МЕДИЦИНА ТУТ БЕССИЛЬНА

либретто циркового представления

весь вечер на арене – Автор

– Нет, это вовсе не рюмка со змеей! – говорил один врач, показывая эмблему на петлице. – В центре эмблемы глобус. Земной шар на ножке. А рядом – спутник выходит на орбиту! То-то. Я служу в космических войсках. Иначе как объяснить, что я решаю задачи такого… Космического идиотизма?! Сам подумай, вот явился ко мне на прием лейтенант, с температурой, простуженный вдребезги. И тут звонит его командир. И требует, чтобы я немедленно вернул в строй этого отпетого симулянта!..

– То есть… У них все то же, что и у нас?

– Хуже, парень, хуже. Вы-то здесь временно. А они – навсегда. И я с ними… Болтаюсь. Зови меня просто: товарищ космонавт-исследователь!..

Солдат попадает в санчасть двумя путями. Когда солдату плохо, он приходит на своих ногах, чтобы получить временное освобождение от физкультуры и тяжелой работы. После чего убирается восвояси. Если солдату очень плохо, его приносят на руках. Дальше варианты: солдат останется лежать в санчасти, будет направлен в госпиталь, или… Его унесут обратно. При любом раскладе, в девяноста процентах случаев парень не загнется. Молодой, сильный – выживет.

Одно из первых и самых ярких моих впечатлений от армии – люди в больничных пижамах, ломами скалывающие лед с дорожки к лазарету. Ну ладно, правду скажу, у некоторых поверх пижам были шинели. Но при температуре воздуха минус пятнадцать это ничего не меняет.

Только не подумайте, будто армейская медицина в повседневных своих проявлениях отличается каким-то особым зверством. Она просто часть армии и живет по ее законам. Первый закон: военный пусть служит и не выпендривается. Таблетку в пасть – и обратно в строй! Укол – и бегом Родину защищать! Помните – когда я принес в лазарет майора Тяглова, синеющего от сердечного приступа, с ним обошлись предельно демократично. Осмотрели, чего-то вкололи, положили в карман валидол – и сказали, чтобы я тащил синенького на квартиру. Отлежится, не помрет.

Действительно, не помер.

Второй закон – презумпция симуляции. Некоторых солдат хлебом не корми, дай сказаться больными. И даже самого добросовестного бойца временами так достает служба с ее выматывающим душу регламентом, что он говорит – всё, сил моих больше нету, я пошел в санчасть. Боец удаляется черепашьим шагом и пропадает на полдня. Скорее всего, он даже не дойдет до санчасти, а просто рухнет где-нибудь и будет лежать, бессмысленно таращась в небо. Или в чайную отправится и сожрет там полкило сладкого. В любом случае ему немного полегчает.

Это, конечно, если офицер бойца отпустит. Потому что может не отпустить запросто.

Если бойца отпускал сержант, офицер может на умника с освобождением от работ критически поглядеть и сказать – засунь эту бумажку в задницу, хватай лопату и дуй копать. А вы, сержант, тоже берите лопату и идите, контролируйте, как он копает. Заодно поможете.

В половине случаев офицер будет совершенно прав.

Отсюда, я подозреваю, растут ноги страшных историй про то, как в санчастях больные солдатские головы мажут зеленкой, и от всех недугов предлагают одну и ту же «дежурную таблетку» аскорбинки. Потому что, объективно, симулянтов хватает.

Третий закон армейской медицины: больной это рабочая сила. Если в санчасти ремонт, хороший плотник и умелый маляр застрянут там надолго. Их могут даже заранее присмотреть и заполучить в «больные» по договоренности с командиром.

Короче говоря, санчасть постоянно держит круговую оборону, ищет, где бы урвать, и много здоровья кладет на то, чтобы не перетрудиться. Санчасть не гнушается угроз и шантажа. Она долго и расчетливо выбирает, кого принять на рядовую должность. Санчасть – натуральная мафия.

Парадоксально, но будучи законченной вещью в себе, санчасть еще и умудряется помогать больным. Да, зачастую она делает это брезгливо. Иногда с такой миной, будто сама вот-вот отдаст концы. Спустя рукава, через силу, левой задней ногой, шепча под нос матерные слова, глядя на больного солдата, как на диверсанта… Помогает. В меру способностей и возможностей.

Возможностей, прямо скажем, немного. Способностей тоже. Но иногда главное не терапия-хирургия, а живое человеческое участие, с которым в армии вообще напряженно. Медики, как правило, это понимают и стараются не быть сволочами.

