Читая «Гамлета»

1

У кладбища направо пылил пустырь,

А за ним голубела река.

Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь

Или замуж за дурака…»

Принцы только такое всегда говорят,

Но я эту запомнила речь, –

Пусть струится она сто веков подряд

Горностаевой мантией с плеч.

2

И как будто по ошибке

Я сказала: «Ты…»

Озарила тень улыбки

Милые черты.

От подобных оговорок

Всякий вспыхнет взор…

Я люблю тебя, как сорок

Ласковых сестер.

Здесь аллюзия из Шекспира: беседа Гамлета и Офелии, его совет идти в монастырь или замуж за дурака. Очевидно, он же и во второй части присутствует, но уже не как принц Гамлет, а как брат. Героиня обмолвилась, обратившись к нему на «ты», вовсе не по ошибке. Это и кокетство, и знак доверия, и признание родства. Герой тронут оговоркой, милые черты его озарились тенью улыбки. Героиня признается в финале в любви к герою, перефразируя слова Гамлета об Офелии, который любил ее, как «сорок тысяч братьев любить не могут». Это больше, чем чувственная любовь и страсть.

Однако властность Гумилева, желание подчинять пугали Анну и вызывали сопротивление. Она, как нарождающийся поэт, защищала свою личность. И конечно, была не из тех, кто растворяется в избраннике. Гумилев же, хоть и уважал в ней человека, но, как всякий мужчина, невольно подавлял, подчинял, воспитывал. Это было у него в крови.

Потому и страсти бушуют нешуточные. Анна пишет после встречи с Гумилевым:

И когда друг друга проклинали

В страсти, раскаленной добела,

Оба мы еще не понимали,

Как земля для двух людей мала,

И что память яростная мучит,

Пытка сильных – огненный недуг! –

И в ночи бездонной сердце учит

Спрашивать: о, где ушедший друг?

А когда, сквозь волны фимиама,

Хор гремит, ликуя и грозя,

Смотрят в душу строго и упрямо

Те же неизбежные глаза.

Даже если, как многие предполагают, стихотворение было написано не в 1909-м, а значительно позже (оно явно зрелое, не по годам), все равно оно отражает суть их отношений на тот период.

Получая любовный опыт разного рода, Гумилев сделал вывод, выраженный им в письме к Анне. И она на этот раз ему поверила.

Для Анны 1909 год был беден событиями. Особенно это заметно в сравнении с предельной заполненностью дней Гумилева. Это, как правило, порождало разные предположения. Почему Анна Горенко все же согласилась на брак с другом юности и «братом»? Хотела вернуться в центр культуры, в родное Царское? Ситуация ее была безвыходной, никаких перспектив, кроме жалкой трудовой жизни. Она совсем потеряла интерес к юридической специальности, хотя экзамены сдавала худо-бедно на «весьма удовлетворительно».

Ей уже двадцать, почти старая дева. Нет самостоятельности, нет паспорта, родители в те времена могли передать дочь в руки мужа и под его ответственность. Или же эмансипированная особа получала паспорт, поступив на службу, то есть найдя источник дохода. Жили нищенски. Сами мыли полы, стирали. Брак с Гумилевым решал все эти проблемы для Анны.

Можно ли обвинить в корысти молодую женщину, одаренную, умную, красивую, но прозябающую в глуши и нищете? Гумилев как раз тот человек, которому она доверяла и с которым не боялась быть обвиненной в меркантильности. Да и срок испытания был слишком длительным, чтобы заподозрить Анну в расчете. Скорее, она элегантно сдалась, поняв, что принц и брат могут быть в одном лице.

Предложение

В ноябре 1909 года Гумилев проходит еще одно испытание. Он стреляется с Волошиным. Обстоятельства дуэли были освещены с самых разных точек зрения, история получила огласку. Даже желтые газетенки потешались над этой дуэлью.

