Глава 3. Поединок

Пожалуй, трудно найти человека, пусть даже и никогда не открывавшего Библию, который не был хотя бы в самых общих чертах не знаком с историей дуэли Давида и Голиафа. Два этих имени, будучи упомянуты вместе, давно уже стали нарицательными; вечным символом того, что исход любого сражения решает отнюдь не физическая мощь и сила оружия противников. Для самого же Давида этот поединок стал его звездным часом, в одно мгновение обратившего его из придворного музыканта и утешителя царя в общенационального героя и открывшего ему путь уже не в кулуары, а на самые вершины власти.

Вот как начинает рассказ об этих событиях все та же «Книга Самуила»:

«Филистимляне же собрали войска свои для войны и собрались в Сохо, что в Иудее и расположились станом между Сохой и Айзекою в Эфес-Дамиме. А Шаул и исраэльтяне собрались и расположились станом в долине Эйла и приготовились к войне с филистимлянами. И филистимляне стояли на горе с одной стороны, а исраэльтяне на горе с другой стороны, а между ними долина» (См. 1, 17:1-4).

Эти две горы и долина хорошо известны. И сегодня, проезжая с туристами мимо этого места, ни один гид не забудет упомянуть, что «вот здесь и встретились Давид и Голиаф». А то и попросит остановить на четверть часа автобус, чтобы объяснить, где именно стояла филистимская, а где еврейская армия и добавить, что сама эта местность описана библейским автором с такой точностью, что, вероятнее всего, он был непосмредственным очевидцем тех событий.

Филистимский царь Анхус (Ахиш) горел жаждой реванша за недавнее поражение. Но для этого ему во что бы то ни стало надо было выманить Саула на ровную, как блюдце, долину Эйла, где его колесницы и тяжелая пехота просто смяли бы еврейскую армию, большую часть которой составляли ополченцы, вооруженные копьями со щитом, да пращами с камнями.

Однако и Саул прекрасно понимал, что на ровной местности его армия против филистимлян бессильна, и не спешил вступать в сражение. И вот тогда-то Анхус решил если не выиграть войну в одночасье, то, по меньшей мере, запугать или раздразнить евреев с помощью своего богатыря Голиафа, являвшегося, как уже говорилось, согласно еврейскому преданию правнуком Орфы – родной сестры прабабки Давида Руфь.

«И вышел из станов филистимских единоборец по имени Гольят из Гата. Рост его – шесть локтей с пядью. И шлем медный на голове его, и в кольчугу одет он, и вес этой кольчуги – пять тысяч шекелей меди. И медные щитки на ногах его, и дротик медный на плечах его. И древко копья его, как ткацкий навой, а клинок копья его в шестьсот шекелей железа. И щитоносец шел перед ним» (1, 17:4-8).

Это описание позволяет нам довольно зримо представить, что являл собой Голиат. Если исходить из того, что 1 локоть того времени считался равным 42.5 см, а пядь – 22.2 см, то рост Голиафа составлял 2.89 м. На первый взгляд, это звучит фантастически, но на самом деле это не так – в истории человечества зафиксированы факты жизни людей, обладавших подобным или близким ростом.

Так, официально зарегистрированный самый высокий человек планеты Роберт Першинг Уодлоу имел рост 2.72 м, однако неофициально (из-за отсутствия необходимых фотографий) считается, что таковым был русский гигант Федор Махнов, обладавший ростом 2.83 м. Таким образом, подобные гиганты редко, но встречаются, а Библия и не скрывает, что Голиаф был уникальным человеческим феноменом.

Вдобавок ко всему, вооружение Голиафа представляло собой, что называется, последний «писк военной моды» того времени. Медный шлем, кольчуга, наколенники, железный меч и копье с железным наконечником – все это были тогда сверхсовременные виды оружия, о которых евреи могли только мечтать. Правда, только вес кольчуги Голиафа составлял 57 кг, общий же вес всего его оружия намного превышал 100 кг, но это лишь доказывало, насколько он был силен и грозен, как соперник.

Именно поэтому предложение Голиафа решить исход войны в поединке двух богатырей и повергло израильтян в такой ужас:

«И стал он, и воззвал к полкам исраэльским, и сказал им: зачем вам всем затевать войну? Ведь я филистимлянин, а вы рабы Шауловы: выберите у себя человека, и пусть он сойдет ко мне. Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам…» (См. 1, 17: 8-10).

