Это была не совсем деревня, скорее маленький городок. Наш проводник повел нас в третий дом, что стоял в тени деревьев, как бы прижавшись к ним. Нас завели за какую-то перегородку, а девочка лет 12-ти, получив инструкции, куда-то побежала. Встретившись со многими совсем незнакомыми людьми, мы уже потеряли в какой-то степени нашу подозрительность и отдались, как говорится, на прихоть судьбы. Чувство страха притупилось, но не уходило. Чему быть, того не миновать. Вдруг в дом ворвался совершенно безволосый человек. Я не говорю «лысый», на голове у него не было ни одного волоска, видно было, что какая-то болезнь обезволосила его. Во всех его движениях была спешка. Переговорив коротко с нашим проводником, он зашел к нам за перегородку и начал уверять нас, что все будет хорошо и чтобы мы не волновались. О деталях скажет позже, а сейчас уходит по делам.

Солнце уже заходило. Отчетливо до сих пор помню солнце над самым горизонтом и длинные тени от деревьев. Казалось, все движение остановилось, кругом царила тишина. Наконец совсем стемнело, а мы еще оставались в этом доме. Через час или больше опять прибежал безволосый. Сказал, что ночевать мы будем в гостинице, в которую он нас отведет. Во время нашего разговора в дом заскочил без всякого стука советский солдат. Нас он не увидел за загородкой. Безволосый выбежал ему навстречу и увел в другую комнату. Они о чем-то договаривались, но их разговор не доходил до нас. После нескольких минут мы успокоились. Поняли, что солдат пришел не за нами. Потом он так же быстро убежал.

Было уже совсем темно, когда безволосый повел нас в гостиницу. Окна нашей комнаты на втором этаже выходили на городскую площадь. Безволосый сказал, что этой ночью проверки гостиницы не будет, поэтому мы не должны бояться. «Когда же мы пойдем через границу?» — «Завтра утром», — был его ответ. — «Как, утром, у всех на виду?» — «В другое время я не могу. Завтра мой пограничник — солдат, которого вы видели, — будет стоять на посту (на наблюдательной вышке), и только тогда я смогу перевести вас через границу. С ним уже все договорено. Завтра в половине одиннадцатого. До границы минут 15. А сейчас пойдемте вниз, в ресторан, там моя компания ждет вас. Все, кто будет сидеть за столом, мои люди, и они обо всем знают. Вы будете угощать их шнапсом. Будем пить за ваши деньги. Это наш закон. Ничего не бойтесь. Там могут быть советские офицеры, но они вас не тронут. За перевод через границу с вас по 300 новых марок. Если хотите, дайте мне сейчас все или половину. Другую половину дадите мне на другой стороне границы. Нас ждут, пошли вниз».

У нас не было другого выхода, и мы не возражали. Надо было делать все, как он говорил. Мы были полностью в его руках. Пошли вниз в маленький ресторан. За большим столом сидело человек восемь. Нас посадили в центре стола друг против друга и между незнакомыми людьми. Нас эти люди окрестили тут же немецкими именами. Все они шутили и смеялись. Вели себя совершенно свободно. Может быть, это была своего рода маскировка. Ведь им не посчастливилось бы, если бы нас арестовали. Безволосый пошел к прилавку и принес две бутылки шнапса. Что-то было на закуску. Мы все время были охвачены страхом, который удесятерился, когда мы заметили за соседним столом двух советских офицеров. Они спокойно пили шнапс и, казалось, не обращали на нас никакого внимания. Наша компания после нескольких рюмок стала совсем веселой, начали петь песни, громко разговаривать, создавая впечатление, что все мы настоящие немцы. Вероятно, и мы выдавливали на своих лицах улыбки, хотя душа была в пятках.

