3

В тот момент все обстоятельства складывались так, что в качестве агитаторов и пропагандистов для вновь занятой территории Южной Кореи набирали старшеклассников средней школы на севере страны. Казалось бы, в новых парторганизациях и административных учреждениях, образованных на занятых территориях, должны работать настоящие члены Трудовой партии. Естественно, возникает вопрос: почему же члены Трудовой партии не были задействованы на юге страны, а оказались в рядах так называемых добровольцев, направлявшихся на Север?

Даже при детальном изучении сложно было найти этому разумное объяснение. Дело осложнялось тем, что кроме Каль Сынхвана среди добровольцев были еще два члена Трудовой партии Южной Кореи. Как ни старался я разобраться в этой «задачке», решение ускользало от меня. Впрочем, если даже, предположим, мне и удалось бы найти какие-то ответы в этом запутанном деле, все равно от этого не было бы никакой пользы.

Не знаю, чем это можно объяснить, но с самого начала мне не понравился ни он сам как личность, ни та роль, которую он играл в общественной жизни нашего отряда. Он не внушал мне никакого доверия. На мой взгляд, он был каким-то непрозрачным, вызывающим подозрение. Мне даже подумалось, что, быть может, возглавить этих добровольцев с самого Сеула ему помогла случайность.

С самого начала, когда мне поручили проводить идейно-политическую работу среди добровольцев, я ответил, что не подхожу для этого задания. Это было сказано отнюдь не из-за скромности, скорее — из-за собственной неуверенности. Дело в том, что в то время у меня, старшеклассника средней школы, еще не было определенной жизненной позиции. Я определился с ней через полтора месяца, после службы в армии. Тем не менее, другого выхода у меня не было — мне поручили эту работу, и я должен был ее выполнять.

Вообще, нас мобилизовали в обстановке полной неразберихи в обществе. Сначала в армию в качестве культурных работников были мобилизованы активисты Союза демократической молодежи. Нами же, старшеклассниками, никто конкретно не занимался. Дело в том, что между городским Комитетом народного образования, Союзом демократической молодежи и школьным руководством не было согласованных действий. Не случайно 500 здоровых старшеклассников слонялись без дела по школе. Тогда школа решила самостоятельно сформировать один батальон, связаться с соседней воинской частью и отправить туда новобранцев. Однако мобилизовали не всех сразу: кандидатов на службу отбирали серьезно. Из списка «подлежащих мобилизации» исключали неблагонадежных учащихся, к числу которых относились имеющие выговор или предупреждение. Отказывали также лицам с «нежелательным» социальным происхождением и негодным к воинской службе по состоянию здоровья. После такой сортировки осталось около 360 человек, из которых и сформировали батальон. Кстати, некоторые смышленые ученики, заранее знавшие о мобилизации, накануне дали деру. Что касается меня, я относил себя к категории пассивных. Как члена городского молодежного клуба, сразу меня не мобилизовали, ждали указания сверху. Честно признаться, втайне я мечтал быть участником большого хора на первом празднике в честь Объединения Родины.

Итак, первая группа новобранцев прибыла в воинскую часть, которая дислоцировалась в районе Мунчхона. Однако командование этого подразделения не было в восторге от такого пополнения личного состава. Как оказалось, они совершенно не готовы были принять этих новобранцев. Дело в том, что не было ни обмундирования, ни достаточного количества огнестрельного оружия, ни другого воинского снаряжения. Молодых людей, по-прежнему одетых в школьную форму, разбили на группы и раскидали по отдельным ротам. Например, в первую роту определили первую и вторую группы учеников, во вторую — третью и четвертую, а в третью роту — пятую и шестую группы. Старшеклассники не понимали, куда они доставлены — в сборный пункт или в воинскую часть. Но вместе с ухудшением обстановки на фронте их судьба наконец-то решилась. Их разбили на мелкие группы и вместе с другими бойцами отправили в район военных действий к реке Нактонган. Там многие из них стали жертвами бомбежек американских самолетов.

