Глава 9. «Ищите убийц среди зиновьевцев»[59]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Более-менее «официальная» позиция в отношении убийства Кирова, общая для отчета Шверника хрущевской эпохи, комиссии Политбюро горбачевской эпохи, Кирилиной и теперь Лено, заключалась в том, что Леонид Николаев был «убийцей-одиночкой». Согласно этой версии все остальные были «подставлены» — ложно обвинены, во многих случаях принуждены каким-то образом признаться, а потом — осуждены и казнены. Это включало сторонников Зиновьева, которых осудили и казнили вместе с Николаевым в конце декабря 1934 г., а также всех обвиняемых на всех трех Московских процессах, которые заявили, что они были соучастниками убийства или знали о нем, а вдобавок всех тех, кто подобно Авелю Енукидзе был обвинен в соучастии в убийстве, но не на публичных процессах.

Со времен Хрущева считалось идеологически неприемлемым делать вывод, что Николаев был участником заговора. Ибо если деяние Николаева было в самом деле результатом действий заговорщиков-зиновьевцев, тогда в СССР действительно существовала настоящая подпольная тайная организация или ряд организаций. Вся «антисталинская» парадигма советской политики в 30-е годы подверглась бы серьезной опасности.

В другом месте этого исследования мы рассмотрим опасение Лено, чтобы его по ошибке не приняли за апологета Сталина просто потому, что он пришел к выводу, что Кирова убили не по приказу Сталина. Никогда не существовало никаких доказательств в подтверждение этой версии. Но это не помешало ей стать фактически канонической как в России, так и на Западе. Крупные ученые, такие как Роберт Конквест и Эйми Найт, опубликовали целые книги, в которых они заявляют, что доказали вину Сталина. Александр Яковлев, член горбачевского политбюро, возможно, главная антисталинская фигура в мире в свое время, настоял на том, чтобы комиссия политбюро горбачевской эпохи тщательно рассмотрела возможность того, что Киров был убит по распоряжению Сталина. Комиссия очень осторожно объяснила Яковлеву, что версию, которую бы предпочел он, просто-напросто невозможно подтвердить доказательствами.

В трудах Кирилиной, а теперь и Лено гипотеза «Сталин убил Кирова» бесповоротно умерла. Сегодня те, кто держится за позицию большинства, настаивают, что Сталин «подставил» всех за исключением Николаева. Однако перед ними встает серьезная проблема. Нет абсолютно никаких доказательств в подтверждение гипотезы «подставы». Наоборот, мы обладаем очень вескими доказательствами, что Николаев был на самом деле членом тайной организации, в точности как заявляло обвинение на процессе, посвященном убийству Кирова 28–29 декабря 1934 г., и на трех Московских процессах. Комиссия политбюро горбачевской эпохи, затем Кирилина, а теперь и Лено стремились доказать, что Сталин ложно обвинил всех кроме Николаева. Лено — самый «свежий» автор, который делает это, и его письменная публикация — самая подробная.

Тезис настоящего исследования заключается в следующем: все свидетельства, имеющиеся на данный момент, — включая, конечно, все свидетельства, процитированные Лено и Кирилиной, плюс все свидетельства, имеющиеся у нас и у них на сегодняшний день, но которые они не цитировали, — подтверждают предположение, что Николаев на самом деле был участником заговора с целью убийства Кирова. Более того, сам Николаев обвинил в убийстве Кирова нелегальных оппозиционеров-зиновьевцев. Как мы продемонстрируем, имеющиеся сейчас свидетельства просто не позволяют прийти к другому выводу.

Те, кто работал над фальсификацией истории сталинских лет для Хрущева и Горбачева, тоже знали это. В хрущевский период бывший НКВДэшник «вспомнил», что руководители НКВД отдали ему и другим офицерам указания построить дело против зи-новьевской оппозиции. Мы продемонстрируем, что показания этого бывшего сотрудника НКВД, некоего Макарова, в 1961 г. — доказуемая ложь. Затем мы представим единственное подлинное свидетельство, которое у нас есть, и докажем, что доказательства демонстрируют, что сам Николаев возлагает вину на остальных, кого судили и осудили вместе с ним.

1. Доказательство, что Сталин «подставил» зиновьевцев

Лено приводит два свидетельства в подтверждение его гипотезы, что Сталин ложно обвинил зиновьевцев. Одним из них является очерк Генриха Люшкова 1939 г. в японском журнале «Кайдзо». Мы посвятим отдельную главу позднее в настоящем исследовании для подробного анализа очерка Люшкова.

Вот единственный небольшой отрывок свидетельства, который цитирует Лено:

По словам офицера Макарова, Агранов, Николай Ежов и Генрих Люшков велели следователям на собрании 3 декабря жестко надавить на обвиняемых, чтобы получить доказательства, вовлекающие в убийство зиновьевскую оппозицию. Если это так, тогда Сталин должен был говорить с ними 2или 3декабря. Основываясь частично на этом свидетельстве, Александр Яковлев предположил в 1990 г., что «Сталин прибыл в Ленинград с готовыми, хорошо продуманными идеями, и их тотчас начали приводить в исполнение. Сталин сказал с самого начала, что это — дело рук зиновьевцев» (курсив мой. — Г.Ф.).

