23. Беглец из ссылки. «Черные амбары»

Вернувшись из тюрьмы, я слег в постель, тяжело страдая от нарывов, которые меня мучили еще в тюрьме и которые я к тому же растер в дороге. Они плохо поддавались домашнему лечению при ослабевшем моем организме. Я пролежал месяц и за это время писал разные заявления, давал советы и получал ценнейшие гонорары: фунт пшена, блюдце фасоли, несколько картофелин. Один давний клиент принес мне даже полкурицы. Весть о моем аресте облетела моих клиентов, и должен сказать, что они старались помогать мне, чем могли, когда я лежал дома: каким-нибудь «лепендиком» или «латутиком» из дикой груши, поджаренным не на масле, а на воске, мочеными дикими яблоками, которые я ел с наслаждением, чашечкой арбузного меда, т. е. теми продуктами, которые правительство еще не отняло и которые они отрывали от своего голодного рта. Никогда я не забуду этих ценных даров, и облик этих добрых людей всегда будет стоять перед моими глазами.

За это время я написал две кассационные жалобы. Первое дело — самовольное возвращение из ссылки. Вообще это карается по советским законам легко, по ст. 82 УК, но с обязательным возвращением на место ссылки. Однако в моем случае дело оказалось сложнее.

Ловкий и статный казачонок 18-ти лет женился на одной из красивейших девушек станицы. Это была пара, которой можно было любоваться. Они были в это время еще единоличниками. Не прошло и двух недель после свадьбы, как разразилось несчастие: муж попал в первую же высылку, и его угнали куда-то под Владивосток. Жена, вышедшая из бедной семьи, осталась. Ее не тронули.

Муж пробыл в ссылке месяц-другой, затосковал по молодой жене и бежал. Без денег, без документов, он пробрался на Кубань, за 10 тысяч километров. Кое-где подвозили его на лошадях добрые люди, кое-где он нелегально, по ночам, ехал на товарных поездах, кое-где останавливался и работал, чтоб иметь хлеб и сменить одежду. Шел он несколько месяцев.

И вот, наконец, родная станица и крайняя хата, где он жил с молодой женой. Он перепрыгнул через плетень; в его садочке спелые вишни, он рвет их и ест на ходу. Какая радость: в хате сидит его милая жинка, пригорюнившись, и тоскует о нем. Хотя она потеряла всякую надежду, но не забыла его, и боль разлуки сменилась бесконечным счастьем. Казалось бы, что здесь можно было бы и подать занавес, как в украинских пьесах под веселые песни девчат.

Однако на следующий день на базаре Дарья говорит Марье: «Ванька пришел, я сама видела, как он вишни рвал в своем садочке, ты смотри, никому об этом не говори».

Молодые супруги ушли с глаз долой из станицы в далекую степь, жили там и работали вместе, смастерив себе в скрытом месте куренек. Так продолжалось до конца полевых работ, когда муж был арестован в степи. Его гнал в суд какой-то комсомолец. По дороге задержанный спросил его:

— А что мне теперь будет?

Тот ответил:

— Известно что: на мыло пойдешь.

Этим он, видимо, хотел показать свое знание советских законов и подчеркнуть тяжесть преступления, совершенного кулацким сыном.

Недолго думая, парень сшиб сопливого с ног, отнял винтовку и исчез. Покрутившись некоторое время около станиц, он ушел в город и в поисках работы и средств к существованию сошелся где-то около вокзала с городскими «уркачами», ловкость и оборотливость которых известна среди ссыльных. Со своими новыми покровителями он ночевал в надежных местах — на вокзальной крыше возле кирпичной кухонной трубы, в пустых пассажирских вагонах на запасных путях — и участвовал в разных кражах и проделках.

Наступили темные, ненастные зимние ночи, и он решил снова вернуться домой. Его товарищи дали ему деньжонок, а также и револьвер для самообороны, так как он был теперь уже дважды нелегальный. Был ли кто-нибудь из уркачей «сексотом» или же подвели болтливые соседи — неясно, но только как-то ночью хата была окружена. Парень выскочил в окно и бросился в садок, в него стали стрелять; он отстреливался, но, раненный в ногу, упал.

Краевой суд квалифицировал событие как бандитизм, по одному из пунктов 59-й статьи Уголовного кодекса, и приговорил паренька к расстрелу. Я приложил все силы, чтобы спасти этого юношу. Я подал кассационную жалобу, приложив к ней фотографию, где невеста была снята в подвенечном платье — правда, убогом, но все же вызывающем какое-то чувство сострадания к разбитой жизни. Я доказывал, что в данном деле нет контрреволюционных моментов, так как основное событие — побег, предусмотренный ст. 82 УК РСФСР, помещен в главе не контрреволюционных преступлений, а преступлений против порядка управления, что все последующие события носят характер бытовой, что в значительной мере развязке происшествий способствовало невежественное толкование гуманных советских законов малограмотным конвоиром, что ни одно из обстоятельств дела не затрагивало интересов коллективизации, проводимой партией и правительством в деревне, что револьвер, которым был вооружен обвиняемый, был какой-то допотопной конструкции и имел лишь три патрона, а потому обвинение в бандитизме является большой натяжкой и прочее. Я поручил своим коллегам выступить в выездной сессии Верховного Суда Ростова-на-Дону и поддержать мою кассационную жалобу. В результате дело окончилось «благополучно» — осужденный получил 10 лет лагерей.

Это дело является одной из многочисленных иллюстраций того, как советская власть делает из честных людей преступников. Нужно заметить, что по нашему старому закону простой побег из тюрьмы не наказывался вообще, так как наши законодатели стояли на той гуманной точке зрения, что каждому человеку свойственно желание быть на свободе.

