IX

В супружестве своём с Дельвигом Софья Михайловна была счастлива; но про бедного Дельвига, к сожалению, нельзя сказать того же. Софья Михайловна была слишком горячею, увлекающеюся натурою, она искала пылких страстей, а умиротворённый, благостный, добродушный, временами даже флегматичный поэт не мог удовлетворить её мятущуюся душу, вечно жаждавшую всё новых впечатлений; к ним применимо выражение Пушкина о коне и трепетной лани, впряжённых в одну телегу… Телега их жизни сперва, казалось, катилась гладко, но уже года через три после свадьбы между супругами не всё было ладно, так как у Софьи Михайловны появились поклонники, смущавшие душу поэта… Но мы знаем мало достоверного о жизни Дельвигов и должны о многом лишь догадываться.

Наиболее ранний отзыв о Софье Михайловне, нам известный, принадлежит племяннику поэта — барону А. И. Дельвигу, который узнал её, будучи двенадцатилетним мальчиком, в 1826 г., через год после её выхода замуж за Дельвига — 30 октября 1825 г. «Софье Михайловне Дельвиг ко времени моего приезда в Петербург[348] только что минуло 20 лет, — пишет он. — Она была очень добрая женщина, очень миловидная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая, так что часто делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии. Она много оживляла общество, у них собиравшееся. Дельвиги в то время не имели детей и вскоре полюбили меня, как сына. Жена Дельвига, как умная и деятельная женщина, занялась моим воспитанием, насколько это было возможно в короткие часы, которые я проводил у них»[349]. Софья Михайловна была магнитом, привлекавшим в скромную квартирку Дельвига весь цвет тогдашней (1826—1830) литературы: Пушкин (по возвращении из ссылки), его брат Лев, Плетнёв, Гнедич, Одоевский, Боратынский, Веневитинов, Мицкевич, Подолинский, Сомов, Розен, Титов, Илличевский, Деларю, Щастный, В. Лангер, М. Яковлев, М. И. Глинка (в 1829 г. отзывающийся о С. М. Дельвиг как о «милой и весьма любезной женщине») — были постоянными посетителями вечеров у Дельвигов; затем к ним присоединилась воспетая Пушкиным красавица А. П. Керн[350], а за нею (в самом конце 1827 г.) — и её кузен А. Н. Вульф. Этот циник и скептик вскоре увлёкся Софьей Михайловной и увлёк её самоё; правда, угрызения совести мучили и его и её, — потому что оба не могли не отдавать должного удивительным нравственным достоинствам Дельвига. «Я не встречал человека, который так всеми бы был любим и столько бы оную любовь заслуживал, как он. Его приветливое добродушие имеет неизъяснимую прелесть; он так прост и сердечен в своём обращении со всеми, что невозможно его не любить», — записывал Вульф в своём дневнике в октябре 1828 г.[351] Вульфу не хочется, как он цинично выражается, «гулять на счёт барона», — однако он всё же начинает любовную игру с Софьей Михайловной и о начале интимных с нею отношений и о дальнейшем их течении подробно рассказывает в своём позднейшем дневнике (под 2 января 1830 г.), скрывая её, правда, под буквами С. М. Д.; читать его рассказ неприятно, — так он холоден и рассудочно-спокоен, но мы приведём его здесь, как очень характеристичный: «Я познакомился в эти же дни и у них же (то есть у своих кузин А. П. Керн и её сестры Е. П. Полторацкой. — Б. М.) с общею их приятельницею С. М. Д., — молодою, очень миленькою женщиною лет 20. С первого дня нашего знакомства показывала она мне очень явно свою благосклонность, которая меня чрезвычайно польстила, потому что она была первая женщина, исключая двоюродных сестёр, которая кокетничала со мною, и ещё от того, что я так скоро обратил на себя внимание женщины, жившей в свете и всегда окружённой толпою молодёжи столичной. Рассудив, что, по дружбе с А. П. [Керн] и по разным слухам, она не должна быть весьма строгих правил, что связь с женщиною гораздо выгоднее, нежели с девушкою, решился я её предпочесть, тем более что, не начав с нею пустыми нежностями, я должен был надеяться скоро дойти до сущного. Я не ошибся в моём расчёте: недоставало только случая (Всемогущего, которому редко добродетель или, лучше сказать, рассудок женщины противустоит), — чтобы увенчать мои желания. Но неожиданно всё расстроилось. Муж её, движимый, кажется, ревностью не ко мне одному, принял поручение ехать на следствие в дальнюю губернию и через месяц нашего знакомства увёз мою красавицу…»[352]

