ЛЮДИ НА НИЛЕ

Невысокий худощавый человек появился под вечер в моем номере отеля «Семирамис» в Каире. Складки, идущие от носа к уголкам рта, нервное, сухое лицо.

Это давний знакомый, знаменитый кинорежиссер арабского мира Юсеф Шахин. Он окинул взглядом комнату, задержал на секунду внимание на панораме за широким окном-дверью, ведущим в лоджию. Там в теплых сумерках угасал оранжевый закат, качались на Ниле фелюги с длинными косыми парусами, а дальше, на другом берегу, вспыхивали огнями окна многоэтажных домов района Гизы. Была поздняя осень семидесятого.

— Здравствуйте. Некарашо! — сказал Шахин.

Далее он продолжал по-французски, как всегда, экспрессивно и нервно, изредка вставляя в речь русские слова, главным образом «некарашо», и «я не хотеть». Он рассказал мне о том, что поставленный им кинофильм о дружбе и сотрудничестве между советским и египетским народами, о великом проявлении этой дружбы и сотрудничества, фильм о сооружении Асуанской плотины и гидроэлектростанции здесь, в Каире, неожиданно подвергся убийственной критике.

— Нет, вы подумайте, мсье Ситин, что происходит! — почти кричал он, резко размахивая обеими руками. — После смерти президента Насера у нас подняли голову противники хороших отношений с Советским Союзом. Некарашо! Я считаю, что они, эти люди, дальше своего носа не видят. И они ругают мой фильм потому, что он показывает плодотворность нашей дружбы и сотрудничества. Я не хотеть больше работать! Я не буду переделывать «Люди на Ниле»!

Разволновавшись, Шахин то вскакивал с кресла, то снова садился, лицо его посерело.

— Ради бога, успокойтесь, Джо, — сказал я ему несколько раз, но он продолжал возбужденно, почти истерически, почти в крик, возмущаться статьями в египетских газетах, где его упрекали в «искажении», в «неверном» отражении действий некоторых чиновников — персонажей фильма, которые по ходу повествования тормозили, например, доставку оборудования на стройку в Асуане.

— Некарашо! Тре, тре мове! — бушевал Шахин. — Мелкие политиканы хотят убить, растоптать произведение киноискусства своими мелкими придирками ради своих мелких интересов карьеристов и антидемократов. Как они смеют выступать против прославления подвига строителей Асуана! А в этом суть моего фильма!

С большим трудом удалось успокоить гостя, постепенно переводя разговор на другую тему. Шахину недавно в Москве сделали операцию в ухе. Я и поинтересовался, как он теперь, лучше слышит.

— Очень карашо! — ответил он.

Потом я спросил, как поживает его жена-француженка, мадам Коллет, симпатичная болезненная женщина с большими карими глазами, почти арабскими.

— Спасибо за внимание. Карашо.

* * *

С высоты нескольких километров великая африканская река Нил видится узкой светло-коричневой ленточкой, даже шнурочком, в обрамлении нешироких полосок зелени. А вокруг, вплоть до дымного всегда в здешних краях горизонта, всхолмленная, желтая с черным пустыня покрыта извилистыми, как поверхность мозга, морщинами — руслами «вади», высохших рек и ручьев. Когда-то — а по геологическим понятиям совсем недавно — тысяч десять лет назад всего, здесь шумели тропические джунгли, бродили стада слонов, жирафов и буйволов, таились хищники…

Бо?льшую часть Египта занимает эта пустыня — восточная часть Великой Сахары.

Асуан показался впереди, прямо по курсу самолета. Ленточка Нила была перегорожена строящейся плотиной, как ручеек дощечкой. За ней далеко на юг, меж пологих холмов, простиралась сизо-голубая чаша уже заполнявшегося водохранилища. Ближе по правобережью прижались к кофейного цвета реке две-три сотни домиков. Немного в стороне еще дома-кубики. Белые, как на макете, — поселок строителей. И неподалеку серые бетонные ленты посадочных полос аэродрома на желтом песке, обнимающем Асуан со всех сторон.

…Добравшись до отеля и переодевшись полегче (несмотря на январь, температура воздуха здесь за тридцать), еду с встречавшим директором фильма «Люди на Ниле» на съемки. Хорошее шоссе ведет из поселка к плотине. Но только приблизившись вплотную к ее подножию, или иначе к нижнему бьефу, по серпантину, проложенному в черных скалах, начинаешь поражаться грандиозности этого сооружения. Что величественные пирамиды Гизы! Горным хребтом нависает плотина над грохочущим, бурлящим, в струях, как напряженные бицепсы, в пене потоком. Он вырывается стремительными гигантскими фонтанами из донных ее отверстий.

