Глава 16. Бухарин и Котолынов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

На с. 135 исследования Лено мы читаем:

Секретарь Выборгского райкома партии Петр Смородин (вместе с Николаем Бухариным) поддержал просьбу физика и сотрудника ГПУ Д.Л.Талмуда, чтобы начальник ОГПУ Филипп Медведь назначил бывшего работника ленинградского комсомола Ивана Котолынова, ныне бывшего зиновьевца, на работу в его лабораторию.

Лено не возвращается к вопросу о рекомендации Бухарина Котолынову. Список о Бухарине в указателе книги Лено имеет ряд подзаголовков (Л 818), но эта ссылка просто свалена в общую массу с другими разными ссылками на него.

Лено дает одно подстрочное примечание к этому абзацу, хотя оно не упоминает Бухарина:

75. О просьбе Талмуда, чтобы Котолынова назначили в его лабораторию, см. «Убийство в Смольном» («Родина», 1995, № 10: 62–66).

Читатель никогда бы не догадался из сноски Лено, что эта статья полностью посвящена исследованию связей между Бухариным и убийством Кирова. Автор, Юрий Мурин, специализировался на изучении Бухарина и Мартовского процесса 1938 г.

Твердый антикоммунист Мурин отвергает всякие предположения о том, что Бухарин был виноват даже в тех преступлениях, в которых он признался. Но Мурин собрал некоторые полезные свидетельства из первоисточников об участии Бухарина в убийстве Кирова. Ни одно из этих свидетельств никогда даже не упоминается, а тем более не подвергается тщательному исследованию со стороны Лено.

Здесь мы рассмотрим лишь вопрос о рекомендации Бухарина Котолынову, отложив рассмотрение других свидетельств, связывающих Бухарина с убийством Кирова в главы о Январском 1937 г. и Мартовском 1938 г. Московских процессах.

Объяснение Бухариным его рекомендации Котолынову содержатся в его письме Сталину от 15 апреля 1937 г. Это было опубликовано отдельно, тоже Муриным, в 2000 г.[106] Мы смогли сравнить его с фотокопией той копии, которой пользовался Мурин[107]. Это длинное письмо, написанное лично Сталину Бухариным из тюрьмы, куда были заключены он и Рыков после их ареста 27 февраля 1937 г. по окончании рассмотрения свидетельств против них на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. На с. 19 машинописной копии этого письма (Мурин 1995, с. 64; Мурин 2000, с. 53–54) Бухарин пишет:

«В заключительном слове Н. И. Ежова на пленуме в качестве доказательства того, что я и в 34 г. якобы поддерживал связи со своими мною осужденными «друзьями», фигурировали два моих письма:

1) к Е. Ярославскому о Владимире Слепкове и 2) к Медведю о Котолынове. Последнее письмо объясняется вот как (я с Котолыновым вообще никаких связей не имел): ко мне пришел Д.Л.Талмуд, физик и сотрудник ГПУ, которому я помогал в устройстве специального назначения лаборатории, находящейся] в ведении ГПУ. Он меня просил написать Медведю, чтоб тот дал ему Котолынова, о котором он, Талмуд, знает от Смородина. Тогда по просьбе Талмуда я, не имевший представления о том, что такое Котолынов (он мне его назвал Ваня Котолынов), написал Медведю, и т. к. Талмуд сказал, что за К[отолыновым] были какие-то оппозиционные грехи, я в этом же письме к Медведю написал и об этом и указал, что нужно специально проверить К[отолынова] по этой линии (все это можно прочесть в оригинале письма; все это можно проверить и у Талмуда). Так какая же это связь? Какая же это переписка с друзьями, мое письмо начальнику ГПУ по просьбе сотрудника ГПУ?» ([АП РФ.] Ф. 3. Оп. 24. Д. 301. Л. 153).

Бухарин ссылается на два письма, которые Ежов предъявил февральско-мартовскому пленуму 1937 г. Лено никогда не рассматривает их или что-либо о контексте, в котором всплыла рекомендация Бухарина Котолынову. Мы рассматриваем ее здесь, так как она имеет непосредственное отношение к вопросу о свидетельствах против Бухарина.

В ходе обстоятельного обвинения Бухарина перед Пленумом ЦК в феврале 1937 г. Ежов цитировал свидетельства, что Бухарин вместе с Рыковым продолжали участвовать во враждебной оппозиционной фракции против сталинского руководства, в то же время заявляя, что они давно отказались от всякой оппозиции. То есть Ежов обвинил Бухарина в «двурушничестве» — тема, которую мы исследуем в другой главе настоящего труда.

