Александр Полещук

Как я был сыном президента Лукашенко

(постмодернистская история любви)

Мы познакомились в Минске в пятницу 26 апреля. Организаторы шествия от БНФ ожидали подхода волгоградского «Витязя» поэтому начало демонстрации задержалось до пяти часов вечера.

На весенней прохладе многотысячная толпа, разбившись на кучки, задумчиво перебирала ногами. В такой остановке невольно обращаешь внимание на женщин. Обратил и я. Как тогда, так и сейчас, вопрос выбора не стоял. «Третьим декретом Украинской Державы будет определено, что женщины обязаны иметь ноги не короче 110 см». Это единодушное убеждение сложилось еще в Приднестровье, когда очаровательные студентки тираспольского пединститута поражали нас своими формами.

Здесь такая была одна, над толпой возвышалась русоволосая голова на горделивой шее. Белорусские женщины вообще значительно превосходят в развитии местных мужчин. Я чуть было не написал «в красоте», но вовремя спохватился (могут неправильно понять). К тому же, они отличаются и похвальной склонностью к конспирации. Ни одна из наших спутниц в электричке так и не созналась в цели своего визита в Минск, хотя некоторые лица затем мелькали в митинговой толпе.

Всплеск политической активности среди белорусской молодежи вполне объясним. Отрезанные от бизнеса и преступности молодые люди обоего пола невольно посвящают свой досуг различным идеям. Общая культурная и историческая не хочу сказать — отсталость, но консервативность Белоруссии способствует возрождению таких экзотических для России явлений, как анархисты или даже эсеры. В самом деле, когда ловишь себя на мысли на одной из улочек старого Гродно или рыночных площадях окрестных местечек, то это обычно мысль о польском восстании 1863-64 гг. или революции 1905-07 гг. в Королевстве Польском.

«Я пабитый, парезаный

Я пашытый, пастреляный

Об коханни сваим недаречным

як зможу, так буду спяваць.

Это местечковое танго стало гимном нашей любви уже позднее. А пока я осторожно приблизился и затеял разговор на извечную тему «Женщина и социализм» (Август Бебель). Особенно упирая на «национальный вопрос в Австро-Венгрии».

Тут прозвучала команда и УНСО двинулось вперед, направляя ошалелые массы сябров на щиты и дубинки ОМОНа. «Любить народ — это водить его (за нос) под картечь». Обязанности командира мигом вышибли из мозгов и образ милой минчанки и мои грешные мысли.

На мосту над автомобильной развязкой мы опрокинули первую баррикаду. Ничего особенно страшного, три-четыре милицейские легковушки, за ними редкий кордон наспех мобилизованных ППС (патрульно-постовой службы). Даже без касок.

В мгновение ока машины были перевернуты, людское море захлестнуло обороняющихся. Ошалелые от крамольной мысли, что вот оказывается так просто можно побить «ментов», мирные граждане спешили выместить свои копившиеся годами обиды на блюстителей закона. Возникла давка.

Это вполне понятное чувство ненависти: «наша милиция нас бережет, сначала поймает, потом стережет» помешало нашим тактическим планам. Впереди смутно мерцали шеломы смоленского ОМОНа, Предстояло бросить на стену из щитов нестройный клин соплеменников. Но для этого их надлежало оторвать от последних, еще вяло отбивавшихся милиционеров.

Я смело вклинился в толпу. Впереди всего в нескольких шагах на высоте моих глаз замелькала знакомая строгая юбка. Вытянувшись во весь рост, нависая над головами передних, дама моего сердца яростно колотила ошметками зонтика по головам «эцилопов»… Я невольно схватился за то, что видел и ощутил сталь напрягшихся мускулов, дама вероятно была гребчихой. Она обернулась:

— Так что Вы там говорили о национальной революции?