Я за всю службу обращался к врачу трижды, и ни разу меня не послали к черту. Хотя второй повод был просто анекдотический. Но давайте по порядку.

Кирзовые сапоги и портянки – игрушки не для домашних мальчиков. Даже если умеешь грамотно пользоваться этими великими достижениями цивилизации, все равно за ступнями надо пристально следить. В учебке бойца заставят ежедневно мыть ноги. А вот в войсках его поначалу задрючат – времени не хватит зубы почистить. Меня призвали зимой, и я не знал проблем с сапогами, только холодно было. А летом, уже в Бригаде Большой Мощности, загнанный как лошадь, так сбил ноги, что не мог бегать. Деды сначала хотели отметелить меня, вредителя, не умеющего наматывать портянки, но я очень злобно продемонстрировал старослужащим, что обуваюсь по всем правилам, еще лучше некоторых. Деды устыдились и без единой зуботычины послали меня в санчасть, сказав, что как раз сегодня принимает старый опытный прапорщик, который худого не посоветует. И правда, там сидел улыбчивый толстопузый прапор. Он дал мне мазь и проконсультировал насчет борьбы с потливостью, заметив, что сам предпочитает народный способ – ходить босиком по утренней росе. Я внял его совету, довольно быстро вылечился, и дал себе зарок возиться с ногами несмотря ни на что.

Потом я натер себе, извините, конец.

Вам не случалось плавать в ледяной воде на втором этаже? Когда мы дежурили по столовой, я обычно вставал на мойку. Спокойная работа, никто до тебя не докопается, знай надраивай тарелки. Да, вода холодная, и тарелок штук пятьсот, и никакого «Фэйри», но в общем, самое то. Пока не забился слив в полу! И вот сцена. Второй этаж старинного здания, высота от уровня земли метров пять. Щель под дверью заткнута полотенцами, чтобы не хлестало в обеденный зал. Двое военных, которым вода доходит до паха, яростно моют посуду. А еще двое ныряют – кроме шуток! – и ковыряют в сливе проволокой. И смех, и грех. Через час, мокрые насквозь, мы решили эту проблему. Нас даже не очень побили. А назавтра я притопал к врачу. Это был молодой лейтенант. Сначала у него отвисла челюсть. Я объяснил, как было дело. Лейтенант посмеялся, вручил мне банку с раствором марганцовки, сказал: «Залупи как следует, опускай в раствор и сиди». Я залупил, опустил и сел. И знаете, полегчало!

Дальше я при заболеваниях обходился народными средствами, радуясь благодатному украинскому климату. Учебка, откуда я прибыл, стояла на болотах. И там мы очень боялись открытых травм. У меня до сих пор лунка ногтя на одном мизинце больше, чем на другом. Из-за пустяковой царапины я потерял кусочек мяса. А некоторые ребята натурально гнили заживо, покрывались язвами.

На втором году службы меня беспокоили только прыщи, неожиданно вскакивающие в самых неподходящих местах. Гигантские белые прыщи. Этим страдали все. Солдатская пища богата калориями, но бедна витаминами. Культуры приема витаминов в таблетках у нас тогда не было. А она бы и не спасла, поскольку витаминов в таблетках не было тоже. Несколько прыщей я вырезал из себя бритвой. Мешали ходить.

Впрочем, по общим меркам, это были мелочи. Регулярно наблюдая вокруг то ревматизм, то ночной энурез, то буйное помешательство, я знал: мне пока везет.

И пенициллином лечить никто не пытался вашего покорного слугу.

И вдруг со мной случился подвиг. Скромный такой подвиг, какие приходится иногда совершать на боевом посту.

В рано наступившую весеннюю жару я чего-то приболел. Температура, слабость, бледность. Ну, бывает. Попросил у Минотавра разрешения не перенапрягаться, тот буркнул: «Ладно». Наш дивизион заступил в наряд, я пошел, как обычно, дежурным по штабу. Так было удобнее всем. Минотавр считал, что из штаба я не смогу оказывать разлагающее воздействие на коллектив. Я сам время от времени нуждался в отдыхе от казармы, иначе зверел и принимался хулиганить. А штабные офицеры знали, что меня не страшно нагрузить заданием, требующим зачатков интеллекта и минимума ответственности. Если же я устрою шоу, то ради общей пользы и сугубо развлечения для. Например, мне хватило наглости погнать взашей майора Рогачкина, особиста ракетчиков, вечно лезущего на наш узел связи, чтобы оттуда бесплатно звонить по межгороду. Рогачкин в итоге добился своего, но едва не сорвал голос, призывая на помощь начальника штаба. Особиста не любили, и мой недружественный выпад произвел сильное впечатление.