Вверху, у «края неба», по спине плотины жучками ползают бульдозеры, сооружающие автостраду. На склоне, круто обрывающемся в долину Нила, тоже ведутся работы. Сглаживается, равняется скат, ставятся опоры ЛЭП. Ближе к правому берегу реки в тело плотины врезано здание — белые стены с рядами узких окон — машинного зала гидроэлектростанции. Там уже монтируются первые турбины и генераторы. Одна из турбин, выкрашенная в оранжевый цвет, похожая на огромную лепешку, лежит на большой барже, пришвартованной стальными тросами к черным, гладким, окатанным водой камням немного ниже по течению. В этом месте поток, вырвавшийся из донных отверстий, сливается с другим, более спокойно текущим от левобережья, где в сливной части плотины еще не закрыты все створы нижних водоводов.

Грандиозна панорама Асуанской гидроэлектростанции! Я дивлюсь масштабам сооружения. Спускаюсь к урезу вод потока. Бросаю в него щепочку. Ее подхватывают и несут свитые тугие струи с огромной скоростью…

Кто-то сверху, от дороги, машет рукой и кричит мне что-то. В звенящем грохоте не разобрать, но понять можно: меня предупреждают, чтобы я был осторожен, не сорвался с гладких черных валунов. Выбраться из потока живым вряд ли удалось бы. А мне не хочется уходить от берега укрощаемого Нила. Отсюда открыта вся стройка. Видны другой берег реки и остров, что против городка Асуан. На острове кокосовые пальмы и развалины древнего сооружения.

Я видел много великих рек. Наши сибирские — непревзойденной чистоты и красоты Ангара и неоглядно могучий Амур — пожалуй, больше, мощнее Нила. Но на берегу этой реки ощущаешь особое чувство, воспринимаешь ее по-особенному.

Тысячи лет назад в долине Нила, немного южнее Асуана, в Абу-Симбе, и к северу, в Луксоре, и еще дальше на север, в Саккаре и Гизе, в дельте реки были большие поселения огромного египетского царства. Здесь была одна из колыбелей цивилизации. Древние египтяне достигли немалого в технике и науке, строили сооружения, сохранившиеся до сих пор. Храмы богов и дворцы, гробницы-пирамиды фараонов. Многие годы уходили на их постройку. Величайшая из пирамид Хуфу-Хеопса в Гизе, что на окраине современного Каира, строилась полвека!

А вот Асуанская плотина — пятилетие. Пожалуй, и ее тело уложено больше половины камня и грунта, затраченного на все пирамиды! Но не в грандиозности этого сооружения наших дней, если думать о смысле вещей и человеческих свершений, конечно, главное. Главное в том, с какой целью трудились люди тогда и теперь. Под испепеляющим солнцем тропика Козерога, — а он обвивает земной шар здесь, — в знойном мареве ветров пустыни, дни, месяцы, годы…

Тогда-то по воле и ради тщеславия земных властителей и во славу туманного пантеона богов. Ныне — из желания построить новый дом, новое государство для себя, впервые после долгих лет подчинения феодалам и иностранцам.

Для египтян тысячелетия Нил был добрым и злым одновременно. Добрым, когда спокойный летний паводок приносил на поля феллахов плодородный ил и влагу. Злым, когда (а это бывало часто) паводки превращались в опустошительные наводнения. Голод и болезни тогда уносили в царство теней жителей многих селений.

В конце прошлого века английские инженеры по заказу колониальных властей построили на великой африканской реке подпорную, невысокую, в несколько метров, плотину. Она позволила увеличить немного площадь орошаемых земель. Длинноволокнистый «египетский» хлопчатник, выращиваемый на них, высоко ценился на рынках Европы. Но эта плотина не могла подчинить Нил человеку, спасти от наводнений. Один из английских инженеров писал в то время, что своенравная африканская река всегда будет грозным дамокловым мечом, нависшим над долиной и дельтой Нила, всегда будет время от времени губить посевы, скот, людей.

Опыт советских гидростроителей помог решить дерзкую задачу укрощения Нила. Они создали проект плотины и водохранилища в Асуане, которые, накапливая миллионы кубометров воды, позволят хорошо регулировать сток и одновременно построить гидроэлектростанцию большой мощности и тем самым создать электрический фундамент национальной промышленности освободившегося от феодализма и колониальной зависимости Египта.

…Сухая, звенящая глина под ногами. Однажды смоченная дождем, она затвердела камнем. А недавно в Асуане прошел дождь — впервые за три года! Изнывая от жары, мы медленно поднимались по обочине дороги к гребню плотины. Один за другим нас обгоняют самосвалы Минского автозавода и «ЗИЛы». И вот наконец вершина плотины. С ее гребня открывается простор водохранилища. Поверхность его в мелкой шоколадного цвета ряби. Уровень воды еще не достиг максимальной отметки, и все же обнимаемое холмами рукотворное озеро протянулось до горизонта.