Как раз перед рассмотрением обоих писем, упомянутых выше, Ежов цитирует свидетельства, которые мы можем сейчас проверить. Ежов сказал:

Было предъявлено три главных обвинения. Во-первых, в том, что Бухарин и Рыков после подачи ими заявления о полном подчинении партии и отказе от своих правооппортунистических взглядов обманывали партию, двурушнически маскируясь, отказываясь от своих правооппортунистических взглядов, они сохранили свою фракцию, члены которой ушли в подполье, продолжали стоять на своей старой политической платформе, не прекращая борьбу с партией, подчиняясь только своей внутрифракционной дисциплине. Для руководства этой фракцией еще в 1928 г. был создан центр, который существовал до последнего времени. Активнейшими участниками, членами этого центра были Бухарин и Рыков («Вопросы истории», 1993, № 2. С. 26).

В 1929 г. Бухарин лично рассказывал швейцарскому коммунисту Жюлю Эмбер-Дро, члену исполнительного комитета Коминтерна и одному из немногих сторонников Бухарина в этом органе, что он и его люди собирались убить Сталина:

Бухарин говорил мне также, что они решили использовать индивидуальный террор, чтобы избавиться от Сталина[108].

Как мы читали в другом месте, нет причин сомневаться в этом свидетельстве:

Эмбер-Дро писал без какого-либо давления со стороны НКВД. Он был другом Бухарина и ненавидел Сталина. У него не было причин лгать или преувеличивать то, что он знал. И это не «слухи», поскольку Эмбер-Дро писал, что слышал о планах об убийстве Сталина из уст самого Бухарина[109].

В своей знаменитой и важной книге о Бухарине Стивен Ф.Коэн цитирует мемуары Эмбер-Дро. Однако Коэн скрывает от своих читателей откровение швейцарского коммуниста о том, что Бухарин и его фракция замышляли убийство Сталина не в 1932 г., как подтверждают и более поздние свидетельства, но еще в 1929 г. или даже возможно несколькими месяцами ранее в 1928 г.[110]

К тому времени, как Ежов выступил перед Февральско-мартовским пленумом 1937 г., уже было огромное количество свидетельств, что Бухарин продолжал оппозиционную деятельность, включая поддержку других, особенно более молодых членов партии в своей фракции, враждебной Сталину. На момент написания этой книги было опубликовано пять очных ставок между Бухариным и его соратниками: с Астровым, Куликовым, Пятаковым, Радеком и Сосновским. Мы тщательно проанализировали все эти отчеты в одной из наших публикаций[111].

У нас нет доказательств или каких-либо иных причин верить, что к этим людям было применено насилие или принуждение. Но мы можем полностью доверять версии одного из них. Валентин Астров, 1898 г. рождения, пережил распад СССР. В 1989 г. и снова в 1993 г., когда антикоммунистические и антисталинские статьи приветствовались в российской прессе, Астров продолжал настаивать в печати, что он не подвергался жестокому обращению, угрозам, пыткам, и к нему даже не относились неуважительно. Например, он подчеркивал, что его следователи НКВД никогда даже не обращались к нему на «ты». Астров отказался лишь от одного заявления, которое он сделал в 1930-е годы: что он слышал, как Бухарин лично призывал к террору против Сталина. Он отказался отречься от чего бы то ни было еще. Никто бы не опроверг Астрова, если бы тот сказал, что его признания были сделаны под воздействием пыток или угроз. Надо сказать, Астров приобрел бы сочувствие многих. Сообщение Астрова, а также рассказ Эмбер-Дро являются вескими доказательствами того, что Бухарин продолжал подпольную оппозиционную деятельность после публичного отречения от них[112].

Письмо Радеку 1932 г

Очень кратко просмотрев второе обвинение против Бухарина и Рыкова (что они продолжали поддерживать восстановление капиталистических отношений в деревне), Ежов продолжал:

И, в-третьих, мы обвиняли Бухарина и Рыкова в том, что для достижения поставленных ими целей по свержению ленинско-сталинского руководства они пошли на прямой блок с троцкистами, зиновьевцами, «леваками», эсерами, меньшевиками и со всеми остальными фракционными группировками, которые были разгромлены давным-давно. В блоке со всеми врагами Советского Союза они перешли к методу террора, организуя вооруженное восстание, к методам вредительства[113].

