ВОЛКИ СНОВА ГРЫЗУТСЯ…

Война продолжалась…

Метелями и морозами встретил нас двадцатый год. Зима выдалась на редкость суровая и необычная для солнечной Ферганы.

Ходили слухи, что на дорогах падали люди, захваченные Метелью, и замерзали. Замерзших животных я сам видел. К голоду и страшным эпидемиям присоединился холод. И какой холод! Словно приволжские степи с их буранами и лютыми морозами переместились на юг. Видно, всегда одна невзгода цепляется за другую. Сейчас их скопилось бесчисленное множество.

Наш постоянный противник — Мадамин-бек — на время приутих. Не совсем приутих. Банды двигались где-то по дальним районам, перемещали свои штабы, соединялись, разъединялись, но близко к нашим гарнизонам не подходили. Да и вести бои в такую погоду было трудно. Но к боям готовились. Этот год нарекался последним для Мадамин-бека. Не знаю, чувствовал ли он это, но для нас были ясны предстоящие перемены в ходе гражданской войны. После прорыва оренбургской пробки восстановилась нормальная связь с Центральной Россией. Туркестан ожил, силы наши возросли. Уже в январе 1920 года с ликвидированного Оренбургского фронта в Скобелев прибыла Отдельная Приволжская татарская стрелковая бригада под командованием Юсуфа Ибрагимова. Несколько ранее, в ноябре 1919 года, из района Аральского моря в распоряжение штаба Ферганского фронта были направлены части так называемого Оренбургского казачьего войска, перешедшие на сторону Советской власти.

Войска Ферганской долины подверглись реорганизации. Все части Ферганского фронта объединились во 2-ю Туркестанскую стрелковую дивизию под командованием Веревкина-Рохальского, все кавалерийские части — в Отдельную Ферганскую кавалерийскую бригаду под командованием Эрнеста Францевича Кужело. Мне выпала честь стать командиром первого полка этой бригады, организованного из восемнадцати красногвардейских отрядов Ферганской долины— Скобелевского, Чимионского, Беш-Бошского, Панского, Кокандского, имени III Интернационала и других.

2-й интернациональный имени Карла Либкнехта полк возглавлял венгр коммунист Миклош Врабец, бывший военнопленный.

Сдавшиеся басмаческие отряды были сведены в 3-й полк под командованием бывшего курбаши Муллы Иргаша-кичик (Малого). Это прозвище относилось, впрочем, не ко внешнему виду командира 3-го полка (Мулла Иргаш был высокого роста, могучего телосложения), а к значимости Муллы Иргаша как командира небольшого басмаческого отряда.

План предстоящей операции, складывающейся из целого ряда ударов, предусматривал в конечном счете окружение и полную ликвидацию сил Мадамин-бека.

Каковы же были основные удары?

Татарская дивизия, подкрепленная казачьими сотнями, выбивает части Мадамин-бека из их постоянных стоянок в междуречье и гонит в сторону Шарихана.

Скобелевский гарнизон выходит на селение Гарбуа с юго-востока и юго-запада.

Наша Ферганская кавалерийская бригада выступает из Намангана через крепость Бабура и кишлак Шаханд и тоже направляется в район селения Гарбуа, чтобы не дать противнику уйти в Яз-Яванские степи.

Мадамин-бек учуял опасность. Он понял, что узкая долина между реками Нарыном и Кара-Дарьей может превратиться для его войска в петлю, из которой не вырвешься. Банды снялись с насиженных и удобных мест и начали свой поход, конец которого вряд ли мог предвидеть тогда еще сильный Мадамин.

В районе Гарбуа ему удалось соединиться с отрядами Курширмата. и, отбиваясь от наших передовых частей, уйти через Акбарабад, Суфан и, Кокджар в горную зону, к кишлакам Янги-Наукат и Иски-Наукат.

Страшны Алайские горы зимой. А эта зима была особенной. Я уже упоминал о сильных морозах и метелях. В январе они разыгрались не на шутку. Будто нарочно схватился ветер с басмачами, захлестывая дороги сугробами, обживая нестерпимым холодом людей и животных.