Надо сказать, что этот батальон оказывал противнику ожесточенное сопротивление, нанося врагу ощутимые удары. Но так было три месяца назад. Теперь же, 28 сентября, южнокорейская армия, освобождая свою территорию, успешно продвигалась на Север. Лишь остатки батальона Народной армии продолжали вести разрозненные бои в районе Саныма на берегу Восточного моря. К тому времени в подразделении не было и пятидесяти человек. Тем не менее, отдельные бойцы, отступив в горы, сражались до конца. Так, например, мой школьный друг Чхве Чунман, вооружившись автоматической винтовкой «Браунинг», добрался через Оге и Анбён до Вонсана и перед родной школой в Намсане бился до конца, пока не кончились патроны. Он хотел покончить с собой, но не успел и попал в плен. Этот рассказ я услышал позже от одного из очевидцев. Вот так трагически сложилась судьба наших спешно мобилизованных старшеклассников. По вине школьного руководства и общественных организаций эти ни в чем не повинные юноши стали «пушечным мясом».

Итак, 3 июля из пятисот третьекурсников^{13} нашей школы отобрали лучших ребят. Из них организовали один батальон и отправили на фронт. Но уже четыре дня спустя ситуация существенно изменилась. Теперь мобилизации подлежали уже не отборные бойцы — все ученики нашей школы получили повестки.

В связи с резким изменением общей обстановки в стране вскоре решилась и судьба участников хора молодежного клуба. Они не дождались выступления в день празднования Объединения. Их также в срочном порядке начали мобилизовывать в армию. Однажды нас собрали в актовом зале школы, которая находилась на северной окраине города. Прямо там, даже не дав возможности сообщить домой, после формального медосмотра нас зачислили в известный на всю округу 87-й десантный полк. Призывникам выдали новую военную форму, головной убор, стальной шлем, полный комплект белья, обувь с длинным голенищем, армейскую лопатку, автомат с патронами, алюминиевую миску причудливой формы в японском стиле и грубоватую миску для вареного риса в русском стиле. Одним словом, мы получили все необходимое, вплоть до нижнего белья и портянок.

Так и началась моя военная жизнь. Мне тогда было всего-то девятнадцать лет — я был еще учеником старшего класса средней школы. Тогда я имел довольно смутное представление о службе в армии. Прежде всего, мне хотелось больше общаться со сверстниками из Южной Кореи, чтобы узнать как можно подробнее о жизни южан. Откровенно говоря, меня мало интересовала моя идейно-политическая работа с подопечными добровольцами. Я откровенно радовался тому, что среди прибывших были два студента. Обычно они сидели рядом в центре зала. Один из них был студентом третьего курса Пусанского института рыбного хозяйства, а второй учился на третьем курсе в Сеульском университете на факультете английской литературы. Я заметил, что все относились к ним спокойно и уважительно. Это выглядело вполне естественно.

Рядом со мной сидел студент Сеульского университета, одетый в ярко-зеленую осеннюю куртку. Однажды я спросил его как бы невзначай:

— Студент рядом с вами тоже из Сеульского университета?

Он посмотрел на своего соседа в серой куртке и ответил:

— Нет. Он из Пусанского института рыбного хозяйства.

Тогда я поинтересовался, не родственники ли они. Он ответил, что нет, а затем уточнил, что они учились в одной школе и дружат с тех пор. А также рассказал, что они состояли в одной молодежной организации и вместе вступили в добровольческую армию Юга. Из его рассказа я более подробно познакомился с послевоенной ситуацией на юге страны. В числе прочего узнал, что этот студент Пусанского института рыбного хозяйства, когда началась война, преодолевая огромные трудности, шел на Север. Несмотря на то, что в то время мощный поток беженцев двигался в обратном направлении на Юг, Чан Согён дошел до передовой линии фронта около города Тэчжон, затем в поисках своего друга Чан Сеуна оказался в Сеуле, в районе Тхониндона. Там они встретились и вместе вступили в добровольческую армию как члены Союза демократической молодежи. По словам моего собеседника, несмотря на невзрачный внешний вид, его друг — Чан Согён — решительный, волевой человек.

В этот момент я почувствовал, что кто-то пристально наблюдает за нами, и обернулся. И действительно, увидел человека, внимательно смотревшего на нас. Это был Каль Сынхван.

