14. Побег из советской зоны

Я обратился с предложением бежать к Виктору. Он ответил: «Знаешь, я обязательно ушел бы с тобой, но у меня дома остались старики родители. Я их никак не могу бросить!» Ответ был прямым упреком мне. Вторым кандидатом был Григорий, о котором уже шла речь. Он сразу же согласился.

Между тем, о готовящемся побеге стало известно и другим знакомым. Некоторые из них подходили и просили взять с собой. Но я отказывал: три человека — это уже толпа. Времени терять было нельзя…

На прощанье Виктор подарил мне электрический фонарик, очень пригодившийся нам впоследствии.

Утром 10 сентября, захватив сумку с вещами, мы пристроились к утренней партии, шедшей на фильтровку. В садике сели поодаль от других, в углу двора, где я обнаружил дыру в заборе. Часа два ждали, пока часовой не осоловеет от скуки. Выбрав момент, когда он отвернулся, мы выскользнули в переулок. Нервничавшим перед допросом репатриантам было не до нас.

Пошли, сначала пригнувшись, а потом во весь рост, по безлюдным улочкам городка к видневшемуся невдалеке леску. Вокруг все было спокойно. Видно, солдат нашего исчезновения не обнаружил. В лесу повернули и направились к станции. По выходе из леса лицом к лицу столкнулись с двумя такими же, как мы, репатриантами, но из другого лагеря. Они шли проведать своих жен, находившихся в каком-то другом лагере. О том, как они ускользнули из своего лагеря, мы не расспрашивали.

По дороге к станции мы проходили картофельное поле, и я предложил сварить картошки. Один из наших спутников ответил:

— Но у нас же нет котелка.

— Котелок у меня есть!

— Нет же спичек!

— У меня есть!

— Нет же соли!

— У меня есть!

Набрав воду в проточной канаве, мы развели костер и сварили два котелка картошки.

При расставании у станции наши спутники, пошептавшись, сказали нам:

— Ребята! Мы знаем, куда вы идете, мы сами присоединились бы к вам, но у нас жены, мы не можем их бросить! Желаем вам счастья!

В счастии мы нуждались…

Не доходя до станции, мы спрятались в кустах. На путях стояло два одиноких вагона, к которым время от времени подходили люди. Делая независимый и безразличный вид скучающего пассажира, я подошел к вагону и спросил женщину, стоявшую на площадке, куда пойдет поезд? Она ответила, что конечной станцией будет Магдебург. Это нас вполне устраивало.

Уже стало смеркаться, когда вдали послышались гудки и показался паровоз, толкавший вагоны. Пора было и нам садиться. Когда поезд тронулся, мы прошли несколько вагонов, заполненных людьми, и поднялись на крышу. Но здесь уже был пассажир — солдат-немец в мятой выцветшей форме. Он выглядел донельзя худым и изможденным. Солдат нам рассказал, что отпущен из плена: у него третья стадия чахотки. Он совал нам в руки справку на русском языке, как будто боясь, что мы ему не поверим. Едет солдат в Кельн. Рассказывая, он весь сиял от счастья. Я позавидовал: солдата-немца никто не задержит у пограничного столба. А нас? Что ждет нас?

Дым из трубы паровоза низко стелился над вагонами. На головы падали еще горячие частички угля. К сожалению, пленную пилотку я давно выбросил, а другого головного убора у меня не было. Стало очень холодно. Григорий снял свою знаменитую кожанку и мы втроем укрылись ею.

Знаменитой я называю ее потому, что она будет много раз спасать нас от холода и дождя. Достал ее Григорий в Ахене уже сильно поношенной. Я всегда подозревал, что это кожаное пальто, судя по коротким рукавам и шаровидным пуговицам, принадлежало полной женщине.

Согревшись, я стал дремать. Внезапно в голове поезда раздался выстрел. Паровоз стал резко тормозить и остановился в чистом поле. Вокруг забегали солдаты. Из разговоров мы поняли, что они ищут власовцев. Солдаты, оставив часовых по обеим сторонам поезда, стали обыскивать вагоны, начав одновременно от головы и от хвоста.