Клянусь, я опешил, вспомнился Париж, лето 1968 г., прекрасный фильм с Пьером Ришаром, одна из героинь — «Белая Ласточка», неужели и со мной произойдет это чудо: обрести среди всего этого безумия кого-то, кто сможет быть тебе больше, чем другом (я имею в виду женщин).

…И поезд тлеет догорая,

И ты, высокая до звезд,

сквозь заминированный мост

идешь, страх смерти попирая.

…Атака не удалась, мы проиграли кампанию. В 1410 г. смоленским полкам удалось изменить даже течение Грюнвальдской битвы. На окруженном со всех сторон милицейскими кордонами пятачке еще вовсю кипели митинговые страсти, когда я принял решение сматываться. «Мы отступаем, и отстающих пусть заберут черти.» Но еще нужно было это как-то организовать. На моих глазах милицейский бобик резко тормознул у одной ничем внешне не примечательной группки пешеходов. Со скоростью зайца «Серый» метнулся под колеса машин. На удачу, «собьют — не собьют», он пересекал одну за другой полосы с весьма оживленным движением. Менты не отставали.

На мгновение я забыл о первейшем долге: спасении священного знамени (собственной шкуры). Так хотелось чтобы «Серый» ушел. Погоня скрылась в какой-то подворотне. «Господи, якщо ты есы… И тут, в третий раз, как в сказке, меня окликнули. Моя знакомая с подругой, как ни в чем не бывало покидала площадь. Я подхватил обеих дам под руки и, чуть громче обычного рассказывая грузинские анекдоты (Гризли? Нэт, руками задавили!), мы миновали кольцо оцепления.

В общежитии нас ожидал чай — «гербата», как говорят на запад от «линии Сталина»

В объятиях этой дамы я и проснулся в субботу 17 октября 1996 г. Глядя в синие сумерки рассвета за окном я какое-то время лежал неподвижно, взвешивая все за и против. С одной стороны жрать в доме было уже нечего, традиционная полуночная «гербата» в виде жиденького чая начинала угнетать. С другой стороны, характер предстоящего занятия и приходящаяся на него дата не оставляли никаких сомнений в исходе мероприятия. «По субботам мы больше не воюем» — гласит один из заветов Провидныка. Именно на этот день приходятся наибольшие потери во всех операциях УНСО. «Ну его к черту, может не идти?» Но «идти» было необходимо. Положение обязывало.

На углу Володарского (возле тюрьмы) мои сомнения подтвердились самым недвусмысленным образом. Густые цепи милиции перекрывали тротуары, проверяли документы у прохожих, шмонали молодежь, а наиболее подозрительных загружали в «воронки». Именно это в годы немецкой оккупации именовалось облавой. В сгустившейся толпе я невольно замедлил шаги, лихорадочно ощупывая карманы. Так, удостоверение «Евразии» — оно с двуглавым орлом, пригодится, удостоверение «Пресса» тоже сойдет, удостоверение референта депутата Верховного Совета Украины. К сожалению, все на разные фамилии. И еще два паспорта. За один из них — грузинский мне дали в морду на винницком вокзале. Всю нелегальщину я предусмотрительно перегрузил на свою спутницу, теперь ее предстояло скинуть, пока напор задних не вытолкнул нас на «ментов». Истошный крик:

— Александр Григорьевич! — принудил меня обернуться. Какой-то мужиченка в орденских колодках с разгону бросился мне на шею, в нос ударил запах немытого тела и лука.

— Александр Григорьевич, — теперь уже обернулись и остальные прохожие. Спасительное решение, как водится, пришло мгновенно. Я слегка отстранил ошалевшего от счастья отставника. — Спасибо, спасибо, что победили.

Пока я вновь прижимал старца к груди, сквозь толпу протолкался полковник «Алмаза».

— Собственно, я его сын (Черт! Надо было сказать «племянник»).

— Мы тут элементы фильтруем. Можем машину. Александр…

— Александр Александрович

— Спасибо, не стоит, мы тут в кафе собирались, перекусить.

