Юлиан Семенов (1931–1993)

Основоположник жанров политического детектива и журналистского расследования в Советском Союзе, отец Штирлица, главного героя анекдотов конца XX века, писатель и сценарист Юлиан Семенов родился в Москве 8 октября 1931 года. Его отец Семен Александрович Ляндрес работал заместителем Николая Бухарина в газете «Известия». Мама Галина Николаевна, в девичестве Ноздрина, преподавала историю в школе. Родители мальчика, естественно, были атеистами, но стоило им отлучиться из дома, как бабушка отнесла внука в храм, где его крестил батюшка и дал ему имя Степан. Пришедшие домой родители узнали об этом, доставили новорожденного в ЗАГС и зарегистрировали Юлианом в честь римского императора Юлиана, получившего прозвище Отступник за гонения на христиан в IV веке нашей эры. Так у будущего писателя появилось экзотическое имя.

Когда Бухарина арестовали, а потом расстреляли, Семена Александровича из редакции уволили, исключили из партии, но, как это ни странно, не посадили. Зато арестовали его брата Илью, работника НКВД. Правда, после расстрела Ежова и прихода Лаврентия Берия брата неожиданно выпустили: новый глава НКВД создавал себе имидж борца за справедливость. Семен Ляндрес тогда зарабатывал на жизнь мытьем машин и каждую ночь ожидал, что за ним придут. Однако случилось это только пятнадцать лет спустя, в 1952 году.

К тому времени Юлиан уже успел очень многое: пытался бежать на фронт в 1944-м, окончил школу, начал писать стихи, проявил большие способности к иностранным языкам.

При выборе дальнейшего пути долго мучился: то хотел стать дирижером, то актером, но в итоге выбрал Институт востоковедения, объединивший в себе его тягу к языкам и романтику дальних стран, интерес к культуре и истории восточных народов. Учился он с Евгением Примаковым, будущим директором службы внешней разведки и премьером России, Олегом Присыпкиным, будущим послом в ближневосточных странах, Владимиром Цветовым, впоследствии известным журналистом-международником, и многими другими студентами, составлявшими тогда веселую компанию со странным названием «Потуги». С большинством из них Семенов дружил до самой смерти.

На третьем курсе Семенов отлично говорил и писал на пушту мелкой арабской вязью. Можно было отметить еще его английский с характерным оксфордским произношением. Но Юлик, как его ласково звали друзья, не замыкался только на учебе. Он начал всерьез заниматься боксом у Виталия Островерхова в «Спартаке», делал обнадеживающие успехи. Впоследствии бокс его не раз выручал в жизни. Он даже участвовал в платных боях, где ему и сломали нос. Еще во время учебы в институте поздно вечером к нему привязалась подвыпившая компания человек в шесть. Юлиан прижался спиной к стене и начал отбиваться, пуская в ход свой излюбленный удар снизу, но силы были уж слишком неравными. Вдруг он почувствовал, что напор противников ослаб, и увидел, что сбоку от него с ними бьется высокий худой парень. Тот оказался тоже не робкого десятка, и вдвоем они обратили хулиганов в бегство.

— Меня зовут Юлиан Ляндрес, — он протянул незнакомцу руку.

— А меня Василий Ливанов, — с улыбкой ответил тот хрипловатым голосом, с которым много лет спустя все население Советского Союза стало ассоциировать Шерлока Холмса. Потом они поддерживали приятельские отношения много лет, Ливанов снялся в фильме «Жизнь и смерть Фердинанда Люса» по сценарию Семенова, и они вдвоем были организаторами первого советского антрепризного театра «Детектив».

В апреле 1952 года арестовали Семена Александровича. Он был объявлен «врагом народа» и пособником «троцкистского диверсанта» Бухарина. Его жену перевели с должности директора школы учителем в школу вечерней молодежи, подселили в квартиру инвалида-пьяницу с женой. Юлиан встречался тогда с дочкой номенклатурного руководителя. Узнав об аресте отца Юлиана, тот запретил ей даже смотреть в сторону сына врага народа и к тому же еврея. Юлиана вызвали в соответствующие органы, потребовали, чтобы он публично, в письменном виде отрекся от отца. Тот не только не стал этого делать, но и забросал все возможные инстанции письмами о его невиновности. Это привело к тому, что Юлиана исключили из института и из комсомола. Он продолжал посещать лекции вольным слушателем, вечером занимался боксом, ночью разгружал вагоны, чтобы было на что жить.