Это заявление Макарова жизненно важно для тезиса Лено, хотя сам Лено сомневается в этом, как свидетельствует его добавление «если это так». Как мы продемонстрируем, заявление Макарова здесь — полнейшая ложь.

Первоисточник заявления Лено находится в документе 36 на с. 772 к следующему отрывку на с. 271: «Ответ Яковлеву» 473, 482. Вот эти отрывки.

В своем заявлении в КПК при ЦК КПСС от 22.01.61 г. бывший сотрудник СПО ОГПУ в Ленинграде Макаров Н.И. указал, что он до января 1935 года вел агентурную разработку подпольных троцкистских, зиновьевских и децистских групп, в числе которых была и разработка «Свояки», где концентрировались материалы ленинградской и московской агентуры об активных участниках оппозиции, проживающих в Москве и Ленинграде.

2 декабря 1934 года после доклада И.В. Сталину материалов дела «Свояки» Агранов приказал ему подготовить все данные для ареста бывших участников зиновьевской оппозиции, проходящих по этому делу, в том числе на Румянцева, Котолынова и Башкирова, а вечером в этот же день ему же было приказано подготовить данные для ареста Звездова, Антонова и других, не проходящих по делу «Свояки», но состоявших на учете как зиновьевцы. В этот же вечер намеченные Аграновым аресты были произведены.

Возможно, Макаров сделал эти заявления, а, может, и нет. Мы не можем проверить это, потому что у нас нет его показаний. Но даже если предположить, что они существуют, они ложные. Более того, Лено знает об этом. По словам самого Лено, Котолынов был арестован 5 декабря (Л 283), Румянцев — 6 декабря (Л 288). Антонов и Звездов 7 декабря еще не были арестованы (Л 289–290, заявление Агранова). Однако Макаров сказал, что они были арестованы вечером 2 декабря. Следовательно, Макаров ошибался.

Возможно, что Макаров под давлением исследователей хрущевской эпохи, которые хотели обвинить Сталина, лгал намеренно. Сам Лено признает, что Хрущев и его помощники подстрекали к лжесвидетельству ради этой цели.

Чтобы понять позицию, которую заняли Серов и прокуратура СССР в меморандуме, необходимо четно понять, что подвергалось риску при рассмотрении дела комиссией Молотова. Комиссии было поручено расследовать показательные процессы конца 1930-х годов и определить, были ли законны обвинения. Убийство Кирова и процессы «ленинградского центра» и «московского центра», которые незамедлительно последовали за ним, были лишь начальным пунктом расследования, но все последующее зависело от этих событий. Если официальные обвинения на первых двух процессах — что бывшие сторонники Зиновьева затеяли заговор с целью убийства Кирова — были совершеннейшей фальшивкой то разваливались и обвинительные акты во всех последующих показательных процессах. Последующие обвинения строились на основе предыдущих, несмотря на сбивчивость и нелогичность последних. Однако если была какая-то доля правды в обвинении, что зиновьевцы организовали заговор с целью убийства Кирова, то она оставляла возможность приводить доводы, что более поздние обвинения тоже были законны, по крайней мере, частично. Следовательно, Серов и Руденко (или их подчиненные, которые были авторами меморандума) предпочли выдвинуть четкий аргумент, что Николаев не имел абсолютно никаких связей с бывшими зиновьевцами, осужденными на процессе «ленинградского центра».

Кажется, что Серов или его шеф продумали эту стратегию, чтобы отрицать всякую связь между Николаевым и зиновьевцами, еще до «Закрытой речи».

27 января 1956 г. КГБ уничтожил главные документы по архивному делу «Свояк», всесоюзной операции по надзору за зиновьевцами. Кажется, «Свояк» содержал больше свидетельств, чем хотели видеть Серов и Молотов, как о контрреволюционных разговорах среди бывших зиновьевцев, так и/или связях Николаева с обвиняемыми по делу «Ленинградского центра». Серов скрыл другие доказательства о связях Николаева и бывших зиновьевцах Котолынова, Антонова и Шатского. Отрывки из дневников Николаева, который он передал комиссии Молотова в апреле 1956 г., не содержали ссылок на зтих людей. Однако мы знаем из более поздних публикаций данных, что Николаев все-таки упоминал всех троих в своих дневниках (Л 591–592).

Я выделил курсивом выше отрывок, в котором Лено обрисовывает важность дела Кирова для любого, кто хочет понять остальные московские «показательные процессы». Очевидно, Хрущев и его команда осознавали, что по свидетельствам, имеющимся в архивах, эти процессы и подпольные организации заговорщиков, подробно рассмотренные на них, не казались поддельными. Это они должны были бы заняться подделками: фальсифицировать, скрыть и уничтожить свидетельства, чтобы выстроить дело о том, что этих заговоров не было. Я выделил подчеркиванием отрывки, в которых Лено суммирует некоторые из фальсификаций, которые дополнил Серов, человек Хрущева, чтобы попытаться убедить комиссию Молотова, что Николаев не был связан с зиновьевцами-подполыциками.

В начале своей книги Лено объясняет, как люди Хрущева собирались «инкриминировать вину Сталину» (Л 7) — проще говоря, подставить его.

Расследование 1960–1961 гг., проводимое Комитетом партийного контроля (КПК), было направлено на обвинение Сталина в убийстве Кирова (Л 8).

Лено говорит об отдельном расследовании, отличном от вышеописанного, которое имело место в период 1953–1957 гг.

