Четвертая молодость 1991–1997

Четвертая молодость была прожита в Израиле. Она изображена в книге «Записки ненастоящего посла. Из дневника» (М.: Захаров, 2001). Есть и non-вариант, то есть сокращенный по просьбе издателя текст под названием «Пять лет среди евреев и мидовцев, или Израиль из окна российского посольства» (М.: Захаров, 2000). Для нынешней книги можно было бы, наверное, дать простую выжимку из уже изданного. Но это как-то скучно. Поэтому попытаюсь двигаться другим путем. Попытаюсь кратко, очень кратко объяснить две вещи. Первая: что такое Израиль, откуда он взялся и почему никак не помирится с арабами (с палестинцами). И вторая: чем же я пять лет занимался в Израиле.

Прежде чем мы очутимся в Израиле, хочу ввести еще одну тему. Обычно, когда назначают посла, когда уезжает посол, это проходит как-то незаметно для общественности. Но журналист, да еще популярный — незаметно не получилось. Коллеги обсуждали, задавали вопросы. Два интервью в качестве иллюстрации.

Спрашивает политический обозреватель «Известий» Виталий Иванович Кобыш.

«В. К. По правде говоря, как-то не верится, что после того, как в течение двадцати лет мы могли зайти друг к другу что-то обсудить, о чем-то поспорить, вскоре такой возможности не будет. Ну да ладно. В свойственной тебе манере сразу перейду к делу.

Александр Евгеньевич, при всей твоей богатой фантазии тебе когда-нибудь приходила в голову мысль, что ты станешь послом в Израиле?

A. Б. Об Израиле в таком контексте не думал. Но сама идея переквалифицироваться в дипломаты не была мне чужда. Еще в застойные времена я просился послом в Люксембург. Начальство не сочло. Тебе, сказали, работать надо. А потом — двадцать лет в „Известиях“. Было интереснее ездить по разным странам, чем сидеть в одной.

И все же двадцать лет на одном месте — это, пожалуй, многовато. Теряется острота восприятия проблем, восприятия жизни. Видимо, поэтому снова появилась охота к перемене мест. Начал, как говорится, зондировать почву.

Как это часто бывает, все решила случайность. Я находился в Иерусалиме, когда туда прилетел Панкин. Мы встретились. И светлая мысль пришла ему в голову…

Потом — ступеньки инстанций. И, наконец, звонок Горбачева.

B. К. Это, так сказать, поверхность, внешняя сторона событий. А по существу?

А. Б. О „существе“ мне самому трудно судить. Могу лишь высказать предположение. Дело в том, что я считал нашу ближневосточную политику односторонней и настаивал на ее корректировке. И когда корректировка началась, мне предложили принять в ней активное участие. Не только обозревать, но и делать.

В. К. Не страшно было так круто, резко менять жизнь?

A. Б. Были всякие переживания. Я ведь больше двадцати лет занимаюсь Ближним Востоком и понимаю, куда еду. Вот уж действительно, покой нам только снится… А с другой стороны, это же очень интересно — налаживать после двадцатичетырехлетнего перерыва хорошие отношения с не совсем обычной страной. Но вые проблемы, новые люди, новые обстоятельства. Все это — великолепные тонизирующие средства. Глядишь — помолодею.

B. К. Не хочется сбиваться на банальности, но не обойтись без вопроса: в чем ты видишь свою главную функцию на новом месте?

A. Б. Отвечаю банальностью: восстановить хорошие отношения с Израилем. Можно более конкретно и менее банально. Там почти полмиллиона „наших“ евреев. Это — полмиллиона оборванных нитей. А я хочу соединить, срастить их.

B. К. Думал, что ты поставишь на первое место ближневосточное урегулирование.

A. Б. Заниматься урегулированием можно и не имея посла в Израиле. Но конечно же теперь откроются новые возможности.

B. К. Ты веришь в возможность мирного урегулирования в обозримом будущем?

A. Б. Нет, не верю. Нынешнее поколение политиков не способно подняться над враждой, подозрительностью и дать народам справедливый прочный мир. Но я убежден, что — при тесном взаимодействии США и ССГ[23] — новую войну на Ближнем Востоке можно не допустить. Переговоры, которые ведутся сейчас, не дадут конкретных результатов, но они полезны, потому что ведут к медленным, подчас незаметным изменениям общей атмосферы.