Итак, я вяло заступил на пост, кое-как пережил ночь и утро, а днем мне стало плохо. Ну совсем. Я валился с ног, у меня начал дрожать подбородок – верный знак приближающегося обморока. «Плохо дело, – сказал я помощнику. – Надо идти в санчасть». Подышал немного, заставил себя успокоиться и поковылял.

Дежурил в санчасти опять прапорщик, молодой, но с характерными ухватками человека, успевшего слегка повоевать. Это обнадеживало. «Ух, какой ты бледный. Давай-ка тебя померяем». Прапорщик нацепил мне на руку манжету «давленометра» и принялся качать воздух. Стравил. Буркнул: «Не понял». Накачал вновь. Стравил. Удивился. Я тоже. Принцип действия прибора я знал назубок, сам умел пользоваться. Характерных толчков в руке просто не было.

– И куда ты девал свое давление, мужик? – спросил прапорщик, глядя на меня с неподдельным уважением.

– Сколько там?

– Тебе этого лучше не знать.

Понятно. То есть непонятно, как я вобще сюда дошел.

– Что со мной?

– Хватанул инфекцию. Типа ОРЗ. Ты не смотри, что жарко, это случается и летом.

Прапорщик все разглядывал меня. Он видел, что к нему из ББМ явился не абы кто. Слишком длинные волосы. Зеленый, но радикально неуставной галстук, который надо завязывать. Вместо положенного деду кожаного ремня – двуслойный «партизанский». А на кителе я носил один-единственный значок, и тот комсомольский. Прапорщик сделал выводы.

– Значит так, – сказал он. – По-хорошему, надо бы тебе к нам залечь на недельку. Отдохнуть, попить стрептоцид. Но у нас – слышишь грохот? – полы перестилают. Тебе здесь будет… Шумно. Неуютно. Еще тебя наверняка попробуют припахать, а ты, конечно же, откажешься. Будет много ругани. Поэтому думай. Если решишься, оформлю я тебя моментально.

Все было ясно.

– Мне не проблема отлежаться в казарме. Договорюсь.

– Вижу, – прапорщик слегка усмехнулся. – Ладно, сейчас выпишу освобождение от всего на свете и топай, отдыхай.

– Сначала в штаб. Пару часов достою как-нибудь. У меня скоро офицеры по домам расходятся, надо их проводить.

– Ну ты герой, блин! – сказал прапорщик. – Погоди, я тебе кордиамина жахну, чтобы машину активизировать.

Он достал Очень Большой Шприц.

И Очень Длинную Иглу.

Есть мнение, будто все мужчины боятся уколов. Это не совсем корректно. Некоторые мужчины приучаются уколы стоически терпеть, глазом не моргнув. Я из таких. Но прапорщик вооружился действительно Ломовым Шприцем с Нехилой Иглой. Даже сквозь туманящую мозг болезнь я ощутил какое-то, простите за каламбур, нездоровое воодушевление. Захотелось прыгать. В окно. И бегать. Подальше.

– Нихренасебешприц… – сообщил я.

– Ха-ха. СПИДом не болеешь?

– Да вроде нет.

– Подставляй руку.

Ка-ак он мне в правый бицепс… Жахнул!

– Герой, блин, – повторил прапорщик. – Держи справку и береги себя.

Кажется, он еще таблетки дал, не помню уже.

По пути к штабу я почувствовал – кордиамин действует, «машина активизируется». Вползти на третий этаж удалось без перекуров. И помощник сказал, что я уже не так похож на труп сержанта.

Потянулись из штаба офицеры. Мне полагалось стоять у двери и провожать их отданием чести. Но правая рука, уколотая Иглой, отказалась подниматься! Согнуть ее в локте я мог, а задрать к фуражке – никак. До плеча удавалось донести ладонь, максимум. Офицеры шли мимо, кто-то говорил мне «до свидания», с кем-то мы просто обменивались кивками и полуулыбками, затем я обозначал рукой движение вверх… Офицер, уже не глядя, машинально мне козырял и исчезал за дверью.

Помощник сбежал в туалет и там умирал от хохота.

Есть такой чисто солдатский фокус. С пилоткой его показывать не очень удобно, а когда ты в шапке или фуражке, получается легко. Идет тебе навстречу офицер, которого ты не жалуешь, но приветствовать – обязан. Руки взлетают к вискам. Офицер отдает честь. А ты хватаешь свой головной убор и учтиво его приподнимаешь.