Друзья Дельвига, нежно его любившие за его милый характер, ум и поэтический дар, дарили своим постоянным вниманием и его жену, — из них писатели и поэты посвящали ей стихи и прозу. Так, Плетнёв, ещё по случаю замужества своей ученицы, написал ей следующую пьесу[353].

С. М. С—ОЙ

(Сонет)

Была пора: ты в безмятежной сени

Как лилия душистая цвела,

И твоего весёлого чела

Не омрачал задумчивости гений.

Пора надежд и новых наслаждений

Невидимо под сень твою пришла

И в новый край невольно увлекла

Тебя от игр и снов невинной лени.

Но ясный взор и голос твой и вид, —

Всё первых лет хранит очарованье,

Как светлое о прошлом вспоминанье,

Когда с душой оно заговорит

И в нас опять внезапно пробудит

Минувших благ уснувшее желанье.

Лицейский товарищ Дельвига и Пушкина — Илличевский посвятил ей послание, напечатанное в альманахе Дельвига «Подснежник» на 1829 г.[354]: «Баронессе С. М. Д. — При поднесении ей духов Ambroise». Оно состояло из игры словами «духи», «духи», «дух» и т. д.:

С амброзией представши к вам,

Я б уподобил вас богине;

Но похвалы не в моде ныне

И стали приторны для дам.

Позвольте же, кропя духами,

Вам просто пожелать стихами,

Чтоб духи добрые, толпой

Кружась невидимо над вами,

Хранили свято ваш покой; и т. д.

Сотрудник Дельвига, Сомов, в альманахе «Царское Село на 1830 г.» напечатал посвящённую ей сказку «О медведе-костоломе и об Иване купецком сыне»[355]. Поэт М. Д. Деларю, в свою очередь, посвятил ей два стихотворения: «Слеза любви» — в «Северных цветах на 1830 г.»[356] и, после смерти Дельвига, послание к ней в «Литературной газете» 1831 г.[357], и стихи к маленькой дочери поэта — «Лизаньке Дельвиг». В первом он говорил об умершем поэте, а во втором предрекал дочери Софьи Михайловны светлую будущность[358].