Разоблачение лживости дутых расследований хрущевских времен — мы могли бы написать «расследований» — одна из самых полезных частей книги Лено. Это также соответствует цели Лено, которая, прежде всего, заключается в том, чтобы разрушить версию Хрущева-Горбачева, что Кирова убили по приказу Сталина, прежде чем перейти к доказательству своего собственного утверждения, что Николаев был «убийцей-одиночкой».

Однако Лено, кажется, не понимает, что это также подрывает достоверность заявления Макарова (см. выше), которое было сделано Комиссии партийного контроля 22 января 1961 года — именно это расследование, признает Лено, «было направлено недвусмысленно на то, чтобы обвинить Сталина в убийстве Кирова». Вдобавок не понимает, по-видимому, он и того, что даты арестов, которые приводит он сам, доказывают, что утверждение Макарова ложно. По крайней мере, он не подчеркивает этот очевидный факт — очевидный с точки зрения информации, которую он цитирует в своей книге — своим читателям. Лено подчеркивает:

Прежде всего, многие рассказы из вторых, третьих и более рук, относящиеся к убийству Кирова, противоречат документальным доказательствам (Л 9).

Это в точности касается случая с отчетом Макарова из третьих рук. Из третьих рук — из-за предполагаемой цепочки: Макаров — расследование времен Хрущева — «Ответ Яковлеву», из которых у нас есть лишь последнее звено.

Даты 2 декабря и 3 декабря критичны для всех попыток доказать, что Сталин ложно обвинил зиновьевцев. Ниже приведен отдельный отрывок, который цитирует Лено, также из «Ответа Яковлеву»:

3 декабря 1934 года на совещании следователей выступавшие Ежов, Агранов и Люшков призывали как можно быстрее добиться от арестованных признаний о наличии в Ленинграде «террористического центра» подпольной организации зиновьевцев, по заданию которой и было осуществлено Николаевым убийство С. М. Кирова. В заключение Ежов призывал следователей проявить максимальную настойчивость и в кратчайший срок «размотать» арестованных и добиться от них показаний о причастности к зиновьевской террористической организации (Л 473).

Отрывок из «Ответа Яковлеву» (Л 482) доказывает, что это не может быть правдой:

Только на следующий день, 3 декабря 1934 года, в момент беседы с руководителями УНКВД Медведем и Фоминым Сталин впервые сказал: «Убийство Кирова — это дело рук организации, но какой организации, сейчас трудно сказать».

3 декабря Сталин не имел представления, какая организация была в ответе за это. «Ответ» признает этот факт:

Можно считать, что до 4 декабря речи о зиновьевцах не было, т. к. в этот день Агранов в информации Сталину именовал Котолынова и Шатского троцкистами, а не зиновьевцами.

Цитируя вышеприведенный отрывок из «Ответа», Лено признает, что 3 декабря

Сталин сказал Медведю и Фомину, что «убийство Кирова — это дело рук организации, но какой организации, сейчас трудно сказать» (Л 272).

Но затем Лено заявляет:

Он был менее искренним, чем ранее с Ежовым и Аграновым, которым он, вероятно, уже отдал указания по выстраиванию дела против бывших зиновьевцев.

Лено обосновывает это «вероятно» на заявлении Макарова из «Ответа». Однако, как мы уже демонстрировали, Макаров ошибался в отношении даты ареста. Как мы только что видели, авторы «Ответа» (того самого произведения, которое использует здесь Лено), Ю. Седов и иже с ним, тоже игнорируют эту дату. Более того, как признает сам Лено, показания Макарова были частью попытки Хрущева и его сторонников обвинить Сталина.

Сам Лено анализирует тот факт, что исследователи доказали, что одни фальшивые воспоминания можно создать путем влияния на них других (Л 9-10).

Вдобавок, промежуток в 26 лет между предполагаемым событием, которое, как заявляет Макаров, он «помнит» (2–3 декабря 1934 г.), и датой его свидетельских показаний людям Хрущева (22 января 1961 г.) означает, что воспоминания Макарова о точных датах были бы ненадежными, даже если бы на него не оказывалось давление с целью обвинить Сталина — это факт, который также признает Лено (Л 10–11).

Мы знаем, что в течение двух последующих дней 4 и 5 декабря следователи НКВД все еще расследовали возможное соучастие троцкистов в убийстве Кирова. Они не поступили так, если бы Сталин приказал им проследить связь с зиновьевцами. Лено признает, что в телеграмме Агранова Сталину от 4 декабря «нет никакого упоминания зиновьевцев или других конкретных коммунистических оппозиционных групп» (Л 280).

Не считая статьи Люшкова 1939 г. — мы вернемся к ней позднее для более подробного рассмотрения — показания Макарова 1961 г. являются единственным предполагаемым доказательством того, что Сталин так или иначе приказал следователям НКВД обвинить зиновьевцев. А показания Макарова 1961 г. фальшивы — то есть, если он и давал их когда-нибудь вообще, то, как мы уже замечали, мы их получили лишь из третьих рук.

Вскоре после этого Лено делает следующее заявление:

…протоколы допросов свидетельствуют о резком повороте в расследовании 4 декабря. В этот день Агранов начал впервые давить на Николаева в отношении его связи с зиновьевцами (курсив мой. — ГФ.) (Л 281).