Волошин и Дмитриева мистифицировали редакцию журнала «Аполлон», создав образ декадентской поэтессы Черубины де Габриак. Католичка, испанка, пишущая пряные стихи, взволновала главного редактора «Аполлона» С. Маковского. Мистификация задумывалась как месть аполлоновцам, которые не жаловали Волошина. Эта акция, направленная на редактора, метила прежде всего в Гумилева, под влиянием которого находился Маковский, а значит, и весь журнал. Волошин в этой истории был не соперником Гумилева в любви, а прежде всего идейным врагом. Косвенно трагическим исходом мистификации стала смерть И. Ф. Анненского, стихи которого влюбленный Папа Мако выкинул из сверстанного номера, заменив их подборкой стихов Черубины и статьей Волошина «Гороскоп Черубины де Габриак». И. Ф. Анненский болезненно пережил это странное решение, а много ли ему, страдающему пороком сердца, было нужно?

Е. Дмитриева сама раскрыла мистификацию, проговорившись И. Гюнтеру, молодому немецкому поэту и переводчику, с которым была интимно близка. Таким образом, все раскрылось. Поэтессу Дмитриеву все знали и были страшно разочарованы. Параллельно развивалась нечистоплотная интрига-сплетня, в результате которой Волошин нанес Гумилеву страшное оскорбление, публично дав ему пощечину. Такое оскорбление смывалось только кровью. Гумилев сделал вызов.

Дуэль, состоявшаяся на Черной речке 22 ноября 1909 года, кончилась ничем, если не считать страшный опыт ожидания смерти. Гумилев стрелял в воздух, пистолет Волошина дважды дал осечку. Дуэлянтов развели, хотя Николай Степанович требовал удовлетворения. С Волошиным впоследствии даже не здоровался. Тот перестал существовать для рыцаря чести Гумилева.

Буквально через несколько дней после злосчастной дуэли, сделавшись предметом газетной травли, неунывающий поэт отправляется с друзьями в Киев, чтобы выступить на поэтическом вечере «Остров искусств».

Атмосфера в Киеве создалась весьма неблагоприятная. Из-за «декадентской дуэли», получившей широкую огласку, отказались выступать музыканты, двери зала Купеческого собрания закрылись для поэтов, и вечер пришлось проводить в менее престижном Малом театре Крамского.

29 ноября «Киевские новости» сообщили о вечере современной поэзии сотрудников журнала «Аполлон» и альманаха «Остров». Накануне этого события Гумилев, прибывший в Киев 28 ноября, встретился с Анной Горенко. Она опять жила у двоюродной сестры Марии Александровны Змунчилла на Меринговской улице. Гумилев же с Кузминым поселились у меценатки, художницы А. А. Экстер.

Анна, конечно, была приглашена на вечер, и Андрей тоже. Скорее всего, она поинтересовалась обстоятельствами скандальной дуэли, и Гумилев, что мог, рассказал. Анна понимала, что такое пощечина для Николая. И злорадные газетные фельетоны, эпиграммы, издевательства ничто в сравнении с этим. Еще она поняла, что дуэль была из-за дамы… Другой дамы.

Вечер современной поэзии прошел без скандала, которого так боялись устроители. Народу пришло много, реагировали живо, смеялись. Гумилев прочел несколько стихотворений и недавно написанную поэму «Сон Адама». Газетчики писали потом, что читал он скверно. А когда завершил, наконец, словами Евы: «Ты спал и проснулся, я рада, я рада!» – из зала раздалось многоголосие: «Мы снова проснулись, мы рады, мы рады!»

Анна была свидетельницей этого безобидного хамства. Сам же Гумилев в таких случаях оставался абсолютно невозмутимым, по крайней мере внешне. Он умел владеть собой. А как переживала Анна за него, можно только предположить. Гумилев не был обескуражен несерьезным приемом его стихов киевской публикой. По завершении вечера он пригласил Анну Андреевну в ресторан гостиницы «Европейская» пить кофе.