К счастью для семьи Ляндреса и для миллионов других советских семей, «друг молодежи» вскоре умер. Страна захлебывалась в рыданиях, а Юлиан скакал на диване и орал во весь голос, не обращая внимания на соседей: «Сдох! Сдох!» Отца выпустили ровно через два года после ареста, в апреле 1954 года. Юлиан пригласил в гости своего друга Примакова, и тот стал первым, кроме родственников, кто увидел Семена Александровича после освобождения. Тот превратился в старика и инвалида с отбитыми печенью и почками, с парализованной правой рукой. При этом искренней веры в торжество социализма на земле он не утратил.

В том же году Юлиан окончил свой институт и поступил в аспирантуру исторического факультета МГУ, в котором одновременно начал преподавать пушту, один из официальных языков Афганистана. История всегда притягивала к себе будущего писателя. Ему даже приписывают характерный афоризм: «Кто контролирует прошлое — не растеряется в настоящем, не заблудится в будущем».

1954 год оказался для Юлиана судьбоносным во всех смыслах. В том году он познакомился со своей будущей женой. Катя была родной дочерью Наталии Павловны Кончаловской и приемной дочерью Сергея Владимировича Михалкова. В ней текла кровь знаменитых художников — Сурикова и Кончаловского. На дачу Михалковых в известном поселке Николина гора Юлика пригласил Андрей Кончаловский, у которого был дар находить ярких личностей и интересных людей. Молодой остроумный историк вполне отвечал этим требованиям. В нем чувствовался громадный потенциал, чем он очень понравился Наталии Павловне. Катя его привлекла своей красотой и архаичностью: не пользовалась косметикой, не курила, не пила крепких спиртных напитков, прекрасно готовила, рукодельничала. В тот день, чтобы ей понравиться, Юлиан превзошел самого себя в остроумии, шутках, веселых рассказал, продемонстрировал и свои актерские способности. Весной 1955 года сыграли свадьбу, поселились в квартире Семена Александровича и Галины Николаевны на Можайском шоссе, потом ее разменяли, и Юлиан с Катей переехали поближе к центру, на Кутузовский проспект.

Главной работой Юлиана стала журналистика, он много писал для «Огонька», куда его привел друг Генрих Боровик. Он писал рассказы, репортажи из тех мест, куда ездил в командировки: Таджикистан, Уссурийск, побережье Северного моря, отдаленные уголки Сибири. Первые серьезные рассказы, написанные в 1957–58 годах, были опубликованы в одном из «толстых» литературных журналов. Тогда и появился на свет псевдоним «Семенов» в честь отца. Гораздо позже писатель Лев Аннинский напишет, что псевдоним Юлиан Ноздрин по фамилии матери звучал бы гораздо ярче, но к тому времени нейтральная фамилия Семенов отдельно уже не воспринималась, все в СССР знали Юлиана Семенова. Начинающего писателя поддерживали тогда два известнейших классика советской литературы — Борис Полевой и Вадим Кожевников.

В 1959 году вышла первая книга Юлиана Семенова «Дипломатический агент» о жизни первого российского посла в Афганистане Ивана Виткевича. Материал Семенов знал блестяще, неоднократно бывал в Афганистане, много работал в архивах, да и изложена она была простым легким языком, сюжет был прекрасно выстроен, то есть книга носила все признаки «фирменного» семеновского стиля. Ее расхватали с прилавком магазинов, серьезная критика ее одобрила, но были и отдельные нападки, что ясно даже из названия критической статьи, опубликованной в журнале «Знамя»: «Как писать исторические романы. Краткое пособие для халтурщиков». Семенов на нападки не реагировал. В 1960 году его приняли в Союз писателей, правда, со второй попытки. Первая провалилась из-за обвинения Семенова «в отбеливании царской политики в Средней Азии, в идеализации реакционного царского генерала и в наличии разнузданно-интимной сцены». Через полгода советские писатели свою ошибку исправили.