Скоро офицеры ушли, потом приходили другие, это еще больше натягивало наши нервы. Наконец, мы попросили безволосого увести нас в нашу комнату. Купили им еще одну бутылку шнапса. Отведя нас наверх, безволосый еще раз сказал, что проверки, он точно знает, не будет, и что мы должны хорошенько отдохнуть. А сам ушел продолжать веселиться. Думаю, что у этих немцев было подозрение, что мы не из Латвии. Часов в десять вечера произошла строевая проверка пограничников на площади перед нашим окном. Их оказалось около ста или больше. Не верилось, куда мы попали. Солдаты маршировали, пели песни. Все, как полагается в советской армии. Потом стало тихо, но спать мы не могли. Может быть, перед самым утром уснули на час-два.

Утро до десяти часов шло медленно, нам казалось вечностью. Пришла Хильда, мы ей отдали один пистолет и еще кое-какие вещи. Подготовили наши рюкзаки. Вскоре появился безволосый, веселый, спокойный, как ни в чем не бывало. — «Пошли», — говорит.

Солнечный, прекрасный майский день. Мы идем по открытому полю в направлении леса. Десять часов утра, на полях работают фермеры. Нам кажется, что нас видят со всех сторон этого маленького городка. Мы стараемся прибавить шагу, чтобы быстрее дойти до леса. Безволосый нас останавливает. «Быстрый ход или бег, — говорит он, — может привлечь внимание пограничников. Идите нормально, словно вы идете работать в поле. Несите ваши рюкзаки в руках.» — Идем как сказано. Минут через десять мы вошли в небольшой лес. Еще через несколько минут безволосый отдал рукой команду, чтобы мы шли тихо и не хрустели ветками под ногами. Осторожно пробираемся от куста к кусту. Вдруг впереди, в 30 метрах от нас показалась шоссейная дорога. Кругом пусто, никакого движения. Остановились.

— Вот эта дорога и есть граница, — говорит безволосый. — Стойте здесь, я выйду на дорогу, посмотрю кругом. У дороги стоят наблюдательные вышки на расстоянии около километра одна от другой. На вышке с левой стороны стоит мой пограничник. Он знает, что я буду проводить вас ровно в половине одиннадцатого. Он будет смотреть в другую сторону. С ним все договорено.

После этих слов он скрылся в кустах, потом выглянул на дорогу, посмотрел в обе стороны и подал нам рукой сигнал, чтобы мы шли к нему. Подошли, остановились. Он посмотрел на часы. Было почти половина одиннадцатого. Еще раз выглянул на дорогу и скомандовал тихо: «Бежим!» Быстро пересекши дорогу, мы еще бежали метров 50 или больше. — «Давайте остальные деньги, — говорит, — вы уже в американской зоне». — Продолжая бежать, но уже тише, я дал ему условленную сумму. — «Метрах в ста там деревня. Идите туда, там вам нечего бояться.» — Сам повернулся и убежал назад.

Добежав до первых домов на краю леса, мы остановились, присели отдохнуть. Не верилось, что мы в американской зоне. Прошли несколько шагов до первых домов. Показался какой-то человек. Сначала хотели расспросить его, где мы и куда идти, но решили, что это уже не нужно. Пошли по спускавшейся вниз улице. Деревня находилась между двух невысоких гор. Было безлюдно и тихо. Казалось, все наши страхи и опасения прошли. Мы совсем не подозревали, что с этого момента начинается новая страница нашего хождения по мукам. Навстречу шел молодой человек лет тридцати. Шагов за пять до нас он остановился и попросил показать документы, удостоверяющие наши личности. В недоумении мы посмотрели друг на друга. Наши проводники говорили, что в американской зоне никаких документов не надо. Нас все уверяли, что по ту сторону границы все будет в порядке и бояться нечего. Конечно, никаких документов у нас не было. Молодой человек велел нам следовать за ним. Куда? Да вот близко, на пограничный контрольный пункт. Он был с пистолетом. Можно было сбить его с ног и бежать. Но этой мысли у нас не было. Думали: раз мы в американской зоне, нам больше ничто не грозит. Насильственная репатриация не пришла на ум — мы считали, что все о ней забыли. Конечно, это было наивно, если учесть, что последняя насильственная выдача произошла в июне 1947 года из Италии. После этого все затихло и началась холодная война.