Там, в дальнем его конце, сейчас тоже идут исторического значения работы: там, в Абу-Симбе, распиливаются на блоки и поднимаются на крутой срез прибрежной скалы статуи древних богов и обожествленных властителей Египта. На недоступной для затопления при заполнении чаши водохранилища высоте они будут вновь собраны, реставрированы и сохранятся еще на века и века.

Пройдя по гребню плотины с полкилометра, мы снова спустились вниз, на уровень нижнего бьефа, на плоский полуостров — треугольник, образовавшийся между двумя потоками: слева — от водоспуска и справа — от выходящего из донных отверстий турбинного зала будущей гидроэлектростанции. На полуострове несколько дощатых домиков и палаток. Около одной из них на треноге под зонтом большая съемочная кинокамера. Здесь «полевой стан» группы, создающей фильм «Люди на Ниле».

Из ближайшего домика навстречу выбегает Юсеф Шахин в шортах и расстегнутой рубашке. За ним степенно выходит главный кинооператор картины Александр Шеленков и его жена, тоже оператор, Ван Чен. На головах у них соломенные украинские шляпы — брыли. И все же лица их обгорели на тропическом солнце до красно-бурого тона.

Шахин ведет нас на маленькую веранду одного из домиков и сразу же, шагая из конца в конец ее, начинает возбужденно рассказывать о ходе съемок. Идут они «карашо», и он надеется, что в ближайшие дни завершит работу в Асуане и переедет с группой в Каир.

Шеленков тоже доволен. Но он не скрыл от нас: есть в работе шероховатости. Не всегда, например, вовремя, в назначенный утренний час, когда солнце еще не добралось к зениту и все предметы выглядят рельефнее и снимать лучше, собирались люди на массовки. Нервировало и то, что проявка снятой пленки производилась в Москве, за тридевять земель, и поэтому он, главный оператор, не мог быстро узнавать, есть брак в отснятом материале или нет. То были обычные претензии к организации съемок.

В съемочных группах, особенно в экспедициях, почти всегда случается что-нибудь непредвиденное. Фильм не серийная продукция, а штучная. Всего не предусмотреть. Особенно в необычных условиях. Во время съемок на натуре случается иногда такое, что нарушает планомерный их ход. То погода испортится, то актер или актриса прихворнут, то, как ни стараются ассистенты, не найдется людей нужного «типажа» для массовки и т. д. и т. п.

Но бывает и так: режиссер-постановщик плохо подготовится к съемкам очередного эпизода с вечера, и на следующий день группу лихорадит. Если мизансцена не размечена на местности, оператору приходится искать точки и ракурсы для камеры, а время проходит, солнце поднимается выше, тени меняют вид объектов и т. д. и т. п.

Юсеф Шахин снял до того, как ему поручили постановку фильма «Люди на Ниле», много фильмов. В книге известного французского киноведа Жоржа Садуля «Арабское кино» он назван одним из виднейших режиссеров Арабского Востока. Уже первые его фильмы показали, что он по-настоящему талантлив.

Ко времени постановки «Людей на Ниле» за его плечами был большой опыт. А опыт — везде опыт, в любом деле. В искусстве он тоже много значит.

Шахин ежевечерне, иногда до глубокой ночи, готовился к съемкам на следующий день: он разрабатывал подробную диспозицию по каждому эпизоду и заранее давал группе соответственные указания.

Вечером в тот же день он показал мне очередную свою разработку. В ней было точно расписано по времени, кто и что в съемочной группе должен делать. Начертил он и кроки — схематичные рисунки — мизансцен отдельных кадров.

— Вначале группа удивлялась скрупулезности, детализированности моих указаний, — сказал Шахин, показывая мне все это. — Может быть, некоторые даже обижались, что я им напоминал, например, в каком порядке будем мы снимать или когда точно должен быть готов грим. Потом привыкли, и дело пошло карашо. А знаете, почему я так придирчив к гримерам? — добавил он. — На здешнем солнце грим долго не держится, оползает. Солнце в Асуане сильней, чем «диги» в павильонах «Мосфильма»!

Было уже за полночь, когда в номер Шахина заглянули наши актеры Владимиров и Анатолий Кузнецов. Владимиров, представительный, статный, играл главного советского консультанта на строительстве гидроэлектростанции, Анатолий Кузнецов — его переводчика.

Они искали меня, чтобы предложить пройтись немного по набережной, «освежиться» перед сном. Несмотря на усталость, я согласился.

На недлинной набережной вдоль главной улицы городка, пожалуй, было действительно прохладнее. За парапетом ее шумел странно и грозно темный Нил, лизал черные камни и несся, несся вдаль, в ночь, к краю земли, определить который было трудно. Он уходил куда-то под тусклые звезды. С трудом я различил семиточье ковша Большой Медведицы и нашел низко над горизонтом Полярную. Нил стремился прямо на север.