Благодаря открытию гарвардского архива Троцкого в 1980 г. мы знаем теперь, что «блок» такого рода был действительно сформирован с одобрения Троцкого. В январе 1986 г. историк Арч Гетто обнаружил, что архив Троцкого в Гарварде, закрытый для публики до 1980 г. (и поэтому известный как «Закрытый архив»), был «подчищен». Кто-то удалил из него материалы в какой-то момент перед его открытием.

В изложении Гетто:

Во время московских показательных процессов Троцкий отрицал то, что он имел какие-то связи с осуждаемыми со времени его высылки в 1929 г. В то же время теперь понятно, что в 1932 г. он послал личные секретные письма бывшим лидерам оппозиции К. Радеку, Г. Сокольникову, Е. Преображенскому и др. Содержание этих писем неизвестно, но есть основание думать, что в них содержалась попытка убедить адресатов вернуться к оппозиции(18) (Гетти. Троцкий в изгнании. Основание IV Интернационала. С. 76.).

Примечание Гетти к этому абзацу выглядит следующим образом:

(18) Trotsky Papers (Бумаги Троцкого), 15821. В противоположность буквально всем другим письмам Троцкого (включая даже самые сентиментальные), никаких копий этих писем не сохранилось в бумагах Троцкого. Машется, в какой-то период времени они были убраны из архива. Сохранились только почтовые квитанции (курсив мой. — Г.Ф.) (там же. С. 76).

В своей книге 1985 г., не переведенной на русский язык, Гетти испытывал меньше сомнений в выводе, что архив был подчищен. Он также обнаружил новые данные о датах и адресатах некоторых из пропавших писем.

Хотя Троцкий позднее отрицал, что он имел какие-нибудь связи с бывшими сторонниками в СССР со времени его ссылки в 1929(19), ясно, что он их имел. В первые три месяца 1932 г. он отправил секретные письма бывшим оппозиционерам Радеку, Сокольникову, Преображенскому и другим(20). Хотя содержание этих писем неизвестно, кажется разумным полагать, что они содержали попытку убедить адресатов вернуться в оппозицию (курсив мой. — Г.Ф.) ОGetty, J. Arch. Origins of the Great Purges. P. 119).

Оба подстрочных примечания:

(Origins, прим. 19, с. 245) Комиссия Дьюи, «Дело Льва Троцкого», Нью-Йорк, 1937 г. С. 91, 264, 273. См. также «Бюллетень Оппозиции», № 52–53, окт. 1936. С. 38–41.

(Origins, прим. 20, с. 245) Бумаги Троцкого II, 15821. Письма датированы с апреля 1932 г. по декабрь 1932 г. Письма к Сокольникову и Преображенскому были отправлены в Лондон, письмо к Радеку в Женеву. Другие письма были посланы Коллонтай и Литвинову. Нопии этих писем были изъяты из бумаг Троцкого, но кто бы ни изъял их, он не нашел заверенные почтовые квитанции, подписанные секретарями Троцкого (курсив мой. — Г.Ф.) (ibidem).

Гетти закончил подстрочное примечание к своей статье 1986 г. (на русском языке опубликована в 1991 г.) следующими словами:

На своем процессе в 1937 г. Карл Радек свидетельствовал, что он получил письмо от Троцкого, содержавшее «террористические инструкции», но мы не знаем, шла ли речь об этом самом письме или о другом (Гетти. Троцкий в изгнании. Основание IV Интернационала. С. 76.).

Фактически мы можем быть уверены, что это было, несомненно, то письмо, о котором идет речь. В своих показаниях на Январском процессе 1937 г. Радек упоминал ряд писем от Троцкого, начиная с письма, которое он получил в феврале 1932 г. Немного позже Радек сказал: «Предварительно о том, что готовится, я узнал из письма Троцкого ко мне в феврале — марте 1932 года» (с. 51). Мы получили копии заверенных почтовых квитанций писем Троцкого из Хьютонской библиотеки Гарвардского университета. Квитанция на письмо Радека датируется 3 марта 1932 г. Радек заявил:

Радек: Это было после получения письма от Троцкого. Письмо от Троцкого было получено в феврале или марте 1932 года (Процесс 54).

Это веское доказательство, что письмо, о котором говорит Радек, было тем самым, которое было изъято из архива Троцкого.