Однако это заявление Лено просто ложно, так как свидетельство, которое тут же приводит Лено, доказывает:

Вопрос: Какое влияние ваша связь с бывшими оппозиционерами-троцкистами оказала на ваше решение убить товарища Кирова?

Ответ (Николаев): Мои связи с троцкистами Шатским, Ваней Котолыновым, Николаем Бардиным и другими повлияли на мое решение убить товарища Кирова. Однако я знал этих людей не как членов какой-то группы, а как отдельных индивидуумов… (курсив мой. — Г.Ф.) (Л 281).

Лено признает, что у него здесь возникает проблема:

Правительственные следователи в 1956 и 1990 гг. использовали тот факт, что как Николаев, так и его допрашивавшие сначала относили Котолынова и остальных оппозиционеров к троцкистам, чтобы доказать, что 4 декабря Сталин еще не решил выбрать мишенью зиновьевцев (Л 283–284).

Лено пытается обойти это очевидное противоречие следующим образом:

Граница между зиновьевцами и троцкистами была нечеткой, то ли на самом деле, то ли в умах офицеров службы безопасности режима (Л 284).

Сотрудники НКВД не могли отличить зиновьевцев от троцкистов? Это полнейший абсурд! Лено даже не пытается процитировать доказательство в подтверждение этого заявления. Почему Лено поступает так, а не идет туда, куда его ведут факты? По-видимому, Лено хочет не раскрыть правду, а доказать, что Николаев был «убийцей-одиночкой». Очевидно, Лено делает то же, что делали Хрущев и его люди 60 лет назад — пытается подтвердить предвзятый вывод, который не подтверждается фактами.

Давайте рассмотрим ловкий трюк, который пытается провернуть здесь Лено. Он заявляет: «В тот день Агранов начал впервые давить на Николаева в отношении его связи с зиновьевцами». Но фактически Агранов сказал следующее: «Какое влияние ваша связь с бывшими оппозиционерами- троцкистами оказала на ваше решение убить товарища Кирова?».

4 декабря Агранов искал связь не с зиновьевцами, а с троцкистами. Заявление Агранова опровергает утверждение Лено!

В любом случае, какие бы оппозиционные группы ни были названы, факт, что их назвали, не являлся бы доказательством того, что Сталин сделал первый шаг, чтобы «подставить» или даже впутать либо троцкистов, либо зиновьевцев. Скорее, это свидетельство выступает в пользу противоположного тезиса — что сам Николаев, а не Сталин и не следователи НКВД, первым поднял вопрос соучастия оппозиционеров в убийстве.

Можно было бы возразить, что этот диалог мог предполагать, что именно следователи НКВД, а не Николаев, инициировали вопрос об оппозиционерах (в данном случае о троцкистах) в следствии. Однако это было не так. Лено допускает, что Николаев[62]упоминал Котолынова, Антонова и Шатского в своих записях:

Я помню, как мы с И.Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята — Котолынов, Антонов, на периферии — Шатский. Котолынов в 1924-26 гг. примкнул к новой оппозиции и на одном из съездов комсомола предательски заявил, что мы не Ст(алинисты), а Л(енинцы), теперь же он грызет гранит науки (Л 283).

Лено приводит этот же отрывок и из «Ответа…» (Л 462). Лено признает, что НКВД изъял эти и другие записи Николаева в день самого убийства Кирова — 1 декабря 1934 г.:

Сотрудники ленинградского НКВД конфисковали этот дневник вместе с «завещанием» Николаева и другими «записями», когда они нагрянули в квартиру Николаева вечером 1 декабря 1934 г., тотчас после убийства Кирова. НКВД также конфисковали различные другие записи Николаева при обыске на квартире, где на 1 декабря, вероятно, также проживали его мать и сестра Екатерина (Л 193).

Таким образом, с 1 декабря у Ленинградского НКВД были записи Николаева, в которых он упоминал Котолынова, Антонова и Шатского. И, как признает Лено:

Агранов имел веские причины допросить Николаева о Котолынове и Шатеном. В библиотеке НКВД были отчеты информаторов об обоих людях в деле, озаглав-ленном «Политикан», которые освещали деятельность бывших сторонников Зиновьева в Ленинграде (Л 283).

Это тоже взято из «Ответа Яковлеву», хотя по какой-то причине Лено меняет название дела во множественном числе «политиканы» на единственное число[63] (Л 469):

В архивных агентурных материалах, озаглавленных «Политиканы», имелся список лиц, по которому также проходили Котолынов, Левин, Мандельштам, Мясников, Румянцев, Сосицкий, Толмазов, Ханик, Антонов, Соколов и Звездов.

4 декабря Агранов написал следующую записку Сталину:

Агентурным путем, со слов Николаева, выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич.

Хотя Лено цитирует архивный первоисточник в пользу этого заявления, фактически он тоже присутствует в «Ответе Яковлеву», который заявляет также следующее (Л 460):

Наряду с этим в присутствии охранявших работников НКВД Николаев в камере 4 декабря якобы произнес вслух во сне фамилии Котолынова и Шатского, о чем слышавший это Кацафа тут же донес рапортом Агранову. 4 декабря Агранов по правительственной связи сообщил Сталину: «Агентурным путем, со слов Николаева Леонида, выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов и Шатский». В дальнейшем, выступая 3 февраля 1935 года на оперативном совещании в НКВД СССР, Агранов сказал, что, получив такие данные, «мы ухватились за эту обмолвку и развернули в этом направлении следствие».