От реки шло тихое колебание воздуха, более свежего, чем в сотне шагов в стороне.

— Ночью здесь немного жутковато, — сказал Владимиров. — Ощущаешь такое… Точно висишь над бездной, а там, внизу, во тьме, — история человечества! Брр!.. И тысячу… и две тысячи, и пять тысяч лет назад ушедшие в эту бездну люди попирали своими ногами те же черные камни. Причем люди не обезьяноподобные, а культурные люди, тоже строители! И почему-то кажется мне, будто я бывал здесь…

И мне стало немного жутко в этой спокойной и тревожной почему-то одновременно ночи.

— Память рода «гомо сапиенс», что ли? — добавил Владимиров, помолчав. — Ну, а теперь домой, спать, товарищи, спать! Утром Джо стружку снимет, если опоздаем.

На другой день я вылетел в Каир. Надо было переговорить с руководителями египетской киностудии «Мисрфилм» о том, как будем устраивать торжественные премьеры фильма «Люди на Ниле» в Москве и столице Египта. Мы предлагали сначала показать ленту в Советском Союзе, потому что монтировать фильм Шахин должен был на «Мосфильме».

Руководители «Мисрфилм» и министерства культуры Республики Египет не стали возражать против такого предложения. В первый же день мы об этом условились, и до самолета на родину у меня оказалось два дня более или менее свободных. Можно было, сделав необходимые визиты, получше осмотреть Каир.

В столице Египта я бывал раньше. Но каждый раз в суете деловых встреч, пресс-конференций и выступлений на знакомство с городом времени почти не оставалось. И запомнились: жаркие улицы, забитые машинами, цветы жасминного дерева, которые пахли экзотически резко и терпко, — их совали продавцы в окна автомобиля, как только он тормозил в застопорившемся потоке машин на площади Тахрир или проспекте Каср-Нил. Запомнились, конечно, пирамида Хуфу-Хеопса, сфинкс в предместье Гизы и сам Нил кофейного цвета, рассекающий город, фелюги с косыми длинными парусами. На первый взгляд тогда Нил мне показался у?же Невы!

Теперь я спокойно ходил по шумным улицам огромного города (десять лет назад в нем было более четырех миллионов жителей, ныне — около восьми!), изредка останавливаясь, чтобы выпить стакан апельсинового сока. Его тут же готовили, выжимая машинкой из трех-четырех плодов. Несмотря на зиму, было тепло, днем двадцать два — двадцать три градуса. Однажды я добрел до базара — «сука», такого же, как и в других городах арабского мира: в узких улочках тысячи лавчонок. В продаже там — все со всего света, от японских транзисторов до изделий местных кустарей из сафьяна и разнообразной чеканки. Чеканщики трудились в своих лавчонках, и в районе базара, где их было много, воздух, казалось, дребезжал от стука молоточков, которыми они выбивали узоры на латунных заготовках подносов, тарелок, чаш.

Побывал я и около старого кладбища — «Города мертвых». Туда «неверным» вход заказан. Издали кладбище — скопление обычных беленых маленьких домиков окраины; вблизи тысячи мазаров — надмогильных построек, — чаще с куполообразными крышами. Лишь кое-где в «Городе мертвых» маячили фигуры людей, пробегали собаки.

Неподалеку от него, по дороге в аэропорт, стоит «Мертвый дом». За чугунным забором, шагах в ста от уличной магистрали, красивое трехэтажное здание с башенками, шпилями, напоминающее старые замки на Луаре, во Франции. Засохшие пальмы, платаны и кустарники окружают его.

Мне рассказывали, что дом этот принадлежал богатому торговцу французу и он в отместку за что-то не завещал «замок» своим родственникам, а повелел оставить свое владение в неприкосновенности, таким, каким оно было при его жизни. Он даже заранее нанял пожизненного сторожа. Пока этот сторож был жив, вокруг «замка» все зеленело, а когда умер, все погибло. Так и стоит «Мертвый дом» в окружении засохших пальм и платанов — свидетельство мрачного чудачества и неразумной силы законов частнособственнического общества.

В районах Каира, примыкающих к базару и «Городу мертвых», живет трудовой люд. Это один из окраинных, наиболее густонаселенных районов столицы Египта. Впрочем, точнее надо назвать его перенаселенным. Об этом свидетельствует неисчислимое количество детворы, заполонившей переулки, тупички и дворики между двух-трехэтажными «доходными» серыми или желтыми домами, совершенно безликими. Нет здесь ни единого зеленого кустика. Душно, пахнет пылью и каким-то варевом. А ребятишки возятся среди картонных ящиков из-под консервов и другого хлама, смеются, жуют лепешки, скачут через веревочки, гоняют тряпичные мячи.