В начале 1960-х Юлиан Семенов начал всерьез задумываться о покупке дачи в Подмосковье: появились деньги, подрастала дочь Даша, для которой летом все равно снимали дачу на Николиной горе. Рассматривали варианты в Тарусе, Уборах, на Николиной горе, но все перевесила Красная Пахра. Вот одно из первых впечатлений Юлиана Семенова от поселка: «А позавчера я поехал к Генриху Боровику в Красную Пахру. Мы с ним прекрасно зажарили три отбивных, съели их, макая черный хлеб в жир, оставшийся на сковородке, выпили крепкого чая, хорошо поработали (без водки), а потом пошли гулять по ночной Пахре, и снег скрипел под ногами, и луна была дьявольская и холодная, и где-то вдали тревожно разносились слова радио, и было это в разгар весны, и все равно трещал двадцатиградусный мороз».

В 1965 году писатель Георгий Березко решил продать свою дачу в Пахре. По счастью, он жил рядом с Генрихом Боровиком, с которым Семенов очень дружил. Тот позвонил Юлиану и обрисовал ему ситуацию, добавив, что решение нужно принимать быстро, потому что охотников на дачу в Пахре больше, чем достаточно. Семенов был человеком решительным, даже резким. Жена в тот момент отдыхала в санатории в Крыму, поэтому он принял решение самостоятельно: в тот же день собрал все имеющиеся в наличии деньги, а недостающие занял у Сергея Владимировича и Галины Николаевны. Вернуть обещал через год, что скрупулезно и выполнил. Далее Семенов встретился с Березко и уладил с ним все денежные вопросы. Вот что он написал Кате в Крым: «То, что мы покупаем, — это сказка, которая вдохновит меня на работу, тебя — тоже на кое-что — безразлично, мужского ли, женского ли пола. Будем жить в райском, волшебном доме. Будем вкалывать от пуза. Тогда через год сможем шиковать, как хотим, без долгов, с прекрасным особняком. Тогда займемся его вылизыванием». Это знаменательное событие пришлось на десятилетний юбилей их свадьбы.

В первый же день после приезда на дачу Юлиан Семенов обошел всех своих соседей. Запросто здоровался, представлялся тем, кто его не знал, и приглашал вечером на шашлык. Завершив обход, он сообщил Екатерине Сергеевне о грядущих гостях за полчаса до их прихода. Она пришла в ужас:

— У нас же нет ни кусочка мяса!

— Ничего, зато есть колбаса! — ответил Семенов.

Потом она долго не могла забыть пережитого позора, когда Константин Симонов, Виктор Розов, Роман Кармен, Орест Верейский, Лев Шейнин сидели на корточках перед костром и неловко жарили кусочки любительской колбасы и хлеба, наколотые на веточки. В этом не было ни малейшей доли неуважения к гостям, напротив, Семенов перед ними преклонялся. Просто он считал, что в застолье главное общение друг с другом, а не изысканная кухня или хрустальные бокалы. Он был прекрасным рассказчиком и мог объединить и увлечь любую компанию.

Новосел всерьез взялся за благоустройство дачи. Стены обшил свежей вагонкой, из которой еще выступали капельки смолы, в кабинете приглашенные специалисты выложили камин из серого гранита с решеткой и дверками из латуни, красивый, но нещадно дымивший. Видно, что-то напутали с пропорциями. Окно кабинета выходило на север, на густой лес, возле него стоял громадный стол из мореного дуба, всегда заваленный рукописями. По стенам соорудили стеллажи до потолка, на которых громоздились бесконечные книги. По воспоминаниям дочери писателя, Ольги, «в кабинете царил удивительный запах — табачного дыма, пропыленных рукописей и книг (но попробуй только зайти с тряпкой — крик: «Не трогайте ничего, девочки. Разве не видите? У меня здесь идеальный порядок!»), и горьковатый запах обгоревших поленьев в камине, и еле уловимый запах металла и пороха — так пахли папины ружья, хранившиеся в узком деревянном шкафу со стеклянной дверью. Его гордостью было ружье знаменитой фирмы «Голанд-Голанд» с серебряной инкрустацией».

