Год десятый

О ПОДЗАТЫЛЬНИКАХ

К очередному экзамену в музыкальной школе повторяет этюд для скрипки.

Присутствует бабушка Наташа, приехавшая на его день рождения.

Максим, чувствую, хочет сыграть как можно лучше. И как часто это бывает при чрезмерности такого желания, ошибается.

Поправляю его. Возвращаю к неважно сыгранным тактам.

Он напряжен, прерывает игру даже там, где все идет хорошо.

— Когда Вадюха, бывало, вел себя так, — заговорила бабушка Наташа, — тетя Ира его — по затылку, по затылку!..

Тетя Ира — сестра бабушки Наташи, преподаватель музыкальной школы. Вадим — ее племянник, учится играть на аккордеоне.

Максим посмотрел на меня, на бабушку Наташу. Потом повернулся к нотам. Минуты две глядел не двигаясь. И затем чисто проиграл только что не дававшийся ему этюд.

— Как видишь, бабушка, у нас без подзатыльников обходится.

Уложил скрипку в футляр. Собрал ноты. И ушел в мою комнату.

СМЕШНОЕ

— Знаешь, папа, как смешно кончается «Золотой теленок»? Остап Бендер говорит — все, с этим надо кончать. Пора начинать трудовую буржуазную жизнь в Рио-де-Жанейро. Куплю плантацию, а Балаганова выпишу в качестве обезьяны. Пусть срывает для меня бананы… Ты понимаешь, папа… Ничего себе — трудовую… буржуазную…

И хохочет. Хохочет вовсю.

НОВОГОДНИЙ СЮРПРИЗ

— У меня есть для тебя сюрприз, — сказал я незадолго до наступления Нового года.

— Какой, папа?

— Мы с тобой на каникулы поедем в Малеевку. Хорошо отдохнем. Побегаем на лыжах. Ты хочешь побегать на лыжах?

— Очень! И поживем там с тобой по-мужски, совершенно вдвоем!

Через два дня, за полторы недели до каникул, Максим вдруг заболел. Грипп. Температура сразу под сорок.

— Вот тебе и Малеевка, папа! — сокрушенно говорил Максим.

— Ничего, сынок. Впереди десять дней до каникул — выкарабкаемся!

Когда у Максима пошло на поправку, свалился я. Тоже грипп.

— Нет, не бывать нам в Малеевке! — сквозь слезы говорил Максим. — Точь-в-точь, папа, как в прошлом году. Помнишь, у нас уже были путевки, а ты свалился с этим же гриппом?..

— Нет, сынок. Прошлый год не должен повториться, — успокаивал я сына. — Я выздоровлю.

Ко времени отъезда мне действительно стало лучше, и мы решили ехать. Когда мы уже добрались до Белорусского вокзала и сели в электричку (а на вокзале у кассы была большая очередь, и я долго не мог взять билет), Максим сказал:

— Сколько ж мы преодолели с тобой, чтобы наконец поехать отдохнуть. В спорте это называется — бег с препятствиями…

ЧИТАТЕЛЬ ГОМЕРА

Пришли в Малеевке в библиотеку. Набросился на книги. Торопливо перебирал одну стопу за другой.

— Возьми «Овод» Войнич. Тебе же фильм нравился.

— Хорошо. И еще вот эти возьму.

Снимает с полки «Илиаду» и «Одиссею» — два толстых тома.

Знаю, он любит исторические вещи, книги о Древней Греции. Раз пять прочитал «Сына Зевса» Воронковой и сотню раз пересказывал мне отдельные эпизоды из жизни великих полководцев древности. Особенно ему нравится «Эхо» — сборник преданий, легенд, сказок всех народов мира. Там были отрывки из «Илиады» и «Одиссеи».

— Послушай, это много на неделю. И вообще рановато тебе читать эти книги. Возьми для начала только «Овод».

— Нет, папа, я прочитаю обязательно.

Вернулись к себе в комнату. Тут же уселся за «Илиаду». Через полчаса взял «Одиссею». Читал-читал — отложил. Задумался.