В «Отчете» эпохи Хрущева от 1956 г., который цитирует Лено с одобрением, заявлено:

Кацафа… мог получить от них (сотрудников НКВД) задание убедить Николаева признать, что он является членом зиновьевской оппозиции, и (sic) они также сообщили ему (Кацафе) имена Котолынова и Шатского (Л 285).

Это не доказательство, а чистейшей воды предположение. Ничто не могло яснее показать отчаяние исследователей хрущевской эпохи! Они, очевидно, были настолько неспособны найти хоть какие-нибудь доказательства в подтверждение версии, что Сталин заказал убийство Кирова, либо что Николаев был «убийцей-одиночкой», что были вынуждены пойти на такие извращения фактов.

Показания Кацафы были так же неудобны для людей Хрущева, как неудобны они для предвзятых взглядов Лено. Он называет изложение Аграновым рассказа Кацафы «ложью школьника» (Л 284), но так и не дает никаких доказательств, ни причин, по которым он называет их «ложью». Это идентично — «хочу, чтобы этого не было», т. е. приему, который применили сторонники Хрущева. И опять это не более чем «россказни», что очевидно подразумевает, что гипотеза Лено противоречит всем свидетельствам.

Лено вынужден в большой степени опираться на перевод отчета КГБ в апреле 1956 г., из которого он цитирует следующее высказывание.

Кацафа заявил, что через несколько дней после своего ареста Николаев дал разоблачительные показания о своем участии в зиновьевской организации. Кацафа в то время будто бы услышал, как Николаев произнес во сне фразу: «Если арестуют Котолынова, нет нужды беспокоиться, он сильный человек, но если арестуют Шатского, это мелюзга, он все выдаст». Затем Кацафа будто бы записал эту фразу в свою записную книжку и немедленно сообщил об этом Агранову и Миронову, после чего он получил приказ подготовить подробный официальный отчет.

Как мы видели, по собственному признанию Лено расследование 1956 г. было предпринято с целью сфабриковать дело против Сталина. Однако Лено нужна какая-нибудь причина, чтобы не только подвергнуть сомнению версию Кацафы, но и предположить, что НКВД проинструктировали Кацафу заставить Николаева обвинить в преступлении зиновьевцев.

В апрельском отчете 1956 г. сообщается:

Заявление Кацафы вызывает сомнение, так как Радин, которого мы (также) допрашивали, который был вместе с Кацафой в камере с Николаевым, не подтверждает этого, но говорит, что Николаев… часто говорил бессвязно во сне, упоминал некоторые фамилии, но никогда не произносил целых предложений. По этой причине можно предположить, что Кацафа, который был человеком (охранником) очень близким к руководителям НКВД СССР (родственником Леплевского (И.М.Леплевский — видный чиновник в органах госбезопасности Украины и Беларуси в 1933–1935 гг.)), мог получить от них задание убедить Николаева признаться, что он является членом зиновьевской оппозиции, и [sic] они также дали ему (Кацафе) имена Котолынова и Шатского (курсив мой. -ГФ.) (Л 284–285).

Это просто еще более бесперспективное умозрительное построение Серова, который пытался обеспечить Хрущева дутыми доказательствами, которые нужны были его шефу, чтобы начать «реабилитацию» обвиняемых на Московских процессах. Кирилина, на отчет которой часто полагается Лено и труд которой он высоко ценит, не считает, что этот отчет был сфабрикован, и называет дату: «ночь 4 декабря». С учетом даты отчета Агранова Сталину это было бы 3–4 декабря (К 277).

Кирилина называет в качестве источника рассказа Кацафы статью Ю. Седова в «Труде» от 4 декабря 1990 г. Однако на самом деле в этот раз цитата из Кацафы находится не в той статье, а в «Записке» комиссии Шверника 1963 г. Вот как она выглядит:

Из материалов дела и проверки видно, что одним из поводов для ареста так называемых соучастников Николаева явился рапорт сотрудника НКВД Кацафы, охранявшего Николаева в тюремной камере. В этом рапорте, написанном 4 декабря 1934 года, он доложил Агранову, что Николаев во сне якобы произнес следующие слова: «Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он человек волевой; а вот если арестуют Шатского — это мелюзга, он все выдаст» (Архив КГБ при СМ СССР, д. № ОВ-5, т. 1, л. 39).

Несмотря на явную нелепость и бессмысленность как этих слов, так и самого рапорта, Агранов немедленно по телеграфу доложил Сталину, что «агентурным» путем установлены «лучшие друзья» Николаева — бывший троцкист Ко-толынов и бывший анархист Шатский, «от которых он многому научился» (Архив КГБ, архивное следственное] дело № 100807, т. 15, л. 221–222). Вскоре Котолынов и Шатский, являвшиеся в действительности бывшими зиновьевцами, были арестованы, а от Николаева получены показания о том, что связь с этими лицами повлияла на его решение совершить убийство Кирова.

Однако все усилия, затраченные людьми Хрущева и самим Лено на попытки дискредитировать заявление Кацафы, были тщетны. Ибо, как уже признавал Лено, сотрудники НКВД имели более чем достаточно причин тщательно допросить Николаева о его связях с доказанными фигурами оппозиции. Никакой следователь не пренебрег бы и не счел бы чистейшим совпадением тот факт, что видные оппозиционеры, у которых были веские причины питать ненависть к Кирову, оказались бы так близки к Николаеву, чтобы появиться в его дневниках.