Что делать? Мы подползли к краю крыши, намереваясь спрыгнуть и уйти в поле. Но с этой стороны часовой был совсем рядом. Тогда мы начали спускаться по лесенке с крыши на открытую поездную платформу.

Платформа была полна женщин и детей, возвращавшихся из эвакуации или же выселенных из Польши. Вдруг одна из женщин встала и указала рукой себе под ноги. Мы сразу поняли жест. Легли у ног женщины, а она и соседка прикрыли нас подолами своих длинных платьев.

Послышались голоса солдат. Они шли по обеим сторонам платформы и освещали женщин фонариками. Еще минут через пять раздался свисток и поезд тронулся. Мы сердечно поблагодарили женщину за спасение. Она для нас рисковала очень многим. Только позже нам пришло в голову, что мы и были те «власовцы», которых искали солдаты.

События после нашего побега сложились примерно так. Солдат обнаружил пропажу двух людей только по возвращении в лагерь. Доложили начальству. Стали гадать, куда мы пропали. Наконец, уже к вечеру, решили обыскать поезд и послали вдогонку машину с солдатами. Дальнейшее уже известно. Для лагерных властей бежавшие могли, конечно, быть только власовцами. Остальные ведь с радостью возвращаются домой!

Может быть, спасение нам было наградой за то, что мы пригрели больного солдата? За очень малую толику сострадания?

До Бранденбурга мы ехали втроем на крыше. Но после — окончательно замерзли и спустились в вагон. Дальше поезд шел без остановки. Часам к двенадцати прибыли в Магдебург. Пассажиры сходили и направлялись в здание станции. Через окно были видны солдаты с красными повязками, проверявшие документы. Станцию я успел хорошо рассмотреть при прошлой поездке. Вдоль путей шел целый ряд небольших строений и бараков. В один из них мы и зашли. В барачке был вмонтирован котел, в котором, вероятно, во время войны готовили кофе или суп для проезжавших солдат и беженцев. Возле этого котла мы и расположились.

Отлично выспавшись, мы ранним утром двинулись дальше.

По городу шли по знакомой мне улице. Эта часть города была мало разрушена. Иногда мы заходили во встречные пекарни, чтобы выпросить хлеба, но всюду получали отказ. Впрочем, следует поправиться. Ходил в пекарню Григорий, я органически не мог заставить себя что-либо выпрашивать.

Во второй половине дня достигли окраины города. Но тут мы заметили советского солдата с автоматом, стоявшего на тротуаре. Он никого из проходивших не задерживал и равнодушно топтался на месте.

Мы решили идти вперед. По нашим расчетам, мы легко могли сойти за немцев. Но ошиблись. У солдата был наметанный глаз. Как только мы поравнялись с ним, он нас окликнул:

— Куда идете, ребята?

Мы ответили, что идем за город нарвать яблок. Яблони, как я помнил, действительно росли по обочине дороги. На это солдат ответил:

— Знаете что — я вас могу пустить. Идите! Но если вас задержит НКВД, из его подвала вы легко не выберетесь!

Мы поблагодарили добросердечного солдата и пошли назад, но в первом переулке свернули налево, затем снова налево и маленькой улочкой снова пошли к окраине города. Уперлись в старое заросшее кладбище. За кладбищем начинались огороды. Правее, на некотором расстоянии, стоял отдельный домик.

Мы решили подождать темноты и стартовать к границе с кладбища. Спрятавшись в густых кустах сирени, мы крепко уснули.

Разбудил нас дождь. Была непроглядная темь. На кладбище мы пережили первый серьезный кризис. Нам было страшно. Не кладбища, о мертвых мы вовсе не думали, — а своего одиночества, неизвестности и неприкаянности. Вероятно, в каждом человеке заложен стадный инстинкт — тяга к массе себе подобных — особенно проявляющийся в критические моменты жизни. Нам теперь казалось, что мы сделали ошибку, уйдя из лагеря. В конце концов, что будет всем, то будет и нам.

