Глава восьмая Снова Венеция

Мы не знаем, каким путем возвратился мессер Марко из Генуи в Венецию. Может быть, он ехал сухопутьем, может быть, плыл морем. Но с тех пор как он вышел из Венеции в свое последнее злосчастное плавание, в домашних его делах произошло немало перемен. Мессеру Никколо, отцу, и мессеру Маффео, дяде, плен Марко доставил много забот и горя. Рамузио сообщает, что они не раз пытались вызволить Марко, но безуспешно, постоянные слухи о том, что генуэзцы держат венецианцев в тюрьмах «десятки лет», тоже не вселяли в них бодрости.

Братья Поло, по словам Рамузио, собирались женить Марко сразу же, как он вернется в Венецию: Маффео был бездетным, а братьям хотелось передать свои богатства прямому наследнику. Едва ли это свидетельство верно, так как у Марко было несколько двоюродных братьев; кроме того, был жив и Маффео — тот единокровный брат Марко, который встретил его по возвращении из Китая.

Ветви родового древа Поло распутать чрезвычайно трудно — дошедшие до нас факты не укладываются ни в одну схему, какую только можно придумать. Все без исключения данные, какими мы располагаем, говорят, что Марко был единственным ребенком господина Никколо от первого брака. Брат Марко, Маффео, был явно моложе его — в завещании Марко старшего, дяди, датированном 27 августа 1280 года, он назван на втором месте. Мы можем предположить что за те шесть лет, которые Никколо прожил в Константинополе, он по меньшей мере раз приезжал домой и что его сын Маффео был зачат до отъезда братьев Поло из Константинополя на Восток. Если это так, то очень трудно понять, почему Марко, рассказывая в своей книге о возвращении отца и дяди в Венецию в 1269 году, ни словом не обмолвился о брате. Помимо того, в одной рукописи говорится, что, приехав в Венецию, Никколо вторично женился и прижил с новой женой ребенка. Удовлетворительного объяснения этой загадки до сих пор никто не предложил, новых документов, которые бы пролили здесь свет, не обнаружено. А что если некий писец записал историю рождения Марко дважды и с тех пор по неведению все повторяют его ошибку?

Такие обстоятельства не дают нам права брать на веру наивное объяснение Рамузио, как и почему мессер Никколо будто бы вновь женился, пока Марко сидел в генуэзской тюрьме: «И видя, что они не могут вызволить его [Марко] ни на каких условиях… и посоветовавшись друг с другом, они решили, что мессер Никколо, который был хотя и очень стар, но, тем не менее, крепкого сложения, должен взять себе жену сам». Перед нами картина: старики Поло — стужа долгих лет уже выбелила им бороды — совещаются друг с другом точно так же, как они совещались где-нибудь на дальних дорогах во время своих прежних странствий. Подобной дружбы двух братьев, теснейшей дружбы на всю жизнь, вероятно, не знает история: не было, кажется, случая, чтобы Поло предприняли какой-нибудь шаг, пока они не сядут с важным видом вместе и не посоветуются. Такими мы видели их в Константинополе, когда они обдумывали свой отъезд на Восток, так их представил нам добрый Рамузио и сейчас, на склоне их лет: для нас, уже знакомых с братьями Поло, это вполне привычно. Рамузио безоговорочно верит в «крепкое сложение» старика Никколо, ибо он говорит дальше: «Итак, он женился, и по истечении четырех лет у него было трое сыновей: один Стефано, другой Маффео и третий Джованнино».

Мы уже видели, что Маффео родился до 27 августа 1280 года. Что же касается Стефано и Джованнино, то, увы, если существующие документы не лгут, они, подобно сыну Глостера[101], «не зачаты в законных простынях»: старший их брат, Маффео, в своем завещании от 31 августа 1300 года завещает деньги «моим побочным братьям Стефано и Джованнино». А блестящий переводчик и комментатор Юл заявляет: «Вполне возможно, что они родились в результате какой-нибудь связи, возникшей во время долгого пребывания в Катае, хотя, естественно, их участие в обратном путешествии и не увековечено в прологе книги Марко». Орландини[102] идет еще дальше, утверждая, что «они определенно родились на Востоке». В завещании Маффео-старшего их мать названа Марией, а другие источники говорят, что даже младший из них, Джованнино (или Джованни), родился до 1291 года.