Сообразив, что нам грозит опасность, мы попытались подкупить его взяткой, предложив ему две тысячи марок. Он отклонил это рукой, сказав, что это не поможет. Наша попытка насторожила его, и он твердым голосом приказал следовать за ним. Наш второй пистолет мы бросили, как только очутились на американской стороне. Наши проводники предупреждали, что с оружием в американской зоне не надо показываться, будет плохо. Конечно, ничего хорошего не вышло бы, если бы мы его оглушили посередине деревни и начали бежать. Думаю, что не только он видел нас.

Дом, куда он нас привел, мало чем отличался от других. Он стоял на краю деревни, ближе к границе. За столом сидел немец со свирепым лицом. После короткого разговора с нашим Фрицем нас начали допрашивать. Кто мы такие, откуда, куда намерены идти, зачем перешли границу и другие вопросы. Наши ответы были враньем. Это, наверное, было замечено, и мы не внушали им никакого доверия. Нас начали обыскивать. Забрали наши рюкзаки, а также все, что было в карманах. Не раздевали, но провели руками по телу и ногам. У меня к одной ноге были привязаны несколько фотографий. Отобрали. Еще раз прощупали, более тщательно. Все это были немцы, американцев не было.

Нам показалось странным, что мы опять в немецких руках. Появились два солдата с винтовками, и нам приказали следовать за ними. Один солдат шел сзади, другой впереди. Вот тебе и свобода. Мы попали в ловушку в американской зоне.

Привели нас в импровизированную тюрьму, устроенную из фермерского склада. На окнах были толстые стальные прутья, дверь массивная, обитая железом. Там было три пары двухэтажных нар. Когда мы вошли в комнату, с одних нар спрыгнул рыжий человек, как потом оказалось — немец. Один солдат сразу ушел, а другой стал нам говорить, что он сейчас принесет нам суп, потому что уже было около двенадцати часов дня. Он начал уверять нас, что все будет в порядке. Поняв, что он человек разговорчивый, я попытался вытянуть хоть немного правды, что сделают с нами. Немцы, говорит, с вами ничего не будут делать. Они только останавливают незнакомых людей, идущих через эту деревню, и сторожат границу. Собственно, говорит, граница не охраняется с американской стороны, а на советской стоят солдаты на наблюдательных вышках. Это мы знали и без него. Продолжая разговор, он сказал, что каждый день в четыре часа приезжают американские МП (военная полиция) и забирают всех подозрительных людей без документов в Бамберг. Что делают с ними, он точно не знает, но обыкновенно многих передают в советскую зону. Солдат ушел.

Все было понятно: нас отправят из Бамберга назад в советскую зону. Надо было действовать, и очень быстро. Рыжий немец залез опять на свои нары и подозрительно смотрел на нас. Но нам было не до него. Мы бросились к двум маленьким окнам и стали пробовать стальные прутья. Они были заделаны прочно в цемент, и разломать их было невозможно. Тогда попробовали дверь. Хотя она была и толстая, но уже отживала свой век. В раму не точно входила. Между косяком и дверью было достаточно пространства, чтобы ухватиться руками. Дернули несколько раз, подается. Вася рванул дверь сверху. Ростом он был более шести футов и силы молодецкой. А в страхе силы, говорят, прибавляются. Замок, вернее, скобы замка, что сидели в двери, вырвались с куском дерева. Немец в панике стал что-то орать.

Выбежав наружу, мы бросились к склону горы невдалеке от нашей тюрьмы. Со склона мы увидели всю деревню, лежавшую узкой нитью между двух больших склонов. Каждый склон был в несколько сот метров и с крутым подъемом. Убегая, мы слышали крик рыжего немца. Он, вероятно, понял из нашего разговора, кто мы такие. На его крик прибежали немцы-пограничники. Мы остановились, зная, что если побежим дальше в лес, то попадем обратно в советскую зону. Немцы тоже сообразили, что назад мы не побежим, а будем продолжать бежать по склону горы параллельно деревне, стараясь обойти ее с другого конца. Сверху мы видели, что облава на нас началась. По деревне мчалось несколько человек. Они бежали на другой конец деревни, чтобы пересечь нам дорогу. Они знали с точностью, что у нас не было другого пути.