B. К. Ты — первый посол, с которым мне приходится беседовать после того, как СССР стал ССГ. Вручая верительные грамоты, от чьего имени ты будешь выступать?

A. Б. Естественно, от имени ССГ, от имени главы ССГ, президента Горбачева. Одновременно я буду чувствовать себя и послом России, и послом других членов конфедерации. Кстати, мне очень не нравится наименование — Союз Суверенных Государств. Я бы предпочел другое — Евро-Азиатское Содружество Народов. Но тут я бессилен.

B. К. Насколько я понимаю, республики, прости, независимые суверенные государства, готовые подписать Союзный договор, претендуют на то, чтобы в наших зарубежных дипломатических учреждениях работали их представители. Как ты к этому относишься?

A. Б. Вполне положительно. Я сам заинтересован, чтобы в составе посольства были специалисты, представляющие, скажем, Минск или Алма-Ату.

B. К. Но уж без Биробиджана тебе, по-видимому, не обойтись. Как-то неловко, по-моему, формировать состав посольства в Израиле без представителей еврейского населения.

A. Б. Мне нужны умные, относительно молодые люди, знающие прежде всего иврит. А откуда они будут: из Биробиджана, из Бельц или из Рязани — какая разница?

B. К. Значит, ставка на молодежь. Ну а если в поле твоего зрения окажется блистательный специалист, но ему за пятьдесят, ты ни в коем разе не возьмешь его в свою „команду“?

A. Б. Нет правила без исключения.

B. К. Так, стальной Бовин становится чуть мягче. Я это приветствую. Пойдем дальше. Известно, что твои интересы и познания не ограничиваются Ближним Востоком. Это с одной стороны. С другой, Тель-Авив — это такая вышка, с которой далеко и многое видно. Очевидно, я не ошибусь, предположив, что посольство станет центром анализа проблем, выходящих за пределы Ближнего Востока?

A. Б. Мне не нравится в данном случае слово „центр“. Но безусловно, чтобы понять проблемы Ближнего Востока, надо выйти за его пределы. И этим в меру нашей профессиональной подготовки мы будем заниматься.

B. К. Один сугубо личный вопрос. Нет желания — можешь не отвечать. Ты не танцуешь фрейлехс?

A. Б. Я — человек дисциплинированный. Если будет нужно, если это будет соответствовать нашим государственным интересам, то станцую.

B. К. Теперь, Александр Евгеньевич, мне остается пожелать тебе успешной работы на дипломатической ниве. Но я не прощаюсь с тобой как с политическим обозревателем. Убежден: работа только над дипломатическими депешами тебя не устроит. Так что до встречи на страницах „Известий“.

А теперь спрашивает Лена Березницкая из „Независимой газеты“.

— Александр Евгеньевич, поздравляю вас с назначением послом в прекрасную страну Израиль.

— Спасибо. Но „прекрасная“ — это спорно. Недавно я употребил такой же эпитет и встретил возражения. Люди, долго жившие в Израиле, сказали, что это глухая провинция, страшно идеологизированное общество. Приеду — попробую разобраться.

— С каким настроением вы отправляетесь в „страну пребывания“?

— Немножко боюсь, как там все сложится. Но больше надеюсь. И, знаете, надеюсь на наступление четвертой молодости.

— Почему именно четвертой?

— Ну, третья, как и у всех, наступила в 50 лет. И к 60 стала иссякать. А тут — такая встряска, океан новых ощущений. В общем, начинается четвертая молодость.

— В связи с нашими последними внутренними переменами кем вы себя ощущаете — послом непонятного Союза или России?