Итак, несмотря на смелую попытку Рамузио приписать старику Никколо великие доблести, последний должен быть освобожден от подозрения в женитьбе после возвращения с Дальнего Востока в 1295 году или в наличии отпрысков от этого предполагаемого брака. Можно только думать, что Джамбаттиста Рамузио, наткнувшись на имена трех братьев путешественника и не найдя никаких документов, чтобы объяснить, откуда эти братья появились, принял или изобрел версию, более или менее правдоподобно включающую этих братьев в семейство Поло.

Выйдя из генуэзской тюрьмы, мессер Марко Поло приехал к отцу и этим странным образом подобравшимся трем побочным братьям. То ли еще во времена плена Марко, то ли вскоре после его освобождения Поло приобрели дом в приходе Сан-Джованни Кризостомо, и здесь Марко на какое-то время поселился, ведя спокойный образ жизни и стараясь восстановить все то, что было оборвано в роковой день, когда его захватили генуэзцы.

После пяти лет плена Венеция, должно быть, показалась Марко истинным раем, тихим убежищем, где можно было отдохнуть и оправиться от всего того, что пришлось ему видеть и перенести и на корабле и в темнице. Рукопашные схватки на море, кандалы, грязь, блохи, прогнившая вода и пища, эпидемии, ужасное зрелище смерти — вот что было у него позади, если не считать светлых, благословенных часов труда над книгой, когда под быстрым пером Рустичелло груда плотных пергаментных листов росла и росла прямо на глазах. И вот теперь его повесть написана, она при нем, здесь, в Венеции. Марко бродил по набережным и мостам, подолгу глядел на море, на корабли, которых было в гавани всегда множество.

За долгие годы в плену в Генуе Великолепной у мессера Марко времени для размышлений было с излишком. Как знать, быть может, задумывался он и о какой-нибудь красавице в далеком Катае — в его память и сердце врезалось и облако ее черных, глянцевитых волос, и ее кроткие, ласковые глаза, и ее изящные руки, и ее прелестная фигурка, когда она, склонясь, точно ива на ветру, шла с ним рядом и застенчиво взглядывала на высокого бледнолицего мужчину с неведомого Запада. Любимец великого хана, он, должно быть, мог выбрать себе дочь какого угодно вельможи или придворного купца. Быть может, он сватался и получил согласие, женившись по тамошним обычаям. Быть может, в день свадьбы, чтобы уберечься от порчи и злого духа, он на руках перенес невесту через порог своего дома. И, быть может, когда они выпили вино из нефритовых чашек, связанных тонкой шелковой красной ниточкой, и она отдалась ему, он загорелся всей своей доселе сдерживаемой страстью — ведь мессер Никколо увез его из Венеции семнадцатилетним юношей, и он мог тогда ни испытать глубокой любви, ни набраться большого опыта с женщинами.

Вполне возможно, что от этой женщины чужой расы у него были дети — дочери Хань всегда отличались плодовитостью. И, может быть, когда отец и дядя, «посоветовавшись друг с другом», придумали, как, наконец, уехать на родину, Марко должен был поневоле распрощаться и с плачущей женой и детьми, обещая — увы, обещание было напрасным — возвратиться после того, как он проводит отца и дядю до Венеции и убедится, что там у них будет все хорошо. Всего этого нам никогда не узнать, ибо никаких записей на этот счет не сохранилось. Но в книге Марко мы ясно читаем между строк, что половину своего сердца он оставил в Катае; и, конечно, прожив все эти столь богатые приключениями годы да еще при такой натуре, какая была у него, Марко не мог не встретить любовь женщины, даже, скорей всего, не женщины, а женщин.