Надо было быстро принимать решение, что делать. Так как немцы помчались на другой конец деревни, мы решили бежать вниз, пересечь деревню и подняться на другой склон, а там уже виднелся лес и в нем можно было спрятаться. Колебаний не было, рассуждать тоже не было времени. Вниз с горы бежать было легко, и мы за несколько минут пересекли деревню, чего немцы совершенно не ожидали, и быстро начали подниматься на другую гору. Бежать было тяжело, сил не хватало. Спохватившись, наши преследователи наседали на нас. До леса оставалось около сотни метров. Видя, что мы можем уйти, немцы стали стрелять по нас. Думаю, что стреляли они из пистолетов. Пули свистели по сторонам, ложились у наших ног, но пролетали мимо. Крик и стрельба усиливались. Расстояние между нами и нашими преследователями уменьшалось по секундам. Одно время казалось, что они в 10–15 метрах от нас. Оглядываться было некогда. До леса оставалось около пятидесяти метров.

Напрягши последние силы, мы вскочили в лес. Это был молодой, густой ельник. Не хватало дыхания, ноги подкашивались. Мы не могли бежать дальше. Вася сдал первым. Упал под ветки ели, спускавшиеся до земли, и сказал — пусть делают что хотят, но он бежать больше не может. Он был бледен как смерть. Думаю, что и я так выглядел.

Мы залезли как можно глубже под ветки ели и стали ждать наших тюремщиков. К нашему удивлению, они остановились около первых кустов и дальше не шли. Их голоса доносились до нас.

Дождик, который накрапывал, когда мы подбегали к лесу, пошел густо, усиливаясь с каждой минутой. Голоса немцев все еще раздавались, было впечатление, будто они не знают, что делать дальше. Вскоре мы увидели из своего укрытия немецкую овчарку. Она делала большие круги вокруг нас, потом круги становились меньше и меньше. Мы почти не дышали, чтобы не выдать себя. Дождь тем временем полил настоящими крупными каплями. Собака еще сделала два круга и убежала куда-то. Вероятно, потеряла наш след благодаря дождю.

Майская гроза набрала полную силу: с молнией, громом и ливнем. От нее не было никакого укрытия и под густыми ветками. Больше голосов не было слышно. Все потонуло в грозе. Дождь лил минут сорок пять. Потом постепенно стал стихать.

Прошло не менее двух часов, а мы все еще не решались вылезти, думая, что немцы где-то рядом стерегут наше появление. Гроза перестала, но мелкий дождик продолжал шуметь по листьям деревьев. Осторожно выглянув через ветки и осмотревшись кругом, мы пошли, как нам казалось, в правильном направлении. Ориентиром была все та же злополучная деревня, которую мы уже не видели, но знали, что она осталась где-то там внизу.

Сначала шли очень осторожно, осматриваясь и не разговаривая. Промокли мы до нитки. Через час ходьбы по мокрому лесу дождь совсем перестал. Мы ободрились, прибавили шагу и начали разговаривать между собой.

Хотя все наши вещи, приобретенные после войны, остались в руках пограничников, мы не унывали. Сознание, что мы перешли границу и сейчас на свободе после немецкой тюрьмы вселяло веру, что самое плохое осталось позади. Куда мы шли, мы не знали. Через два часа ходьбы всякая ориентировка была потеряна. Шли в полной уверенности, что мы находимся в американской зоне. Старались идти по склону, то одному, то другому. Внизу где-то шумел ручеек, но ни одной живой души не было видно. После дождя пели птицы, и солнечные лучи играли в каплях воды на ветках. Рожденные на русской равнине, мы совсем не знали, что дорога «напрямик» в горах хранит для нас много неожиданностей.

Прошло не меньше четырех часов хождения по Тюрингским горам. Солнце стало клониться к закату. Повеяло вечерним холодком. Параллельно нашему пути, внизу, сквозь ветки деревьев была видна какая-то дорога и шумел небольшой ручей.