Но я-то не хотел ни над кем издеваться! В тот день.

Последним уходил полкан. Ну, думаю, всё. Сейчас с ним распрощаюсь и так засмеюсь… До икоты. Устал сдерживаться.

– Всего доброго, товарищ полковник.

– Угу.

Руку вверх. Полкан козыряет мне. Почти выходит за дверь. И вдруг сдает назад. Увидел.

– Сержант, это как понимать?! – спрашивает он.

Полкан знал нас, как облупленных, и ничего хорошего от такого, с позволения сказать, личного состава, не ждал. Ежедневно он ставил бригаде диагноз: «Служба войск несется архискверно!». Как говорил один персонаж Александра Покровского, флотский офицер: «Матроса куда ни поцелуй, всюду жопа!». Самоходчики из кадрированной бригады БМ, они тоже… Матросы патентованные. Целовать не надо, и так все понятно.

– Виноват, товарищ полковник, у меня рука не гнется.

– Почему?!

Я в двух словах объяснил, ничего не приукрашивая.

– И ты вернулся на пост… – буркнул полкан. – Ну-ну. Ну, до свидания!

Как легко быть героем, когда вокруг раздолбаи, и сам ты раздолбай.

Я же не знал, что за пару месяцев до описываемых событий именно полкан отговорил Минотавра разжаловать меня в солдаты! Мотивируя решение тем, что вычислителя Саню Вдовина разжаловали, так он вообще офонарел, гадит начальникам под ноги, а однажды на головы нагадит, и не спросишь с него, рядового. Поэтому меня, пижона и антисоветчика, не гнобить надо, а грузить ответственностью.

Назавтра ко мне подошел Минотавр и с искренней теплотой поинтересовался, как здоровье. Приказал все бросить, падать в койку и лежать сколько надо. Оказывается, на утреннем совещании полкан долго распинался о том, что если правильно воспитывать сержантов, они вырастают просто душками и лапочками. Вот, например, я. Сволочь был невыносимая! А нынче готов служить, невзирая на тяжкий недуг.

Интересно, как бы полкан с Минотавром запрыгали, узнай они, что в прошлое воскресенье приезжал к нам мучимый ностальгией сержант (теперь запаса) Андрецов. А я опять-таки дежурил по штабу. Мы с Андрецовым и Шнейдером сели в кабинете замполита и выдули без закуски две бутылки «Сумской рябиновой». И я не помнил, как сдал дежурство. Помнил только, меня потом за казармой тошнило.

Выздоровел я быстро. И вдруг медицина вломилась в мою жизнь сама, без приглашения.

Однажды утром нам приказали вместо зарядки «строиться в направлении санчасти». Толком не проснувшись, ББМ побрела на территорию ракетчиков. По пути выдвигались разные версии, одна другой страшнее. Кто боялся прививок, кто проверки на СПИД. У санчасти бригаду ждал замполит. И стал загонять людей внутрь небольшими порциями.

– Кругом! – скомандовал врач, развернув нас таким образом лицом к стене. – Брюки и трусы спустить до колен. Выполнять! Так… Так… Одеться. Свободны!

Мы вышли на улицу, обалдело тараща глаза. И вдруг страшный сержант Тхя принялся хихикать.

– Ну, и что это было? – спросил я.

– Идиоты! Они искали на жопах отпечатки звездочек!

Понятненько. Кто-то настучал, мол, у нас по-прежнему духов в молодые, и молодых в черпаки переводят, нахлестывая со всей дури пряжкой ремня по заднице.

Наглый поклеп. В отношении третьего дивизиона ББМ – точно. Мы полностью изжили старые зверские ритуалы. Особо симпатичных нам деятелей торжественно били подушками, а прочим отвесили символического пинка. И вообще…

Подошел вычислитель Саня Вдовин.

– Звездочки искали. Дураки! – заявил он уверенно. – Все, кто хотел кого-то перевести ремнем, давно это потихоньку сделали.

– Ребята, но время! Время не сходится! Получается, эта дурацкая экспертиза опоздала на неделю!

– Они могут ориентироваться по ракетчикам. Там перевод в самом разгаре.

– Точно искали звездочки, – сказал мудрый Тхя. – Потому что при другом раскладе нас бы заставили нагнуться!

Воцарилось молчание. Общественность, скрипя мозгами, осмысливала намек.

– М-да… Пусть это все-таки будут звездочки! – убедил сам себя Тхя.

Общественность с ним согласилась.