Возможно, что-то ему подсказало, что теперь он не будет отвергнут. Может быть, встреча накануне была несколько теплее обычного (после того письма), а может, Анна сказала или написала в письме нечто ободряющее, дающее надежду.

За кофе Гумилев вновь делает ей предложение и тотчас получает долгожданное согласие! Очевидно, они провели ночь вместе в той же гостинице «Европейская», а наутро жених проводил невесту на ее квартиру. Познакомился с Марией Змунчилла, читал ей стихи. В этот же день, 30 ноября, друзья проводили Николая Степановича в Одессу, откуда он отправился в Африку.

Все мысли о предстоящем браке остались в России. Рано еще было праздновать победу. Он слишком хорошо знал изменчивый нрав подруги. Поединок еще не закончен, Анна может вновь передумать. Поэтому Гумилев ничего не сообщает друзьям, не делает из случившегося события и даже не меняет своих планов. Он едет в Африку, как и планировал.

Почему же на этот раз Анна так легко согласилась на брак с Гумилевым? Без малого три дня, которые он провел в Киеве, неожиданно сблизили их. Р. Д. Тименчик писал о согласии Анны Андреевны: «Оно было дано не надоедливому соискателю руки, не другу юности, а поэту – дважды оскорбленному, трижды оскорбленному, бесконечно оскорбленному пощечиной, сплетней и тем, что позднее Ахматова назовет в стихах “равнодушием толпы”».

Она увидела в нем Поэта. Поэта, оскорбленного толпой. И это, наверное, сыграло свою роль, но вкупе со всем уже упомянутым. Анна не могла отвергнуть и без того оскорбленного поэта, она не способна была добить друга и брата. Однако все уже было подготовлено к этому событию, и решение, скорее всего, было принято раньше. Не об этом ли стихи Анны, датируемые 1909 годом:

То ли я с тобой осталась,

То ли ты ушел со мной,

Но оно не состоялось,

Разлученье, ангел мой!

И не вздох печали томной,

Не затейливый укор,

Мне внушает ужас темный

Твой спокойный ясный взор.

Гумилев уезжает, готовый ко всему, а невеста остается ждать. Она живет в чужой квартире фактически без средств к существованию, сдает экзамен по истории русского права. Может быть, она ждала, что в одночасье все изменится и Гумилев увезет ее с собой в Царское Село? Или хотя бы побудет рядом какое-то время? А он умчался в Африку, к которой Анна всегда была равнодушна.

О ее состоянии могут свидетельствовать стихи, написанные в декабре 1909 года невестой Аней Горенко:

Хорони, хорони меня, ветер!

Родные мои не пришли,

Надо мною блуждающий вечер

И дыханье тихой земли.

Я была, как и ты, свободной,

Но я слишком хотела жить.

Видишь, ветер, мой труп холодный,

И некому руки сложить.

Закрой эту черную рану

Покровом вечерней тьмы

И вели голубому туману

Надо мною читать псалмы.

Чтобы мне легко, одинокой,

Отойти к последнему сну,

Прошуми высокой осокой

Про весну, про мою весну.

Предчувствие ли это было или обычное для молодой женщины ее склада декадентское кликушество, но Анна напророчила: родные не придут на венчание. Однако это еще впереди. Пока она оплакивает свою свободу, потому что знает: измена – грех, а она будет стараться хранить верность жениху. Однако и путешествующему жениху она накликивает гибель в январе 1910 года в двух стихотворениях с посвящением «Н. Г.» В эпиграф выносит те самые строчки из «Жалоб Икара» Ш. Бодлера, которые как-то на открытке из Парижа прислал ей Гумилев, собиравшийся свести счеты с жизнью: «Я не заслужу той высшей чести / Даровать мое имя той бездне, / Которая послужит мне могилой».

Пришли и сказали: «Умер твой брат»…

Не знаю, что это значит.

Как долго сегодня холодный закат

Над крестами лаврскими плачет.

И новое что-то в такой тишине

И недоброе проступает,

А то, что прежде пело во мне,

Томительно рыдает.