Другое дело, по которому я подал кассационную жалобу в это время, было о «черном амбаре». В одном из колхозов град побил маслянку. Она была застрахована в порядке обязательного государственного страхования от градобития. Приехала комиссия из района: агрономы, метеорологи, парторганизаторы, коллективизаторы, исполкомовцы, госстраховцы и пр. Был составлен акт о гибели маслянки на 100 %, в результате чего колхоз получил от Госстраха возмещение за убытки. Между тем, маслянка оправилась и дала приличный урожай. Он был убран и сложен в амбар. Часть была вывезена в счет хлебопоставки по другой площади, не побитой градом, но осталось еще около 3000 пудов. Перед колхозом возник вопрос: как быть? Если показать урожай, то сейчас же потребуют назад деньги, уплаченные Госстрахом, а они уже издержаны на разные свинарники, телятники и пр. нужды. Кроме того, сейчас же дадут дополнительное задание по вывозу маслянки на элеватор, и его нельзя будет выполнить, так как она уже вывезена частично в счет другой площади, не давшей нужного урожая для выполнения «контрольной цифры». Правление боялось, что возникнет суд за мошенничество в получении денег и за невыполнение хлебопоставки. Несколько раз вопрос этот обсуждался на заседании правления, и люди никак не могли прийти к решению. А время шло.

Председателем колхоза был коренной сельский батрак. Партия выдвинула его, научила грамоте, политически «подковала», и из него получился преданный партиец, которого все время приучали к ответственной работе. Словом, это был парень «свой в доску», один из первых активистов в станице Лабинской и член районного исполкома.

Приезжает в колхоз комиссия из ГПУ для проверки степени выполнения хлебопоставки, проверки записей по бухгалтерии и наличия остатков. Расхождений нет, все правильно. Составляется акт, подписывается сторонами. Но кто-то, видимо, «стукнул» в ГПУ, так как после подписания акта комиссия направляется к амбару, где лежит незаприходованная масляна. «А это что?» Составляется новый акт о «черном амбаре» и также подписывается сторонами.

Суд… Председателя и бухгалтера приговаривают к расстрелу, остальным причастным к этому делу дают по десять лет. Судил их народный суд с правами краевого суда, то. те. с правом расстрела. Кассационная жалоба была оставлена без удовлетворения. Оставалась последняя надежда: ходатайство о помиловании. Однако порядок прохождения дел с расстрелом был таков: дело сейчас же подхватывает курьер ГПУ и отвозит в Верховный Суд. Повестка о слушании не посылается, обвиняемый в судебное заседание не доставляется, и лишь в коридоре Верховного Суда вывешивается список дел, назначенных к слушанию на определенное число. Если приговор утвержден, Верховный Суд дает телеграмму-молнию в соответствующее НКВД; она доставляется мгновенно. Когда же и куда осужденный может успеть подать ходатайство о помиловании? В ГПУ? Но там разговор короткий: осужденного со связанными руками сводят, а иногда волокут по ступенькам в подвал. Там его ожидает комиссия: представитель от НКВД как руководитель казни, обычно судья, вынесший приговор, для опознания личности казнимого, палач, врач для констатирования смерти, понятые — это часто те же вертухаи — и прокурор для соблюдения революционной законности. Последний оглашает приговор: не для осужденного — он ему уже теперь не нужен, а для остальных присутствующих.

Во время чтения приговора палач располагается сзади осужденного, а члены комиссии — по бокам, чтобы пуля случайно не зацепила их. Если жертва находится в бессознательном состоянии, вертухаи поддерживают осужденного под руки. Раздается выстрел в затылок. Затем врач прикладывает стетоскоп к сердцу убитого, констатирует смерть, и комиссия подписывает акт об уничтожении человека.

Народный судья, вынесший приговор по делу о «черном амбаре», рассказывал мне потом, как председатель колхоза в тюремном подвале с плачем молил о помиловании: «Ведь я же ваш, член партии, ведь вы же знаете, что зерно никуда бы не делось и все было бы вывезено». Но советская власть не помиловала и бывшего батрака.

В деле о «черном амбаре» вообще не было никакого преступления или преступного замысла. Не было тут и личной выгоды или корыстных расчетов. Возникшее недоразумение можно было урегулировать в вышестоящих организациях, чего правление не сумело сделать.

Вообще «черные амбары», или, проще говоря, расхождения бухгалтерских записей с фактическим наличием зерна, могли возникать по объективным причинам, например, неполнота и неясность изначальной документации, потеря данных или несвоевременное их представление, отсутствие достаточного количества весов на токах, из-за чего хлеб не перевешивали, а определяли по количеству мешков или подвод, оборудованных длинными ящиками в форме гробов, через щели которых зерно высыпалось по дороге. Тогда оперативные данные расходились с весом, указанным в приемных квитанциях элеватора. Кроме того, элеваторы делали различные скидки на некондиционность зерна, а иногда давали надбавки за высокое качество, в результате чего бухгалтерия в это горячее время поставлена была зачастую в безвыходное положение; и в условиях такой неразберихи и хаоса малоквалифицированный счетный персонал просто не мог справиться с поставленными перед ним задачами. А потому при внезапной ревизии и при злостности экспертизы в любом колхозе можно было установить или «хищение», или «черный амбар», что в тот момент и требовалось в рамках советской судебной политики в деревне. В результате дела о черных амбарах прокатились по всему Северному Кавказу, согласно «плановой работе» органов ГПУ и судов.