Радек описал содержание этого письма Троцкого следующим образом:

Радек: Троцкий сообщал, что сведения, какими он располагает, приводят к выводу, что я убедился в его правоте в том, что без реализации троцкистских требований политика упрется в тупик. Далее Троцкий писал, что, так как он знает меня, как активного человека, он убежден, что я вернусь к борьбе…В конце письма Троцкий, примерно, говорил: «Вы должны учесть опыт предыдущего периода и понимать, что нет у вас возврата к старому, что борьба вошла в новый фазис и что новое в этом фазисе состоит в том, что или мы будем уничтожены совместно с Советским Союзом, или надо поставить вопрос об устранении руководства». Слово «террор» не было брошено, но когда я прочел «устранение руководства», то мне стало ясно, о чем Троцкий думает…Троцкий сообщал, что не только троцкисты, но и зиновьевцырешили вернуться к борьбе и что ведутся переговоры об объединении (Процесс 53).

Письмо Седова Троцкому, частично воспроизведенное в переводе на французский Бруэ, подтверждает слова Радека о зиновьев-цах.

[Блок] организован. В него вошли зиновьевцы, группа Стэн-Ломинадзе и троцкисты (бывшие «…………….»).

Радек показал, что он уже подтверждал, что Троцкий планировал «терроризм» в беседе с Сергеем Мрачковским, которая состоялась в конце октября — начале ноября 1932 г.

Вышинский: Что вам ответил Мрачковский?

Раде к Он ответил совершенно определенно, что борьба вошла в террористическую фазу и для реализации этой тактики мы теперь объединились с зиновьевцами и возьмемся за подготовительную работу. Ясно, что раз новым положением был террор, то подготовительная работа должна была заключаться в собирании и создании террористических кадров.

Вышинский: Известно ли вам было от Мрачковского о подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства?

Раде к В апреле 1933 года Мрачковский меня запросил, не могу ли я ему назвать среди троцкистов человека, который взялся бы за организацию террористической группы в Ленинграде.

Вышинский: Противного?

Радек: Против Кирова, понятно (Процесс 53).

В результате Радек показал, что заговор с целью убийства Сергея Кирова, партийного лидера в Ленинграде, замышлялся в апреле 1933 г., а Киров фактически был убит в декабре 1934 г.

«Убрать руководство»

Радек заявил, что в феврале или марте 1932 г. — мы знаем теперь, что это было 3 марта 1932 г. — он получил письмо от Троцкого, в то время как он, Радек, был в Женеве. Это письмо было директивой, как «устранить руководство» — что, как понял Радек, означало посредством террора.

Гетти предположил, что это письмо «содержало попытку убедить адресатов вернуться в оппозицию». Радек подтвердил, что письмо Троцкого действительно содержало такой призыв, но что оно заканчивалось словами «надо поставить вопрос об устранении руководства». Слова «устранить» и «устранение» часто используются подсудимыми на Первом московском процессе. Все заявляли, что понимали это так, как и Радек — в значении убийства. Вполне естественно, что они понимали это именно так, ибо не было других средств «устранить руководство» кроме как получить большинство в Центральном Комитете — чего они не смогли сделать в 1920-е годы, когда они могли открыто проводить кампании в рядах партии внутри СССР.

По словам Валентина Астрова, Бухарин использовал те же самые слова, когда выступал перед своей подпольной фракцией:

Я возвращаюсь к изложению выступления БУХАРИНА на январском 1930 года совещании.

БУХАРИН сказал, что нельзя определить, насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить (жирный шрифт мой. — Г.Ф.) (Лубянка 1937–1938 27).

Позднее Троцкий писал для публики, что под словом «устранить» он не подразумевал «убить». По словам Астрова, то, что подразумевалось под предположительно двусмысленным словом, получило разъяснение на том же собрании заговорщиков в январе 1930 г.:

БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.

Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства. Выступление КУЗЬМИНА закончилось его громким заявлением, сделанным им в пылу необычайного озлобления: «Дайте мне револьвер, я застрелю Сталина». Его просили не кричать об этом, так как под окнами могут услышать. СЛЕПКОВ же заявил, что «ненависть к Сталину — священная ненависть», но что не следует выражать ее так громко.

Через несколько дней на квартире МАРЕЦКОГО в моем и КУЗЬМИНА присутствии БУХАРИН сказал КУЗЬМИНУ, что такие, вообще говоря, законные желания, как «я убью Сталина», нельзя выражать там, где присутствует много народу, так как об этом может узнать ГПУ.

Позднее в том же заявлении Астров пересказал историю о том, как Бухарин говорил ему летом 1931 г., что Сталина нужно убить, поскольку не было другого способа «взять руководство партией в наши руки».