Семенов был страстным охотником, осенью ходил на лосей, кабанов, даже на медведей. Для охоты на уток писатель привез из Венгрии рыжего короткошерстного охотничьего пса по кличке Томми. Первое время даже команды ему подавал на венгерском языке, потом Томми обрусел, стал понимать и по-русски, но скучал, потому что на уток Семенов охотился редко. Томми делал стойки на ворон и галок. Однажды жиденький заборчик, обращенный к лесу, перемахнул громадный лось с ветвистыми рогами. Томми и московская сторожевая Долли зашлись в истеричном лае. Юлиан Семенович выбежал на участок, на ходу заряжая ружье, но время было упущено, лось легко взял забор на соседский участок и затерялся в зелени. После этого происшествия Семенов еще несколько дней держал заряженное ружье рядом с письменным столом, но оно не понадобилось.

С охотой связана и одна из трагических страниц в жизни писателя. Юлиан Семенович поехал с большой компанией на охоту на лося в Рузу, прихватив с собой и Екатерину Сергеевну. На месте их встретил егерь по имени Николай. Екатерину, как не способную стрелять по зверю, поставили вместе с Николаем в загон: нужно было идти в определенном направлении и производить как можно больше шума. Когда испуганная лосиха выскочила из леса, раздались частые выстрелы. В нее не попали, а вот егеря ранили. Он скончался по дроге в больницу. Следствие установило, что попасть в него могли двое: Семенов или актер Столяров. Семенов, не дожидаясь судебного заседания, сказал: «Независимо от решения суда беру на себя заботу о вдове и сыне», даже начал выплачивать им деньги. Это и послужило аргументом для признания его виновным: выплачивает, значит признал свою вину. Дали год условно, отобрали охотничью лицензию на два года. Потом он снова ездил на охоту, но, пожалуй, только для того, чтобы доказать себе, что он может. Удовольствия от этого занятия он уже не получал.

На крыльце, обращенном к калитке, была массивная деревянная дверь с полукружьем наверху: неотъемлемая часть всех пахринских домов большого размера. Сделаны эти двери были с потрясающей степенью унификации. Когда у Симуковых уже после смерти Семенова сгорела дача, то родственники Юлиана Семеновича отдали им дверь, которая лежала в сарае за ненадобностью: при очередном ремонте дачи вход переделали. Она идеально подошла к дверному проему крыльца Симуковых, даже подгонять не потребовалось.

Гостей принимали в самой большой дачной комнате — столовой. В центре стоял большой стол из светлой сосны, по бокам были длинные скамейки, сделанные из такого же дерева. Мебели в столовой было мало, только самое необходимое, выполненное на заказ местными умельцами по рисункам Семенова. В углу был высокий бар-стойка с хорошим выбором спиртного, напротив — угловой открытый буфет. Интерьер украшала картина Оскара Рабина, яркого представителя советского андеграунда, под названием «Христос в Лианозово». В характерной скрюченной позе на ней сидит пригорюнившийся Христос среди пустых бутылок и вскрытых консервных банок и смотрит с невыразимой печалью и добротой.

Юлиан Семенович обладал потрясающей работоспособностью, которая, как водится, породила слухи, что на него работают «литературные негры». Творческий процесс у него проходил в несколько обязательных этапов. Вначале он работал в архивах, изучал документы, очень много читал на выбранную гему, делал выписки. Потом набрасывал план очередной книги, продумывал сюжетные ходы, записывал имена и фамилии героев, связывал их друг с другом стрелками. На полях рисовал замысловатые геометрические фигуры, понятные только ему одному. Так рождался «скелет» произведения. Эту работу он проделывал, сидя за столом в клубах сигаретного дыма, курил очень много — до трех пачек в день. Затем на письменный стол водружалась пишущая машинка, на которой он порой мог работать с шести утра до полуночи. По свидетельству дочки Ольги: «Сидел папа в своем высоком кресле карельской березы (я его в детстве называла троном) на редкость красиво: широченная спина по-балетному пряма, лопатки сведены.