По словам Седова и иже с ним в «Ответе Яковлеву», именно сам Николаев начал рассказывать о Котолынове и Шатском:

4 декабря 1934 года Николаев на допросе пояснил, что знает Котолынова, Шатского и Бардина «индивидуально», а не как членов какой-либо группировки, и эти лица, по его словам, участия в совершенном им преступлении не принимали. На допросе 5 декабря Николаев вновь заявил: «Я не привлек Котолынова, т. к. хотел быть по своим убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым».

На другом допросе, также состоявшемся 5 декабря, Николаев показал, что «если бы по тем или иным причинам совершение убийства Кирова у меня затянулось, то я приступил бы к созданию группы для его осуществления и привлек бы в нее в первую очередь Бардина, Котолынова и Шатского» (РКЭБ-3 460).

(Лено приводит соответствующие части признаний Николаева от этих чисел на с. 281 и с. 287.)

Подобные заявления Николаева тотчас вызвали бы подозрения у любого следователя. Сначала Николаев предполагает, что Котолынов согласился бы «завербоваться» в план убийства, если бы Николаев попросил его, затем открыто заявляет, что Бардин, Котолынов и Шатский согласились бы на это.

Тем не менее телеграмма Агранова Сталину от 5 декабря (документ Лено № 45, с. 285–287) является еще одним доказательством того, что НКВД все еще искал не зиновьевцев, а троцкистов. Это значит, что на 5 декабря Сталин еще не направил следствие на зиновьевцев.

Агранов писал:

1. По показанию Николаева Леонида троцкисты Шатский, Бардин и Котолынов были настроены террористически.

Николаев показал:

Бардин Николай, безусловно, террористически настроен; у него были такие же настроения, как у меня, я даже считаю, что у Бардина куда более крепкие настроения, чем у меня.

Далее Николаев на вопрос, был ли привлечен Котолынов к подготовке террористического акта над тов. Кировым, показал:

Я не привлекал Котолынова, так как хотел быть по своим убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым; во-вторых, Котолынов, как я считал, не согласится на убийство Кирова, а потребует взять повыше, т. е. совершить террористический акт над тов. Сталиным, на что я бы не согласился (http://delostalina.ru/7p = 1633).

(Лено цитирует этот документ из архивов. Со стороны Лено было бы очень любезно проинформировать его читателей о том, что он уже давно есть в печатном виде на русском языке.)

О зиновьевцах нет и речи. Агранов называет Шатского, Бардина и Котолынова «троцкистами». Агранов и иже с ним, безусловно, знали разницу между зиновьевцами и троцкистами, несмотря на неубедительную попытку Лено уравнять тех и других (Л 284, см. выше).

Но более того, для того чтобы «спасти» гипотезу, что именно следователи НКВД по указке Сталина обвинили зиновьевцев как террористов, Лено нужно разъяснить здесь заявление Николаева. Либо следователи каким-то образом вынудили Николаева сделать это заявление, либо как-то убедили его ложно обвинить зиновьевцев или же полностью сфабриковали заявление, а Николаев никогда не делал его вообще.

Однако Лено не дает такого объяснения. Легко понять почему: у него нет доказательств. Но это означает, что здесь Лено молча допускает, что именно Николаев и никто иной первым объявил зиновьевцев в террористических замыслах.

Лено продолжает пытаться спасти свою теорию, что Сталин с помощью НКВД сфабриковал участие зиновьевцев в убийстве:

5 декабря… поощряя его к монологу о «настроениях» его старых комсомольских знакомых, Агранов и Дмитриев, кажется, подтолкнули Николаева к обвинению их непосредственно в убийстве Кирова (Л 287).

Кажется, что Лено очень бы хотелось предположить, что следователи каким-то образом вынудили Николаева обвинить этих людей. Однако у него нет абсолютно никаких доказательств, поэтому ему приходится обходиться лишь голословными утверждениями. Вот поэтому он и толкует неправильно обычную следственную процедуру. Любой следователь поступил бы так, как поступили Агранов и Дмитриев — последовал бы следовательской максиме «разговори подозреваемого» (т. е. пусть он говорит как можно больше). Особенно с того момента, как Николаев заявил, что у самих зиновьевцев были террористические намерения. Лено продолжает:

Например, они попросили его описать еще раз его встречу с Шатским в августе. Во вполне убедительном рассказе Николаева Шатский выразил раздражение в отношении речи Сталина на 17-м съезде партии, призывавшей к увольнению бывших оппозиционеров… (Л 287).

Однако Сталин никогда не призывал ни к чему подобному на XVII-M съезде партии — факт, который легко могли проверить, поскольку протокол съезда уже был опубликован, а речи Сталина были напечатаны отдельно. Следовательно, если Николаев действительно говорил это — Лено не цитирует текст, и он нигде не публиковался, — то он сейчас говорил вопиющую, а тем самым еще более отъявленную ложь. Это в свою очередь послужило бы сигналом следователям, что Николаев исчерпал всю легенду прикрытия, которую он мог разработать заранее и теперь приближался к пределу своей стойкости. Ибо вдобавок к тому, что эта версия была фальшивой, она не помогла бы Николаеву, даже если бы оказалась правдой.

