ДОВЕРИЕ И ДОВЕРЧИВОСТЬ

В Московской организации состоит более четверти всех членов Союза писателей СССР и очень многие, наиболее известные и талантливые прозаики и поэты, драматурги и критики. Поэтому каждое общее или партийное собрание в нашей организации всегда было для нее значительным событием. На собраниях обсуждались итоги труда и общественной деятельности писателей-москвичей, важные вопросы направления и дальнейшего развития советской литературы, существенные проблемы творчества.

Естественно, что наш партком и руководство Московской организации всегда много думали над тем, как сформулировать повестку дня, кому поручить доклад, какие советы дать этому товарищу, чтобы его выступление заинтересовало, вызвало желание коммунистов взять слово и высказаться. Конечно, партком советовался о повестке дня, как обычно, с райкомом и горкомом партии и в этот раз. Один ум, как говорят, хорошо, а два — лучше.

На общем партийном собрании тогда было намечено обсудить актуальный вопрос о современной теме в творчестве писателей-москвичей, и в первую очередь коммунистов, и тем самым об их ответственности за дальнейший подъем литературы социалистического реализма. А докладчику мы решили посоветовать не ограничиться анализом положительных явлений и покритиковать неверное понимание проблем, проявившееся в рассуждениях некоторых наших товарищей на обсуждениях в секциях и на страницах газет и журналов. Например, о якобы необходимости так называемого «пафоса дистанции» для создания произведений на современную тему или следовании «теории бесконфликтности».

Однако не смогли мы окончательно решить важнейший вопрос: кому поручить сделать на собрании доклад?

Было у нас три кандидатуры. Какой из них отдать предпочтение, чтобы доклад получился интересным? Я позвонил Борису Сергеевичу Рюрикову. В то время он работал заместителем заведующего Отделом культуры ЦК. Рюриков, один из крупнейших критиков и литературоведов, превосходно знал «продукцию» писателей и многих из них лично. Высокий, чуть сутулый, худощавый и рыжеволосый, Борис Сергеевич часто появлялся на обсуждениях книг в ЦДЛ, и его не надо было упрашивать выступать. Если произведение интересовало его, он прямо высказывал свое мнение о нем, неторопливо, аргументированно, с юмором. Нередко мы советовались с ним по текущим делам. Но на этот раз Борис Сергеевич, выслушав, кого мы намечаем в докладчики на собрании, отказался дать свою рекомендацию.

— Вопрос на повестке дня серьезный. Важно, чтобы выступил крупный писатель. Среди тех, кого вы назвали, двое как будто подходят. Но знаете, посоветуйтесь с Дмитрием Алексеевичем. Он сейчас немного нездоров, сидит дома, а все же к телефону подходит…

Я позвонил Антонине Васильевне и попросил ее выяснить, сможет ли поговорить со мной по телефону три минуты «шеф». Дмитрий Алексеевич сказал, что «если сложное дело», я приехал бы к нему теперь же.

Дмитрий Алексеевич занимал небольшую квартиру на Кутузовском. Скромно обставленную, с огромным количеством книг в кабинете, в «общей» комнате, в передней.

Встретил он меня веселой шуткой, хотя чувствовал себя, видимо, не очень-то хорошо. Покашливал. Потирал грудь. В домашнем теплом пиджаке, в темных тапочках, он совсем не производил впечатление строгого, суховатого человека, как «при исполнении».

Усадив меня в кресло, извинился, что «заставил» приехать, а затем сам повел разговор.

— Вот что, Виктор, о твоем деле чуть потом. А сейчас, чтобы не забыть («Он-то забудет! Как бы не так!» — подумал я), хочу тебе в двух словах сказать вот о чем. За последние лет десять ваша парторганизация приняла в партию ряд хороших писателей: Прилежаеву, Скорино, Первенцева, Михалкова, Казанцева, недавно Катаева. Но думаю, что среди беспартийного творческого актива у вас есть еще немало таких товарищей, которые тянутся к партии, которым глубоко дороги ее идеалы. Пораскиньте мозгами! Может быть, кто-либо из них по ложной скромности, или, что, конечно, хуже, из-за остатков невытравленной обывательщины стесняются прийти к тебе, подать заявление. Помогите им сделать этот важный шаг в своей жизни. Нет, нет, отнюдь я не зову проводить «призыв в партию» или как-то «тащить» в наши ряды людей вообще. Вопрос стоит иначе; а именно, повторю: помогать надо тактично и умно, давая понять, что прием в партию — доверие партии к нашей народной интеллигенции. И вот тут нельзя ошибиться! Доверять — одно, проявить доверчивость — другое… А в таком деле она преступление.