Однажды спросила:

— Трудно тебе писать?

— Трудно бывает первые 30–40 страниц — раскрутка.

— А потом легко?

— Начинают «показывать кино», все вижу, как на экране, остается только записывать».

В день Семенов мог написать 10–15 страниц машинописного текста, не ждал вдохновения, просто садился за машинку, и оно приходило. Его изнутри сжигал творческий огонь, не давая успокоиться, пока в произведении не поставлена последняя точка. Сам он как-то сказал: «У каждого писателя — свой стиль работы. Вот Юра Бондарев сам мне рассказывал, что пишет в день одну-две страницы, зато уж он их отшлифует, отредактирует и к написанному больше не возвращается, а мне, кровь из носу, надо довести вещь до конца. Закончу, отложу на пару дней и потом правлю». Он знал о своей многословности и ввел железное правило — сокращать каждую страницу на семь строк. Оля Семенова: «Поля пестрели правками, разобрать которые могли только старенькая машинистка Нина Тюрина и мама: его почерк — в молодости широкий, с наклоном вправо, пережил с годами метаморфозу — выпрямился, «подсох» и стал походить на арабскую вязь, освоенную в институте…»

Юлиан Семенов был помешан на спорте, считал, что тренировками человек может себя преодолеть. Он придумал рассказ о хилом и болезненном мальчике, которого мама привязывала на длинной веревке к велосипеду и медленно ехала. Вначале мальчик еле успевал за ней, задыхался, потом стал ее обгонять, превратился в настоящего спортсмена. Эту историю Семенов включил в роман «Майор Вихрь». Сам он железно следовал своим выдуманным правилам, бегал по поселку почти каждый день, уговаривал дочек составить ему компанию. Летом регулярно ходил купаться на речку Десну, на песочный пляж, усыпанный в жаркие дни телами загорающих, окурками и пустыми бутылками. Пляжный песок заканчивался в воде в двух метрах от берега, где начиналось илистое дно. Ступать по нему было неприятно, но зато в иле обитало громадное количество мелких пресноводных мидий. Семенов нырял и в мутной воде на ощупь хватал двустворчатую раковину, бросал ее на берег и нырял за следующей. Заинтересованные мальчишки закидали странного бородатого дядьку вопросами, зачем ему нужны раковины. Он на полном серьезе ответил:

— Я их ем. Это очень вкусно.

На предложение попробовать ребята дружно отказались, но стали помогать Юлиану Семеновичу добывать местных моллюсков. Домой он каждый день уходил с пакетом мидий. Он был поклонником экзотической пищи, морепродуктов и действительно с удовольствием съедал дома деснинские мидии.

В саду на участке Семеновых без особого порядка росли садовые и экзотические деревья и кусты: яблони, китайская береза, смородина, множество цветов, весной подснежники, осенью золотые шары. Тень создавали громадные ели, попадались тоненькие клены, веранда заросла диким виноградом, летом зеленым, а к осени необыкновенного красного цвета. За забором начинался густой лес, в котором по деревьям бегали белки, пели птицы и куковали кукушки. На участке стоял настоящий индейский вигвам, который Семенов привез дочкам из Латинской Америки. В нем они укрывались вместе со своими друзьями и подружками: Темой и Мариной Боровик, Машей Червинской. Там очень хорошо мечталось о далеких путешествиях.