У домов на стульях около дверей сидят старые женщины в темных одеяниях, закрыв лицо до глаз. В маленьких кофейнях только одни мужчины. Многие в национальных белых балахонах — галабия. Мне говорили, что это не работающие в городе родственники и друзья каирцев из деревень, крестьяне-феллахи. Их пригнало сюда желание хотя что-нибудь заработать или получить от родных и друзей.

Магазины, а точнее — лавчонки, встречаются в этом районе довольно редко. Совсем мало кинотеатров, но много мечетей. Маленьких, иногда обстроенных вплотную жилыми домами, с невысоким минаретом, похожим на трубу.

В Каире вообще огромное количество мусульманских храмов. Среди них несколько знаменитых в исламском мире, например мечеть Мухамеда Али на холме в юго-восточной части города. Ее пятидесятиметровые, острые, как иглы, минареты видны почти со всех концов огромного города.

Пожалуй, не менее знамениты богато украшенные резьбой по камню мечети Хасана, Рафаи и аль Муайада.

Посещение мечети доступно для всех и так же, как пирамид Гизы, входит во все планы туристических маршрутов по городу. Неподалеку от мечети Хасана, памятника периода правления Египтом мамлюками, цитадель Салладина — своего рода маленький кремль.

Накануне отъезда домой, вечером, друзья, работавшие в Каире, увлекли меня к пирамидам, на сеанс «света и музыки». Я бывал уже у Сфинкса и пирамид Гизы несколько раз, но только днем, когда палило солнце, вереницы туристов, изнемогая от жары, почти не слушая гидов, медленно бродили по каменистым тропам, лениво фотографировались у верблюдов или на верблюдах, на расшитых блестками ковровых седлах вместе с погонщиками в национальных арабских одеяниях. Эти погонщики, обгоняя друг друга, на своих дромадерах (одногорбые верблюды) атаковали каждую прибывающую автобусом группу, и по-английски да и на других языках, зная несколько зазывных слов, предлагали желающим прокатиться на верблюде или сфотографироваться.

В тот вечерний час их не было. Точнее, они отдыхали вдали, у костров, около убогих палаток-навесов, а их верблюды пытались подкрепиться сухими колючками тут же, смутными тенями вырисовываясь на закатном небосводе.

Неподалеку от Сфинкса есть ресторан. Почти все столики его расставлены под открытым небом. Тут же смотровая площадка — огорожен кусочек пустыни, и на нем ряды стульев и скамьи. Когда темнеет, их занимают туристы, привезенные на сеанс «света и музыки».

В здешних краях часов в восемь вечера, даже в летнее время, уже темень, ночь поглощает пирамиды, и лишь Сфинкс, который стоит недалеко, метрах в пятидесяти, проглядывается бесформенной глыбой. И вот начинается первый сеанс «света и музыки». Мощные динамики передают увертюру из «Аиды», вспыхивают цветные прожекторы. Сначала высвечивается Сфинкс. Затем столбы света падают на пирамиду Хеопса — желтые, красные, зеленые… Музыка. Теперь уже другие мелодии звучат в пыльном воздухе. Музыка время от времени замолкает, и тогда из динамиков далеко разносится голос диктора. Он рассказывает о пирамидах, о том, кто их строил, когда и зачем… В Гизе две главных. Самая большая Хеопса — построена почти пять тысяч лет назад из двух миллионов трехсот хорошо отесанных блоков желтоватого известняка. Она была облицована голубыми изразцами. Их давно уже обобрали и пустили на украшения. Строили эту самую знаменитую пирамиду сто тысяч рабов почти полвека. Неподалеку от нее пирамиды — усыпальницы фараонов той же династии Хуфу: пирамида Хефрена примерно такого же размера, как Хеопса, и поменьше — пирамида Микерина.

* * *

Прошло несколько месяцев. Юсеф Шахин, закончив съемки в Египте, приехал в Москву и смонтировал на «Мосфильме» картину об Асуане. «Люди на Ниле». Из Каира прибыли руководители египетской киностудии «Мисрфилм». Им и представителям египетского посольства показали эту работу, и она была одобрена. И тогда назначили день премьеры фильма «Люди на Ниле» в московском кинотеатре «Мир». Представить первым советским зрителям фильм «Люди на Ниле», его создателя режиссера Юсефа Шахина и рассказать хотя бы коротко о его творческом пути поручили мне.

Хороший, интересный человек, талантливый кинематографист Юсеф Шахин. Всегда он очень искренно и доброжелательно говорит о советских людях, о нашей стране. Он наш друг и, взявшись за трудную работу — создание фильма «Люди на Ниле», доказал это на деле.

Юсеф Шахин большой, настоящий патриот своей страны.