Брата из странствий вернуть могу,

Любимого брата найду я,

Я прошлое в доме моем берегу,

Над прошлым тайно колдуя.

Ожидание ли известий о «брате» спровоцировало эти стихи или общее ощущение, но тревогой и неопределенностью веет от этих угловатых строчек. Однако Гумилев регулярно писал родным и знакомым и ей, конечно, тоже. Рискованно искать биографический подтекст там, где создается художественный мир и мир чувств, подчас проживаемых только в стихах. У Ахматовой такое случалось довольно часто. Однако магия слова существует, и об этом она знала. С этой точки зрения вторая часть посвящения еще более пугающа:

«Брат! Дождалась я светлого дня.

В каких скитался ты странах?»

«Сестра, отвернись, не смотри на меня,

Эта грудь в кровавых ранах».

«Брат, эта грусть – как кинжал остра,

Отчего ты словно далеко?»

«Прости, о прости, моя сестра,

Ты будешь всегда одинока».

Героиня дождалась возвращения «брата», но он изранен. Его мучения их разделяют. Она понимает, что он далеко и всегда будет далеко. Значит, одиночество героини неизбежно, как и одиночество ее «брата». Анна уже тогда почувствовала холод одиночества независимой исключительной личности, поэта.

Ожидание жениха – это время для размышления. Да, решение принято, согласие дано, но что мешает ей передумать? Однако, видимо, на этот раз все серьезно.

Жених и невеста

Гумилев тоже имел возможность обдумать серьезность шага: его путешествие заняло два месяца – декабрь и январь. Египет, Абиссиния. Из Джибути Гумилев пишет Брюсову: «Завтра еду в глубь страны, по направленью к Адис-Абебе, столице Менелика. По дороге буду охотиться. Здесь уже есть все, до львов и слонов включительно. Солнце палит немилосердно, негры голые. Настоящая Африка. Пишу стихи, но мало. Глупею по мере того, как чернею, а чернею я с каждым часом. Но впечатлений масса. Хватит на две книги стихов. Если меня не съедят, я вернусь в конце января».

До Аддис-Абебы он так и не добрался в эту поездку. И хотя к концу путешествия Гумилев обгорел, глаз его воспалился от солнца, болела нога, придавленная упавшим мулом, он был счастлив. «Мне кажется, – признавался он в письме М. Кузмину, – что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом».

Путешествие, как всегда, подействовало на него освежающе. 2 февраля 1910 года Гумилев уже в Киеве, навещает невесту. Возможно, укрепляется и в собственном решении. Надо сказать, что в то время Гумилев увлекался падчерицей В. И. Иванова В. К. Шварсалон и писал ей из Африки, а осенью 1909 года, когда развивался роман с Дмитриевой, он заинтересовался и художницей Н. С. Войтинской. Из Киева Гумилев отправился домой. В Царское Село он прибыл 5 февраля, а на другой день скоропостижно скончался его отец, Степан Яковлевич.

Отец болел давно, он страдал ревматизмом и в последнее время был буквально прикован к постели. Семья бодрилась, старалась не поддаваться унынию и поддерживала в доме жизнерадостные настроения. Отношения с отцом у Николая Степановича сложились непростые. Отец, очевидно, был недоволен образом жизни младшего сына, выбором его деятельности. Как все родители, он хотел, чтобы у Коли было приличное образование, дающее возможность получить хорошее место. Поэтому настаивал, чтобы сын поступил в университет на юридический. Гумилев подчинился, но посещал занятия от случая к случаю, а с августа 1909-го уже числился на историко-филологическом факультете. Однако совсем оставить университет не смел, не хотел ссоры с отцом.

Смерть Степана Яковлевича не была внезапной и неожиданной, он долго болел. Однако это ощутимая утрата. Еще одна потеря ожидала Гумилева по возвращении из Африки. Отправляясь в путешествие, он, скорее всего, не знал, что 30 ноября на Царскосельском вокзале от сердечного приступа скончался его любимый учитель И. Ф. Анненский.