— Прежнего Союза нет и не будет. Следовательно, я представляю некое образование, составленное из осколков Союза ССР, представляю главу этого образования, который пока именуется „президент СССР“. Я уже сейчас чувствую себя слугой даже не двух господ, а больше. Я должен отстаивать и интересы России, и интересы Казахстана, и интересы любого участника возможной конфедерации.

— Россия наложила руку на посольства уже существующие. В Израиле его пока вообще нет. Вы сейчас обсуждаете такие моменты?

— Эти „моменты“ решаются не мною. Я представляю ту власть, которая реально будет существовать.

— Посольство будет в Иерусалиме или Тель-Авиве?

— Конечно, в Тель-Авиве. Мировое сообщество не признает Иерусалим столицей Израиля, и посольства находятся в Тель-Авиве. Консульство арендует сейчас пятнадцатый этаж одной из башен на берегу моря. Для посольства придется искать участок земли и здание.

— Сколько человек и кто будет работать в посольстве?

— Для начала 14 дипломатов и 14 технических сотрудников. Часть людей там уже есть. Остальных будем подбирать. Я выдвинул три критерия: ум, молодость (вокруг сорока лет), знание иврита. Возможны, разумеется, компромиссы. Но буду драться.

— А та мевина иврит? (Вы знаете иврит?)

— Буду учиться, вот учебник. Понимаю, что не смогу говорить, как коренной израильтянин, но для посла будет достаточно.

— А ваша жена, Лена Петровна, собирается учить иврит?

— Наверное, нет. У нее будет много всяких других хлопот.

— Евреи будут работать в посольстве?

— Специально такую задачу не ставлю. О критериях отбора я уже сказал. Но при прочих равных преимущество будет отдано еврею.

— А как насчет нынешних сотрудников консульства при погонах, их, наверное, больше половины?

— Ваши „данные“ давно устарели. Другие времена, другие пропорции. Давайте рассуждать серьезно. В каждой стране, играющей какую-то роль на мировой арене, есть внешняя разведка, которая использует посольство как „крышу“. Это относится и к ЦРУ, и к СВР, и, я очень извиняюсь, к МОССАДу. Важно, чтобы соблюдалась мера. Мера — по количеству и мера — по нахальству. Об этом придется позаботиться.

— Много времени ушло на получение агремана? Наверное, не полчаса, как у Панкина?

— Нет, ведь там был прямой звонок президента премьеру. Для меня потребовалось побольше времени. И дело не в личности, а в бюрократизме. Идет бумага, она поступает на один стол, потом ее кладут на другой, потом на следующий. Например, после того, как президент в Кремле подписал указ о моем назначении послом, эта бумага на стол министра иностранных дел попала через сорок восемь часов, хотя от Кремля до МИДа за полчаса пешком можно дойти. Нормальная работа нормальной государственной машины. И у них так же.

— Когда Шеварднадзе пришел руководить МВС, у вас не возникло предчувствие, что он что-то переиграет с вашим назначением?

— Такого предчувствия у меня не было. Кстати, первым человеком, с которым я беседовал, узнав о том, что подписан указ о моем назначении, был именно Шеварднадзе. Он опытный человек, которого я глубоко уважаю. И мне хотелось узнать из первоисточника, что же конкретно мешало последние два-три года установить дипотношения с Израилем, почему все время тянули. Я приехал к нему в ассоциацию, и Эдуард Амвросиевич рассказал мне, как все это было.

— А нам вы можете это рассказать?

— Не уверен. Если в самой общей форме, то его блокировали. А детали принадлежат истории и ему. После этого разговора я еще раз убедился, что наши позиции практически совпадают. Поэтому уход Панкина и приход Шеварднадзе не должны отразиться на моем положении.

— Какой будет в ближайшее время наша политика на Ближнем Востоке?