Почему Лено не указывает на это? Мы не можем сказать, но даже если бы эта версия о мотиве Шатского была правдой, она не дала бы никаких доказательств для утверждения Лено, что сотрудники НКВД каким-то образом вынудили Николаева обвинить зиновьевцев.

Лено продолжает:

Агранов и Дмитриев также внушали Николаеву мысль о предполагаемых террористических настроениях Котолынова и Бардина, пока он не сказал, что «если бы у меня лично возникли трудности с убийством Кирова, я бы привлек Бардина, Шатского и Котолынова, и они согласились бы сделать это» (Л 287–288).

И снова Лено приводит здесь архивный документ, и опять он оказывается в «Ответе Яковлеву» Седова и иже с ним. Мы уже цитировали его выше. И вот он опять:

На другом допросе, также состоявшемся 5 декабря, Николаев показал, что «если бы по тем или иным причинам совершение убийства Кирова у меня затянулось, то я приступил бы к созданию группы для его осуществления и привлек бы в нее в первую очередь Бардина, Котолынова и Шатского» (РКЭБ-3 460).

Седов со товарищи не утверждают, что сотрудники НКВД «внушили» заявление Николаева. Но до известной степени они, должно быть, сделали это. Они были бы глупцами, если бы не вынудили Николаева говорить об их террористических намерениях. У Николаева уже иссякала правдоподобная ложь. Рано или поздно начнет проскальзывать какая-то правда.

Наконец Лено подходит к обсуждению первого случая, когда Николаев без обиняков обвинил Шатского, Котолынова, Румянцева и Юскина в убийстве Кирова, при этомон заключает слово «признание» в кавычки:

В конце концов Николаев «признался», что он привлек Шатского к наблюдению за квартирой Кирова ради него, и энергично намекал, что Котолынов руководил тайным заговором с целью убийства Кирова. Более того, он сказал, что Котолынов планировал поехать в Москву, чтобы убить Сталина. Николаев также обвинил Владимира Румянцева, бывшего зиновьевца, который вернулся на важный пост в Выборгском райисполкоме, и Игната Григорьевича Юскина, давнишнего знакомого (Л 288).

Этот «аргумент с помощью кавычек» характерен для подачи материала Лено, и мы уже указывали на него в главе 4 настоящей работы. Кажется, что Лено применяет его, когда он хочет, чтобы его читатели ощутили недоверие или скептицизм к правдивости какого-то заявления, но он не может предложить им никаких причин для этого. Причина в этом случае кажется очевидной: заявление противоречит предвзятому выводу Лено, что Николаев был «убийцей-одиночкой», поэтому Лено, по-видимому, хотел бы показать несостоятельность этого высказывания или каким-то образом избавиться от него. Однако нет причин для этого, поэтому его единственным средством остаются кавычки.

Кавычками охвачено и слово «россказни». Как у игрока в покер, пытающегося безуспешно блефовать, необоснованные кавычки у Лено телеграфируют внимательному читателю о его тревоге: «У меня ничего нет». Если признание Николаева подлинное, весь тезис Лено, что Николаев был «убийцей-одиночкой», что все подсудимые были «ложно обвинены» и убиты, полностью распадается. Однако Лено не может предложить абсолютно никаких доказательств, что признание Николаева не является подлинным! Отсюда и «блеф».

Лено тоже прочитал некоторые из этих признаний Николаева на допросах от 6 декабря (№ 16, Л 773–774). Согласно данному примечанию существуют семь признаний общим объемом в 41 страницу (Лено признает, что это может быть одно длинное признание с меняющимися допрашивающими). Они оказались бы очень важными текстами! Но Лено не цитирует ни одного из этих документов. Почему? Если бы Лено был объективным исследователем, он был бы обязан проинформировать своих читателей, почему он опускает все эти признания. Главным образом он обязать сделать это, поскольку эти семь признаний приходятся на критический момент в расследовании, когда Николаев начинал непосредственно привлекать других, чтобы изменить версию «убийцы-одиночки» на версию участника заговора.

Лено правильно замечает, что более мягкое обращение с Николаевым, когда последний пошел на сотрудничество со следствием, является общепринятой практикой:

Каким образом были получены эти и более поздние признания от Николаева? Как следователи полиции во всем мире, сотрудники НКВД перемежали мягкое обхождение с принуждением, угрозами, обещаниями и предложениями о сделке (Л 288).

Интересно, что Лено принимает как должное, что Николаева не пытали. Однако со стороны Лено нечестно упоминать «принуждение» и «угрозы», поскольку у него имеется о них не больше свидетельств, нежели о пытках.

Лено старается изо всех сил найти какую-нибудь форму «принуждения» или «угроз». Например, он заявляет:

Николаеву почти наверняка пообещали, что его семье не будет причинен вред, если он будет сотрудничать со следствием.

У него нет абсолютно никаких свидетельств по поводу этого заявления, поэтому он пытается сфабриковать хоть какие-то. В примечании 18 (с. 774) к этому отрывку Лено пишет:

Кирилина «Неизвестный Киров», с. 251, свидетельствует, что Николаев надеялся спасти свою семью. К сожалению, она не дает ссылки на свои цитаты.