А теперь все это уже отошло в прошлое, умерло, возвращаясь лишь в мечтах и думах. Никогда ему уже не плыть морем по золотисто-красной дорожке прямо на восход солнца в ту далекую страну, с которой он сроднился так, как не роднился ни один европеец ни до него, ни после. Но воспоминания навевали грусть. Он должен отогнать их. С прошлым покончено, оно похоронено в сердце вместе со всеми лучшими воспоминаниями. Ему сорок пять лет; по понятиям венецианцев XIII века, это далеко уже не средний возраст. Следовало бы, пожалуй, жениться и, греясь у семейного очага, забыть свои думы. Может быть, пойдут дети, которых так хочется отцу и дяде, может быть, сыновья и дочери утешат его старость, наследуют богатства, которые достались ему столь нелегко и которые он с такими заботами, с такой хитростью, не считаясь ни с какими превратностями и опасностями пути, провез по суше и по морю и надежно поместил в Венеции. Итак, говоря словами хроники, мессер Марко Поло, знатный венецианец, взял в дом жену.

Все, что известно об этом браке, основано на сообщении Рамузио. Сведениями о том, когда имела место свадьба, мы не располагаем, и вполне возможно, что на Донате, дочери Витале Бадоэра, он женился еще до того, как попал в плен к генуэзцам.

Молодые были помолвлены по исконному венецианскому обычаю. Может быть, брак совершился по любви, а возможно, все было сделано через специальных агентов, занимавшихся брачными делами. Деловые соображения вторгались в Венеции в любую сферу, не обходилось без них и при заключении брака. В качестве гарантии нареченный должен был дать своей невесте кольцо и заверить, что брачный договор будет выполнен. Потом, в день, называемый dies desponsationis, родственники жениха и невесты торжественно обещали друг другу соблюдать условия брачного договора, и на ближайший праздничный день намечалась свадьба.

В положенное время — этот день назывался dies traditionis или dies nuptiarum — Марко и его невеста, в присутствии своих родственников и друзей, произнесли брачный обет. На эту торжественную церемонию были приглашены и соседи. За день до венчания жених явился в дом невесты и по обычаю, унаследованному от римлян, вымыл ей голову. У венецианцев издавна существовало три венчальных ритуала, которые носили древние латинские названия. Первый назывался transductio ad domum — невесту вели в дом жениха. Это было шумное, веселое шествие, за женихом и невестой шли родственники. Второй обряд носил название visitatio — посещение церкви — и третий — benedictio — передача и благословение кольца. В приданое невеста приносила в дом жениха шкатулки и сундуки с драгоценностями, с шелками и другими тканями. Немалое приданое — repromissa — принесла в дом Марко и Доната Бадоэр. Ведь даже первые сведения о Донате Поло мы находим в судебном документе от 17 марта 1312 года, которым дядя Донаты передавал ее приданое в собственность Марко.

Как только после венчания проходило восемь дней, исполнялся обычай reventalia: молодая торжественно шла в свой родительский дом, там устраивался большой пир, всех гостей оделяли богатыми подарками. После этого у молодоженов начиналась обыкновенная, рутинная семейная жизнь.

От брака, в который мессер Марко вступил, когда ему было уже за сорок, у него родилось трое детей. И что сказали бы о нем его друзья в далеком Катае, знай они, что у него родились лишь дочери и ни одного сына, который мог бы поклоняться ему, когда он уйдет в свое последнее долгое путешествие в страну Желтых Рек? Ведь что бы ни видел и ни слышал Марко в Венеции, он все, буквально все и сличал и сравнивал с тем, что он видел и слышал в той прошлой жизни, которую он так долго вел на другом конце света... Три дочери и ни одного сына!

Дочери Марко носили имена Фантина, Беллела и Морета. Фантина — по имени Фантино, одного из венецианских святых; Фантино был и среди ее внуков. Морета — это, вероятно, другая форма от имени Марота: так звали одну из двоюродных сестер Марко. Беллела или Беллелло — у этого имени есть и иные начертания — обычное имя, довольно часто встречающееся в венецианских средневековых документах. Из трех дочерей младшей была, надо думать, Морета: когда Марко составлял свое завещание, две другие дочери уже вышли замуж, и он оставил специальное указание, чтобы она получила такое же приданое, какое получили ее сестры.