— Я не могу не согласиться с вами, Дмитрий Алексеевич. Будем шевелить мозгами. У нас действительно есть в организации достойные товарищи. Например…

— Подожди, не называй имен. Не торопись показать, что ты ух какой умный, все знаешь, на все имеешь ответ. Посоветуйся с коммунистами. С Гусом — этот человек один из наиболее грамотных, знающих марксистов среди критиков и к тому же замсекретаря парткома. С Васильевым Аркадием, с Исаковским, Сергеем Сергеевичем Смирновым… Дело пополнения рядов — ответственнейшее дело… Ну, а теперь давай твой вопрос.

Я рассказал, что мы готовим собрание и в чем у нас пока нет единого мнения. Назвал кандидатуры докладчиков.

Дмитрий Алексеевич откинулся в кресле и некоторое время раздумывал, даже иногда пошевеливал губами, точно повторяя названные мной фамилии писателей.

— Ну что же, — начал он, приняв, очевидно, решение, — все трое подходят. И тот, и другой, и третий сделают доклады, за которые тебе краснеть не придется, и поправлять их по принципиальным идейным вопросам будет не нужно… — И вдруг спросил: — А четвертой кандидатуры у вас нет? Или у тебя лично?

Я развел руками…

Дмитрий Алексеевич подмигнул.

— А у меня есть! Только что мы говорили о доверии. Так вот, как ты посмотришь на то, чтобы оказать доверив и… поручить выступление на партийном собрании молодому коммунисту, еще кандидату в члены партии… Катаеву Валентину Петровичу?!

Теперь я уже задумался и не сразу дал ответ.

Катаев, один из крупнейших советских писателей, одно время мало принимал участия в общественной жизни нашей Московской писательской организации. Потом редактировал журнал «Юность», потом стал чаще бывать на обсуждениях… И не так давно пришел в партком и сказал о своем желании вступить в КПСС. Я очень уважал его за большой талант и большой острый ум и был искренне рад, когда это случилось. Конечно же Валентин Петрович сможет сделать отличнейший доклад. И действительно, такое партийное поручение будет проявлением доверия к нему как к молодому коммунисту. Но — согласится ли он?

Такой полувопрос я и задал Дмитрию Алексеевичу.

Он отреагировал, как обычно на такие неуверенные вопросы или мнения, взрывчато:

— Что я, бабка-угадка тебе! Что, ты хочешь поставить меня в дурацкое положение?! Скажу — «да», а он — «нет». Тогда выйдет — зря я болтал, так? Нет уж, секретарь, извольте сами, если откровенно согласились с моим предложением, проводить его в жизнь.

И, как всегда, Дмитрий Алексеевич сразу же отошел и спокойно, хотя и не без некоторой иронии («посоветую тебе как старший по званию»), сказал, что если с Валентином Петровичем поговорить по душам, он, наверное, согласится… Потом предложил чаю…

Катаев согласился сделать доклад и выступил на общем собрании великолепно, умно и остро, что предопределило активный дальнейший разговор в прениях. Вышестоящие партийные органы оценили потом это собрание хорошо, как нужное и полезное для Московской писательской организации…

Слов нет, много помогал мне в работе Дмитрий Алексеевич. Да разве одному мне?! Многим и многим. Вероятно, мне только казалось, что мне особенно много. Во всяком случае, в период моего секретарства в Московской организации писателей не проходило, пожалуй, и недели без того, чтобы я не слышал его голос по телефону: то он наводил какую-нибудь справку, то давал совет…

Когда же закончилось мое секретарство, он сказал:

— Пойдешь работать в кино. Там вскоре будут организационные перемены. Надо привлечь к кино больше литераторов.

И вскоре состоялось решение о создании Государственного комитета кинематографии Совета Министров СССР.

На Новодевичьем кладбище серая плита со стелой лежит над могилой Дмитрия Алексеевича Поликарпова. Дата рождения — 1905 год, дата смерти — 1965.

Он умер от сердечного приступа в самом расцвете творческих сил. Короткая черточка между двумя датами вмещает его жизнь, прекрасную и полезную жизнь горевшего и сгоревшего на огне своего темперамента человека. Замечательного человека.

Я узнал о скоропостижной смерти Дмитрия Алексеевича, возвратившись из командировки в Бразилию, на аэродроме «Шереметьево». Встречавшие сказали:

— Знаешь? Поликарпова вчера похоронили.

Радость возвращения на родину померкла. Большую утрату понесла наша культура, хотя не был Дмитрий Алексеевич ни поэтом, ни художником. Он обладал другим, не менее редким, чем художественный, талантом содействовать людям в их делах на благо родины, творческим людям в особенности. Мир твоему праху. Многие, очень многие тебя не забудут. Никогда не забудут.