Однако это утверждение неточное. Вот что пишет Кирилина на той странице:

Николаев, несомненно, очень любил свою жену. Он неоднократно говорил на допросах, что «жена ничего не знала», «не догадывалась», просил о «снисхождении иней».

По словам Кирилиной, Николаев вовсе не просил «спасти его семью». Он просто пытался отрицать вину со стороны своей жены. Мы можем лучше понять почему, когда мы увидим доказательства, что Мильда Драуле была полноценной участницей заговора с целью убийства Кирова.

Кирилина не предоставляет первоисточников для этих коротких выдержек, выделенных кавычками. И они ничего бы не значили, если бы она привела первоисточники для них, ибо они не дают никаких доказательств того, что следователи использовали его семью либо как наживку, либо с целью угрозы.

Однако благодаря Лено мы знаем:

• что брат Николаева Петр признался в соучастии в убийстве Кирова вместе со своим братом (Л 289);

• что 9 декабря или около того Мильда Драуле «призналась, что она разделяла антисоветские взгляды своего мужа» (Л 306).

Благодаря Кирилиной мы знаем, что 11 декабря Драуле призналась, что она скрывала факт того, что ее муж придерживался оппозиционных взглядов.

Николаев обвинял ЦК ВКП(б) в том, что он ведет милитаристскую политику, тратя огромные средства на оборону страны, на строительство военных заводов, и поднимает для этого искусственный шум о готовящемся на СССР нападении… Эта шумиха, по его словам, рассчитана на то, чтобы отвлечь внимание трудящихся от трудностей, вызываемых неверной политикой ЦК… Особенно острый характер его настроение и озлобление против партийного аппарата приняли после исключения из партии (К 258).

Хотя Кирилина является одним из главных источников Лено, он избегает упоминания об этом. Почему? Он все-таки упоминает следующие факты, касающиеся Драуле:

• что 10 января 1935 г.: Мильда Драуле подписала показания, в которых утверждала, что Николаев посещал (латвийского консула) Бисениекса, чтобы обсудить «вопрос об отделении различных национальных областей от СССР» (Л 387);

• что во время суда над ней И марта 1935 г. Мильда Драуле на тот вопрос, какую она преследовала цель, добиваясь пропуска на собрание партактива 1 декабря с. г., где должен был делать доклад т. Киров, ответила, что «она хотела помогать Леониду Николаеву». В чем? «Там было бы видно по обстоятельствам». Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта (К 374–375; Л 387–388).

Должны быть другие допросы Драуле, вдобавок протокол ее суда, на котором она заявляет, что она действительно пыталась достать пропуск на собрание партактива, на которое ее муж также пытался раздобыть пропуск. Эти материалы, несомненно, помогли бы дополнить картину соучастия Драуле в убийстве. Мы можем быть уверены, что если бы эти материалы каким-то образом оправдали бы Драуле, они были бы опубликованы, так как люди Горбачева старались изо всех найти любые доказательства, что Николаев был «убийцей-одиночкой».

Вопрос о времени первого допроса Драуле всегда был и остается какой-то загадкой. Однако признание Драуле 11 марта 1935, приведенное выше, предполагает, что Драуле должна была быть в Смольном во время убийства или около того. А это, в свою очередь, могло бы объяснить заявление Юрия Жукова, что первый допрос Драуле начался в 4:45 вечера, лишь через четверть часа после убийства. Как замечает Лено, это также подразумевало, что Драуле была арестована возле Смольного. Тем не менее может быть и так, что Драуле была арестована лишь в 6:45 вечера, как предполагает Лено (Л 176). Однако было бы слишком большим совпадением, если бы Драуле пыталась достать пропуск на собрание и, следовательно, побывала в Смольном, но потом ушла и была арестована дома.

Так как присутствие Драуле в Смольном или возле него во время убийства было бы, естественно, вменяющим в вину обстоятельством, это может объяснить, почему допросы Драуле и протокол ее суда не были опубликованы для исследователей. Однако как бы там ни было, то, что она пыталась достать пропуск, само по себе очень подозрительно при том, что ее муж занимался тем же самым в тот же день с целью убийства Кирова. Судья Ульрих истолковал это как признание того, что Драуле была соучастницей убийства Кирова и была готова при необходимости действовать как сообщник. Трудно истолковать ее слова как-то иначе. А у Ульриха, в отличие от нас, были перед глазами протоколы всех ее допросов, и он слышал ее свидетельства на суде.

Ни Лено, ни Кирилина не предоставляют никаких свидетельств, что какие-либо показания Петра Николаева или Мильды Драуле или в этом отношении собственные показания Николаева были получены путем принуждения. Все доказательства, которые у нас есть, подтверждают вину брата и жены Николаева в том, что они помогали ему.

Таким образом, нет абсолютно никаких доказательств того, что Сталин приказал или предложил сотрудникам НКВД обвинить любых оппозиционеров, либо троцкистов, либо зиновьевцев. Это само по себе веское доказательство, что эти люди были виновны. Когда мы сложим это с остальными уликами, включая то, что многие из них признались, в то время как другие втягивали тех, кто не признались, любой объективный ученый вынужден будет сделать вывод, что дело против зиновьевцев имело очень убедительные доказательства.

Копия 1-й страницы допроса М.Драуле от 1 декабря 1934 г. (из «Архива Волкогонова», Библиотека Конгресса (США))