Известие о кончине Анненского, смерть отца обрушились на поэта после счастливых дней путешествия и, очевидно, заставили задуматься о многом. Безусловно, потери болезненные. Теперь он единственный мужчина в доме (брат с женой живут отдельно), других не осталось, кроме мальчика-племянника Коли-маленького.

Памяти Анненского посвящен № 4 журнала «Аполлон», это та скромная дань, которую принесли умершему поэту его товарищи.

На масленицу в Петербург приехала Анна. Она гостила несколько дней. Остановилась, как она вспоминала, «у отца на Жуковской». Сразу пошла к подруге Валерии Срезневской. О предстоящем браке говорила вскользь. Возможно, Аня волновалась и переживала, но давно привыкла скрывать свои чувства, даже в беседе с подругой.

И конечно, встретилась с женихом. Возможно, именно тогда он подарил ей сборник «Романтические цветы», если судить по надписи на книге: «Моей прелестной царице и невесте как предсвадебный подарок предлагаю эту книгу. Н. Гумилев».

25 февраля сходили в Русский музей. И там, в Брюлловском зале, Гумилев показал Анне корректуру посмертного сборника И. Анненского «Кипарисовый ларец». Она была поражена стихами и читала их, забыв обо всем на свете. По ее признанию, в тот момент она «что-то поняла в поэзии». Этот важный для нарождающегося поэта день Ахматова всю жизнь будет помнить. С этой книгой она увязывала свое поэтическое рождение, своего рода творческий переворот.

26 февраля она была приглашена в гости к Гумилевым, на «смотрины». Время для них было не совсем подходящим. В доме траур, куда торопиться? Николай занял кабинет отца, но почему так поспешно? Анна Ивановна жаловалась на него невестке. А он готовился к приезду Анны, волновался…

Выбор Николая не одобряют. Все помнят горе-хозяйку Инну «Несуразмовну» и ее строптивую, независимую, избалованную дочь Анну. Даже прислуга занята пересудами по поводу предстоящего мезальянса. Коля – первый жених в Царском, а невеста – горбоносая, худая, что он в ней нашел? В доме почитали мать Гумилева, Анну Ивановну, хорошую хозяйку.

Вот другая Анна Андреевна, жена Дмитрия, была из партии царскосёлов, «мещанка», как ее назовет Ахматова. Ей и жаловалась свекровь на поведение младшего сына. Словом, прием невесты ожидался не самый доброжелательный. А Гумилев ждал…

Анна ехала в Царское Село в одном вагоне с «аполлоновцами», которые тоже направлялись к Гумилевым. Николай встретил всех на вокзале, отправил друзей к себе домой, а сам повез Анну, находившуюся под впечатлением от стихов Анненского, на кладбище, на могилу поэта. Ему необходимо было понять: ничего не изменилось? Все остается в силе?

Когда они вернулись с кладбища, Николай Степанович представил Анну своим друзьям-аполлоновцам, но не обозначил ее статуса. Очевидно, не получил подтверждения от скованной, сдержанной невесты.

Анна Ивановна могла еще помнить обиды, нанесенные сыну этой странной девицей. Она могла знать и о его попытках самоубийства, связанных с ее отказами. А что такое для матери, когда сын хочет лишить себя жизни, которую она ему дала? И можно предположить отношение Анны Ивановны к этой жестокосердной особе. Так что прием был, видимо, оказан соответственный.

А как себя чувствовала Анна среди петербургской богемы, аполлоновцев? Здесь были М. Кузмин, В. Э. Мейерхольд, Е. Зноско-Боровский и другие. У них свой мир, свои темы для бесед, живое дело, объединяющее их. Что гадать, Анна почувствовала себя непоправимо чужой и в этом доме, и в этом обществе. Никто, конечно, явно не выражал недовольства или неприязни, но чуткая Анна не могла не ощутить их истинное отношение.

