БАЛЛАДА О СТАРОМ ОХОТНИКЕ

Халходжа явился неожиданно и застал нас врасплох. Не буквально, конечно. Части наши всегда были в готовности, но никто не предполагал, что басмачи появятся в Уч-Кургане, и поэтому не могли заранее подготовить им встречу. Более того, мы не успели прийти на помощь нашим товарищам, охранявшим мост через Нарын и уч-курганский хлопковый завод.

Бригаду поднял сигнал тревоги, когда на дворе бесновалась пурга. Это было что-то страшное. Дикая стужа и ветер. Кони упрямились, не хотели выходить из конюшни. Бойцы прятали лица в поднятые воротники шинелей. Шутка ли — тридцать пять градусов ниже нуля. И это в благодатной солнечной Ферганской долине! Легкое обмундирование не могло защитить тело от мороза, хотя каждый из нас и надел на себя все, что мог.

Мы выехали из ворот казарм и попали в еще большую стужу. Чтобы не захолодить коней, сразу пошли напористой рысью. Встречный ветер ожег нас и пронизал до костей своим ледяным дыханием.

Надо было торопиться. Железнодорожное полотно от Намангана до учкурганского моста разрушено почти до основания, растащены рельсы, сожжены шпалы, повалены телеграфные столбы. Придется добираться походным маршем. На это потребуется немало времени. А в Уч-Кургане уже идет бой, и вряд ли небольшая застава долго продержится. На нее обрушились сразу две банды — Халходжи и Аман-палвана.

Нам было известно только, что бой начался, сделаны первые выстрелы. И все. Но уже прошли часы. Они кажутся долгими в пути, но короткими в сражении. Что с товарищами? Держатся ли они еще?

За Наманганом, в открытом месте, мороз стал страшнее, ветер нестерпимее. Смотришь впереди себя и кажется — все омертвело в стуже. Ни единого признака жизни! Даже дороги, обычно людные, опустели. Тополя, одетые в иней, не шелохнутся, лишь потрескивают на морозе. Сады, густые наманганскне сады утонули в снегу. Единственное, что движется, — это кизячий терпкий дымок, переползающий с крыши на крышу. И еще — мчится, гремит холодными волнами Нарын. Никакая стужа не в состоянии пленить его. Как и в знойное лето, он бурлит, перекатываясь па камнях, пенится, плещется о берега, чуть окаймленные белым кружевом льда.

С Нарына летит ветер. Это он несет стужу, опаляет наши лица холодным огнем. Когда мы выезжаем в степь, нас. захлестывает пурга. Сидеть па коне нет сил. Сапоги примерзают к стременам, тело коченеет. Бойцы спрыгивают с седел, идут рядом с лошадьми. Да что идут — бегут вприпрыжку, чтобы как-нибудь отогреться, раздобыть чуточку тепла. А как нужно тепло в такую стужу!

В одну из трудных минут ко мне, в голову колонны, прискакал комвзвода Ваня Лебедев и плохо слушавшимися от холода губами выговорил:

— Товарищ командир, один у меня отстал — Туркунов. Лежит в снегу.

— Где? Веди к нему.

Мы повернули коней и, настёгивая их плетями, помчались вдоль строя в степь. Поземка вилась высоко, и даль мутилась в белом тумане: Не сразу удалось найти бойца. Если б не лошадь, темневшая понурой горкой над небольшим сугробом и служившая приметой, нам пришлось бы немало поплутать по степи.

Он, конечно, еще не замерз. Однако силы почти покинули его. Лежит в снегу, плачет:

— Умру здесь… Не поеду.

Мы оба спрыгнули, стали его тормошить и уговаривать. А он свое:

— Не могу. Дайте умереть…

Ванюшка подвел своего крепыша Басмача и протянул бойцу повод.

— На этом не окоченеешь. Он — что твой огонь. Садись!

Глаза парня как будто потеплели. Сердце кавалериста не могло не загореться при виде такого красавца коня. И он с нашей помощью поднялся и сел в седло. Басмач словно понял свою роль и легко затанцевал под седоком. И диво — боец улыбнулся.

Теперь уже втроем мы поскакали за ушедшей колонной и настигли ее на повороте дороги.

Только к вечеру, истерзанная холодом и метелью, дошла бригада до Уч-Кургана. Но поздно. На подступах к кишлаку мы увидели, что помощь наша уже не нужна. Только кровь, остывшая и почти заметенная снегом, встретила эскадроны. И еще — трупы. Несколько окоченевших трупов на дороге и у ворот завода. И мстить некому, — враг ушел. Ушел давно. Шашки, которые обнажили бойцы, подлетая к Уч-Кургану, со стуком вернулись в ножны.