Вместе с ветром шли по следу Мадамин-бека и наши конники. Кужело было приказано преследовать противника, не дать ему укрепиться. А бек торопился, искал малодоступные для нас места, но удобные ему в целях обороны.

Вначале путь лежал по равнине. Помнится, полк, борясь с ветром, двигался по заснеженной дороге. Сугробы наметало так быстро, что тропа, пробитая передними рядами, исчезала буквально на глазах. Кони вязли в свежей пороше, с трудом преодолевая каждый шаг. Стужа все усиливалась.

Когда наша бригада приблизилась к кишлаку Янги-Наукат, начался снегопад. Разыгрался обычный для этих мест буран. Все вокруг металось в каком-то бешеном вихре. Ни дороги, ни деревьев — только крутящийся снег.

В такую завируху наша разведка сумела сбить тыловое охранение Мадамин-бека и захватить пленных. Стычка произошла всего в шести километрах от Янги-Науката.

Я всегда удивлялся и восхищался мужеством и отвагой кавалеристов-разведчиков. Новый случай дал возможность снова порадоваться. Ведь надо же среди такого адского ветра, в снежную бурю разыскать басмаческое охранение и пленить его! Впрочем, наши ребята и не таксе выделывали.

Кужело сам допрашивал пленных, а потом вызвал меня и Миклоша Врабеца.

— Мадамин-бек рядом, — сказал Эрнест Францевич. — Его штаб и главные силы в Янги-Наукате. Обстановка такая, что отдыхать дать не могу ни одному эскадрону, хотя знаю — все устали страшно…

Я слушал комбрига и мысленно оценивал наши силы. Марш по заснеженным степям и тропам предгорья, ветер, холод — все измотало людей до крайности. Но отдых немыслим. Лучше бой, он развеет усталость, поднимет дух. Хуже, если бек уйдет, и нам, опять-таки без отдыха, придется преследовать его в горах.

Притом, что такое усталость? Стоило только посмотреть на Кужело, как приходил стыд за свое малодушие. Недавно он встал после тяжелого ранения. Не все верили, что он вообще встанет. И вот выжил, поборол смерть, недуг, прошел вместе с нами труднейший путь. Не только прошел. Вел за собой бригаду и снова готов к бою, походу. Готов к трудностям. Имеем ли мы право отставать от Кужело?

Мы принимаем слова комбрига как приказ. Собственно, это и есть приказ. Предстоит бой за Янги-Наукат, где стянуты силы Мадамин-бека.

Бой начался, как только прибыла конная батарея татарской бригады. Она открыла огонь по кишлаку. Одновременно мой полк был послан в обход селения. В лоб противнику на Янги-Наукат развернулись цепи 2-го Интернационального полка Миклоша Врабеца.

А снег все шел. К гулу орудий и треску винтовок присоединился неистовый вой метели. Я не помню второго такого боя в снежную бурю, когда скачешь и стреляешь среди белого мрака, когда враг не виден, он лишь угадывается где-то впереди.

Как и многие бои с басмачами, бой под Янги-Наукатом не окончился. Он даже не развернулся. Мадамин-бек, располагая несравненно большими, чем мы, силами, уклонился от схватки и, выставляя легкие заградительные отряды, ушел из селения. Не задержались его банды и в Иски-Наукате. Силы бека поспешно двигались в сторону Кичик-Алая на Гульчу, где гнездились со своими шайками плохо подчинявшиеся Мадамину курбаши. Но другого пути не было.

Наша бригада ворвалась в Янги-Наукат вслед за противником. Последние пули были посланы в спины скачущих басмачей, и, возможно, часть из них достигла цели. Но прозвучал приказ — остановиться. И сразу мы почувствовали смертельную усталость. Все, что скопилось за долгий путь, за дни изнурительной борьбы с холодом и ветром, все навалилось сейчас на нас. Мы не слезали, мы падали с лошадей. Только сон и тепло могли вернуть силы. И это поняло командование. О преследовании Мадамин-бека нельзя было и помышлять. К тому же метель еще усилилась. Небо будто пало на землю, придавило ее, засыпало снегом, исхлестало ветром. Кишлак утонул в сугробах, застыл в леденящей стуже.