Сам голос Голиафа был настолько ужасен, напоминал не столько голос человека, сколько трубные звуки, что «услышал Шаул и весь Исраэль эти слова и оробел очень» (См. 1, 17:11).

В течение сорока дней каждое утро и каждый вечер выходил Голиаф в поле и вызывал кого-нибудь из евреев на бой. Однако никто не откликался на это предложение, хотя Саул и объявил, что семья мужа, который сразится с филистимским богатырем и одержит над ним победу, получит полное освобождение от налогов до конца жизни победителя, а сам победитель будет удостоен особой благосклонности царя и руки одной из его дочерей.

Слух о вызове, который бросил Голиаф всему еврейскому народу, быстро распространился среди всех двенадцати колен и во всех деревнях и городах израильтян с тревогой ждали, чем закончится эта история. Ведь даже если бы и смельчак, который готов принять вызов Голиафа, это означало бы, что он принимал и условия Голиафа: «Если он сможет со мною сразиться и убьет меня, то мы будем вам рабами; если же я одолею его и убью его, то будете вы нам рабами и будете служить нам».

Между тем, день ото дня Голиаф распалялся все больше, и, выходя в поле поносил уже не только евреев за их трусость, но и их жен, матерей и дочерей. При этом, добавляет мидраш, Голиаф провозглашал, что находится под защитой филистимских богов, в то время, как евреи настолько презренный народ, что у них даже нет богов.

Эти слова в определенном смысле отражали общее отношение филистимлян, да и других языческих народов к израильтянам. Будучи не состоянии понять и тем более принять идею Единственного незримого Бога, они были убеждены, что евреи либо просто безбожники, либо лишены покровительства тех самых богов, идолы которых, как мы увидим в будущем, сопровождали их самих в битву.

На сороковой день выхода Голиафа в поле Давид и появился в еврейском лагере. Это был далеко не первый приход его в лагерь с начала войны. В армии Саула к тому времени находилось трое старших сыновей Иессея – Елиав, Авинадав и Самма (Шамма). Давид же как один из младших сыновей был, как уже говорилось, в соответствии с законом освобожден от службы в боевых частях, но регулярно доставлял в армию продовольствие, т. е. исполнял обязанность, наложенную на Саулом на каждую еврейскую семью и выполняемую народом без ропота – кормить-то приходилось своих братьев и отцов.

В тот день отец передал с Давидом десять больших голов сыра для всей армии, а также хлеб и зерно для его братьев, а заодно и наказ, чтобы никто из них ни в коем случае не делал глупостей и не пытался выйти на бой против Голиафа. Именно так истолковывает ряд комментаторов слова Библии «и передай привет братьям твоим и возьми их ручательство» – ручательство в том, что они не примут вызов филистимлянина. Но есть, однако, и другое толкование, по которому Иессей просил Давида напомнить братьям, что те, уходя на войну, забыли дать развод («ручательство») своим женам, как это было принято у евреев, а заодно намекнуть им, что он ждет от своих сыновей воинского подвига и удивлен, почему ни один из них до сих пор не вышел на бой с Голиафом.

В тот момент, когда Давид разговаривал с братьями, в поле в очередной раз возник Голиаф и начал произносить свою речь, которая, будь она переведена на русский в соответствии с ее буквой и духом, была бы щедро пересыпана отборным матом. И вот тут-то в Давиде все встрепенулось: в отличие от многих других, он не мог спокойно слышать, как кто-то поносит его народ и говорит, что у него нет Бога, в которого он беззаветно верил. На подобные оскорбления, по мнению Давида, надо было отвечать – и отвечать немедленно!

Давид стал расспрашивать о Голиафе находившихся в стане воинов, и выяснил, что подобное происходит ежедневно. Узнал он и о том, какую награду обещал царь победителю Голиафа, но сама награда, как видно из текста «Книги Самуила» не привлекла его – ему было лишь странно и больно слышать, что никто до сих пор не вышел и не заткнул этого наглеца:

«И говорили исраэльтяне: видели ли вы этого человека, который поднимается? Ведь он поднимается поносить Исраэля; и будет, того человека, который убьет его, царь обогатит богатством великим, и дочь свою выдаст за него, и дом его сделает свободным в Исраэле. И сказал Давид людям, стоявшим с ним: что сделано будет для того, кто убьет этого филистимлянина и снимет позор с Исраэля? Ибо кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит строй Бога живого!» (См. 1, 17:26).