Я хватаю за руку ошалевшую гребчиху и через секунду мы уже впереди, в изрядно проредившейся, но спасительной среде пешеходов. После всего происшедшего, вопрос о том чтобы «идти», отпал сам собой. Два раза на грабли не наступают, даже из идейных соображений.

Минск. Зима

Первое впечатление самое верное, ибо не трезвый расчет, а эмоции толкают людей на улицы. Что бы ни твердили аналитики, никакие закулисные махинации не в силах ни вызвать, ни подменить то хмельное чувство свободы, которое одинаково присутствовало и на улицах Минска, и на улицах Москвы, Киева, Грозного, Тирасполя, Вильнюса, Тбилиси. Демократия, если и способна существовать в «чистом виде» то лишь в виду тирании. «Улица принадлежит народу. Не отдавайте улицу врагу». (Фидель).

Как сторонний наблюдатель, я далек от мысли обелять или очернять ту или иную из сторон конфликта. Это внутреннее дело самих белорусов, каждый народ заслуживает своего правительства. Я приехал в Минск за запахом крови. «Папа» Хемингуэй как-то попытался описать запах смерти. Александр Суворов (не фельдмаршал) — запах танка. Для меня свобода — это, прежде всего, холод, смешанное ощущение бессонницы и усталости, возбуждение, которое заставляет забыть о еде, сне, страхе, собственной выгоде. Если все это я почувствую в Минске, можно быть уверенным — там прольется кровь.

Нужно лишь слегка поднапрячься и перетерпеть ночь в плацкартном вагоне. Есть нечто общее в поездах, идущих на войну. В основном, это электрички, в лучшем случае обшарпанные плацкартные и общие вагоны. При наличии толики счастья и лингвистических способностей ими можно добраться, скажем, до Югославии, без всяких виз и, не прибегая к услугам тайных перевозчиков. Подпольные пути, соединяющие Европу, существуют, их обыденность — лучшее тому доказательство. Но сегодня меня больше интересуют пассажиры, а не маршрут. Что удивляет уже при первом знакомстве с белорусами, так это то, что все они знают про УНСО. Президентские средства массовой информации явно перестарались. На остановке в Чернигове, когда в вагон загружается партия украинских «торбешников» невольно возникает напряженная пауза, наконец, кто-то из белорусов решается: — Вы с УНСО?

— Нет, мы с базара.

Вздох взаимного облегчения, но в ходе застольной беседы выясняется, что УНСО в Калуше (Ивано-Франковская область) все-таки есть «Даже милицию бьют».

В преддверии границы «челноки» замирают. Украинская таможня с привычным крохоборством лезет во все дырки, не гнушаясь даже помойным ведром у отхожего места. Однако белорусская что-то запаздывает. Наконец, является. Вид совершенно опущенный.

— Вы тут спите, а в Минске жгут…

Какой-то еврейчик вскакивает со своего места и начинает лихорадочно будить соседа, прикрывшего мешки собственным телом.

— Где жгут? Кого? Погром?

— Костры на плошчы.

— А чего вы документы не проверяете?

— А на хрена…

Так и ушли, пассажиры не смогли уснуть, до самого Минска вглядывались в мокрую тьму за окном.

В минской «трубе» — переходе от метро на площади Незалежности к железнодорожному вокзалу некий художник предлагает всем желающим портреты их астральных тел.

На самой площади толпа, человек в двадцать с национальными флагами. Я на всякий случай приветствую.

— Жыве Беларусь!

— Гарелку будешь? Зачекай, шчас подвезуць…

Оказывается, каждый час микроавтобус из ресторана подвозит пищу — бутерброды с ветчиной и водку в стаканчиках из-под «Кока-колы». К этому времени за счет сочувствующих из близлежащих подворотен толпа увеличивается в два-три раза.