Горесть С. М. Дельвиг, после неожиданной смерти мужа (14 января 1831 г.), была и сильна, и остра, но непродолжительна[359]: уже менее чем через два месяца лицейский товарищ Дельвига и Пушкина М. Л. Яковлев решился обратиться к ней с письмом, в котором сделал ей предложение выйти за него замуж; Софья Михайловна, правда, была «и огорчена, и оскорблена этим письмом», по словам А. И. Дельвига; но в то же время она кокетничала с неким инженером Резимоном; тогда же на сцену её жизни явился новый претендент на её руку — страстно влюблённый в неё Сергей Абрамович Боратынский, брат известного поэта и друга Дельвига — Е. А. Боратынского; человек богато одарённый и чрезвычайно оригинальный по складу своего ума и характера, с влечением к медицине и вообще к научным занятиям, он познакомился с Дельвигами в Москве в 1829 г., а затем, проживая в Петербурге, постоянно бывал у них в доме[360]. Когда А. А. Дельвиг умер, Боратынский проявил трогательное участие к положению молодой и неопытной в житейских делах вдовы, всячески помогал ей, заботился о ней самой и о её маленькой дочке и т. д. Сперва Софья Михайловна отвергла его предложение, высказанное ей ещё в конце мая, но затем, рассудив спокойно и видя горячую к себе любовь Боратынского, дала ему согласие на брак и в июне месяце уже обвенчалась с ним — без огласки и настолько тайно, что даже такие близкие к ней люди, как отец, брат и племянник (бар. А. И. Дельвиг) или сестра Пушкина — О. С. Павлищева, ничего не знали об этом, хотя последняя нечто и подозревала…[361] Очевидный свидетель всей этой поры жизни Софьи Михайловны — Андрей Иванович Дельвиг — в воспоминаниях своих рассказывает обо всех подробностях сватовства М. Л. Яковлева, а также и о романе с Боратынским, о пребывании их обоих, по выезде из Петербурга, в Москве у М. А. Салтыкова, о поездке Софьи Михайловны к матери покойного Дельвига в Чернский уезд Тульской губернии… От свекрови она должна была внезапно уехать, так как у неё появились первые признаки беременности, а брак свой она скрывала… Однако, уехав, она вскоре написала старой баронессе о своём выходе за Боратынского. «Как объяснить всё это поведение моей умной и доброй воспитательницы? — спрашивает А. И. Дельвиг. — Мне было больно, что все называли её притворщицею; какая же цель была ей притворяться перед нами? Но ещё больнее было мне то, что, зная её вспыльчивость и также пылкий характер её второго мужа, я предвидел для неё грустную жизнь, так как она была избалована необыкновенным добродушием и хладнокровием её первого мужа. Женщина, у неё служившая и оставшаяся в Петербурге, подтвердила моё мнение. Она мне рассказала, что Боратынский был в Петербурге у С. М. Дельвиг в первый раз на другой день моего отъезда из Петербурга, что вскоре, как выражалась эта женщина, у них дошло до ножей, и что С. М. Дельвиг очень сожалела о моём отъезде. Конечно, она сожалела, думая, что мои советы могли быть ей полезны для того, чтобы отделаться от Боратынского, которого стоило видеть один раз, чтобы понять всю пылкость страсти, к какой он может быть способен. Я объяснил себе её поведение… следующим образом. Она думала пожить в имении своей свекрови всё время малолетства своей дочери и тем разрушить связь с Боратынским… Как было принято её замужество в моём семействе, я хорошенько не знаю, потому что был в это время уже вдали от него, в Петербурге, но когда приехал снова в Москву, в мае 1832 г., то заметил в моём семействе нерасположение к С. М. Боратынской и обвинение её в притворстве. Находили её замужество чуть не преступлением… Отец Софьи Михайловны, М. А. Салтыков, был, в особенности в первое время, взбешён её замужеством и даже при посторонних позволял себе говорить, что дочь проституировалась перед простым лекарем. Так было поражено его чувство и отца и аристократа. Впоследствии он поневоле простил её. С. М. Боратынская… была в постоянной переписке со своей свекровью и с сёстрами своего первого мужа. Дочь её от первого брака была горячо любима ею и сделалась любимицею всего семейства Боратынских, и в том числе своего брата и трёх сестёр, детей от второго брака её матери…»[362]

Поселившись в имении Боратынского — Абрамовке, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, Софья Михайловна прожила здесь и в селе Маре (Вяжла тож), почти безвыездно, многие и многие годы. Говорили, что жизнь её с мужем не была счастлива, — по крайней мере, О. С. Павлищева передавала об этом своему мужу ещё в 1835 г.[363]; но мы имеем и другое показание — личного свидетеля несколько более поздней поры жизни Боратынских, а именно — их соседа по имению, известного когда-то музыканта и композитора Ю. К. Арнольда: в своих «Воспоминаниях»[364] он оставил довольно живую картину деревенского обихода Софьи Михайловны, тогда уже матери многочисленного семейства, и её мужа — врача, горячо преданного своему медицинскому призванию, и в то же время большого любителя литературы и музыки[365], метко охарактеризованного в одном послании к нему Н. Ф. Павлова[366]. В 1839 г. (к которому относится рассказ Арнольда) все они производили впечатление дружной, сплочённой семьи, «стоявшей на высоте интеллектуальной культуры».

В 1866 г. Софья Михайловна вторично овдовела после тридцатипятилетнего брака, а в 1880 г. потеряла единственного сына (так же, как и отец его, бывшего врачом); наконец, скончалась и она сама: Софья Михайловна умерла в Маре, восьмидесяти двух лет от роду, 4 марта 1888 г., до глубокой старости сохранив, по словам лично знавшего её Я. К. Грота[367], живой ум и горячее сердце.

1918