Нас обступили жители кишлака, стали рассказывать о случившемся.

— Большое горе… Большое горе…

Мы перебивали кишлачников одним настойчивым вопросом:

— Неужели никто не спасся? Никто из ста двадцати человек?

Старики сокрушенно качали головами:

— Никто.

И добавляли, поясняя:

— Халходжа любит смерть. У него руки черные. Пока человек дышит, он не успокоится.

Вдруг среди всего этого хора причитателей прозвучал уверенный голос:

— Нет. Один живой… Мерген живой…

Говорил совершенно седой старец.

— Где же он? — спросили мы.

— В Дарье.

Ответ был более чем неожиданный. Он обескуражил нас. Почему человек оказался в реке, и может ли он спастись в воде при таком морозе?

Старик повел нас к берегу и показал место на мосту, где басмачи казнили бойцов заставы. Здесь было еще больше крови. Снег темнел от ярко-багровых пятен.

— Мерген не сдался, — сказал старик. — Мерген пошел в Дарью…

Невольно глаза наши проследили высоту от моста до кипящих волн и дальше — вдоль, серой свинцовой глади Нарына. Река была пустынной. А так хотелось увидеть над водой голову неизвестного нам Мергена, смелого Мергена, который бросился перед лицом врага в ледяные волны.

— А руки у него были связаны, — добавил старик. — Крепко связаны…

Это удивило нас. Человека со связанными руками, кинувшегося в реку при тридцатиградусном морозе, старики считали спасенным. Мы не могли этому верить. Не верили, что Мерген остался живым. Мало того, что он был опутан веревкой и попал в ледяную воду. По нему стреляли. Стреляли долго, пока он не исчез под волнами.

— Мерген живой. Скоро вернется, — уверенно повторяли кишлачники.

Мы невольно поддались этой убежденности. Человеческое мужество способно творить чудеса. И пусть подвиг Мергена явится тому примером…

В Уч-Кургане хорошо знали старого охотника Бурибай-Мергена. Ом никогда не возвращался домой без добычи. Дедовское кремневое ружье с деревянными козлами для подпорки ствола било без промаха. Люди посмеивались над древним оружием, но Бурибай любил свой «мул-тук» и, когда вступил добровольцем в сторожевой отряд, принес его с собой.

В тот трагический для заставы день Бурибай сидел в чайхане и горячим чаем спасался от холода. Как всегда, рядом с ним на кошме покоилась дедовская кремневка. Старик был весел и спокоен.

Да и все в кишлаке были спокойны. О басмачах давно не слышно. А если и появятся вблизи Уч-Кургана, есть защита — на заводе застава, у моста посты. Никто не ведал о готовившемся нападении. Только один человек хранил тайну, и тайна эта была страшной — к кишлаку крадутся банды Халходжи и Аман-палвана. Но человек молчал. Он ждал врагов, как друзей.

Накануне в Уч-Кургане появился басмаческий перебежчик. Он не боялся ни допроса, ни наказаний. Он требовал, чтобы его привели к начальнику заставы и оставили наедине с ним. И когда просьбу перебежчика выполнили, он передал командиру пакет, вернее письмо, написанное по-русски. В письме курбаши Халходжа обещал сохранить жизнь начальнику заставы и его бойцам при условии, что они сдадут добровольно оружие.

Перебежчика отпустили, а письмо укрылось в нагрудном кармане начальника заставы командира роты Малого. Он не рассказал товарищам о послании курбаши. Это была его личная переписка с басмаческим главарем, которая завершала начавшиеся давно тайные переговоры. Бывший прапорщик старой армии и командир роты в белой армии Дутова не собирался оставаться в Уч-Кургане и командовать заставой. Он просил Халходжу перебросить его степными дорогами в Оренбург, на родину, и взамен обещал предательство.

С этим письмом и ходил весь день Малый и ждал басмачей. Ждал с часу на час, с минуты на минуту. Он, конечно, не был спокоен, как остальные, как Бурибай-Мерген. Его мучили страх и сомнения. И когда загремели выстрелы на окраине кишлака и по улице пронеслись первые всадники в халатах, он прежде всего подумал о своей участи: судьба его оказалась в руках кровожадного и вероломного Халходжи.

Лишь несколько выстрелов успели сделать бойцы заставы. И в числе их оказался выстрел Бурибай-Мергена. Он схватил свою кремневку и, выскочив из чайханы, пустил пулю в мчащегося навстречу басмача. Тот вместе с конем рухнул наземь. Получив отпор, йигиты остановились, свернули в переулки, стали поспешно слезать с лошадей и заводить их во дворы, под защиту дувалов.