Сумерки спустились на землю. Вдали были слышны голоса. Мы остановились и начали оглядываться кругом в надежде найти кого-нибудь, чтобы спросить, где мы. Совсем недалеко от нас шла женщина и вела на поводке двух коз. Она, вероятно, вела их домой. Но вблизи никакого жилья не было видно. Подойдя к ней, мы спросили, где мы, в какой зоне.

— В советской, — говорит. — Разве вы не слышите, как поют советские солдаты?

Внутри у нас как будто все рухнуло, ноги подкосились. Что делать?

— Где граница? — спросили ее.

— А вот там внизу, видите дорогу и ручей? вот это и есть граница, — сказала она.

— Границу охраняют?

— Конечно, по дороге проезжает автомобиль с советскими солдатами, а там на вышках тоже сидят пограничники. Подождите, пока станет темно, а потом можете перебежать границу. — С этими словами она ушла.

Опять тревога, опять страх неизвестного. Мы снова спрятались в кустах. Прислушавшись, действительно услышали слова русской песни. Потом мы подошли ближе к дороге и, прячась в кустах, стали наблюдать. Минут через пять медленно проехала машина. Рядом с водителем сидел, вероятно, офицер, а на заднем сидении два солдата с выставленными через окна автоматами. Из нашего укрытия мы их видели, хотя сумерки уже спустились на землю. Минут через 15 та же машина возвращалась назад и скрылась в противоположном направлении. Кроме машины мы не видели ни патрулей, ни вышек. Патрулей определенно не было, а вышки прятались в деревьях. Мы находились на склоне, приблизительно метрах в 50-ти над дорогой-границей.

Только сейчас мы поняли, почему немцы не побежали за нами в лес: они нас выгнали на границу, в направлении советской зоны, и мы перешли границу, совсем не заметив ее. И шли мы все время рядом с границей. А может быть и переходили ее несколько раз, не отдавая себе отчета. И овчарка была советских пограничников. Может быть, мы сидели под елкой уже в советской зоне? Хорошо, что всего этого мы не знали и шли с уверенностью, что мы в американской зоне.

Сейчас надо было еще раз переходить границу. Было уже почти темно. Проводив машину еще раз и подождав, когда она скроется из виду, мы бегом спустились вниз, перепрыгнули узкий ручеек, потом дорогу и выбежали на открытое поле. От дороги-границы мы бежали метров двести что есть мочи и наткнулись на стадо овец. Их гнали в деревню рядом.

Боясь столкнуться с немцами-пограничниками, мы постучались в первый же дом. Дверь открыла женщина. Здесь тоже был риск. Но что делать? Мы были холодные, голодные и мокрые. Вид у нас был самый жалкий. В дом она нас не впустила, а позвала мужа-фермера. Здоровый детина лет пятидесяти сказал, что приюта нам не может дать. Посмотрев на нас и немного подумав, он сказал: «Мой брат здесь бюргермейстер. Я проведу вас к нему. Пусть он разберется с вами».

Промелькнула мысль, что мы опять попали в руки новой власти. Но что делать? Бежать сейчас? А если бежать, то куда? Приняли, что готовила нам судьба, и пошли за фермером, который все время молчал. Бюргермейстер впустил нас в дом нехотя, но видя наш жалкий вид, согласился поговорить с нами.

Здесь нам опять пришлось врать, но по-новому. Конечно, мы ему не сказали о наших приключениях за день. Сказали, что перешли границу здесь, рядом с этой деревней, и хотим добраться до Мюнхена.