Привели пленных басмачей. К моему удивлению, среди них оказался русский мальчонка лет двенадцати, худенький, щуплый, в ватном халате, в киргизском малахае на голове, в огромных сапогах не по росту, бледный.

Миша Спиридонов, отчаянный рубака, командир 1-го взвода 4-го эскадрона, рассказывает: «Погнался я за одним басмачом, уходит на коне в гору, вот-вот настигну, снег, туман, только вдруг обернулся мой басмач, плачет — «дяденька, не убивай меня…»

Этого мальчика мы через некоторое время поместили в детдом в Коканде.

Мадамин-бек, ожидая погони, шел не останавливаясь, не щадя коней. Немало басмачей, страшась метели и будущего, которое становилось все грознее и безнадежнее, покидало в дороге своего главаря.

Сам бек не тешил себя иллюзиями. Он уже видел недолгую тропу, ведущую к концу. Банда его была по-прежнему многочисленна, он сберег большинство отрядов, избегал крупных боев. Но она не способна была устоять перед натиском сконцентрированных против него сил, и Мадамин-бек покинул Янги-Наукат, как до этого вынужден был оставить Кара-Тере. И задержится ли в Гульче? Что ждет его там?

Из всех руководителей басмаческого движения Мадамин-бек был наиболее дальновидный. Об этом свидетельствуют документы и поступки бека. Он хорошо представлял себе обстановку в Туркестане, и не только в Туркестане. Силы реакции, которой он служил оружием, олицетворяли собой все прошлое, вступившее в борьбу с Советской властью. Силы эти иссякали по мере нарастания мощи нового строя. Народ, сбитый с толку контрреволюционной пропагандой националистов и духовенства, первое время прислушивался к лозунгам, выброшенным басмачами. Какая-то часть его даже поддерживала курбашей и шла за ними. Но обман не мог продолжаться бесконечно. Идеи революции все больше и больше проникали в гущу народную, и там, где удавалось посеять семена нового, они произрастали буйно, давали чудесные всходы.

Почему лишь семена? Почему так скромно? Да потому, что с первых дней революции почти вся Ферганская долина была объята пламенем гражданской войны, и за пределами городов, в гуще сельского населения, гнездились басмаческие банды. Глашатаи нового с трудом доходили до кишлаков и с еще большим трудом произносили слова правды среди народа. Басмаческая пуля летела в спину смельчака. А если он не умирал сразу, в первый день своего появления в кишлаке, то его настигал нож в сумраке ночи. Наиболее упрямых и живучих сжигала на костре налетевшая по сигналу байских прихвостней банда одного из курбашей.

Слово революции действительно пробивалось в народ сквозь огонь и кровь. Но оно пробивалось.

Народ не только приветствовал части Красной Армии, освобождавшие кишлаки от басмачей. Дехкане шли в партизанские отряды, создавали свои, возникавшие стихийно, вооруженные группы, получившие своеобразное название «красных палочников». Название это было символическим. Не одними палками вооружались кишлачники. В руках у них оказывались старинные охотничьи ружья «мултуки», пики, сабли. Но иногда приходилось брать и обыкновенную дубину и обороняться от врага. «Красные палочники» были незаменимыми разведчиками и проводниками советских войск, боровшихся против басмаческих банд. Это они указывали тайные тропы врага, называли места стоянок курбашей, разоблачали басмаческих шпионов.

К тому времени, когда Мадамин-бек, не приняв боя, уходил из Янги-НаукаТа, против него выступали уже и национальные части. В нашей бригаде находился отряд Мулла-Умира в двадцать пять человек. Да и почти в каждом эскадроне были узбеки и таджики. Часть из них з прошлом сражалась на стороне бека, теперь стала в ряды Красной Армии. Главарь басмачества об этом знал. От него откалывались малые и большие отряды, и, как на странно, он относился к подобным фактам со спокойствием обреченного.