Прошло четыре дня. Я решил, что необходимо как можно скорее выяснить наши с ним отношения. Для этого я вызвал Каль Сынхвана на улицу, чтобы задать ему несколько вопросов. Ночь была довольно темная, в фруктовом саду царила тишина. С соседнего двора доносился дым от костра, отпугивающего комаров, и были слышны негромкие голоса людей, сидящих вокруг огня.

Я неожиданно повернулся к своему собеседнику и тихо спросил:

— Помните, несколько дней назад вы хотели что-то сказать о товарище Ким Сокчо? Так вот, я хочу знать, что конкретно вы хотели сообщить мне в тот вечер?

На востоке показалась поздняя луна, листья деревьев приобрели металлический отблеск; засверкали очки Каль Сынхвана, отражая лунный свет. Недолго думая, он ответил:

— Все это время я наблюдал за ним. Мне показалось, что как у члена партии у него низкий уровень сознательности и еще недостаточно развито чувство ответственности.

Я спросил, что значит «низкий уровень сознательности». Ответа сразу не последовало. Я спросил еще раз. Тогда он сказал:

— Ему будет все равно, если даже все сбегут отсюда. Его это совершенно не беспокоит. У него отсутствует дух солидарности, партийной ответственности и организованности.

— Раз вы взялись за эту работу добровольно, то должны показать пример этому товарищу. Партийная работа — непростое дело. Она должна быть гибкой в зависимости от обстоятельств и от людей, с которыми работаешь. Одним словом, все время надо использовать разные методы.

— Может быть. Я, конечно, не совсем разбираюсь в этих тонкостях. Но в данном случае я не вижу проявления даже малейшей партийной сознательности.

— Вы имеете в виду его отношения с Ким Чжонхёном? — уточнил я.

Каль Сынхван только иронически улыбнулся. В этот момент полная луна осветила его лицо. Я продолжал:

— Может быть, вы так говорите, потому что он чаще общается с Ким Чжонхёном, а не с вами, и ведет себя неподобающим образом?

— Конечно, и это есть.

Ему не понравился мой прямой вопрос. Раздраженным, достаточно резким тоном он ответил:

— Этот тип, Ким Чжонхён, — настоящий буржуазный выродок. И все.

Чтобы немного разрядить обстановку, я полушутя сказал, что с самого начала знал товарища Каль Сынхвана как чуткого и проницательного человека в шерстяном свитере и в очках. Каль Сынхван, как бы оправдываясь за свои резкие слова, четко и решительно сказал:

— Товарищ Ким Сокчо все еще находится в состоянии рабской покорности. У него нет никакого чувства собственного достоинства и гордости. Он аморальный человек. Уму непостижимо, как он мог стать членом партии. К тому же у этого человека совсем нет презрения к классовому врагу.

Слова «классовый враг» он произнес особенно подчеркнуто. В ответ я сказал ему:

— Разве чувство собственного достоинства проявляется только в формальных отношениях между людьми?

Снова оправдываясь, он ответил:

— Конечно, нет. Согласен с вами. Но член партии должен быть примером для подражания.

— Не кажется ли вам, что если член партии стремится во что бы то ни стало стать образцовым и совершенным, то в конце концов он может оказаться в плену формализма?

— Мне трудно что-либо сказать по этому поводу, так как я впервые слышу такие слова, — ответил он с некоторой иронией и легкой улыбкой взрослого, почти тридцатилетнего мужчины.

— Скажите, пожалуйста, как, по вашему мнению, в данной ситуации должен вести себя член партии по отношению к таким людям, как товарищ Ким Чжонхён?

— Прежде всего, их нужно сильно ненавидеть! Надо сделать так, чтобы земля горела под ногами таких типов. И никаких поблажек! Это будет самое справедливое решение!

— Конкретно, как это реализовать?

— Его надо перековать так, как это делает кузнец с куском железа на наковальне. Неужто вы не читали роман Островского «Как закалялась сталь»?

— Читал. Как вы умудрились найти на Юге такие книги?