Потягивая через соломинку водку с вполне приднестровским названием «Два бусола», я пытаюсь набрать НЗ из бутербродов, но не дают. Наконец, надкусываю два последних, кладу, друг на друга и отхожу. Ну, выпили, закусили, спустя какое-то время на холоде становится грустно.

— Когда еще привезут? Увы, до вечера подкормка, больше не светит. Я беру на себя инициативу.

— У нас в Грозном с флагами бегают.

Белорусы послушно строятся по два. Думаете, побежали? Пошли. Ходили до трех часов дня. Так и родился известный репортаж в «Новостях».

Между тем рассвело. Я покупаю бутылку шампанского и отправляюсь в общежитие университета прощупать настроения студенчества. Мои студентки мирно посапывают в одной постели. Как два котенка (отопление еще не включено).

— Как учеба?

Сыпятся жалобы. Почти треть студентов университета набрана из села без вступительных экзаменов. Оказывается, «такие жлобы, одно сало и самогонка».

Подходит время утреннего повтора «Санта-Барбары» На экране вместо Сиси Кетвела президент Лукашенко. В домашнем джемпере, рубашке без галстука, сидя в простом кресле, не мигая, смотрит в глаза телезрителей.

— Трудящиеся жалуются, что с прилавков пропало яйцо. Я выяснил, оказывается, бизнесмены вывозят его в Москву. Так вот, я верну белорусское яйцо на его историческую родину.

И так дважды в день по часу по всем каналам: ОРТ, НТВ, РТР, БТ и Televizija Polska.

Вполне объяснима горячая любовь, которую испытывает рядовой белорусский избиратель к своему президенту. В магазинах Минска самый дорогой торт «Немига» (с жареными орешками и шоколадной глазурью) стоит всего 2,5 доллара, килограмм красной рыбы — 1,8 доллара. На митинге в Гомеле, толпа человек в 200–300 бабушек прорвала символическое оцепление и окружила президента. — Александр Григорьевич, почему вы так быстро уезжаете, побудете с нами… Авторитет Президента в Белоруссии незыблем. По этому поводу рассказывают даже байку. Некая групень из «Белого Легиона» явилась на военный полигон неподалеку от Минска и предъявила письмо от администрации Президента с просьбой «посодействовать». Молодым людям позволили поупражняться с автоматами, пулеметом, даже РПГ. Через несколько дней все вскрылось — был страшный скандал. «Легионеров» объявили во всеэсенговский розыск, что не помешало им позже пить со мной пиво в Киеве. Руководство полигона затаскали в военную прокуратуру.

Неизбежное политическое отступление. Весь сыр-бор с оппозицией в Белоруссии начался по «национальному вопросу». Очень часто символы, форма. Подменяют реальное содержание. Демагог Лукашенко, в сущности, первый после Дудаева революционер, пришедший к власти в отдельно взятой стране. Его приемы, обычная пропаганда, которая до него удавалась многим. Беда в том, что среди «демократических» политиков революционеры отсутствуют напрочь.

Аккредитация позволяет мне присутствовать в Верховном Совете как раз в момент ожидания импичмента.

Председатель ВС РБ С. Шарецкий, в дурно пахнущей черной кожаной куртке турецкого дубления, ленивым взмахом руки приветствует сквозь закрытое окно редкую толпу сторонников Верховного Совета.

— Много людей, хорошие люди. Жаль только флаг у них фашистский. (Справедливости ради следует указать, что в начальный период оккупации бело-красно-белый флаг использовался в качестве атрибута «национального возрождения»).

…Впалые груди, зябкие плечи. Нет, здесь явно не пахнет кровью. Выхожу на улицу. Уже смеркается. На стоянке BMW «пятерка». Почему-то, в странах-наследницах СССР эти машины весьма популярны в управлениях гос. охраны. Шестисотый «мерс» президента Лукашенко — с флажком на капоте, часто появляется в сопровождении одной такой машины, иногда двух — вторая «Вольво». Еще летом на «Славянском базаре» в Витебске унсовцев удивила легкость доступа к августейшей особе. Но, наглость обескураживает: заложить даже небольшую бомбу не хватило ни духа, ни времени. В подобных делах самое непростое — решиться.