Нам дали поесть, и бюргермейстер сказал, что мы можем у него ночевать. Добраться до Мюнхена не так просто. Он постарается помочь нам, чем может. Через час или больше пришел молодой парень лет 25-ти и сказал, что трудно нам будет выйти из пограничной зоны, которая простирается на 30–50 километров от границы. Ближайший от этой деревни город — Бамберг. Человек этот был очень хорошо информирован. Знал все детали приграничной зоны и все порядки в американской зоне. Нарисовал нам план, как добраться до Мюнхена. Вся приграничная зона усеяна проверочными пунктами, где американская военная полиция проверяет документы и задерживает всех подозрительных лиц. Если есть даже небольшое подозрение, что человек пришел из советской зоны, то сразу же отправляют назад. Проверочные пункты находятся на главных дорогах, железнодорожных станциях, на мостах и в других пунктах, где большое людское движение.

Молодой человек тоже спросил нас, откуда мы и как нам удалось пройти такое большое расстояние из Прибалтики до Тюрингии. Думаю, что какой-то части нашего рассказа он поверил. Он дал нам точную картину, как добраться до Бамберга: где ехать поездом, где идти проселочными дорогами, где обходить железнодорожные станции, где ночевать и другие подробности. Бамберг надо было пройти пешком и только на первой станции за Бамбергом взять поезд на Мюнхен через Нюрнберг. Определенно, такие детали мог знать только тот, кто был в контакте с оккупационными войсками. Не ошибусь, если скажу, что он был пограничником.

После его ухода жена бюргермейстера сказала, чтобы мы сняли нашу мокрую одежду, она высушит ее, а нам идти спать. Видя хорошее отношение к нам, мы успокоились, но заснуть долго не могли. В голове копошились разные мысли: первый переход границы, взлом двери и опять бегство из тюрьмы в «свободной» американской зоне, потеря всего, что было приобретено после войны, пять часов хождения по горам и лесам Тюрингии, во время которых мы опять перешли назад в советскую зону, потом второй раз переход этой злополучной границы.

Утром наша одежда была высушена и ждала нас. Приведя себя в более или менее приличный вид, мы сели за стол завтракать. Бюргермейстер и его жена оказались порядочными людьми и не выдали нас американской военной полиции. Чтобы мы не заблудились и не пошли по неправильной дороге, их двенадцатилетняя дочь провела нас, куда нужно, и рассказала, в каком направлении идти. Мы шли не по деревне, а как бы в обход ее.

Начался третий этап нашего побега. Солнечным днем приятно было идти по проселочным дорогам. Приятно, но не безопасно. Пуганая ворона и куста боится. Боялись и мы опять попасть в руки тех, кто выполнял пункты ялтинского договора. Шли мы несколько часов подряд, немного отдыхали, потом опять шли, в каком-то месте проехали поездом небольшое расстояние, и опять шли. Приближался вечер. Мы решили переночевать в лесу. Наломали веток и легли. Под утро стало холодно, поэтому спать долго не пришлось. Целый день, конечно, мы ничего не ели. Рано утром двинулись опять к Бамбергу. Проходя по улицам Бамберга, мы заглядывали в окна немногих магазинов, но боялись заходить туда. Все же голод взял свое. Набравшись смелости, вошли в хлебный магазин. Все продукты в те годы были по карточкам, так что выпросить кусок хлеба было делом не простым. Вероятно, наш вид помог: помятая одежда, небритые, усталые, просто страшные. Женщина за прилавком сурово толкнула нам буханку и сказала, чтобы только быстро уходили. Никаких денег даже не хотела.

Найдя на одной из улиц Бамберга какой-то парк, мы, присев на несколько минут, проглотили хлеб и начали присматриваться, что делается вокруг нас. И здесь мы услышали то тут, то там польскую речь. Иногда даже прохожие говорили по-русски, но у нас был такой великий страх, что мы не осмелились заговорить с ними. В Бамберге был большой польско-украинский лагерь. Как мы потом узнали, там было много и русских, подделавшихся под украинцев. В те годы надо было подделываться под любую нацию, только не быть русским.

На первой станции после Бамберга мы купили билеты до Мюнхена. Вагоны не были переполнены пассажирами, и мы заняли свободные места подальше от других. Первое время не разговаривали. Потом осмелились и начали почти шепотом говорить по-немецки. Почти рядом с нами разговаривали по-украински. Ни в какие разговоры с другими мы не вмешивались. Да и нас люди сторонились из-за нашего внешнего вида.