Я вспоминаю мою беседу с БУХАРИНЫМ, состоявшуюся летом 1931 года или 1932 года, во время которой БУХАРИН на сей раз уже в прямой форме заявил о необходимости убить СТАЛИНА. Развивая дальше эту мысль, БУХАРИН подчеркнул, что при отсутствии СТАЛИНА никто не сможет сплотить партию, а это даст возможность нам захватить руководство в свои руки (Лубянка 1937–1938 29).

Это единственный отрывок, который потом опроверг Астров, что он слышал, как Бухарин четко и ясно произнес слово «убить».

Блок

Как мы видели, в 1932 г. Троцкий и Седов писали о блоке между троцкистами, зиновьевцами и группой Стэн-Ломинадзе, и что в январе 1937 г. Радек тоже говорил о блоке, сформированном в 1932 г. между троцкистами и зиновьевцами. Астров показал, что Бухарин объявил своей подпольной фракции, тоже в 1932 г., о необходимости сформировать блок с троцкистами.

Осенью 1924 года БУХАРИН в присутствии СЛЕПКОВА говорил мне, что с ТРОЦКИМ надо во что бы то ни стало «ужиться», чтобы впоследствии сблокироваться с ним против сталинского руководства и изменить ленинскую линию партии в его, БУХАРИНА, направлении.

Такую ссылку, в частности, сделал СЛЕПКОВ в своей речи на нелегальной конференции бухаринцев в конце августа 1932 года, обосновывая необходимость блока правых с троцкистами.

Весной 1932 года СЛЕПКОВ у себя на квартире прямо говорил мне о необходимости убийства СТАЛИНА («или мы, или СТАЛИН, кому-нибудь из нас не жить») и сообщил мне о переходе центра правых к тактике террора. Параллельно происходит практическое оформление прежней нашей идеи о блоке с другими контрреволюционными и белогвардейскими организациями. В начале 1932 года СЛЕПКОВ у него на квартире на совещании актива организации обосновывал необходимость заключения блока с троцкистами. Он говорил, что «троцкисты приняли хозяйственную платформу правых, а правые — внутрипартийную платформу троцкистов. Тактика террора объединяет нас. Разногласия между нами и троцкистами несущественны».

СЛЕПКОВ сообщил совещанию, что его точка зрения на необходимость заключения блока с троцкистами согласована с БУХАРИНЫМ, т. е. с центром правых, и совещание приняло эту точку зрения. Через несколько дней БУХАРИН на квартире у СЛЕПКОВА в присутствии МАРЕЦКОГО подтвердил необходимость такого блока…

На первом же заседании конференции СЛЕПКОВ информировал присутствующих о том, что к нему на днях приходил СТЭН и от имени группы «леваков» предложил нам заключить с ними блок.

Астров описывал, как бухаринская группа обсуждала необходимость блоков с «левацкой» группой Стэн-Ломинадзе, с эсерами и меньшевиками. Как мы видели, Седов уведомил Троцкого о формировании блока между троцкистами, зиновьевцами и группой Стэн-Ломинадзе.

Не может быть, чтобы Седов и Троцкий лгали в письмах друг другу. Что касается Астрова, он мог написать вообще что угодно в 1993 г., когда вышла его последняя опубликованная статья. Если бы он заявил, что его пытали, избивали, ему угрожали, никто не смог бы и не захотел бы опровергнуть его. В самом деле, такие показания приветствовались бы теми, кто уже является приверженцем утверждения, что все показания обвиняемых ложные. Но Астров отказался делать что-либо в этом духе.

Два письма Бухарина

Напомним, что в письме от 15 апреля 1937 г. Сталину Бухарин ссылался на два письма, предъявленных Ежовым:

В заключительном слове Н. И. Ежова на пленуме в качестве доказательства того, что я и в 34 г. якобы поддерживал связи со своими мною осужденными «друзьями», фигурировали два моих письма:

1) к Е. Ярославскому о Владимире Слепкове и 2) к Медведю о Котолынове.

На Пленуме 26 февраля 1937 г. Ежов описал письмо о Владимире Слепкове следующим образом:

Дальше — второй аргумент: я, говорит, видите ли, давным-давно отмежевался от всех людей, обозвал их контрреволюционерами, их не защищал, и поэтому они, естественно, злы на меня и наговаривают. Вот я некоторые документы приведу Бухарину, как он отмежевался. Он действительно от Слепкова отмежевался, т. е., вернее, от всех братьев Слепковых отмежевался, отмежевался давненько, после их ареста, и в частности, отмежевался от этого Слепкова, когда он был исключен из партии и арестован. Это речь идет о Владимире Слепкове. И тем не менее через некоторое время, тайно позвонив Емельяну Ярославскому, предварительно спросив его, он посылает письмо. Я об этом говорю потому, что он был арестован, исключен из партии, а ты после этого пишешь Емельяну. (Бухарин: Верно, но он никакого отношения не имел к этой группе.) Да неправда, ведь ты-то знаешь, что он имел прямое отношение.