Тем временем бойцы заставы кинулись на завод, где уже шла подготовка к обороне. Добежал и Бурибай-Мерген. Успел, до того как прозвучала команда закрыть Борота.

Надо было помочь товарищам, охранявшим мост. Там звучали выстрелы и раздавались крики. Ребята отбивались из последних сил. Басмачи смяли охрану и порубили ее шашками.

Враг, захватив мост, повел наступление на Уч-Курган с двух сторон и вскоре окружил завод. Застава отстреливалась из-за хлопковых кип, наваленных па крыши цехов и сараев. Отстреливалась отчаянно, пустив в ход винтовки и пулеметы. Огонь был интенсивный, и басмачи после нескольких попыток взять укрепление штурмом отхлынули.

Весь день продолжалась осада. Никаких запасов продовольствия у бойцов не оказалось. Не было и воды. Пришлось глотать снег. Но они держались, зная, что подойдет помощь из Намангана. Взять завод трудно, почти невозможно, и пока басмачи отсиживаются под его стенами, весть о налете банды дойдет до штаба.

Прошел день. Прошла ночь. Утром басмачи подкатили свое единственное орудие и дали по заводу два выстрела шрапнелью. Через минуту-другую появилось несколько всадников с белым флагом. Остановились на почтительном расстоянии от ворот. Стали махать руками, кричать.

Бойцы прекратили стрельбу. В наступившей тишине прозвучал голос одного из басмачей:

— Откройте ворота! Письмо от хозяина — Халходжи.

Начальник заставы изобразил на лице растерянность.

Но долго играть прапорщику Малому было некогда: он торопился.

— Открыть ворота! Пропустить парламентеров!

Тишина всегда соблазнительна. Никто из красноармейцев не возразил против мирных переговоров. Тяжелые заводские ворота распахнулись и пропустили трех всадников, в числе которых был русский белогвардеец. Они улыбались, прижимали руки к груди и всем своим видом выражали удовольствие. Им помогли спешиться, приняли коней, отвели в конюшню. Так уж полагается: парламентер — человек нейтральный, он почему-то не кажется врагом.

Старший из басмачей протянул Малому послание от Халходжи. Прапорщик сразу узнал копию того самого письма, которое передал ему два дня назад перебежчик. Но он попытался удивиться и даже с интересом перечитал его слово в слово. Задумался, словно решал, как поступить. Ложь изобретательна, она открывает в человеке способность к перевоплощению. Уже продавшийся и продавший других врагу, Малый еще смог изобразить па лице гримасу отчаяния и вздохнуть с сожалением.

Однако торопливость мешала ему играть роль честного воина. Едва дочитав письмо, он дал команду бойцам построиться и сложить оружие.

Только теперь красноармейцы поняли, что командир предал их. Но было поздно. В незакрытые ворота пробрались басмачи и заняли удобные позиции для боя. Дрожащими руками складывали бойцы свои винтовки. Многие плакали, плакали не от страха. Слезы обиды текли по суровым лицам людей, только что дравшихся с врагом и готовых биться до конца. Расставаться с винтовками было мучительно тяжело.

Когда оружие выросло в горку у ног басмачей, старший из них зло спросил:

— Где пулеметы?

Строй молчал. Малый растерянно посмотрел на бойцов и повторил вопрос:

— Где наши пулеметы? Вы слышите?

Никто не ответил.

Молчание испугало прапорщика. Он понимал, что исчезновение пулеметов басмачи могут расценить, как его,

Малого, подвох, а ему хотелось, ему надо было показать себя честным предателем. И он с кулаками бросился на своих подчиненных и заорал в исступлении:

— Пулеметы! Где пулеметы?

Кричал и ругался Малый, шипели и грозились басмачи, но* безуспешно. Тот, кто скрыл от врага оружие, молчал, а остальные не знали.

Тогда по приказу Халходжи бойцов стали вязать, и первому скрутили руки начальнику заставы Малому. Может быть, в это мгновение он почувствовал, что просчитался, однако поворота назад уже не было. Прапорщика волокли на мост, и ни просьбы, ни клятвы его не действовали. Лучше уж было идти самому, как это делал старый Бурибай-Мерген, чем волочиться под ударами басмаческих нагаек.

Ка мосту пленных остановили. Остановили на том самом месте, где был Халходжа. Снова прозвучал вопрос:

— Где пулеметы?

В налитых кровью бешеных глазах курбаши можно было легко прочесть приговор. И люди прочли: смерть! И все-таки молчали.

— Вы заговорите, собаки!

Рука Халходжи ухватила ближнего — прапорщика Малого, — и прежде чем он успел вскрикнуть, кривой нож по самую рукоятку влился ему в грудь. Курбаши был опытен — удар угодил в сердце. Обливаясь кровью, Малый рухнул на настил моста, и тут же услужливые нукеры поволокли его к перилам, перекинули через них, и тело с шумом плюхнулось в реку.