— Ты прав, папа. Мне это трудно читать пока. Много непонятных слов. Но когда-нибудь я все-таки прочитаю. Ты не жалей, что мы взяли их в библиотеке. Я рад, что хоть в руках их подержал. Понимаешь?..

В ЦАРСТВЕ БЕРЕНДЕЯ

Первая прогулка. Пошли по аллее вдоль глубокого оврага. Лес стоит заколдованный.

— Папа, — тихо сказал Максим, — а я и не знал, что ты привез меня в самое царство Берендея. Я спущусь вниз, папа. А ты подожди меня здесь.

Чуть не кубарем покатился с обрыва. Оглядывался то и дело. Ему, наверное, страшновата эта лесная и снежная таинственность. На дне оврага парок над полузамерзшей речушкой. Постоял Максим. Оглянулся и помахал рукой. И двинулся обратно. Подниматься тяжелее — пришлось несколько раз отдыхать. В беседке сказал откровенно:

— Там немножко страшно. Но я каждый день буду во время прогулки спускаться туда. Это будет моя зарядка. Хорошо?

— Да. А теперь пойдем, я покажу тебе трон Берендея.

Я повел его через пришвинский мостик к пяти березам из одного корня. Они, у самого корня выгнувшись к земле, напоминали кресло. Его-то, по преданию, Михаил Михайлович Пришвин и назвал троном Берендея.

Ныне осталось только две березы. Двух не стало давно. Третья упала недавно и лежит рядом. Недалеко от них — тоже овраг. Сквозь ветви елей и берез пробивалось солнце, и все вокруг искрилось и сверкало.

* * *

На лыжах идем. Снежное поле. Со всех сторон подступает лес. И поле, и лес в сиреневой дымке. Максим останавливается.

— Ты что? Иди, а то замерзнешь, — беспокоюсь я.

— Не замерзну, папа. Давай посмотрим на это чудо, — обводит палкой вокруг себя. — Когда-нибудь я напишу цикл картин «Воспоминания о Малеевке».

* * *

Входим в лес. Березы склонились под тяжестью снега, и мы проходим под ними, как под арками. Таких арок над лыжней много. Максим называет их воротами Берендея и считает, сколько ворот мы пройдем за прогулку.

В березовой роще лыжня разветвляется. Мы всегда шли прямо. Проходили до хмурого осинника. Потом добирались до конца леса и возвращались этой же лыжней. Когда поворачивали обратно, нас всегда манила неведомая для нас лыжня влево.

И сегодня мы решили идти по ней.

Лыжня забирает все левее и левее. Мы подходим к старым елям. Между ними белеют и березы. Ели высокие-высокие.

— Папа, это же башни берендеевского терема, — шепчет Максим. — С них Берендей наблюдает за своим лесным царством. Здорово, правда? Только не говори громко, а то мы его потревожим.

— Хорошо, — шепчу я.

— А ты знаешь, где он? — спрашивает Максим.

— Кто?

— Да Берендей!.. Вон за той толстой елью. Он не слышит нас. Мы же тихо, — объясняет сын.

И правда, кажется, за деревьями действительно кто-то есть.

— Ну, до свиданья, Берендей, мы не будем больше тревожить тебя, — говорит Максим и кланяется «терему». — Но мы еще придем к тебе.

Лыжня, сделав петлю, выходит на нашу привычную дорогу.

За обедом соседу Георгию Ивановичу сказал:

— А мы сегодня с папой были у терема Берендея самого. Вы никогда не были там? Не нашли, да? А мы нашли!

* * *

Вместе с нами на лыжах пошла девочка лет шестнадцати. Знакомые попросили нас взять ее с собой.

Максим шел впереди. Маша за ним. Я замыкал шествие.

Максим без умолку давал всяческие пояснения. Рассказывал о берендеевских воротах и, конечно, повел показать его терем. На спусках часто падал. Маша не могла затормозить и тоже падала, натыкаясь на него. Оба смеялись на весь лес.

И так — всю дорогу.