Возле БМВ тусуется несколько человек, но это не охранники, а баркашевцы. Один из них узнает во мне старого знакомого из Белого Дома (октябрь 1993 г.)

Завязывается беседа на предмет листовок УНСО с рецептами изготовления взрывчатых веществ и самодельных взрывных устройств. Оказывается, и в Белом Доме напалм варили по унсовским рецептам, следы чего сохранились даже в уголовных делах на «защитников». Баркашовец жалуется:

— Вот, один из ваших у меня АКСУ увел.

— Так что, ты его тут ищешь?

— Вообще-то мы тут за деньги.

Вид баркашевского воинства значительно изменился. После того, как часть руководства дорвалась до денег, возникла потребность в «боевиках», для представительства: с арийским профилем, умеющих картинно держаться за ремень. С целью отсеивания, было проведено тестирование на «детекторе лжи» и всех более-менее экзальтированных отшили. Всего в Минске баркашовцев человек двадцать, они выполняют при особе белорусского президента вполне официальные обязанности не то советников, не то информаторов. На площади появляются те, кого я ищу, звучит украинская речь. Но — осечка, пришедшие раздают новенькие визитки «информационной референтуры ОУН» Какой именно, мне не ясно. Сама наследница Степана Бандеры — «пани» Ярослава Стецько давно перебралась из Мюнхена в Киев и хлопочет об избрании в Верховный Совет. Похоже, белорусы тоже разочарованы. Подбегают двое запыхавшихся мужчин,

— Где эти, из УНСО?

— А вы кто?

— Мы военные корреспонденты.

— Я сам военный корреспондент. Они туда пошли. Ухожу в противоположную сторону.

В толпе сторонников мое внимание привлекает знаменосец с необычным стягом: на белом фоне красный конь. Спрашиваю:

— Это кто, поклонники Петрова-Водкина или апологеты «кентавристики»?

— Нет, сторонники социал-демократической партии. Они исповедуют ненасилие, поэтому сняли рыцаря и седло.

УНСО по прежнему отсутствует. Наконец-то есть время сделать паузу и объяснить, что, собственно искала оная организация в Белоруссии.

Для политического радикализма самый опасный момент — это стабилизация общества, пусть даже в падении. Украина так долго падает в финансовую пропасть, самую глубокую, со слов Остапа Бендера, что это уже стало привычным. Таким образом, экспорт революции становится неизбежным. У радикалов, как и у либералов и консерваторов отсутствуют ответы, на насущные запросы нарождающегося общества потребления. Остается насилие, как универсальное средство заявить о себе.

26.04.96 во время вполне рутинного чернобыльского митинга. Минск посетили около шестидесяти двух бойцов УНСО во главе с «куринным» Соловьем отставным майором Советской Армии, ветераном Афганистана, Чернобыля, Приднестровья, Абхазии, Чечни. «Унсовцы» возглавили толпу, перевернули несколько милицейских машин, но были остановлены стеной щитов смоленского ОМОНа (Смоленским полкам мировое славянство обязано и победой под Грюнвальдом). По окончании митинга Соловей и еще шесть человек были арестованы, обвинены в «перекрытии транспортных путей» (первый в СССР и СНГ случай осуждения по этой статье). В тюрьме у Соловья обострилась астма, все время следствия он пребывал в полубессознательном состоянии. Задокументировано по два вызова «неотложки» в день. Ингалятор забрали при аресте сотрудники правоохранительных органов, однако, даже минской милиции, едва ли не лучшей в бывшем Союзе, не удалось «расколоть» унсовцев. В свою очередь, Киев ответил массированной пропагандой террора. «Мученики» из УНСО стали кумирами некоторой части местной молодежи, вполне малочисленной, для того, что бы занести бомбу в универмаг «апеллировать к Сатане» (Д. Корчинский). Но, похоже, все это еще только предстоит.