Этот разговор Давида с ополченцами был услышан его старшим братом Елиавом, который неожиданно пришел в ярость:

«…и разгневался Элиав на Давида и сказал он: зачем ты спустился сюда и на кого оставил ты тех немногих овец в пустыне? Знаю я дерзость твою и зло сердца твоего: ты спустился, чтобы посмотреть на это сражение. И сказал Давид: что же я теперь сделал? Ведь это беседа» (См. 1, 17:28-29).

Комментаторы, всячески пытаясь смягчить смысл этого места, пытаются убедить читателя, что Елиав понял, что Давид собирается сразиться с Голиафом, испугался за брата и начал ему выговаривать «за дерзость». Но нет: достаточно вчитаться, чтобы понять, что в этой фразе отнюдь нет тревоги за судьбу Давида, зато в ней хоть отбавляй презрения, ненависти и тайной зависти.

«Что ты здесь делаешь, ублюдок?! Убирайся к своим овцам, пастух! Что бы ты сейчас ни сказал, я-то хорошо знаю, чего ты стоишь и зачем здесь крутишься! Небось, хочешь поглядеть на битву и сложить об этом свои очередные стишки?!» – так звучали слова Элиава, если переводить их не буквально, а в соответствии с их духом и смыслом. И Давид по привычке оправдывается: «Что я опять такого сделал? Просто стою и разговариваю с людьми…»

Но спустя короткое время он уже оказывается в шатре Саула, чтобы сообщить Его Величеству, что он готов выйти один на один против Голиафа.

Саула это заявление Давида явно застает врасплох. Он вновь и вновь оглядывает Давида и понимает, что схватка это будет выглядеть смехотворно: когда они сойдутся, филистимлянин попросту раздавит его.

Однако все попытки отговорить Давида, убедить его, что он, привыкший пасти овец и играть на арфе, не в состоянии сразиться с этим профессиональным воином, ходячей боевой машиной, оказываются бесполезными. Давид настаивает на том, что так же, как он в свое время побеждал нападавших на его стадо диких зверей, так же он победит и Голиафа. При этом Давид абсолютно убежден, что Бог на его стороне и потому даже не допускает мысли о своем поражении:

«И сказал Давид Шаулу: Господь, который спасал меня от льва и медведя, Он спасет меня и от руки этого филистимлянина» (См. 1, 17:37).

И Саул отступает перед этой убежденностью Давида, хотя не исключено, что при этом им движут и некие другие побуждения. В любом случае он вполне резонно полагает, что для того, чтобы бой был равным, Давид должен быть вооружен и защищен так же, как Голиаф. Поэтому Саул предлагает ему свои доспехи и меч – возможно, единственные такие доспехи во всей еврейской армии, если не считать боевого облачения его сына Ионафана. Более того – он лично надевает их на Давида и, таким образом, сам не сознавая того, фактически передает ему тот знак царской власти, каким, вне сомнения, является одежда царя. Исследователи Библии, анализируя этот отрывок, исходя из того, что Давид примерил доспехи Саула, делают вывод, что они были примерно одного роста – то есть вопреки легенде, Давид был достаточно высок.

Мидраш, словно предвидя этот вывод историков, утверждает, что все дело в том, что в момент примерки доспехи долговязого Саула чудесным образом уменьшились и пришлись впору невысокому Давиду, подтверждая таким образом, что он является преемником царя. Однако на самом деле из этих фраз ровным счетом ничего не следует – Давид вполне мог примерить и доспехи, которые были ему велики, а потом запутаться, упасть и смешно барахтаться в них на полу – как это происходит в романе-исследовании Д. Малкина «Король Саул».

Как бы то ни было, итоге Давид отказывается от меча и доспехов и берет с собой свой посох и пращу – это излюбленное оружие пастухов, с которым он, как и все еврейские мальчишки, наверняка учился управляться еще с детства.

Однако праща, будучи и в самом деле грозным оружием против легкого пехотинца, одетого в лучшем случае в кожаные доспехи, практически бесполезна против закованного в броню воина, да еще и такого гиганта, как Голиаф – что ему какой-то камень, стукнувшийся о кованый шлем или кольчугу?! У Давида был только один шанс победить Голиафа: попасть камнем в единственное незащищенное и уязвимое его место – под шлемом между глазами. Но для этого надо было поистине виртуозно владеть пращой!