На другой день мы были на прогулке снова одни. Без Маши. Максим шел, как всегда, впереди и ни разу не упал.

— Ты сегодня идешь лучше, — сказал я. — Не падаешь… Или без Маши неинтересно падать?..

Он повернулся ко мне:

— А ты как догадался, что неинтересно?..

* * *

И в день отъезда мы пошли в лес. Прошли заветный круг. Когда из леса выехали на поле, по которому мы были уже на прямой к Дому творчества, Максим остановился на опушке, у первых берендеевских ворот, и сказал с грустью:

— Прощай, берендеевское царство! Прощай до будущего года!

Отвернулся и молча пошел вперед, к дому. Долго шел, не оборачиваясь.

«РАССКАЗ ОБ ОДНОМ ИЗ МОИХ ДРУЗЕЙ»

— Прочитай начало моего рассказа, папа.

— Лучше бы весь. Но давай начало. Читаю:

«Об одном из моих друзей.

РАССКАЗ

Пролог

В Мальтинии живут семь братьев по фамилии Сет. Первый — министр финансов, второй — полковник (служит в крепости Варфалем), а остальные футболисты. Впрочем, речь пойдет не о них, а об их деде, которого звали Пройт Схивенг Сет. Он был пират. Он награбил много денег. Я был на его корабле штурманом.

Глава первая

Тайна острова…»

— Ну, а что дальше?

— Дальше, папа, самое интересное. Этот Пройт был очень смелый человек. Однажды в бою с пиратами его ранило. У него совсем не было глаза. Он вытек, выбитый пулей из пистолета. Представляешь, все лицо залито кровью. Но он не покинул корабль… В конце концов все узнают, что он очень хороший и справедливый пират. Как Робин Гуд, справедливый. Но только об этом узнали — и он погибает… Тебе будет жалко его, да?

— Конечно, раз он хороший человек.

— Вот и мне тоже. Я думал оставить его живым. Но нельзя. Он погибает… Такова его судьба. Понимаешь?

— А в чем тайна острова?

— Тайна острова?.. — задумался. — Когда все напишу, тогда узнаешь.

— А почему у него такое странное имя?

— Так он же, папа, представитель синей расы. А там у всех такие имена.

— А может, это под впечатлением прочитанных тобою книг? Беляева, скажем?..

Пожал плечами:

— Может быть. Но, думаю, вряд ли. Я же сам его знал, Сета. Понимаешь? И присутствовал при его страшном ранении.

— Ну, разве что так! — сказал я. — Тогда другое дело…

ТЕМАТИЧЕСКАЯ ПРОГУЛКА

Гуляем. Вечер морозный. Все припорошено сухим снежком.

— Поговорим на литературную тему, — предлагает Максим. — Расскажи мне о Гете, папа. О самых счастливых моментах его жизни.

— Хорошо.

Собираюсь с мыслями и рассказываю о работе Гете над «Фаустом». Попутно сыплются вопросы. Почему это трагедия? Чего хотел Фауст? Что произошло с Маргаритой?.. Хорошо, что я недавно перечитал «Фауста», да и то попробуй ответь ему!..

Рассказываю об истории создания «Мариенбадской элегии» — истории последней любви старого Гете. Максим не роняет ни единого слова за весь рассказ. Потом долго молчим.

— Расскажи теперь о встрече Гете с Бетховеном.

— Я уже тебе рассказывал, — говорю.

— Ну, еще раз, папа. Ну, пожалуйста!..

Рассказываю.

— Знаешь, папа, я уже заметил, что часто один великий человек не понимал другого.

— Да, к сожалению, это так.

Вспоминаю первый отзыв Тургенева о толстовском романе «Война и мир». Поверить трудно, как мог ошибиться Тургенев.

— Но хорошо, Тургенев хоть потом понял, папа, — говорит Максим. — А то ведь мог бы и не понять совсем…

Снова думаем каждый о своем молча.

— И у композиторов так же… — будто что-то вспомнив, произносит Максим.

— Что, перейдем на музыкальную тему? — улыбаюсь я.