К детям, а потом и внукам, Юлиан Семенович относился своеобразно. До двух-трехлетнего возраста особого внимания не обращал, считал, что «младенчество — это для матери, детство — для отца». На вопрос: «Ну, как там наша Олечка? Что делает?», отвечал не очень ласково: «Писает и какает, что ей еще делать?» Зато потом все менялось с точностью до «наоборот». Готов был возиться с детьми сколько угодно. Им позволялось практически все. Даже когда он работал в своем кабинете, гнал очередную рукопись к сдаче к определенному сроку, дочерям разрешалось к нему войти с любой просьбой или вопросом, он тут же отодвигал машинку и всерьез старался помочь. На дочек он никогда не кричал, только однажды дал старшей по попе, когда она в шестилетнем возрасте в игре в ладушки слишком сильно ударила свою няню по лицу.

Однажды на прогулке по поселку с Машей Червинской и ее родителями Оля Семенова умудрилась попасть под машину, как она потом писала, по собственной вине. За рулем была Наташа, дочь писателя Дмитрия Холендро, рядом восседал Юрий Нагибин, оба были изрядно пьяные, по словам Оли. Нагибин, открыв дверь, спросил у взрослых чуть заплетающимся языком:

— Она жива?

После утвердительного ответа дверь закрылась, и парочка поехала дальше, а Олю отвезли в больницу и заковали ногу в гипс. Юлиан Семенов, который спешно прилетел с Кубы, чтобы навестить младшую дочку, с Юрием Марковичем не разговаривал потом много лет.

Не раздумывая Семенов дал отпор пятерке подвыпивших юнцов, которые попытались его задирать на берегу Десны. Обе дочки были рядом, и он счел необходимым оградить их от юношеского мата. Бывший боксер встал в стойку, сжал кулаки, и от его коренастой фигуры повеяло такой силой и уверенностью, что молодые хулиганы даже не стали пробовать на него напасть.

Вот какой эпизод вспомнил Генрих Боровик: «Мы отдыхали семьями в Коктебеле. Он с женой и двумя дочерьми и я с женой, Маришей и Артемом. Там есть безлюдная бухта — Лягушачья. Посередине скала. Женщины остались на берегу, а мы, мужчины, поплыли к камню. Доплыли, забрались с Юли ком на скалу, говорим о чем-то, а Темка плавает вокруг нас — в ластах и маске. Ему лет шесть было. Все вокруг залито солнцем, вода прозрачная, как стекло. Когда Темка поворачивался лицом вверх, я видел, как он улыбается. Ему было приятно плескаться в воде. И тогда мы с Юлькой решили: «Это и есть счастье…»»

Юлиан Семенов был необыкновенно общительным человеком, обладал таким обаянием, что после нескольких минут разговора с ним многие уже считали его своим другом. На самом деле он к выбору друзей подходил достаточно избирательно.

Со студенческой скамьи его близким другом был Евгений Примаков, который очень точно называл Семенова «маленьким бульдозером». Примаков старался поддержать друга, когда арестовали его отца, а его самого исключили из института, он первым радовался возвращению Семена Александровича из лагерей. Однажды Семенову довелось ответить ему добрым делом. Примаков со своей первой женой Лаурой Харадзе были прописаны в Тбилиси, а в Москве снимали комнату. Она была такой маленькой, что прописать в ней по действующим правилам могли только одного человека. Что делать? «Мы пошли на хитрость, — вспоминал Евгений Максимович, — сначала в милицию с моим и хозяйкиным паспортом отправился я и благополучно прописался. Следом, в надежде, что милиционер не заметит подвоха, пошла Лаура и попалась. Паспорта страж порядка конфисковал! Я сразу позвонил Юлику, он тут же примчался, влетел в кабинет к начальнику отделения и через десять минут вышел с победным видом, держа в руках паспорта хозяйки и Лаурин — с пропиской».

