V. Из записки Кононова[925]

1) Мерзляков — был небольшой ростом, с одутловатым лицом, редковолосый и небрежен в туалете. Беспечность в характере: кухарка раз отдала колбаснику тетрадку его стихотворений.

2) На Шаликова, бывшего в хороших связях с Борисом Карловичем Бланком, кн. Вяземский при отъезде его из столицы написал епиграмму, где были стихи:

Прощай, прощай о Бланк дурной,

Единственный читатель мой…

3) Князь Шаховской, толстый, высокий мущина с орлиным носом и в мешковатом фраке, даже в 1829 году говорил, что «История» Карамзина очень плоха. Он, между прочим, за Буянова, где упоминается о его Стерне

Две бляди дюжие сидели, рассуждали

И Стерна нового, как диво, величали.

Прямой талант везде защитников найдёт, —

отомстил В. Л. Пушкину, сказав в одном обществе: «Буянов действительно хорош, а остальное всё плохо у него. Прибавлю ещё жалобу: Надо же моё несчастие, что раз удалось бздуну перднуть — и то на мой счёт». Причину вражды к Кар<амзину> со стороны <Шаховского> В. Л. Пушкин объяснял непомещением стихов в журнале за ошибки в версификации.

4) В. Львович в 1829 году был старик чуть двигавшийся от подагры, небольшой ростом, с открытою физиономией, с седыми немногими <?> волосами, весёлый, балагур, гастроном, беспутный, как всё семейство; он имел огромную библиотеку, в которой стояли книги в три ряда, так что отыскать нужную не было возможности. Между прочим, он умер совсем не так, как рассказывает Бартенев. В 1830 году он уже не мог ходить, лежал на диване и перелистывал Беранжера, которого весьма любил, — и вдруг вздохнул тяжко и умер.

5) Хмельницкий, очень приятной наружности, имел весьма сильные неприятности по службе и был переведён в 1837 году с смоленского губернаторства губернатором в Архангельск. Последние его произведения: Мундир и Мой мячик <?>, которых не знаю, — исполнены желчи. Он был застенчив в обществе и любезен в небольшом кругу.

6) С. Н. Глинка, ходивший в синем или сером фраке и в круглой шляпе, довольно странной формы. Он оставил своё родительское наследство сестре, сам <?> пошёл в учителя; участие его в событиях 1812 года. Вот анекдот.

В 1818 году в Москве он ехал на извощике и в Иверских воротах встретился с отрядом солдат. Молодой гвар. офицер с обнажённой шпагой сперва яростно кричал на извощика, потом ударил его шпагою и окровавил. Глинка соскочил с дрожек, узнал фамилию офицера в задней шеренге и прямо отправился к дивизионному командиру, объявляя, что если извощик не будет удовлетворён, он войдёт с просьбой к Государю. Призвав молодого офицера к генералу, Глинка объяснил ему, что он офицер, но извощик тоже полезен и они друг другом заменены быть не могут. Смущённый офицер попросил извинения у извощика в своей горячности и дал ему 25 р. Глинка тотчас же стал обнимать его. Замечательно, что офицер сознался, что уже давно серый фрак Глинки возбуждал в нём желание придраться к нему и напакостить.

В Смоленске Глинку все знали и уважали. Раз извощик утащил у него верхний сертук. Он в полицию. В полиции говорят: извольте подать прошение на 50-коп. листе. Как? — возражает: меня же обокрали, да я же и заплачу? Идёт на биржу, созывает извощиков, рассказывает происшествие, называет себя и свой адрес. «Знаем, батюшка вас, Сергей Николаевич», отвечают извощики, — и на другой день сертук и вора приводят. Последнему С. Н. делает наставление, но тотчас отправляется в отысканном сертуке в полицию, чтобы сказать канцеляристу: полтины я не платил, сертук на мне, а я не полицмейстер.