— Я абсолютно уверен, что, если у нас не произойдет какого-то тоталитарного, консервативного переворота, — а возможно все, что не противоречит законам физики, — мы будем продолжать корректировку, выравнивание своей ближневосточной политики с учетом и арабских, и еврейских интересов. Будем ориентироваться не на идеологические соображения, как раньше, а на наши государственные интересы. Интересы же заключаются в том, чтобы в этом регионе мира, который не так далеко от нас, было спокойно, чтобы живущие там „наши“ евреи (а их уже полмиллиона) не чувствовали себя отторгнутыми, отверженными их прежней родиной, чтобы укрепились связи экономические, культурные, технические. Все это будет полезно и для них, и для нас.

— Что касается самого урегулирования ближневосточного конфликта, вы здесь оптимист или пессимист?

— Я так скажу. Я стратегический оптимист и тактический пессимист. Сейчас и до конца XX века я не вижу каких-либо реальных предпосылок установления прочного, справедливого мира. Пока мы с американцами будем вместе, нам удастся не допустить новой войны. Это главное, что мы можем сейчас сделать. Параллельно должны идти поиски мира. Если нынешняя конференция не приведет к конкретным результатам, то будет устроена следующая. Ведь то, что евреи и арабы сидят и разговаривают, — уже огромный прогресс. Посадить их за один стол — это казалось утопией, но посадили все же. И дальше надо будет идти по этому пути. Хотя я понимаю, что данное поколение политиков не сможет найти компромисс. Потом, через какое-то время, появится новое поколение людей и появится новая политика.

— Вы уже не сможете писать для „Известий“?

— Я думаю, что договорюсь: скажем, раз в две недели, раз в месяц буду давать колонку. Конечно, послу трудно это делать. Но Герасимов из Лиссабона показывает, что можно.

— Вы два раза были в Израиле, что вам больше всего понравилось из израильской кухни?

— Вы знаете, у меня большое подозрение, что израильской кухни нет. То, что мы называем еврейской кухней в России и на востоке Европы, в других районах мира вовсе не воспринимают как еврейскую. Скажите марокканскому еврею про форшмак или редьку с гусиным салом, он скажет: при чем здесь еврейская кухня? Есть рестораны еврейской кухни в нашем понимании. Только там не щука фаршированная, а фаршированный морской окунь. По-моему, основная „тональность“ израильской кухни — арабская и средиземноморская. Хумус, маслины, фрукты, баранина, разные морские гады, которых я очень люблю.

— Но морские гады — это в основном не кошерное.

— Я в этом пока не очень разбираюсь. Со мной как-то в ресторане был такой казус: я съел котлету и потом попросил официанта принести стакан холодного молока. „Простите, не могу, — услышал я. — У нас кошерный ресторан, а от приема мяса до приема молока должно пройти двенадцать часов“.

И самое важное: все мои высказывания относительно израильской кухни прошу рассматривать как чисто дилетантские. Возможно, все как раз наоборот.

— Вы не боитесь, что наши бывшие сограждане на улице вас просто задергают?

— Это уже все происходило. Так примерно: „Ой, товарищ Бовин, можно за вас подержаться?“ Я жил в гостинице и писал на веранде статьи для „Известий“. Так вся округа приходила на меня посмотреть, детей и внуков приводили. Мы много разговаривали. Тяжело живут люди вот этой последней волны, очень тяжело. Кроме молодых, конечно.

— Это внимание вам приятно?

— В общем — да, приятно. Иногда немного раздражает. Но я уже привык. Кстати (или не кстати), о раздражении. В мою последнюю поездку рядом со мною был весьма образованный человек, уехавший из России лет двадцать назад. Он прекрасно говорит на иврите, досконально знает историю Израиля. За двое суток общения с ним я очень много получил. По духу он убежденный, стопроцентный израильтянин, принципиально не учит детей русскому языку: „Они израильтяне — и все“.

И вот, когда ко мне подходили люди, ахали и охали, я чувствовал, что он сердится. Что вы нервничаете, говорю ему, это же так естественно. Нет, отвечает, они в Израиле, они — израильтяне и не должны так себя вести…

— Наверное, в ваших силах будет способствовать тому, чтобы чисто технически облегчить людям получение обратно советского гражданства?

— Конечно, я буду стараться это делать. Интересы личности должны быть выше интересов государства.