В каком году умер отец Марко мессер Никколо Поло, наставник, советник и товарищ сына смолоду до зрелых лет, — этого мы не знаем. Но в завещании сводного брата Марко, Маффео, составленном в 1300 году, этот Маффео аттестует себя так: «Matheus paulo filius condam [quondam] Nicolai Paulo». На латинском языке того времени «quondam» часто значит «defunctus» или «покойный». Итак, старик, проживший долгую и полную приключений жизнь, к тому времени уже скончался. Трижды он пересек огромные азиатские равнины и горы, он проплыл морем с Востока на Запад. Это был один из первых европейских путешественников на Дальнем Востоке, и хотя мессер Марко в своем повествовании без колебания отодвинул его вместе с дядей Маффео на задний план, мы должны отдать этому человеку должное — «держа совет» со своим братом, он годами бесстрашно стремился к неведомому, продвигаясь через Россию, Малую Азию и по татарским караванным дорогам. Это он направил Марко на путь благосостояния и чести и руководил им, делясь своими знаниями об азиатских странах и народах. И он же некогда представил его, «молодого холостяка», великому Хубилаю в качестве «моего сына и вашего слуги».

Рамузио рассказывает нам:

затем его отец умер, и он [Марко], как приличествует доброму и благочестивому сыну, заказал для него весьма пышную и почетную по тем временам гробницу; это был огромный каменный саркофаг, который можно видеть и по сию пору, он находится в этом городе под портиком перед церковью Сан-Лоренцо, по правую руку, как войдешь; надпись на камне говорит, что это могила мессера Никколо Поло из прихода Сан-Джованни Кризостомо.

Судя по всем дошедшим до нас данным, мессер Марко и его дядя Маффео с головой ушли в свои дела — покупали и продавали, импортировали и экспортировали; в торговой жизни Венеции Поло, надо думать, играли значительную роль. Все они жили в родовом доме в приходе Сан-Джованни Кризостомо — Маффео и его жена, Марко со своей семьей, брат Марко Маффео с семейством, молодой, еще не женатый Джованнино, а также Стефано, его жена и пятеро их детей.

Род Поло по-прежнему занимался торговлей и, как предполагает Орландини, вполне вероятно, что Маффео младший совершил плавание на Крит. Опасности предстоящего плавания и возможность смерти заставили Маффео написать завещание и изложить в нем свою последнюю волю. Завещание это датировано 31 августа 1300 года. Кроме сведений о кончине отца, Никколо, мы узнаем из него, что женой Маффео была Катерина Сагредо, что у него был один законный ребенок — дочь по имени Фьордализа (возможно, она была названа так в честь матери Маффео) — и одна незаконная дочь, Паскуа. Интересно отметить, что по завещанию Маффео его жена должна была получить известную сумму денег и «те ее платья, какие имеются в настоящее время». Отсюда можно заключить, что мужья у венецианцев распоряжались как собственностью даже платьями жены. Своей побочной дочери Паскуе — то ли потому, что жизнь незаконнорожденного была действительно гораздо труднее, то ли по особому расположению — Маффео оставил 400 лир: «на ее свадьбу, а если она сама пожелает уйти в монахини, то я хочу, чтобы 200 лир было отдано в монастырь, что же касается остальных 200 лир, то я хочу, чтобы на них были куплены ценные бумаги, от которых она получала бы доход в течение всей своей жизни». Но самым интересным пунктом в завещании Маффео является тот, в котором он назначает господина Марко своим наследником на случай, если после отъезда Маффео на Крит у него не родится сын.