(Бухарин: Да нет же, нет.) Подожди, послушай документы, имей терпение. Он [Бухарин] пишет письмо о Слепкове, самом младшем из братьев: «Могу лишь сказать, что я хорошо знаю, что Владимир Слепков ни в каких передрягах, фракционной деятельности ни на каком этапе не участвовал. Может быть, у него и были когда-либо сомнения, но он держался от Александра политически в стороне». И он просит его восстановить в партии. (Сталин: Кому это пишет Бухарин?) Он это пишет Ярославскому. На деле же он прекрасно знает, что Владимир Слепков, как и Василий, участвовал на том знаменитом совещании в Покровском-Стрешневе, где было человек 17 народу, где Кузьмин впервые сказал, что ежели все дело в Сталине, то давайте его уберем. Все они об этом говорят и говорят открыто так же, как и Василий и Владимир Слепковы, которые себя причисляют к этой организации с момента ее существования, т. е. с момента, когда их вовлекли братья. Этот Владимир Слепков почти на всех совещаниях участвовал. (Бухарин: Он же в Ленинграде жил.) Да, в Ленинграде жил, совершенно верно. Этот самый Слепков в 1933 г. арестовывается, и затем его освобождают, исключают из партии, а в 1934 г. Николай Иванович Бухарин ходатайствует за этого человека и потом говорит, что «они на меня наговаривают потому, что я от них отмежевался». Так что его двурушническое поведение сказывается даже в этих мелочах[114].

В своем письме от 15 апреля 1937 г. Сталину из тюрьмы Бухарин попытался объяснить это обвинение следующим образом:

2) Письмо о Влад. Слепкове. (Влад. Слепкова не нужно смешивать с Василием Слепковым). Я получил по почте сумасшедшее письмо Влад. Слепкова (он был в психиатрической больнице). Я никогда не видел и не знал, что этот «Володя» был бы причастен к группе Слепкова. И я написал тогда письмо в ЦКК, Е. Ярославскому. Не Слепкову, а члену партройки ЦКК. И это — грех? И это моя «связь» с мною осужденными слепковцами?..[115]

В своем заявлении в январе 1937 г. Валентин Астров, в частности, дал показания на Владимира Слепкова, а также его братьев.

В 1928–1930 году были созданы и вели подпольную работу наши филиалы в следующем составе:

1. "Самара* — СЛЕПКОВ, ЛЕВИНА, АРЕФЬЕВ, АРЕФЬЕВА, КРОТОВ, ВОРОБЬЕВА, Галина ШАЛАХОВА, ЖИРОВ.

2. * Саратов* — ПЕТРОВСКИЙ, ЗАЙЦЕВ, СЛЕПКОВ, ШАЛАХОВА, ЗАЙЦЕВА, ЛЕВИНА, АЛЕКСАНДРОВ, ЛАПКИН, ИВАНОВ и др.

3. *Казань* — Вас. СЛЕПКОВ (остальных членов группы я не помню).

4. Иваново* — я (АСТРОВ), БАШЕНКОВ, БОЛЬШАКОВ, БОГДАНОВ, АБОЛИН.

5. Ленинград* — МАРЕЦКИЙ, АЙХЕНВАЛЬД, Вл. СЛЕПКОВ, КАНИН и др… (жирный шрифт мой. — Г.Ф.) (Лубянка 1937–1938 28).

Астров также рассказал о конференции в Покровско-Стреш-нево (под Москвой), на которую ссылался Ежов, сказав, что присутствовал «В.Слепков», но мы не можем сказать, был ли это Василий или Владимир. Однако Ежов, возможно, путает два разных собрания. После описания в общих чертах собрания в Покровско-Стрешнево зимой 1930–1931 Астров заявил следующее:

На другом совещании в этой же квартире МАРЕЦКОГО той же зимой 1930— 31 года ЦЕТЛИН в присутствии БУХАРИНА говорил об отношении правых к троцкизму следующее: надо раз и навсегда признать, заявил ЦЕТЛИН, что во внутрипартийных вопросах мы были неправы в 1923–1928 гг., а троцкисты правы целиком. Они раньше нас увидели, куда ведет «сталинский режим». В этом месте ЦЕГЛИНА перебил КУЗЬМИН, выкрикнувший: «убить СТАЛИНА» (Лубянка 1937–1938 31).