— Я хочу, и я делаю и буду делать честные фильмы о жизни своего народа, — часто повторяет он в интервью корреспондентам и нам, советским его друзьям.

Но сказать первым нашим зрителям на премьере фильма только это — слишком мало. Каков он как художник, как режиссер?

В книге Жоржа Садуля много справок о работах Шахина. Первый свой фильм он снял около двадцати лет назад. Назывался он «Небо ада». В нем дебютировали впоследствии ставшие очень знаменитыми арабская актриса Хамама и алжирец Омар Шериф. «Небо ада» получило несколько премий и дипломов на международных кинофестивалях и сделало имя Шахина известным в мире кино. Вскоре Шахин снял фильм «Каирский вокзал», потом «Землю», «Продавец колец», «Джамиля». Жорж Садуль назвал Шахина «продолжателем неореализма», прогрессивного направления в киноискусстве, родившегося в Италии в послевоенные годы.

Действительно, в фильмах этого арабского режиссера главные герои почти всегда люди из народа или прогрессивно мыслящие деятели. Он внес новую струю в кинематограф арабских стран, издавна главное внимание уделявший сентиментально-любовным драмам людей обеспеченных и богатых.

В свои фильмы, даже в оперетту «Продавец колец», Шахин всегда вводит социальную проблематику. Не случайно поэтому именно он взялся делать фильм об Асуанском гидроузле — сооружении огромного экономического и социального значения для Египта. Обо всем этом я и рассказал первым советским зрителям на премьере в «Мире» фильма «Люди на Ниле». Зрители тепло встретили фильм. Посол египетской республики благодарил мосфильмовцев за создание фильма о дружбе между советским и египетским народами. И Юсеф Шахин окрыленным и радостным уехал в Каир. Теперь премьера фильма должна была состояться там…

И вдруг… На «Мосфильме» было получено сообщение от «Мисрфилм», что «Люди на Ниле» этой египетской студией не одобрен. В чем дело? Почему? На эти вопросы представители студии давали уклончивые ответы. Вскоре «Мосфильм» получил от Шахина паническую телеграмму. Он сообщал о том, что многие египетские газеты ругают его работу и его самого.

Наконец дело стало проясняться, почему в Каире газеты и студия так реагировали на фильм. Из писем руководителей «Мисрфилм», встреч и разговоров представителей «Мосфильма» с деятелями египетской кинематографии выяснилось, что «Люди на Ниле» не понравились кому-то в новом садатовском правительстве страны. Критика фильма носила явно предвзятый и весьма наивный характер. Причины ее, очевидно, были глубже и значительнее сделанных мелких придирок.

Почему же изменилось отношение к фильму? Ведь сценарий его мы обсуждали вместе с руководителями египетской кинематографии и министерства культуры, совместно одобрили, ведь ответственные люди на первых просмотрах приняли работу Шахина очень благожелательно…

* * *

В тот первый день моего нового посещения столицы Египта, в семидесятом году, в отеле «Семирамис» Юсеф Шахин откровенно сказал о причине такого «поворота» в оценке фильма: подняли голову политики — противники дружбы с Советским Союзом. Тогда они еще не решались выступать по крупным политическим вопросам. Они выбрали мишенью своих нечестных нападок явления искусства и литературы. С опорочивания наших дружеских культурных связей они начали обработку общественного мнения своей страны…

…Когда Юсеф Шахин немного успокоился, я позвонил товарищам из съемочной группы «Мосфильма», вызванным в Каир. Они пришли и сказали, что всемерно помогут режиссеру внести в фильм приемлемые поправки. Тогда Джо совсем успокоился, и разговор пошел о конкретных вещах, о порядке дополнительных съемок и т. д. Потом мы все вместе поужинали, и уже за полночь я вышел проводить Шахина на набережную.

Ночь была безветренная и душная, как почти всегда в здешних краях. Шумел Нил. Вдали через мост Ал-Тахрир, в цепочке ярких огней, как черточки азбуки Морзе, бежали машины. Белая цапля неожиданно возникла на парапете безлюдной набережной. Она нехотя взмахнула крыльями и исчезла, нырнув в тьму.

Тихо урча мотором, из-за поворота к отелю выехало маленькое белобокое каирское такси. Шахин остановил его и стал прощаться.

— Меня здесь все зовут «сумасшедшим Джо». Говорят: «Зачем плывешь против течения?» А я не могу подлаживаться под политиканов. Я знаю, что народу нашей страны нужно дружить с вашим. Я уверен, что кино должно помогать в осмыслении событий, а не развлекать любовными историями. Нет, мсье Ситин, я уеду куда-нибудь… Здесь мне работать не дадут…

Он снова разволновался. Таксист, огромный, толстый человек, невозмутимо ждал. Выпуклые глаза его безучастно смотрели вдоль набережной.