Из соседей по поселку, пожалуй, самые близкие отношения были у Семенова с Романом Карменом. Кармен был легендой документального кино, героем не только Великой Отечественной войны, но и всех многочисленных войн, в которые влезал Советский Союз, всех горячих точек на планете. Он присутствовал на Нюрнбергском процессе. С той поры у него сохранилась фотография: на переднем плане на скамье подсудимых Герман Геринг, сзади в новенькой форме молодой Роман Кармен. Эту фотографию он подарил Семенову с надписью: «Юльке от Штирлица. Кличка «Рима»». Он был на двадцать лет старше Юлиана, поэтому их отношения напоминали скорее отношения отца и сына. Он помог Семенову с выбором кадров хроники для фильма «Семнадцать мгновений весны», одним из первых читал его рукописи, поддерживал его в трудные минуты. Кармен умер за две недели до премьеры своего выдающегося документального фильма «Великая Отечественная», перевернувшего представление людей всего мира о той страшной и великой войне. Тогда Семенов написал: «Нет ничего горше, чем память о тех, что был с тобой, подле, кто знал тебя, как себя, и кого никогда более не будет».

Из зарубежных коллег Юлиан Семенов больше всех мечтал встретиться с Эрнестом Хемингуэем. Тем более, что его друзья Кармен и Боровик рассказывали о своих встречах с самым популярным писателем 30–40-х годов прошлого века. Боровик даже привез Семенову в подарок книгу Хема с дарственной надписью «Моему другу — Юлиану Семенову». Самому Юлиану Семеновичу увидеть Хемингуэя так и не довелось. Зато он подружился с его вдовой, Мэри, и с капитаном шхуны Хема «Пилар» по имени Грегорио, написал про него рассказ «Грегорио — друг Эрнесто».

А вот с классиком французской детективной литературы Жоржем Сименоном Юлиан Семенов действительно встречался и дружил. Они встретились впервые в 1979 году в Лозанне, где жил «отец» комиссара Мегре. Сименон уже был в почтенном возрасте, в Москву приехать не мог. Но он прочитал переводы на французский язык всех книг Семенова, написанных к тому времени, и «Семнадцать мгновений весны», и «Петровку, 38». Вот что он написал Семенову по поводу первого из романов: «Ощущение невыдуманности истории было настолько сильно, что мне снова пришлось посмотреть обложку Вашей книги, чтобы увидеть слово «роман». Теперь я понимаю, почему Ваша книга стала бестселлером и по ней был снят сериал».

Если бы Семенов не написал ничего, кроме «Семнадцати мгновений весны», он бы и тогда навсегда остался в истории советской литературы и советского кинематографа.

Увидев фильм «Семнадцать мгновений весны», Леонид Ильич Брежнев немедленно распорядился наградить Штирлица званием Герой Советского Союза. Когда же ему робко объяснили, что Штирлиц — герой вымышленный, никогда не существовавший, он расстроился, но велел наградить артиста Вячеслава Тихонова. Тихонов тут же получил звание Героя, правда, не Советского Союза, а Социалистического Труда, что тоже было неплохо. Говорят, что Семенов пустил о нем шутку. Он якобы спросил у Тихонова:

— Славочка, как тебе удается так гениально думать в кадре?

На что Герой Социалистического Труда ему ответил:

— Очень просто, Юлик, — прокручиваю в голове таблицу умножения.

Когда Тихонову доброжелатели рассказали этот анекдот, тот был очень недоволен.

После демонстрации на экранах фильма «Семнадцать мгновений весны» творческая группа фильма — режиссер, оператор, основные актеры — были удостоены Государственной премии СССР. В списке награжденных автор сценария и вообще создатель образа Штирлица отсутствовал. Сейчас уже невозможно установить точную причину такой несправедливости. Долго ходил слух о доносе на Семенова, о временной немилости к нему властей. Юлиан Семенович был крайне расстроен. Между прочим, авторы музыки и слов Микаэл Таривердиев и Роберт Рождественский тоже не удостоились заслуженной награды. Тоже впали в немилость? Вскоре, кстати, все они получили те или иные премии: Таривердиев и Рождественский Государственные премии СССР в 1977 и 1979 годах, а Семенов — Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых в 1976 году именно за сценарий к знаменитому сериалу.