Уезжая на следующий день домой, Аня выразила свое впечатление от «смотрин» в записке к подруге Вале: «Птица моя, – сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Валя моя, если бы я умела плакать. Аня». Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь ее пожалел, это так простительно.

Обидой, унижением и неразделимым одиночеством веет от этой записки молодой двадцатилетней женщины, невесты. Что же Гумилев? Неужели он не почувствовал ее настроения, не поддержал? Он всегда ей верил, видя в ней значительную личность, но она была женщина. Хрупкая, беззащитная при все своей язвительности и строптивости.

Аня уезжала подавленная, несчастная. Возможно, не встретила у жениха ожидаемого преклонения, трепета, прежней зависимости. Теперь он самодостаточен: у него есть дело, друзья, и Анна не составляет больше единственного смысла его существования. Он – сложившийся поэт, заметный, уважаемый товарищами. Волевой, энергичный литератор. А она вновь возвращалась в Киев, в наемную комнату в чужом доме, где никому не интересны были ее девичьи стихи.

Он же писал с ностальгической ноткой, вспоминая их невинную юность:

Теперь, о, скажи, не бледнея,

Теперь мы с тобою не те,

Быть может, сильней и смелее,

Но только чужие мечте.

У нас как точеные руки,

Красивы у нас имена,

Но мертвой, томительной скуке

Душа навсегда отдана.

И мы до сих пор не забыли,

Хоть нам и дано забывать,

То время, когда мы любили,

Когда мы умели летать.

Гумилев торопился с венчанием, но как на грех обстоятельства были против. Смерть отца и траур, Великий пост. Решили венчаться, как положено, после Великого поста. Возможно, перед отъездом Анна, оскорбленная приемом в доме Гумилева, сказала Николаю нечто, заставившее его беспокоиться и напряженно ждать писем из Киева. Все могло рухнуть в любой момент. Тогда Гумилев, представивший невесту семье, был бы не просто несчастен, но и смешон.

В марте он неожиданно уехал на три дня в Окуловку Новгородской губернии к С. Ауслендеру и его дяде. В имение Парахино Гумилев прибыл с пачками папирос. Русская глубинка пока еще не очаровала любителя путешествий, ему еще предстояло ее понять и по-своему полюбить. Из развлечений – игра в винт с местной интеллигенцией, катание по мерзлым ухабам, когда экипаж грозит вот-вот перевернуться.

Собирался на тетеревиный ток, с иронией говорил о своем визите, но Ауслендер отметил особую нервозность приятеля, почувствовал его тоску. Гумилев так волновался, что против обыкновения заговорил о своей личной жизни. Признался Сергею, что хочет жениться и ждет письмо из Киева. Даже посылал запрос домой, нет ли письма для него. Узнав, что письмо получено, тотчас отправился на вокзал, хотя знал, что до поезда еще два с половиной часа. Прибыв на вокзал, не мог сидеть, нервничал. Друзья ходили по перрону и курили.

Видимо, он для того и уехал из Царского в эти дни, чтобы пережить ожидание. Письмо от Анны было получено, и, судя по всему, нового отказа не последовало.

5 апреля Гумилев подал прошение на имя ректора Петербургского университета, чтобы ему дали, как тогда полагалось, разрешение «вступить в законный брак с дочерью статского советника Анной Андреевной Горенко».

16 апреля в московском издательстве «Скорпион» вышла его новая книга стихов «Жемчуга». Готовилась она долго и завершала некий цикл переживаний. «Теперь я весь устремлен к иному, новому. Каково будет это новое, мне пока не ясно, но мне кажется, что это не тот путь, по которому меня посылает Вячеслав Иванович», – признавался Гумилев Брюсову. Первое издание «Жемчугов» поэт посвятил ему же, учителю Брюсову. Это была дань благодарности и… прощание. Прощание с учителем, с ученичеством и символизмом. Гумилев нашел свой путь.