— Да, уеду и буду все равно снимать реалистические фильмы. Да, пусть я сумасшедший!

И он покрутил пальцем у виска.

— Все образуется, Джо, — наконец мне удалось прорваться со своей репликой. — Так говорила когда-то давным-давно мне старая нянька в нашей деревне. Успокойтесь, Джо. Вот будет очередной Московский международный кинофестиваль. Вы приглашены членом жюри. Увидимся в Москве. Приезжайте с мадам Коллет. А сейчас она вас, наверное, заждалась. Передайте ей мой привет…

Откуда-то из тьмы выскочил парнишка в белом галабия с букетиками цветов жасмина на палочках.

— Плиз, плиз! Гуд!

Шахин отмахнулся от мальчишки, и он исчез, точно нырнул в ночь, как недавно белая цапля.

— До встречи в Москве. Доброй ночи, — неожиданно спокойно сказал Шахин.

Мы обнялись, он сел в машину, и она умчалась. А я постоял еще немного, думая о судьбах художников, прогрессивных художников этой страны, явно менявшей политический курс покойного президента Насера.

Впрочем, и в некоторых других странах «третьего мира» нелегко жить и работать таким художникам. Вспомнился Сембен Усман из Сенегала. Хорошо, что международная известность дала ему независимость и «неприкасаемость»… Вспомнился Гауссу Диавара — поэт из Мали, посвятивший много своих произведений образу Ленина.

Как им трудно, как тяжко, когда «политические курсы» в их странах подвергаются давлению неоколониалистов и империалистов. Лишь собственные силы души помогают им жить и творить для своих народов, для будущего родины.

* * *

Творческая судьба Юсефа Шахина далее сложилась так. Он закончил переделку фильма «Люди на Ниле». И тем не менее в Египте его выпустили на экраны на очень короткий срок. Тогда Шахин предложил студии «Мисрфилм» новую тему, но не нашел поддержки своим планам. К тому времени из трех государственных киностудий Египта две были переданы в частное владение. И ему заявили, что «Мисрфилм» загружена. И знаменитый режиссер уехал в Алжир. Там он снял фильм «Воробей» — фильм о патриотизме и стойкости простых египтян перед лицом израильской агрессии. Судьба этого фильма оказалась такой же нелегкой. В Каире власти его запретили показывать. Потом Шахин получил возможность сделать фильм «Возвращение блудного сына», собрав деньги на постановку по крохам от разных продюсеров.

В фильме «Возвращение блудного сына» Шахин снова рассказывал главным образом о простых людях своей страны и вел разговор со зрителем о патриотизме, о необходимости для каждого гражданина честно выполнять свой долг перед родиной.

Новую свою работу он привез на X Московский международный кинофестиваль летом семьдесят седьмого.

На второй или третий день после начала фестиваля Юсеф Шахин зашел к нам в номер гостиницы «Россия», где находился «штаб» советской киноделегации. Как и семь лет назад в номере отеля «Семирамис», он двигался быстро, говорил экспансивно и, казалось, излучал энергию. И все же он был каким-то другим. Меньше жестикулировал. Произносил слова медленнее. Около глаз его прибавилось морщинок, резче обозначилась складка, идущая от носа к уголкам рта.

Мы обнялись.

— Садитесь, Джо, закуривайте!

— Не курю больше. Вот посмотрите.

Он расстегнул верхние пуговицы сорочки. От горла вниз по его груди белел ровный рубец.

— Была операция на сердце. Но теперь все карашо. Три месяца отдыха, и вот я здесь с новым фильмом «Возвращение блудного сына». Вы его видели?

— Видел. Работа хорошая.

Шахин радостно улыбнулся.

— Карашо? А может быть, некарашо? Скажите честно!

— Да нет, все в порядке.

Усевшись в кресло, он рассказал о своих делах. Когда задумал новую картину — «Блудного», пришлось снова убеждать, ругаться, настаивать, просить. Государственная киностудия «Мисрфилм» субсидии не дала. Частные кинофирмы предлагали делать развлекательный, коммерческий фильм…

— Вы знаете, друзья, — говорил он, — сейчас в Каире такие типично буржуазные фильмы стали финансировать несколько продюсеров, заработавших деньги на спекуляциях разными импортными товарами или получивших тайно кредиты от голливудских «Семи сестер»[24]. Занялась этим делом даже Магда[25]. А государственная студия снизила уровень производства. Мне пришлось собирать деньги у товарищей, помогли алжирские друзья, те, которые субсидировали постановку «Воробья». Очень трудно было. Наверное, поэтому и сердце у меня сломалось, и пришлось его ремонтировать капитально. Хорошо, что успел до операции закончить съемки.