«Книга Самуила» предельно подробно рисует этот поединок, отмечая, что Голиаф словно и не сразу заметил Давида, а когда заметил, то стал откровенно смеяться над ним, после чего между двумя дуэлянтами начинается словесная перепалка, в ходе которой каждый обещает скормить другого птицам. Но если Голиаф обращался к своим богам, то Давид уповал на Единственного, невидимого и непонятного соседям евреев Бога:

«И сказал Давид Шаулу: я не могу ходить в этих одеждах, потому что не привык. И снял их Давид с себя. И взял палку свою в руку свою, и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил их в свою пастушескую сумку и в мешок, и пращой в руке своей подошел к филистимлянину. И взглянул филистимлянин, и, увидев Давида, презрел его, так как тот был молод, румян и красив. И сказал филистимлянин Давиду: разве я собака, что ты идешь на меня с палками? И проклял филистимлянин Давида богами своими. И сказал филистимлянин Давиду: поди-ка ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым. Давид же сказал филистимлянину: ты выходишь на меня с мечом, и с копьем, и с дротиком, а я выхожу на тебя во имя Господа Цеваота, Бога строя Исраэльского, который ты поносил. Сегодня предаст тебя Господь в руку мою, и я побью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы стана филистимского сегодня же птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог у Исраэля. И узнает весь этот сонм, что не мечом и копьем спасает Господь, ибо успех войны от Господа, и он предаст вас в руки наши…» (См. 1, 17:39-47).

Если для филистимлян эти слова Давида звучали как пустая похвальба, то израильтяне внимали ей с восторгом. Возможно, они тоже не верили в победу Давида, но то, что среди них нашелся боец, способный на равных говорить с Голиафом, да еще и угрожать ему и всем филистимлянам, уже само по себе наполняло их сердца гордостью. Теперь, даже если бы Давид погиб, это в любом случае была бы геройская смерть.

Но Давид как раз вовсе не собирался умирать:

«И было, когда поднялся филистимлянин и стал приближаться к Давиду, то Давид быстро побежал к строю, навстречу филистимлянину. И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и метнул и поразил филистимлянина в лоб и упал он лицом на землю. Так осилил Давид филистимлянина пращой и камнем, и побил филистимлянина и умертвил его, а меча не было в руке Давида. И подбежал Давид, и встал над филистимлянином, и взял меч его, и, вынув его из ножен, добил его и отсек им голову его…» (См. 1, 17:51).

Сам бой, как видно из этих слов, длился не более минуты. Распалив Голиафа и вынудив его двигаться навстречу ему, Давид сам пошел на сближение с противником, и в определенный, видимо точно рассчитанный момент метнул из пращи камень – возможно, заранее отточенный по краям.

Войдя точно в переносицу Голиафа, камень проломил его череп, и великан, как следует из текста, умер мгновенно. Последующее отсечение головы нужно было Давиду лишь для пущего эффекта, который не заставил себя долго ждать – потрясенные филистимляне побежали, естественно, и не думая выполнять обещание Голиафа и превращаться в рабов евреев. Последние же, в свою очередь, бросились преследовать врагов, безжалостно убивая каждого филистимлянина, которого им удавалось настигнуть. По словам Иосифа Флавия, в ходе этого преследования евреи убили около тридцати тысяч филистимлян и вдвое больше ранили[22].

Устное предание рассказывает, что Давид не сам снял с пояса меч Голиафа – ему поднес его на вытянутых руках юный оруженосец Голиафа хетт по имени Урия. Сказав, что отныне он хочет служить Давиду, Ури спросил, может ли он пройти гиюр, то есть стать евреем?[23]

– Евреем стоит стать хотя бы для того, чтобы жениться на еврейке, ибо нет красивее наших женщин! – якобы ответил на это Давид. С тех пор Урия Хеттиянин вплоть до истории с Вирсавией (Бат-Шевой) входил в ближайшее окружение Давида и верно служил ему.

Разумеется, в этот мидраш вовсе необязательно верить, но нельзя, по меньшей мере, не восхититься тем, как красиво оставшиеся неизвестными создатели таких преданий увязывали между собой различные, казалось, ничем не связанные события.