Пока разыгрываются более привычные карты. Поговаривают о польском сепаратизме в западных областях Белоруссии. Таковая, собственно, одна — Гродненская, соседняя — Брестская в значительной мере населена украинцами и ятвягами (полищуками). Со времен Горбачева католическая церковь вполне открыто действует в западных областях бывшего СССР, что свидетельствует скорее о бессилии Ватикана. Костелы, как в Африке миссии, стали средоточием гуманитарной помощи и рассадником иждивенческих настроений. В соседнем с Минском Ракове, к слову бывшему еще в XVII ст. Меккой арианства, костелу принадлежат четыре микроавтобуса, курсирующие по местечку. Проезд для католиков бесплатный. Естественно, что вместить всех желающих они неспособны, поэтому при посадке выяснения отношений доходят до смешного.

Католицизм, это еще и билет в Польшу, раньше на базар, теперь на сезонные работы. Даже соседи — потомки непримиримых бандеровцев ныне почитают за честь рыть картошку на лядских плантациях. Для обитателей Польши-Б, Польша-А навеки останется метрополией. Топимый (определение Пилсудского) польский империализм, действительно существует: в сознании колониальных народов. Недаром Папа Римский призвал молиться за осужденных в Минске бойцов УНСО.

К востоку от старой границы приоритеты прямо противоположные. Продавщица из супермаркета, в компании которой я провожу следующую ночь, приветствует и Лукашенко и интеграцию — ревизии не донимают, муж на заработках в России. Похоже, зарабатывает хорошо. Я легко уживаюсь с вещами, не принадлежащими мне, сказывается долголетняя привычка. Жилище, в которое ты пришел и из которого уйдешь, дальнейшая судьба вещей, в котором тебя не интересует, является действительно твоим, хотя тебе в нем ничего не принадлежит, кроме сумки.

Это невозможно передать, это нужно ощутить, как и все о чем здесь идет речь. Ощущение спокойствия, когда в целом мире никому неизвестно где ты, это и есть абсолютная свобода. Этого просто не поймет тот, кто ни разу не открывал двери, не зная, кто стоит за ними — соседка или группа захвата.

Утром все становится ясно. За ночь на площади возведены заграждения. Внутри сиротливо «як зубрыкы в загоне», мокнут сторонники оппозиции. Все-таки удачное определение. Помню, в Абхазии, какой-то грузинский вор возжелал поменять свой «парабеллум» без патронов на ПМ одного из наших (с патронами). Наш, естественно, отказался, туземец обиделся.

— Я же вор (в законе).

— Какой ты вор, ты бык в загоне.

И тот стерпел. Действительно, в Грузии в последнее время стали «короновать» даже двадцатипятилетних и не сидевших. «А что, был бы человек хороший».

Вечером глава оппозиционного Верховного Совета Сёма Шарецкий сетует:

— Что-то много людей собралось на площади. Пойду разгоню. Из толпы отвечают нестройным пением «Марша УНСО», начинают расходиться. Все кончено.

Подбегает знакомый, какие-то типы назначают встречу на предмет «выработки дальнейших планов». Прошлый раз на подобном «совещании» повязали двоих наших, прибывших из Украины.

Сходка назначена на 18.00, поезд на Киев отправляется в 21.00. В это время я уже качу поездами местного сообщения в сторону Гомеля…

…Я проснулся утром на деревянной скамье электрички оттого, что сквозь разбитое окно мне в лицо совали зеленого тигра (продажа мягкой игрушки — одно из основных занятий местного населения). Граница была на замке и выглядела очень пустынной. Одинокий меняла в Щорсе — истый самаритянин, приютил меня на ночь. Я выглядел так жалко, что даже украинский пограничник сжалился и угостил меня сигаретой «Мальборо». Родина встречала своих героев.