Юсеф Шахин потирает рукой рубец на груди и некоторое время молчит. А я вспоминаю первую, давнюю, много лет назад, с ним встречу в Бейруте. Тогда он впервые показывал свой фильм-оперетту «Продавец колец» с участием прославленной ливанской певицы Фейруз. И у меня щемит сердце: очень Джо изменился с тех пор! Внешне. Ведь он не стар, ему нет пятидесяти. Но не только сердце у него больное. Я уже говорил, что в период работы над фильмом «Люди на Ниле» ему пришлось перенести сложнейшую операцию уха. Блистательно сделал ее в Москве профессор Преображенский, спас Джо от прогрессирующей глухоты.

Однако по-прежнему он горячится, речь его экспрессивна, и охвачен он новым замыслом.

— Есть проект сделать фильм, — говорит Шахин, — совместный фильм трех-четырех арабских стран — Алжира, Сирии, Ливана. Фильм о борьбе за мир на Ближнем Востоке. Фильм о людях, отдающих себя интересам и судьбам будущих поколений. Детей, внуков и правнуков. Реализм и современная романтика должны стать его основой. Как у вашего великого Довженко!

Пожалуй, действительно в творчестве Юсефа Шахина прорывается «довженковское» — романтическая приподнятость, пафос, размах в постановке проблем жизни.

— Я беседовал вчера с вашим министром кинематографии. Он меня принял так тепло, он тре симпатик! Может быть, советские киностудии, «Мосфильм» примут участие в создании такого фильма? Я так завидую, по-хорошему завидую советским режиссерам. Какие у них возможности для работы! Конечно, свои трудности у вас есть. Но совсем другие, чем у нас, не финансовые, не организационные, а творческие, без которых вообще не может рождаться искусство. «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой». По-моему, это бесспорно! Разве не так? И поэтому, потому, что у вас столь широки возможности для художника в его главном призвании бороться со злом во имя добра и счастья людей, вас все более и более любят кинематографисты во всем мире.

Шахин поднял руку и показал на флаги стран — участниц московского кинофестиваля, в тесном строю колышимых теплым июльским ветром над балюстрадой восточного фасада гостиницы «Россия».

— Кинематографисты из девяноста стран приехали в Москву. Так ведь? — спросил Шахин.

— Девяноста двух, если быть точным.

— И каждый раз к вам на Московский кинофестиваль их приезжает все больше и больше?

— Да.

Шахин немного помолчал, потом задумчиво, тихо сказал:

— «За гуманизм в киноискусстве, мир и дружбу между народами». Какой великолепный, глубокий по смыслу, боевой и человечный девиз выбрали вы для своего кинофестиваля. Это и мой девиз с тех пор, как я понял, что художник не может жить в башне из слоновой кости, что должен он работать для счастья людей. Только так! Я люблю людей. Свой народ… Простите, что отнял у вас много времени.

Шахин поднялся.

— Обьенто (до скорой встречи)! Завтра я уже должен уехать. Но в Москве надеюсь быть зимой.

— Обьенто, Джо! Всегда рады видеть вас. Привет мадам Коллет.

Шахин тепло улыбнулся.

— Она са ва (в порядке).

И вышел, чуть сутулясь. Раньше я этого не замечал.

Юсеф Шахин, знаменитый арабский кинорежиссер, снова пошел в бой.

…С помощью друзей-кинематографистов в Алжире, Ливии, на родине он собрал денег и снял фильм «Александрия. Почему?». Это кинорассказ о своей молодости, о людях разной политической ориентации в период борьбы с фашистскими захватчиками в Северной Африке в начале сороковых годов. Свои симпатии в фильме он отдал тем его героям, которые были за независимость Египта, за борьбу с фашизмом и империализмом. Огромный успех имела «Александрия. Почему?» на кинофестивале африканских стран и стран арабского мира в Карфагене…

Юсеф Шахин приехал и на XI Московский международный кинофестиваль. Мы, конечно, опять встретились. Джо по-прежнему экспансивен, полон творческой энергии. Как всегда, настроен дружески к нам, к Советской стране.

— Москва очен, очен карашо, — говорит он по-русски и продолжает по-французски: — Маяковский писал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой страны Москва». Я говорю вместо Париж Москва. И хочу умереть все же на родине. Хотя очень, очень трудно там теперь… Вы понимаете?

— Конечно, понимаем…

Юсеф Шахин снова вернулся в мир, где так трудно честному художнику, в мир, где настоящий художник объят всегда тяжкой атмосферой неуверенности в завтрашнем дне, где всегда ощущает жестокость общества, разъединяющего людей, где нет у него свободы творить во имя будущего людей и своего народа. В нелегкую жизнь вернулся крупнейший режиссер арабского мира Юсеф Шахин. Пожелаем ему здоровья и новых творческих успехов!