Часть первая Тысяча девятьсот тринадцатый год

Di rider finirai

pria dell’aurora

Don Giovanni

Во мне еще, как песня или горе,

последняя зима перед войной

Белая стая

Посвящение

…А так как мне бумаги не хватило,

Я на твоем пишу черновике.

И вот чужое слово проступает

И, как снежинка на моей руке,

Доверчиво и без упрека тает.

И темные ресницы Антиноя

Вдруг поднялись, и там зеленый дым,

И ветерком повеяло родным, —

Не море ли? — нет, это только хвоя

Могильная, и в накипаньи пен

Все ближе, ближе… «Marche fun e bre»…

Шопен…

Вступление

Из года сорокового

   Как с башни на все гляжу.

    Как будто прощаюсь снова

      С тем, с чем давно простилась,

      Как будто перекрестилась

          И под темные своды схожу.

1941. Август (воздушная тревога)

Осажденный Ленинград

I

In my hot youth — when George the Third was King

Don Juan

Я зажгла заветные свечи

И вдвоем с ко мне не пришедшим

Сорок первый встречаю год.

Но… Господняя сила с нами!

В хрустале утонуло пламя,

«И вино, как отрава, жжет».

   Это всплески жуткой беседы,

   Когда все воскресают бреды,

   А часы все еще не бьют.

   Нету меры моей тревоге,

   Я, как тень, стою на пороге,

   Стерегу последний уют.

И я слышу звонок протяжный,

И я чувствую холод влажный,

Каменею, стыну, горю…

И, как будто припомнив что-то,

Повернувшись вполоборота,

Тихим голосом говорю:

   Вы ошиблись: Венеция дожей —

   Это рядом, но маски в прихожей

   И плащи, и жезлы, и венцы

   Вам сегодня придется оставить,

   Вас я вздумала нынче прославить,

   Новогодние сорванцы.

Этот Фаустом, тот Дон Жуаном,

А какой-то еще с тимпаном

Козлоногую приволок.

И для них расступились стены,

Вдалеке завыли сирены,

И, как купол, вспух потолок.

   Ясно все: не ко мне, так к кому же!

   Не для них здесь готовился ужин

   И не их собирались простить.

   Хром последний, кашляет сухо…

   Я надеюсь, нечистого духа

   Вы не смели сюда ввести.

Я забыла ваши уроки,

Краснобаи и лжепророки

Но меня не забыли вы!

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет —

Страшный праздник мертвой листвы.

* * *

Только ряженых ведь я боялась:

Мне всегда почему-то казалось,

Что какая-то лишняя тень

Среди них без лица и названья

Затесалась. Откроем собранье

В новогодний торжественный день.

   Ту полночную гофманиану

   Разглашать я по свету не стану

   И других бы просила…

   Постой,

   Ты, как будто, не значишься в списках,

   В колдунах, звездочетах, лизисках —

   Полосатой наряжен верстой, —

   Размалеванный пестро и грубо,

   Ты — ровесник Мамврийского Дуба,

   Вековой собеседник луны.

   Не обманут притворные стоны,

   Ты железные пишешь законы:

   Хаммураби, Ликурги, Солоны

   У тебя поучиться должны.

Существо это странного нрава…

Он не ждет, чтоб подагра и слава

Впопыхах усадили его

В юбилейные пышные кресла,

А несет по цветущему вереску,

По пустыням свое торжество.

   И ни в чем не повинен — ни в этом,

   Ни в другом и ни в третьем. Поэтам

   Вообще не пристали грехи.

   Проплясать пред Ковчегом Завета

   Или сгинуть… да что там, — про это

   Лучше их рассказали стихи.

Крик: «Героя на авансцену!»

Не волнуйтесь — дылде на смену

Непременно выйдет сейчас

И споет о священной мести…

Что ж вы все убегаете вместе,

Словно каждый нашел по невесте,

Оставляя с глазу на глаз

Меня в сумраке с черной рамой,

Из которой глядит тот самый

До сих пор неоплаканный час.

* * *

Молодого ль месяца шутки?!

Или вправду там кто-то жуткий

Между печкой и шкафом стоит?! —

Бледен лоб и глаза закрыты…

Значит — хрупки могильные плиты,

Значит — мягче воска гранит.

Вздор, вздор, вздор! — от такого вздора

Я седою сделаюсь скоро

Или стану совсем другой.

Что ты манишь меня рукою?..

За одну минуту покоя

Я посмертный отдам покой.

Это все наплывает не сразу…

Как одну музыкальную фразу

Слышу несколько сбивчивых слов.

После… лестницы плоской ступени,

Вспышка газа и в отдаленьи

Ясный голос: «Я к смерти готов!».

<…>

Источник: А. Ахматова. Собрание сочинений в шести томах. М.: Эллис Лак, 1998–2001.