Первый удар не помог Халходже. Смерть Малого не напугала бойцов, не развязала языки. И он решил прибегнуть к помощи бога. Возможно, ему подсказал это верное «средство» стоявший за его спиной седобородый Аман-палваи. Басмачи привели из кишлака писаря сельсовета старого Мирзу. Не по собственной воле, видно, взялся он за роль проповедника: слева и справа его подталкивали вооруженные йигиты. Тощее тело Мирзы, облаченное в ветхий овчинный тулуп, покачивалось не то о г порывов ветра, не то от бессилия. А может быть, он притворялся, как это делал Малый, — люди подозревали писаря в тайной связи с басмачами. Как бы то ни было, но он едва тащился к мосту, и ноги у него дрожали. И книжка в руках плясала, и очки едва держались на носу. Представ перед пленными, он глухим, едва слышным голосом произнес продиктованную ему заранее фразу:

— Кто из вас мусульманин, пусть выйдет вперед.

Люди, не откликавшиеся до этого на угрозы, принимавшие молча истязания, при упоминании о вере смутились. Как наивен бывает человек в такие страшные минуты. Два казанских татарина вышли из строя, но их сейчас же оттолкнули назад — татар басмачи не считали мусульманами.

Снова прозвучал глухой голосок писаря:

— Кто из вас мусульманин?

Тогда шагнули семеро добровольцев — местных жителей и стали перед Халходжой. Первым оказался кассанский охотник Бурибай-Мерген. Он был удивительно спокоен и смотрел внимательно в глаза курбаши. Старый Мерген что-то думал, что-то решал свое. Поэтому жалкая речь писаря его нисколько не занимала. А Мирза говорил, с трудом преодолевая страх и холод:

— Вы совершили преступление перед богом, нарушили закон веры, сошли с пути, начертанного шариатом. Вы побратались с большевиками, проклятыми аллахом. Но вы еще можете спасти себя и очистить души. Милостивый господин наш Халходжа отпустит вас с миром, если вы скажете правду, мусульмане. Где пулеметы?

Мирза сам мало верил в то, что говорил. Халходжа никогда никого не миловал. И не только пленных, но и самого писаря вряд ли отпустит.

— О мусульмане! — уже с отчаянием простонал он.

Повторить речь ему не удалось. Старый Бурибай-Мерген прямо в лицо писарю бросил:

— Врешь, Мирза! Не запятнали мы чести мусульманина. А вот ты продался собаке Халходже, и он сам убьет тебя…

Не успели басмачи броситься к Мергену, не успели оценить происходящее — он наклонился и головой ударил писаря в живот. Тщедушный Мирза ахнул и упал навзничь. Ошарашенные бандиты потянули руки к охотнику, чтобы схватить его, но Мерген был уже на перилах моста. Только мелькнула его высокая фигура со связанными руками и исчезла. Басмачи застыли. Кто из них мог решиться преследовать беглеца в волнах Нарына? Одни лишь пули полетели вслед Бурибай-Мергену, человеку, который предпочел смерти от ножа Халходжи смерть в ледяном потоке. Вся банда, прильнув к перилам, беспорядочно стреляла в воду. Старик не утонул. Он вынырнул раз, другой. Потом голова его надолго исчезла под свинцовыми волнами и опять вынырнула уже далеко от моста. Бурибай боролся с рекой, боролся с врагами, что, дико рыча, посылали ему вдогонку сотни пуль. Боролся, хотя руки у него были связаны…

Что же сталось с остальными пленными? Они погибли от басмаческого ножа. Все. Не пощадил Халходжа и Мирзу. Напрасно тот старался услужить своему господину и целовал в страхе сапоги курбаши. Ему перерезали горло и кинули в Нарын. Один лысый малахай писаря — старый, облезлый малахай — остался на мосту и очки, что слетели с горбатого носа, когда Халходжа запрокидывал писарю голову.

В этот же день мы нашли пулеметы. Они были зарыты в конюшне — очень глубоко. Кто-то, рискуя быть замеченным, сделал это геройское дело и потом перед лицом смерти смолчал. Кто он? И один ли? Потомки не узнают их имен. История не всегда способна рассказать о прошлом. А в ее молчании подчас сокрыто много прекрасных человеческих свершений. В них и подвиг безымянных бойцов учкурганской заставы.

— А Мерген живой, — заверил нас старик, когда страшный рассказ его был окончен. — Мерген скоро вернется.

Будем верить в бессмертие этого мужественного, до конца преданного революции человека.