Астров отказался отречься от своих показаний по этому пункту, поэтому нет причин сомневаться, что Владимир Слепков был действительно членом подпольной оппозиционной группы. Будучи лидером этой группы, Бухарин не мог не знать о членстве Владимира Слепкова, даже если бы это был менее активный из братьев. Участие Владимира Слепкова полностью объяснило бы письмо Бухарина от его имени Ярославскому, так как это был план внедрения подпольных оппозиционных групп в партию. Следовательно, это разоблачило бы Бухарина как «двурушника», в чем его и обвинил Ежов.

Письмо Бухарина Медведю о Котолынове[116]

Бухарин не оспаривает выводы Ежова и цитаты из письма, которые звучат следующим образом: [117]

Второй документ — тоже дружба такая, довольно подозрительная: известный человечек был такой, террорист Котолынов, организатор убийства т. Кирова, наводчик Николаева. Так вот, видите ли, тоже в 1934 г. Бухарин пишет… {Голос с места. Кому?) Медведю в Ленинград. Он пишет: «Дорогой товарищ Медведь, у тебя зашился один работник, — и просит потом, — хорошо было бы разгрузить от административных дел, есть у вас в Ленинграде такой парень Ваня Котолынов», словом, сообщает ему подробную характеристику со слов других, называет о том, что его может рекомендовать Смородинов. Потом пишет: «Я оставляю в стороне, что он исключался из партии, и знаю только, слышал о нем как об очень талантливом парттысячнике». (Бухарин: Один сотрудник очень видный, очень крупный чекист…) Да не в этом дело. (Бухарин: Один чекист, научный работник просил меня дать этого Котолынова. Я написал Медведю и просил его проверить об этом человеке.) Странное знакомство с террористами. (Бухарин: Я могу вам свидетелей вызвать, по чьей просьбе я это делал.)[118]

По поводу письма Бухарина Ярославскому Ежов подчеркнул, что Бухарин написал рекомендацию, что Владимир Слепков, исключенный из партии, был принят обратно, все время зная, что он был членом подпольной оппозиционной фракции. Астров уже показывал, что Бухарин активно руководил этой подпольной оппозиционной группой, в которой Владимир Слепков был членом ленинградского филиала.

Бухарин не отрицал, что написал это письмо, и не опровергал характеристику его содержания Ежовым. Однако Бухарин заявил, что не знал об оппозиционной деятельности Владимира Слепкова, таким образом прямо опровергая показания Астрова. Единственным ответом Бухарина на показания Астрова и других — по-видимому, многих других — его сторонников, которые давали показания против него, было то, что они «имели зуб на него», так как он нападал и критиковал их.

В своем письме Сталину Бухарин даже не пытался объяснить, почему он предлагал восстановить в партии человека, лежавшего в психиатрической больнице, который написал ему одно «сумасшедшее письмо» и которого незадолго до этого исключили из партии. Сталин вряд ли бы просмотрел эту оплошность.

Более того, Бухарин писал не в первичную парторганизацию Слепкова, не в вышестоящий орган и даже не к кому-то из партийного руководства Ленинграда. Он писал даже не Кирову, которым Бухарин, как он утверждал, восхищался. Вместо этого Бухарин обратился прямо наверх, к Емельяну Ярославскому, члену Центральной Контрольной комиссии (или, если соответствовать дате письма, Комиссии Партконтроля). Ярославский не только был человеком, который мог прямо настоять на том, чтобы кого-то снова приняли в партию. Было также маловероятно, что он знал о Владимире Слепкове. Главные партийные органы в Ленинграде, и, разумеется, сам Киров, знали бы о Слепкове и его оппозиционном прошлом. Таким образом, Бухарин, по-видимому, пытался восстановить Слепкова через голову ленинградской партийной организации.

Было бы бессмысленно для рядового члена партии рекомендовать такого человека, как Владимир Слепков. Но, несомненно, это имело бы смысл, если бы Бухарин знал, что Слепков был соучастник заговора. Весь смысл тактики «двурушничества» состоял в том, чтобы «подтачивать изнутри», удержать как можно больше и как можно более влиятельных должностей в партии. Трудно объяснить поступок Бухарина как-либо иначе. Как минимум, это вызвало бы подозрение.