Из-под власти Мадамин-бека уходили джигиты. Уходили курбаши. Гульча, куда он держал теперь путь, представляла собой арену междоусобицы. За день до событии в Янги-Наукате там сцепились бекские военачальники, и, не появись вовремя главарь, дело дошло бы до столкновения банд.

Небольшая русская крепостца Гульча приютилась рядом с кишлаком того же названия. Селение теснилось своими глинобитными домиками на самом берегу бурной горной речки. И речка именовалась Гульча. Свои воды горный поток нес в не менее бурную Кара-Дарью. Среди утесов, обрывов, под защитой беснующегося потока стояла крепость. До нее добегали горные тропы, а пересекала ее дорога, идущая от Оша к укреплениям и пограничным пaмирским постам. До революции в Гульче стоял гарнизон из сотни казаков. Теперь там расположился курбаши Халходжа.

Считая себя главным из басмаческих предводителей и втайне мечтая о роли вождя, Халходжа уже давно не признавал Мадамин-бека. Здесь, вдали от ставки главаря, ой действовал по своему усмотрению и требовал к себе таких же почестей, как и бек. Ему были ведомы военные неудачи басмаческого командования. И эти неудачи он относил на счет ненавистного Мадамина. Всяческими интригами, заговорами Халходжа пытался ослабить влияние своего врага. Совсем недавно он послал в ставку басмаческого главаря, в Кара-Тере, письмо. Самолично курбаши низвергал Мадамин-бека с его «высокого» поста. «Мы все — курбаши и аскеры, — писал Халходжа, — не признаем своим главным вождем Мадамин-бека Ахматбекова. Многих из нас он разоружил, всячески обижал. Меня, ишана Халходжу, возил по кишлакам на неоседланной лошади, четыре месяца держал под арестом, нанес много оскорблений чести мусульманина…»

Мадамин-бек смолчал, не ответил на письмо своего подчиненного. Не до обид было теперь. Над ним нависла угроза полного разгрома, и только на отшибе, в Гульче, можно было спорить о власти, которая волею истории уже уходила из рук басмаческих главарей. Это знал Мадамин-бек, но этого не понимал завистливый Халходжа.

Правитель крошечной крепостцы решил опередить события. Прежде всего надо было убрать сторонников бека, которые находились в окрестных кочевьях. Со своими отрядами здесь стояли Муэтдин-бек и Сулейман Кучуков. Особенно беспокоил Халходжу курбаши Кучуков. Он пользовался не только благосклонностью Мадамин-бека, по и слыл хорошим командиром и одно время считался его помощником. Бывший полковник русской армии Сулейман Кучуков после демобилизации работал в Оше в конезаводстве и присоединился к басмачам во время джалал-абадского кулацкого восстания. Вместе с Кучуковым находился и военный министр так называемого мадаминовского белогвардейского правительства генерал русской армии Муханов.

Выбор Халходжи пал на Кучукова. Не особенно задумываясь о последствиях, подогреваемый честолюбием, курбаши применил избитый басмаческий прием — обманным путем заманил к себе собрата по оружию и, когда тот переступил порог крепости, приказал схватить и связать его. Не обошлось без борьбы, Кучуков отбросил наседавших на него джигитов, но сабельный удар по голове заставил его стихнуть.

Опасный противник в руках Халходжи, и, опьяненный, успехом, курбаши шлет своего подручного к Муэтдин-беку с предложением разделить власть. С нетерпением ждет он ответа. Проходят томительные сутки, прежде чем гонец возвращается. Ответ не радует Халходжу. Муэтдин-бек отказывается присоединиться к нему. Больше того, каракиргизы кучуковского отряда, узнавшие о пленении их командира, решили расправиться с Халходжой. Они грозились содрать с него кожу. Не столько угрозы кара-кирризов, сколько отказ Муэтдин-бека, встревожил Халходжу. Курбаши, видимо, не торопились менять предводителя, и новая чалма на голове очередного претендента в вожди «армии ислама» их мало радовала. Другие мысли таились у каждого из этих главарей. Они, как и Мадамин-бек, думали о будущем. И недалеком будущем.