А откуда у нас оказались деньги? Еще в доме Карла, как бы предвидя несчастье, я спрятал под подкладкой брюк в поясе шестьсот немецких марок. При обыске немцы их не обнаружили. Не знаю, что бы мы делали без этих денег. Они спасли нас от многих неприятностей и опасностей.

В Нюрнберге была пересадка на Мюнхен. Между поездами было около двух часов, в течение которых мы имели возможность заметить, что Нюрнберг сейчас — многоязычный город, с преобладанием славянских языков, главным образом русского. И на станции и на улицах было много американской военной полиции (МП). Поэтому мы не расхаживали, а сидели смирно в углу ожидального зала. МП могли остановить любого человека и спросить документы. Подальше от беды и подальше от МП.

В поезде на Мюнхен было уже много людей, чуть ли не давка. Многие стояли в проходах. В Мюнхен приехали уже вечером. Куда идти? Сначала подумали оставаться на станции всю ночь. Ну а наутро что? Василий предложил ехать в деревню к фермеру, у которого он работал пару месяцев перед окончанием войны. Это означало ехать еще одним поездом минут тридцать, а потом идти еще минут сорок от станции к фермеру.

Нам казалось, что это будет лучшим выходом из нашего положения. Добрались к фермеру часов в двенадцать или позже. Кругом тишина, немецкая деревня спит. Василий хорошо знал расположение фермерского дома, и мы зашли во двор с задней стороны. Хотя время было позднее, но мы решили постучаться. На стук никто не отвечал долгое время. Потом сонный голос хозяина спросил, что нам надо и кто мы такие. Василий назвал свое имя. На минуту молчание, потом ответ, что фермер не помнит такого человека и чтобы мы уходили. Василий старался его убедить, что он тот самый, кто работал у него перед концом войны. Напрасны были уговоры. Мы отошли вглубь двора и остановились в нерешительности, что делать дальше. Надо было где-то провести ночь. Надеясь, что фермер ушел спать, мы тихонько открыли сарай, вошли туда и наощупь нашли в углу солому. Решили, что здесь лучше, чем в другом месте под открытым небом.

Утром, услышав, что в доме уже встали, мы опять постучали. На этот раз нас впустили в дом, и фермер, конечно, узнал Василия. Мне казалось, что он его припомнил и ночью, но боялся впустить по той простой причине, что в те годы было много разбоя и грабежа в Германии. Нам дали что-то позавтракать и мы рассказали фермеру о нашем бегстве из советской зоны. Только сейчас он сообразил, почему мы стучались к нему.

— Здесь кругом лагеря Ди-Пи. Самый близкий только в трех километрах отсюда. А в Мюнхене еще больше. Вы должны идти в лагерь и там устроиться, — посоветовал фермер.

Новость о лагерях и о множестве иностранцев в Германии, которые сейчас превратились в Ди-Пи (Displaced Persons — перемещенные лица, иными словами бездомники, потерявшие свою родину), так ошеломила нас, что мы засыпали его вопросами. Он нам посоветовал идти в лагерь и самим узнать обо всем.

Пошли в ближайший лагерь, который оказался польско-украинским. Украинцы в основном из Галиции. Но было много и советских украинцев. При входе в лагерь стояли охранники-украинцы. Без оружия, но с целью не пускать посторонних. Во время нашего разговора с охранниками вдруг Василий увидел человека, с которым когда-то работал на «БМВ» в Мюнхене. Тот тоже узнал Василия, позвал еще несколько человек, с которыми они прежде работали, и повел в их комнату. Вопросам не было конца. Рассказав коротко, что с нами приключилось за последние пять дней, мы немного насытили любопытство присутствующих. Их набилось в комнату человек двадцать и многие из них знали и помнили Василия. Петр Р. предложил нам привести себя в человеческий вид, побриться, помыться, почистить грязную одежду. Тем временем он начал организовывать встречу за столом.

Стол был уставлен многочисленными консервными банками, конечно, американскими, появился самогон, который делали здесь же в лагере, и нам устроили хорошую встречу.