— Но ведь тогда было другое время и были другие обстоятельства.

— А сейчас мы живем в других условиях.

— Полагаю, что такой дифференцированный подход порождает определенное недоразумение. Классовая и идеологическая позиция должны быть всегда последовательными и четкими. Не так ли?

— Одну минутку. — Движением руки я остановил его и спросил: — Объясните конкретно, к чему вы клоните?

— Вы действительно не знаете и поэтому спрашиваете?

— В общих чертах я понимаю, что вы хотите сказать.

— Ну, тогда все в порядке, — резковато ответил он, а затем задал мне не совсем приятный вопрос:

— Если позволите, разрешите спросить: вы член партии?

Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, но я сказал, что не являюсь членом партии, ибо пока не подхожу по возрасту. Я почувствовал, что он считает меня юнцом. Уверенным голосом двадцатидевятилетнего мужчины он негромко сказал:

— Я этот вопрос поставлю на собрании партячейки уезда. Правда, не совсем знаю, какая там сейчас складывается обстановка.

— Не торопитесь, вы успеете удовлетворить свое любопытство. Только такой момент пока не наступил. К тому же еще не установлено, являетесь ли вы членом партии. Не надо так спешить. Почему вы хотите мой вопрос ставить на партсобрании? Хотите сказать, что я безо всяких оснований защищаю Ким Чжонхёна?

— Речь идет не только о том, что вы заступаетесь за Ким Сокчо, который всячески извивается вокруг Ким Чжонхёна. Дело в том, что у вас нет четкой классовой позиции и идейной убежденности.

Я не курю, но в тот момент мне казалось, что я мог бы и закурить, и тут же невольно усмехнулся. Где-то вдали залаяла собака. Было похоже, что она находится не в ближайшей деревне, а в соседней или где-то за рекой. Вместе с тем этот лай наводил на грустные размышления: он как будто говорил, как прекрасна эта тихая летняя ночь, когда можно помечтать о светлом будущем, восстановить в памяти теплое прошлое родной деревни. Этот собачий лай словно спрашивал, зачем мы затеяли этот бессмысленный разговор в такую прекрасную ночь.

Я тихо спросил:

— Извините, пожалуйста, мне кажется, что вы, поднимая вопрос о взаимоотношениях между Ким Сокчо и Ким Чжонхёном, хотите продемонстрировать каким-то образом свою классовую позицию и идейную убежденность. Более того, может быть, хотите стать образцом для подражания. Если я сказал что-то лишнее, то заранее прошу извинить меня.

— Похоже, вы очень хотите поиграть словами, — сказал он небрежно. При этом он не употреблял слова «молодой человек». Но я почувствовал, что эти слова он произнес про себя, так как знаю, как ведут себя старшие при разговоре с младшими в подобных случаях.

— Как вы сказали? Вы хотите сказать, что я занимаюсь болтовней? Покорно благодарю вас. Послушайте, по-моему, это вы слишком увлекаетесь словесными играми и все время занимаетесь преувеличением значимости своей собственной персоны. Не смешите!

Я уже не стал церемониться и вместо вежливого слова «товарищ» стал употреблять слова «послушайте, вы». Затем напоследок сказал:

— Разумеется, я еще молод и пока не совсем хорошо разбираюсь в идеологических вопросах. В этом отношении вы правы. Но вы слишком выпячиваете свое собственное «я». Кроме того, если говорить откровенно и исходить из сегодняшней обстановки, то Ким Сокчо имеет ряд преимуществ перед вами. При нынешней ситуации вы говорите о гордости, достоинстве и об идейной последовательности. Это не серьезно. Ну, на сегодня хватит. Лучше, лежа в постели, внимательно послушайте звуки текущего неподалеку ручья, тогда, может быть, до вас дойдут мои слова.

Выпалив эти слова, я удалился. Вернулся во двор, где еще едва дымился костер, отпугивающий комаров, и по-прежнему стоял смешанный запах коровника и свинарника. Когда я вошел в комнату, офицер в полусонном состоянии спросил, все ли у меня в порядке. Я ответил, что все на месте и все в порядке. Затем медленно лег в постель.