— Да. Расскажи мне о Моцарте, пожалуйста.

Рассказываю, невольно увлекаясь, потому что он слушает внимательно. То идем, то останавливаемся. То он что-то переспросит. То я что-то припоминаю попутно. Да что! О Моцарте, как о Бетховене и Гете, можно говорить всю ночь!

Вставляет реплики:

— Да, папа, видишь, Моцарт совсем маленький начал писать музыку…

— Как жаль, что нет его могилы!.. Я бы когда-нибудь съездил к нему…

— Да, я знаю о Сальери… Я уже читал о нем у Пушкина.

— О да, папа, гений должен делать только добро людям! Только добро! Иначе какой же он гений?..

Возвращаемся домой.

— Вот видишь, папа, какая у нас с тобой получилась хорошая прогулка? Тематическая прогулка, правда?

* * *

На другой день утром, собираясь в школу, заходит ко мне.

— Ты знаешь, что я попросил бы Моцарта написать? Не «Реквием», а «Задумчивую сонату». Понимаешь, «За-дум-чи-вую». Вот.

Смотрит на меня и куда-то в себя.

— А может, мне самому попробовать?

— Попробуй, — говорю.

Проходится по комнате. Уходит. Делает зарядку. Умывается. Возвращается ко мне.

— Хочу тихонечко послушать «Менуэт» Боккерини и «Полонез» Огинского. Тихонько. Я не разбужу дедушку.

Слушаем.

— Все. Иди завтракай. Скоро выходить. Я быстро соберусь.

Уходит. За дверью слышу невнятное бормотание дедушки и шепот Максима. Проходя мимо спящего деда, он не вытерпел и потрепал его за торчащий из-под одеяла нос. Дедушка, конечно, проснулся.

РУЧНОЙ РАК

— Как ты раков ловил после войны, когда голодно было?

— Да я уж тебе рассказывал, сынок.

— Ну, все равно. Расскажи еще.

Припоминаю худого стриженого мальчишку с простецкой раколовкой. Он ранним утром, по росе, босиком пришел к Черной Калитве, добыл ракушек на острове в заливчике и притаился у обрыва, в камышах. Раколовка у него такая, что никто не позарится на нее: кольцо из проволоки и натянутая на него сетка — вот и вся мудрость. Но все равно к вечеру у него полное ведро раков. Раки шевелятся в ведре — они ведь живучие! — и шелестят, скрещивая свои клешни.

— А почему они красные, папа?

— Они краснеют от смущения, когда их на стол подают.

— Ты все шутишь… А у меня был ручной рак!

— Где же это? И как ты его приручил?

— В Мальтинии. Как-то я сидел на берегу реки. Глядь, выползает рак. Выползает, как всегда, задом вперед. Ну, я заговорил с ним. Не стал его обижать. Наоборот, дал ему мяса, ракушку тоже принес, и мы подружились. Он каждый день ко мне приползал и рассказывал о своей рачьей жизни. Ты знаешь, это очень интересно. Очень!

— А  э т о  случилось не после того, как я рассказал тебе о Мичурине? Как к нему лягушка выходила, когда он жил у реки на своей усадьбе?.. Потом у него были ручные воробьи. Помнишь? Так не после этого ты приручил рака?

— Нет, папа. У меня это произошло гораздо раньше. Да и что ж ты сравниваешь рака с лягушкой? Раку стоит раз чикнуть клешнями — и нет лягушки!.. Рак, папа, совсем другое дело! Потом, Мичурин же никогда не жил в Мальтинии!..

«ЗАДУМЧИВАЯ СОНАТА»

С утра занимались музыкой. Затем я ушел в свою комнату работать.

Максим остался у пианино. Долго еще играл что-то. Прерывал игру. Снова играл. Наконец открыл дверь ко мне.

— Папа, извини, что я мешаю тебе. Иди, пожалуйста, послушай. Я написал «Задумчивую сонату».

— Что ты говоришь!

Я вышел в зал, где стоит пианино, и присел на диван.