Во время разговора нас учили мудрости, как жить в американской зоне, как забыть о том, что мы русские, и не дай Бог сказать кому-нибудь из официальных лиц, что мы бывшие советские подданные. Первым делом надо было получить, достать легальным или нелегальным путем карточку Ди-Пи — документ, удостоверяющий личность, с которым можно свободно передвигаться в «свободной» американской зоне. В противном случае МП могут задержать и отправить в советскую зону. К сожалению, никто из присутствующих не мог нам помочь в этом деле. Василий сказал, что во время работы на «БМВ» у него был друг, Иван Пиц, не знает ли кто о нем. Да, он живет в Мюнхене. Дали нам его адрес.

С разрешения администрации, которая состояла почти целиком из украинцев, мы переночевали в этом лагере, а на следующее утро отправились на ближайшую станцию и поехали к Ивану. Нашли мы его без всяких трудностей. Он остолбенел от неожиданности, потому что сам провожал Василия, уезжавшего на родину. И вдруг Василий перед ним! Опять сотни вопросов. Просим устроить нам карточки Ди-Пи. Иван призадумался. Сам он ничего не может сделать, но у него есть знакомые, которые работают в главной квартире УНРРА (United Nations Relief and Rehabilitation Association). Ho чтобы попасть к ним, надо идти еще через одного человека, русского, который живет недалеко от Ивана. Иван Пиц, как и многие тысячи выходцев из Восточной Европы и Советского Союза, жил с женой на частной квартире, спасаясь этим самым от насильственной репатриации.

Иван и его жена предложили нам остаться у них на несколько дней, пока дело с карточками Ди-Пи устроится. На следующий день мы пошли на квартиру человека, чей друг имел прямое отношение к карточкам Ди-Пи. Встретились, поговорили. Сказали ему не всю правду о нашем побеге. Обещал помочь, но без большой надежды на успех. Он поговорит, где нужно, и передаст через Ивана, что делать дальше. Опять мы видели трудности впереди.

Иван и его жена рассказали, что в Мюнхене и пригородах находятся шесть лагерей Ди-Пи, разделенных по национальностям. За пределами Мюнхена тоже есть лагеря, и устроиться в один из таких лагерей легче, чем в Мюнхене. Вообще же администрация УНРРА строго следит за выдачей карточек Ди-Пи и не хочет принимать в лагеря новых людей. Во всех этих лагерях нет ни одного бывшего советского подданного. По официальным бумагам. На самом деле на 85 процентов советские подданные, но они зачислены под другой национальностью. Советовали нам подделаться под украинцев и выдумать себе ложную биографию.

Через два дня Иван сказал, что нам надо идти в центральный штаб УНРРА, чтобы встретить человека по фамилии Владимир Гальской. Встреча произошла. Человек он был общительный, русский эмигрант из Франции. Потом мы узнали, что он пишет стихи и помогает русским, если может. Взял у нас ложные данные и велел приходить завтра.

У нас вырастали маленькие крылышки надежды. По Мюнхену мы бродили более или менее свободно, но все еще осматривались по сторонам. Пошли опять на встречу в УНРРА. Гальской принес нам карточки и тут же сказал, что они сделаны нелегально. Посоветовал устроиться где-нибудь в лагере подальше от Мюнхена, потому что там не будут любопытствовать долго и проверять наши документы. Указал лагерь в Эммеринге в нескольких километрах от Фюрстенфельдбрюка и в 25-ти километрах от Мюнхена.

Итак, в кармане был поддельный документ, дающий право на жизнь в американской зоне. Мы поехали в Эммеринг. Посмотрев на наши новые карточки, комендант лагеря сказал, что в лагерь принять нас не может. Есть приказ из УНРРА не принимать в лагерь новых людей. Опять началось хождение по мукам, стучание в двери, которых нам не открывали, от одного лагеря в другой, просьбы и отказы. И кончилось тем, что наши ложные документы разоблачили и мы остались у «разбитого корыта». Но это уже страница из другой жизни.