* * *

Известный израильский невропатолог, профессор Владимир Бергинер, анализируя рассказ о бое Давида с Голиафом глазами врача, пришел к выводу, что последний… был, в сущности, очень больным человеком. По мнению Бергинера, Голиаф страдал акромегалией – эндокринным заболеванием, при котором доброкачественная опухоль в гипофизе выделяет избыточное количество гормонов роста. Причем автор первой «Книги Самуила», утверждает Бергинер, описал симптомы этого заболевания с удивительной точностью, что еще раз доказывает, что он, по всей видимости, был свидетелем дуэли Давида и Голиафа.

Дело в том, что в первую очередь акромегалия, которую еще иногда называют «болезнью баскетболистов», проявляется в гигантизме – человек, у которого она развивается, может вырасти до двух и более метров. С этой точки зрения становится понятно и то, почему сам вид Голиафа и его голос внушали ужас евреям: при акромегалии очень сильно огрубляются черты лица, в частности, увеличиваются надбровные дуги и скуловые кости; разрастаются мягкие ткани. Меняется при этом заболевании и голос, который становится очень грубым вследствие изменений голосовых связок. Кроме того, у страдающих акромегалией нередко развиваются различные болезни ног, а потому те самые наколенники, о которых говорится при описании доспехов Голиафа, нужны были ему, вероятно, не столько для защиты, сколько для того, чтобы помогать слабым связкам ног поддерживать огромный вес тела.

Доброкачественная опухоль, которая вызывает акромегалию, расположена на перекрестке зрительных нервов, вследствие чего у людей, страдающих этим заболеванием, меняется зрение. По сути дела, у них исчезает боковое зрение: они могут видеть только то, что расположено прямо перед ними, да и при этом у них нередко двоится в глазах. Отсюда становится понятным, для чего Голиафу для поединка один на один понадобился «оруженосец», или точнее «щитоносец», который шел перед ним – вероятнее всего, это был поводырь, подсказывавший Голиафу, куда тот должен двигаться.

Именно вследствие дефектов своего зрения Голиаф не сразу замечает Давида, а когда замечает, то спрашивает, почему тот идет на него с палками, хотя у Давида в руках только одна палка – ведь у Голиафа двоится в глазах![24]

Но преуменьшает ли факт болезни Голиафа величие подвига и победу Давида?

Отнюдь.

Во-первых, Давид ничего не знал о болезни Голиафа, да и даже если бы знал, вовсе не обязан был принимать ее в расчет. Во-вторых, болезнь Голиафа не отменяла того факта, что последний обладал колоссальной физической силой, и в ближнем бою у Давида, вне сомнения, не было бы никаких шансов на победу. Однако в том-то и дело, что Давид выбрал единственно верную тактику, которая давала этот шанс – бой на расстоянии. При этом выиграл он его абсолютно честно: ведь у Голиафа был дротик (и Давид не случайно упоминает его, выходя на битву), который тот мог метнуть с тем же успехом, что и Давид камень из пращи.

Таким образом, никто, в том числе и филистимляне, не мог обвинить Давида в коварной или нечестной победе, и этот момент, как мы увидим дальше, еще сыграет немалую роль в судьбе героя этой книги.

* * *

Любопытно, что во второй «Книге Самуила» победителем Голиафа называется не Давид, а некий Эльханан: «И еще было сражение с филистимлянами в Гове, сын Яарей-Ооргима Бейт-лехемского, Гольята Гатинянина, у которого древко копья было, как ткацкий навой» (См. 2, 21:18-19).

Из этого текста вроде бы понятно, что речь идет о какой-то другой битве, происходившей не в долине Эйла, а в Гове, когда Давид уже был царем. В этой битве был убит некий другой Голиаф, очень напоминавший, тем не менее, того, кого в свое время победил Давид. Это подтверждает и «Книга Хроник», где уже совершенно ясно говорится, что речь идет о другой битве, произошедшей в то время, когда Давид правил Иерусалимом и Эльханан победил в ней брата того самого Голиафа, которого убил Давид. Вдобавок там же сообщается, что у Голиафа были родичи, также отличавшиеся высоким ростом и статью, которых победили другие воины Давида:

«И было, когда началась война с филистимлянами в Гезере, тогда поразил Сибхай, хушатиянин, Сипайа, одного из детей великанов. И была еще одна война с филистимлянами, и поразил Эльханан, сын Яира, Лахми, брата Голиата, гиттиянина, у которого древко копья было, как ткацкий навой. И была еще одна война в Гате, и был там человек рослый, у которого было по шести пальцев – всего двадцать четыре. И он тоже родился от великана. И поносил он Исраэль. И поразил его Йеонатан, сын Шимы, брат Давида. Это были родившиеся от великана в Гате, и пали они от руки Давида и от руки рабов его. (КХ. 1, 20:4-8).