Григорий первый нарушил молчание:

— Я пойду назад!

Тот же соблазн искушал меня. Но я вовремя вспомнил, от кого я бегу и почему. Я ответил:

— Гриша, поступай как знаешь, а я пойду дальше!

С этими словами я пошел вперед. Григорий постоял некоторое время и двинулся за мной. Шли мы по капустному полю. Намокшие штанины бились о капустные кочаны и производили большой шум.

Вдруг со стороны домика раздалось негромкое покашливание. Взглянув в ту сторону, мы заметили огонек папиросы. Возле домика стоял часовой! В домике, вероятно, и помещался караул, охранявший выходы из города. Мы залегли между капустных рядов. Как назло, дождевая туча ушла и поле осветила яркая луна. Около домика я ясно различил темную фигуру человека. Решили ждать.

По привычке, несмотря на пронизывающую сырость, я быстро уснул. И снится мне яркий сон. Подходит ко мне часовой, наклоняется и говорит: «Вставай, пойдем!» От страха я проснулся. Луна спряталась за тучку. Тишина. Я толкнул Григория и повторил те же слова, что слышал во сне: «Вставай, пойдем!»

Мы поднялись и пошли, производя по-прежнему большой шум. Домик молчал. В эту ночь мы далеко не ушли. Несколько раз останавливались и шарили по земле в поисках съедобного овоща. Нашли морковку и лук — вся наша еда за последние сутки. Как только показалась утренняя звезда, стали искать убежища на день. Пристроились в старой копне. У немцев они пустые внутри. Спали плохо. Кроме нас, временных постояльцев, в копне жило множество жучков и комашек, обрадовавшихся нашему присутствию. Дождавшись темноты, пошли дальше.

И впредь шли только ночами. В ясное время ориентировались по полярной звезде. В темную ночь по компасу, сбереженному мной с лесных времен. Очень жалел о выброшенной карте. Ее я закопал на цементном заводе, боясь обыска. Шли по-военному — час пути, затем отдых. Ночи уже были холодные. Проспав минут десять-пятнадцать, я начинал замерзать и поднимал Григория, крепко спавшего в своей кожанке. Питались, как и в первую ночь, подножным кормом. Шли и ощупывали ногами растительность. Найдя что-либо съестное, делали запасы на день. Картофеля не находили, да и сварить или спечь его не было возможности. На третью ночь нам повезло. Мы попали на поле, заросшее высокими стеблями. Григорий моментально открыл, что это лен, оставленный, вероятно, на семена. Мы с час занимались вылущиванием семян. Набили полные карманы. В последующие дни мы, как птицы небесные, питались семенами льна.

Местность шла совершенно ровная и безлесая. Двигались медленно, обходя попадавшиеся селения. Трудно было находить подходящие места для дневки. Иногда уже рассветало, а мы все еще искали укрытия. На седьмой день нам встретилась небольшая роща, в которой мы и решили дневать. Разбудил нас треск ломаемых сучьев. Оказалось, что к леску подъехал немец с повозкой и собирает сухие сучья.

Посоветовавшись, мы решили разузнать, как далеко еще до границы. Выйдя из укрытия, мы подошли к немцу. Он оказался разговорчивым и охотно сообщил, что до границы не более десяти километров, но что граница теперь хорошо охраняется. Поинтересовался, почему мы бежим, мы ответили, что не хотим жить при советской власти. Он в свою очередь пожаловался на тяжелую жизнь. Расстались мы дружески. Под вечер мы сумели спечь немного картошки, обнаруженной недалеко от леска.