Максим поставил перед собой исписанный нотами лист и стал играть — тихо и медленно. Звуки низкие, долгие, право же, что-то в самом деле задумчивое.

— Ты даже записал все? Молодчина.

— Тебе нравится, папа?

— Да. И главное — что ты записал ее. Это очень хорошо.

— Вот я тебе ее и дарю.

«ОТ НЕТЕРПЕНИЯ НЕ МОГ СПАТЬ…»

Прихожу с работы. Сидит в моей комнате за столом. Перед ним лист бумаги и акварельные краски.

— Папа, прошу тебя, не смотри сюда.

— Не буду.

Сидит еще с полчаса. Потом все убирает. После ужина гуляем с ним — он ни слова о своем деле.

Наутро, в день моего рождения, очень рано приходит ко мне.

— Ты не спишь, папа? Можно, я включу свет? Включает.

— Смотри.

Передо мной акварель по мотивам картин Айвазовского. Шторм баллов в десять. Темное небо. Темные валы моря. Только гребни воли заметно просвечиваются. И между валами бедные суденышки. Рядом с ними шлюпки. По небу, как титры на киноленте, — «Буря». В углу надпись: «Моему дорогому папе. Максим. 28/I 1977 г.».

— Спасибо, дорогой мальчишка! — обнимаю его. — Но что ж ты так рано проснулся?

— Да я от нетерпения не мог спать. Мне хотелось скорее тебя поздравить! А еще я тебе знаешь что подарю?.. Я принесу тебе из школы две пятерки.

И правда, вечером, как только я вошел в квартиру, он обнял меня и шепнул: «Две пятерки — в дневнике».

В моей жизни не много таких дней.

ПРЕОДОЛЕНИЕ

Вышли кататься на лыжах.

— Двинем, папа, в Иваньково, — предлагает Максим. — Там отличные горки!

— Добро, — соглашаюсь. — Двинули.

По мосту у шлюза переходим на другой берег канала. У самого шлюза берег крутой. Подходим к вершине горы. Лыжня уже довольно разбитая, но хорошо катающиеся ребята спускаются по ней запросто.

Максим останавливается, опирается грудью на палки и смотрит на мальчишек. Небольшие горы — возле нашего дома и на пологом берегу канала — он преодолел еще в прошлом году. А как быть с этой?.. Ехать или не ехать?..

— Смотри, как надо, — напоминаю ему. — Руки с палками немного назад. На случай, если упадешь, чтоб лицом не на палки… Чуть присядь, пружинь ноги в коленях. И — пошел! Вот так!..

Я сильно отталкиваюсь палками и лечу вниз. И, как бывало мальчишкой, разворачиваюсь на ходу уже в конце спуска и сразу останавливаюсь — лицом к вершине горы.

— Ну, езжай! — кричу Максиму.

Он осторожно подходит к краешку спуска и… катится вниз. Все идет хорошо. Но, почти спустившись по крутизне, падает. Падает удачно — на бок.

— Даже непонятно, — говорю, подходя к нему, — почему ты упал. Ты уже ведь съехал!.. Иди еще раз!

Спускается снова и снова падает — на середине горы. Долго не встает. Потом поднимается. Не отряхивая с себя снег, взбирается на вершину. Стоит, опершись на палки грудью.

Взбираюсь на гору, подхожу к нему.

— Передохнул, — говорю, — попытайся еще. Ты можешь съехать. Понимаешь, можешь.

— А если опять грохнусь?

— Езжай снова! В десятый раз езжай!.. А ты как думал?..

Молча глядит на катающихся. Почти все они тоже часто падают. Но ведь это — не успокоение. Только одна девчурка, маленькая, в длинном-длинном пальто, раскрасневшаяся, катается не падая. Иногда кажется: вот-вот упадет, но глядь, выпрямилась и покатила!.. На зависть всем ребятам!..

И вот, встав в очередь за девочкой, Максим снова идет на спуск. И не падает! А развернувшись, ищет меня глазами: вижу ли?

Я машу ему палкой!

И он снова взбирается на вершину горы.

1968—1977