А тут еще весть — из Янги-Науката идет Мадамин-бек. Главные силы катятся на юг, под прикрытие гор. О новых правителях ли теперь спорить? Пора заняться собственной судьбой. Вот если бы нашелся человек, способный подсказать выход из создавшегося положения, тогда, пожалуй, его послушались бы, к нему присоединились. Но такого человека нет. Халходжа даже отдаленно не похож на «пророка». Он опьянен жаждой власти и ничего, кроме парчового халата «правителя», не видит.

Не без сожаления снял путы с Кучукова мятежный курбаши. И рану перевязал скрепя сердце и отпустил из крепости без доброго мусульманского напутствия. А сам смиренно вышел навстречу Мадамин-беку и в знак приветветствия приложил руку к сердцу.

Халходжа все еще не понимал того, что происходит. Ему мерещились лишь неудачи бека. А то, что под ним самим горит земля, он не чувствовал. Земля действительно горела под басмачами. Поэтому Мадамин-бек и не наказал Холходжу за произвол и насилие, не приказал посадить под арест или, как прежде, на неоседланную лошадь. Он даже не пригрозил ему.

Халходжа расценил это как слабость бека. Но остальные курбаши поняли причину такого мягкосердечия своего главаря — Мадамин-беку не до них.

Лишь короткий привал сделали отряды. Снялись ночью, в ветер и снег, и покинули Гульчу. Проводники повели отряды бека берегом Куршаба, а там по заветным тропам они растеклись и сгинули.

След Мадамин-бека был потерян…

В первые же погожие дни наша Ферганская бригада выступила в Наманган. В Иски-Наукате ее сменила 6-я стрелковая бригада 2-й дивизии под командованием Петра Митрофановича Парамонова. Ему было приказано занять Гульчу и выбить оттуда басмачей.

Покончить с врагом ему удалось быстро и довольно просто. Обошлось без боя. В Иски-Наукат Парамонов вступил вечером 5 января, а на рассвете связался по телеграфу с Гульчой. Он вызвал к аппарату Муханова и Кучукова. Разговор длился всего несколько минут. Петр Митрофанович предложил им сдаться и от имени Советского командования обещал амнистию всему составу отрядов.

— Пусть подойдет к аппарату офицер русской армии, если среди вас таковые имеются, — попросил Муханов.

— У аппарата капитан русской армии, — ответил Петр Митрофанович. — Подтверждаю честным словом коммуниста амнистию бывшему генералу Муханову, полковнику Кучукову и курбаши Муэтдин-беку.

Наступило короткое молчание, потом аппарат четко выбил:

— Просим прибыть в Гульчу. Сдаемся Советской власти. Муханов, Кучуков, Муэтдин-бек.

Короткий разговор между Иски-Таукатом и Гульчой значил многое. Побеждало не оружие, а сама история. Не вступив в бой, даже не попытавшись сопротивляться, сдались крупные отряды басмачей. Сдался сам военный министр Мадамин-бека. Убежденность в необходимости борьбы покидала тех басмаческих руководителей, кто понял, что сопротивление бессмысленно — силы Советской армии все возрастают, кто разуверился в националистических идеалах — почувствовал лицемерие и фальшь реакционных лозунгов, кто уловил равнодушие простого народа к целям, которые преследовались главарями. Басмачество несло дехканам войну и разорение, несло новую кабалу. И как ни обманывали курбаши земледельцев, как ни пугали судом аллаха, люди прозревали, узнавали правду и все больше проникались симпатией к Советам.

Кучуков и Муэтдин-бек отпали от армии Мадамина. А Халходжа решил продолжать борьбу. Он покинул Гульчу, где еще недавно собирался провозгласить себя верховным главнокомандующим мусульманского воинства и, избегая стычек с нашими частями, ушел о дальние кишлаки.

На какое-то время Халходжа приутих. Вблизи Намангана, например, отряд его не появлялся. Но это продолжалось недолго. В начале февраля снова разнеслась весть: «Пришел Халходжа!»