Тем не менее, ряд историков усматривают некое противоречие между текстами Первой и Второй книг пророка Самуила, и пытаются на его основе выстроить некую, как они считают, более реалистичную версию событий. Так, по их мнению, истинным победителем Голиафа был именно земляк Давида Эльханан из Вифлеема (Бейт-Лехема).

Давид же к тому времени уже был военачальником среднего звена в армии Саула, возможно, командиром отряда, и потому победа его солдата была приписана и ему – как и другие победы в поединках с филистимскими богатырями, одержанные «рабами его», но в которых сам Давид не принимал участия.

Ряд историков, пытаясь примирить эти версии, выдвигают гипотезу, по которой при рождении Давида назвали Эльхананом. Давид же – это не имя, а прозвище, означающее в иврите «друг» (точнее, «любимый друг»), и оно было дано Эльханану как раз после победы над Голиафом – он был провозглашен «Давидом», то есть любимым другом царя Саула, а со временем его имя стало восприниматься и как «любимый друг Бога»[25].

В данном случае мы действительно имеем дело с еще одной загадкой – происхождением имени Давида. Дело в том, что до книг пророка Самуила имя «Давид» в Библии встречается лишь один раз как «Додо» или «Дуду» (См. Судьи, 11). Во всяком случае, оно явно не было в ходу у древних евреев. На основании этого ряд представителей школы библейской критики утверждают, что Давид – это не реальная историческая фигура, а некий собирательный образ, прототипами которого было сразу несколько вождей израильтян той эпохи. По их версии само слово «давид» было заимствовано у филистимлян или у одного из ханаанейских народов, и означало «вождь, атаман». Таким образом, говорят они, «давидами» в этом регионе называли предводителей шаек разбойников, обретавшихся в лесах и горах Святой земли. Однако никаких убедительных подтверждений этой версии при исследовании письменных памятников ближневосточных народов так найдено и не было. Что касается излагаемой «Житием царя Давида» версии, что слово «давид» на еврейском означает «украденный», то она свидетельстует лишь о том, что сам автор «Жития» совершенно не знал иврита: слово «украденный, похищенный» звучит на этом языке как «ганув» и никак иначе.

Между тем, слово «Давид» в наиболее часто принятом в иврите написании действительно читается как «Дод», а «дод» – это и в самом деле «любимый друг», и именно в этом смысле данное слово (но уже читаемое именно как «дод») употребляется в «Песне песней». Таким образом, слово «Давид» и в самом деле могло быть прозвищем, тем более, что «Книга Самуила» что пользуется, как будет показано ниже, именно прозвищами, а не именами. Но это вовсе не означает, что Давида в юности звали именно Эльхананом – во всяком случае, еврейские источники не дают нам никакого сколько-нибудь основательного повода для такого умозаключения. Есть также версия, что Давид – это вообще сокращенный вариант имени «Дудуягу», что в буквальном переводе и значит «Друг Всевышнего».

Но вот то, что Эльханан сын Яира (именно Яира, а не Иессея, и одно это говорит, что речь идет о разных о людях!) убил, согласно, «Книге Хроник» брата того Голиафа, которого убил Давид сын Иессея, полностью согласуется с устными преданиями, согласно которым у Голиафа было несколько братьев. Братья эти, хотя были и несколько пониже его, но тоже отличались высоким ростом и огромной силой. В связи с этим не исключено, что слово «Голиаф» тоже могло быть прозвищем, обозначающим богатыря-великана, хотя не исключено, что речь идет о членах одной и той же семьи, у которой была генетическая предрасположенность к акромегалии.

С версией о том, что у Голиафа были братья, жаждавшие отомстить Давиду за его гибель, нам еще предстоит познакомиться. А пока продолжим следить за событиями в жизни Давида под тем углом зрения, под каким они предстают в Библии и в еврейском фольклоре.