В 1979 году Семенова отправляют в Западную Европу в качестве спецкора «Литературной газеты». Помимо своих прямых обязанностей в этой командировке, он ведет большую работу по возвращению в СССР культурных и исторических ценностей. В этом громадную помощь ему оказывают два человека: Альберт Штайн и барон Фальц-Файн. Первый, бывший немецкий солдат, жил с убеждением в виновности нацистов в хищении громадного количества ценностей из России. Он собирает документы, подтверждающие принадлежность СССР множества вывезенных картин и икон, тратит на их покупку собственные средства, для чего закладывает свой дом. На все вырученные таким образом средства он возвращает в Советский Союз партию уникальных икон. Его просьба к советскому правительству компенсировать понесенные затраты осталась, естественно, без внимания. Его дом со всей мебелью уходит с молотка, обездоленный и оскорбленный Штайн кончает жизнь самоубийством.

Деятельность и жизнь барона Фальц-Файна, выходца из России, сложилась гораздо удачнее. Вначале они с Семеновым добиваются перезахоронения праха Федора Шаляпина с парижского кладбища Бутиньоль на Новодевичье кладбище в Москве. Для этого пришлось преодолеть колоссальные бюрократические препятствия во Франции, но они показались смешными по-сравнению с теми, что ждали энтузиастов в СССР. Возникало даже «мнение», что прах «предателя Родины» принимать нецелесообразно. В итоге Семенов все-таки победил чиновничью машину Советского Союза, для чего понадобилось его личное обращение к Андропову. Тот дал согласие. Ни Семенова, ни барона на перезахоронение не пригласили. Впрочем, энтузиастов это не слишком остудило, они вместе еще долго занимались поисками Янтарной комнаты, барон даже назначил награду в полмиллиона долларов из собственных средств тому, кто найдет комнату. Это не помогло, раритет так и не был найден, но зато в Ленинграде была изготовлена ее точная копия.

В 1980-х Юлиан Семенович ведет большую общественную работу. Он становится секретарем правления СП СССР, вице-президентом общества дружбы «СССР-Аргентина», членом Советского комитета солидарности со странами Латинской Америки. В 1982 году ему присуждают звание заслуженного деятеля искусств СССР, его избирают действительным членом Академии наук США.

В 1986 году Юлиан Семенов становится Президентом Международной ассоциации писателей детективного и политического романа и главным редактором издания «Детектив и политика». Возможности перестройки в Советском Союзе он использует на сто процентов. В 1989 году им была учреждена первая частная газета в Советском Союзе, знаменитая и ныне, — «Совершенно секретно». Помимо писательской известности, Семенов начал зарабатывать и большие деньги. Это позволило ему делать громадные пожертвования: по 100 тысяч рублей Детскому фонду, Армении, пострадавшей от землетрясения, фонду «Мемориал». То была вершина жизненного пути Юлиана Семеновича.

Наверное, он переоценил возможности своего организма. Он писал, тащил на себе издательство, газету, общественные организации, мотался по всему свету. Только в 1989 году он принимает участие в авиационной трансатлантической экспедиции Москва — остров Кинг Джордан — Москва, проводит съезды Международной ассоциации писателей детективного и политического романа в Ялте и Акапульке, в Мексике, посещает Германию и США. Писатель чудовищно много курил. Свои любимые сигареты он заменил на сигары, утверждая, что они менее вредны для здоровья. В мае 1990 года у писателя произошел тяжелый инсульт. Его парализовало. Разумеется, его лечили лучшие специалисты в России и Австрии, происходило временное улучшение, но потом следовали очередные инсульты, и положение ухудшалось. Три года он жил на даче в Пахре, пытался заниматься какой-то работой, но это было выше человеческих сил. Все это время за ним ухаживала жена Екатерина Сергеевна, с которой у Семенова в разные периоды жизни бывали сложные отношения, но когда с ним произошло несчастье, она ни на миг не сомневалась, где ее место. Своим заместителем в газете «Совершенно секретно» он назначил Артема Боровика, и это был безошибочный выбор.

Писателя не стало 15 сентября 1993 года. Согласно его завещанию его прах был развеян над Черным морем в районе местечка Мухалатка, где у него была дача. На Новодевичьем кладбище ему установлен кенотаф.