В приподнятом настроении вечером мы тронулись в путь. Шли всю ночь, стараясь сократить привалы. Все ждали каких-нибудь знаков, по которым можно было бы судить, что мы уже в британской зоне. До самого рассвета не могли найти укрытого места. В свете блеклого утра заметили слева линию кустов. Свернув к ней, мы вышли к заброшенному полустанку с каменной будкой без двери. Спрятались рядом в кустах сирени. Спали спокойно. Проснувшись, увидели за полотном дороги поле, а рядом недалеко — загородку с лошадьми. Очевидно и люди были вблизи. Вечером, как только мы собрались в путь, вдруг услышали пение: будто даже знакомое. Прислушавшись, разобрали и слова. Несколько голосов пели «Катюшу», затем «Шумел камыш, деревья гнулись». Пробравшись вдоль кустов на звуки песни, мы обнаружили, что совсем близко был барачек, — несомненно пограничный пост. Мы спаниковали и, не зная куда идти, остались в кустах до утра. Подвыпившие солдаты пели до полуночи. Как бы поступили они, если бы мы к ним заявились в гости? К сожалению, сомнения у нас не было…

Утром появился немец и начал пахать поле. Совершенно дезориентированные, мы решили разузнать, в какой стороне граница. Во второй половине дня я пробрался к будке и на виду немца вышел из нее. Уже издали видел, что немец смотрит на меня волком. Но делать было нечего, я подошел и задал вопрос о границе. Немец оглядел меня с ног до головы, немного подумал и, буркнув что-то, махнул рукой в сторону солдатского барака. Видя, что от него больше ничего не добьешься, я пошел назад.

До вечера немец пахал, затем уехал. Но теперь откуда-то появилась стайка детишек. Они начали играть вокруг будки. Мы сидели как на углях. Боялись только одного, что кому-нибудь из детей придет мысль заглянуть в кусты. Так и случилось. Мальчишка раздвинул кусты, всунул голову и моментально увидел нас. Сделав большие глаза, он поспешно попятился назад. Пошептавшись, дети исчезли.

Мы сидели и с тоской считали минуты, оставшиеся до темноты. Наконец стемнело. Мы приготовились к дороге. В это время послышались быстрые шаги. Шел солдат с автоматом. Он прошел в будку, посветил фонариком, затем обошел ее вокруг и быстро скрылся. По тому, что он не искал нас в кустах, мы решили, что о нашем присутствии донес немец, а не дети. На посту поднята тревога!

Не медля ни минуты, мы перебежали, пригнувшись, железную дорогу и вошли в загородку к лошадям. Лошади не шарахались, а тихо ржали. Часовой, если он находился вблизи, в загородке нас заметить не мог. Пройдя загородку, мы направились в сторону границы.

Была облачная ночь. Мы быстро шли по вспаханному полю и начинали успокаиваться. В один из привалов перед рассветом, когда утренний туман еще не совсем опустился на землю, мы легли отдохнуть. Я специально выбрал борозду поглубже, чтобы защититься от холодного предутреннего ветра. Минут десять я спал. Как всегда, проснулся от холода. Хотел уже будить Григория, но тут услышал какой-то неопределенный шум впереди. Я начал вглядываться. Увидел три странно движущиеся фигуры. Они шли рывками. Пройдут несколько шагов, остановятся и пригнувшись смотрят по сторонам. Мимо нас они прошли в нескольких шагах и не заметили нас, я думаю, только потому, что все их внимание было собрано на поисках идущих, а не лежащих нарушителей.

Я молил Бога, чтобы Григорий не проснулся. Как только солдаты скрылись в темноте, я разбудил Григория и мы почти бегом двинулись дальше. Близился рассвет. Мы пересекли три широких канала. В последнем, где вода достигала груди, я намочил сумку, вспомнил, что там фонарик, достал его и, позабыв об опасности, включил — фонарик загорелся. К счастью, эта оплошность осталась без последствий.

Измученные, мокрые, мы наконец залегли в кустах и заснули. Когда проснулись, светило яркое солнце. Взглянув в сторону канала, мы увидели на другой стороне советского солдата с автоматом. Он ходил вдоль канала и от скуки бросал ветки в воду.

Мы были в британской зоне!