— Если встанет выбор между государственными интересами и интересами этих людей, в чью пользу вы сыграете?

— Мой выбор будет в пользу людей. Я вижу свою главную функцию в решении гуманитарных задач. А именно: соединить эти 500 тысяч ниточек или хотя бы начать этот процесс. Я считаю, что он отвечает и нашим государственным интересам. Вот это и есть, как сейчас модно говорить, человеческое измерение политики.

Вполне допускаю, что говорю слишком размашисто, без нюансов и оговорок. Но я еще слишком журналист и не овладел пока дипломатической вязью.

— Вам тоже придется соблюдать субботу, все закрыто, учреждения не работают.

— Ну и пожалуйста, жалко, что ли. И в Израиле не лыком шиты. Например, в субботу еврею даже на кнопку лифта нажать нельзя. Но, извините, им же надо как-то ездить. Так в гостиницах есть субботние лифты, которые автоматически останавливаются на каждом этаже. И все довольны.

— Всегда поговаривали, а в связи с новым назначением еще больше, что в вас течет еврейская кровь.

— Не знаю, к сожалению или к счастью, но еврейской крови во мне нет. Мои родители, мои бабушки и дедушки родом из города Шацка Рязанской губернии. А там, по-моему, от Рождества Христова ни одного еврея не было.

Почему „поговаривают“? Может быть, потому, что я всегда был принципиальным противником антисемитизма и не лил грязь на Израиль. Может, потому, что моей первой женой была еврейка. А скорее всего потому, что таким путем хотят скомпрометировать меня в глазах определенной части населения.

— Когда говорят о евреях, автоматически возникает вопрос об антисемитизме.

— Вы правы. В стране происходят противоречивые процессы. С одной стороны, реальный государственный антисемитизм начинает постепенно терять свои позиции. И я уверен, что эта тенденция будет прогрессировать. Но с другой — грязная пена гласности. Право говорить получили не только противники антисемитизма, но и его сторонники. Отсюда — всякого рода листовки и газетенки черносотенного пошиба…

— Насколько велика, по-вашему, опасность антисемитизма сегодня?

— Мне трудно об этом судить, потому что я не еврей. Я не чувствую этого своим „нутром“. У меня нет психологического критерия для оценки ситуации. Все же мне кажется, что дело идет к лучшему.

— У вас там большой круг знакомых отсюда?

— Не слишком большой, но есть.

— Когда вы в 1979 году посетили Израиль, многие, наверное, спрашивали у вас совета: ехать или нет. Ведь тогда мало кто ездил туда и обратно.

— У меня всегда была одна и та же позиция: ты сам выбираешь свою судьбу, сам решаешь, уезжать или нет.

— Какова была реакция на ваше назначение палестинцев и Израиля?

— С палестинской реакцией я не знаком. Можно предположить, что она достаточно сдержанная. Реакция израильских представителей — позитивна. Но это никого не удивляет.

— Когда вы работали в ЦК, там был хоть один еврей?

— „Половинки“ были. Насчет „единиц“ я не уверен, надо посмотреть архив отдела кадров.

— На высоком уровне как-то проявлялся антисемитизм?

— Не слышал, трудно такое представить.

— Ну, не на заседаниях, а на охоте?

— Я не ездил с начальством на охоту. Там же, где я бывал, такого не слышал. Мне кажется, демонстрировать антисемитские настроения, говорить о них вслух считалось плохим тоном».

Как видите, я довольно расплывчато представлял, чьим же п ослом мне предстоит быть. Но тут все быстро встало на свои места. Хуже было с журналистской привычкой размышлять вслух. В МИДе молчание не только золото, но и карьера. О чем — после очередного интервью — мне шепотом сказали. Но с золотом в МИДе была напряженка. А из карьеры я давно вырос. Так что в удовольствии поболтать с журналистами себе не отказывал.

Получив сшитый на мою нестандартную фигуру посольский мундир, я 18 декабря загрузился в самолет «Аэрофлота».