Именно в этом контексте мы должны рассмотреть письмо Бухарина с рекомендацией Котолынова Медведю. Настаивая на том, что он не знал его лично, Бухарин написал письмо, рекомендуя Котолынова на должность администратора в ленинградском НКВД, несмотря на то что Котолынов был ранее исключен из партии за оппозиционную деятельность. Здесь тоже Бухарин действовал через голову ленинградского партийного руководства, включая Кирова. Любой исследователь заинтересовался бы, с какой стати он это делал. Объяснение Бухарина, что он сделал это, потому что Талмуд попросил его об этом, не оправдало бы тоже поступок Бухарина. Члены партии должны были рекомендовать людей, которых они знали и которым они доверяли.

Дальнейшие свидетельства о том, что Бухарин давно знал о Котолынове и его оппозиционных симпатиях, исходят от исследователя Владимира Боброва в его электронном письме ко мне от 31.10.2011:

Бухарин присутствовал и выступал на VII съезде комсомола, где Котолынов открыто выступил против Сталина и сталинской политики. Бухарин выступал позже Котолынова и, возможно, даже упоминал того в своей речи («VII съезд ВЛКСМ. Стенографический отчет» М.; Л., 1926; выступление Котолынова — с. 108 и где-то рядом; выступление Бухарина — с. 230–258). Точнее можно узнать, обратившись к тексту стенограммы съезда, чего я пока не сделал. Во-вторых, Котолынов, а также Румянцев и Левин были исключены из партии на XV съезде ВКП(б) как «активные деятели троцкистской оппозиции» среди таких деятелей, как Бакаев, Гертик, Радек, Дробнис, Евдокимов и др. (всего 75 человек плюс 23 человека из группы Сапронова).

Бухарин присутствовал на съезде, наверное, и голосовал за исключение, поэтому не мог не знать, кто такой Котолынов.

Интересно, что Котолынов назван среди «активных деятелей троцкистской оппозиции». Как представляется, именно этим объясняется то, что в первых документах и, в частности, в телеграмме Агранова Сталину и Ягоде от 5 декабря 1934 года говорится, что «Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик».

Боброву удалось найти и проверить протокол VII съезда комсомола. Котолынов упоминается в протоколе этого съезда, как критикующий представления о том, что нужно быть «сталинистом», а не «ленинцем»[119].

Котолынов:…У нас психология такая создается: ты на кого? Сталинец или не сталинец? Если не сталинец, — жми, дави, загоняй подальше, даже так, чтобы не пикнуть. Мы должны бороться с такой психологией. Это в нашем союзе ничего общего с ленинским воспитанием не имеет, и нужно разъяснить, что наш союз не сталинский, а ленинский[120].

Заключение

Ежов говорил, что эти два письма Бухарина являются «странным знакомством с террористами» — странным, то есть, если бы Бухарин был невиновен в подпольной оппозиционной деятельности, как он заявлял. Но с учетом всех доказательств, имевшихся к 26 февраля 1937 г. об участии Бухарина в подпольном заговоре правых, следователям, наверное, показалось маловероятным, что его рекомендация Котолынову, которого по его признанию он не знал, была просто очень странным совпадением.

Показания, полученные на Январском 1937 г. и Мартовском 1938 г. московских процессах, указывали на то, что Бухарин был согласен с тактикой террора. На Мартовском 1938 г. процессе Ягода и Вышинский выразили недоверие по поводу того, что Бухарин мог не знать о том, что готовится план убийства Кирова. Однако вопрос о письме Бухарина в поддержку Котолынова, по-видимому, больше никогда не поднимался, ни на процессах (протоколы которых есть у нас), ни в тех немногих досудебных следственных материалах, которые были опубликованы для исследователей.

Таким образом, либо Бухарин не знал, что Котолынов состоял в секретной зиновьевской группе, которая готовила покушение на убийство Кирова, либо обвинение не смогло доказать, что он знал, и поэтому не поднимало этот вопрос на Мартовском московском процессе 1938 г. Это не означает, однако, что его рекомендация Котолынову не могла быть поставлена ему в вину.

У нас нет абсолютно никаких следственных материалов по Д. Л. Талмуду, от имени которого Бухарин, как он заявил, написал письмо, о котором идет речь. Фамилия Талмуда не фигурирует в самом обширном списке «жертв сталинизма», списке, хранимом обществом «Мемориал». Биографическая информация, имеющаяся о нем, чрезвычайно поверхностна и не упоминает никаких репрессий[121].