Тем временем Марко целиком отдался торговым делам, используя свои способности и весь опыт, приобретенный в странствиях по Азии. Он торговал русскими мехами и корнуэлльским оловом. Он привозил из Малой Азии кипы красных колпаков и сбывал в мечети неверных стеклянные лампы, изготовленные в Мастерских Мурано. Он закупал прославленные на весь мир ткани Флоренции и отправлял их в Берберию, Египет, Сирию, на острова Эгейского моря, на Балканы. Иногда он даже брался перевозить паломников в Святую Землю — такие операции приносили изрядный доход. Паломников набивали в трюмы, как рабов, — это были простые люди, много платить они не могли. Они плыли в тесноте и грязи, питаясь чем придется, в то время как хозяин корабля, восседая на палубе, обедал под музыку с серебряных блюд.

Средние века нередко называют «темными веками». Действительно, в те времена людские устремления были совсем другими, кругом царили предрассудки и дикие поверья. Но хотя деятельность человека носила в ту пору иные формы, чем позднее, жизнь была все же богата и красочна. В Венеции это ощущалось сильнее, чем где-либо, все здесь было полно новизны и движения — поток торговых грузов и изделий человеческих рук, проходивший по каналам и лагунам Царицы Адриатики, постоянно нес, возбуждая ум и энергию, новые идеи, новые открытия.

Каждый год уходили в Англию две галеры, до отказа нагруженные пряностями, и привозили оттуда увесистые мешки с английской шерстью — ее сбывали в Лукку, во Флоренцию, в Геную. Из-за Альп в Венецию слали молодых людей немцы — «изучать грамматику, арифметику и торговое дело». Швейцарский Базель закупал множество венецианского стекла. В Венецию везли столько парчи из Багдада, что слово «балдахини» — багдадские товары — стало ее названием. Немало парчи перепродавалось во Францию и Англию; там из нее делали занавесы и полога — их назвали балдахином.

Из несчастий городов-соседей Венеция извлекала только выгоду. Вскоре после того, как мессер Марко приехал из татарских земель, возникли беспорядки в Лукке, а лукканские ткачи славились как самые искусные мастера по шелку и бархату. Много ткачей сбежало в Венецию, прихватив свои орудия труда и инструменты. Хитрый Совет Светлейшей, как часто называли Венецию, гостеприимно встретил беженцев и позволил им установить свои станки близ моста Риальто. Здесь они делились с венецианцами секретами своего ремесла, и благодаря их искусству венецианский шелк и бархат завоевали в то время весь мир. Предусмотрительные купцы требовали от ткаческих цехов выпускать изделия во всех отношениях высококачественные, и у старинного Риальто нередко вздымались в небо столбы дыма — чтобы предотвратить продажу недоброкачественных тканей и, следовательно, потерю рынков, плохие ткани публично сжигали. Но торговля тканями все росла и росла, одних венецианских шелков не хватало. Шелк ввозили из Греции, в платяные шкафы и сундуки прелатов, монархов и богачей-купцов все больше попадало изделий арабских ткачей.

Марко торговал также металлическими и ювелирными изделиями — ими Венеция славилась повсюду, — торговал он и всякого рода стеклом — разве не всем было известно, что в странах Востока каждая состоятельная девушка на выданье должна была запасти в приданое хотя бы одно венецианское зеркало?

Оживленный товарообмен и наплыв иностранных денег заставили венецианцев прибегнуть в торговых делах к таким нововведениям, как, например, вексель, посредством которого можно было перевести деньги из одного места в другое, в какой-нибудь далекий город. В этих нововведениях религия столь причудливо переплеталась с соображениями о барыше, что на векселях были начертаны такие слова: «Е che Christo vi guarde» [«Храни тебя Христос»].

Марко немало торговал с иностранцами, и это казалось ему довольно сложным делом. Ведь венецианские законы не позволяли торговать с иностранцами непосредственно, надо было пользоваться услугами маклера, или sensal. Торговля с иностранцами представляла собой некую разновидность товарообмена. Платить иностранцам за их товары не разрешалось, они должны были брать в обмен венецианские товары. Денежный доход оставался в руках венецианских купцов, которые страшно обогащались.

В Венеции развивались своим чередом крупные события, немало изменений происходило и в правительственной структуре республики. Но нет никаких свидетельств того, чтобы мессер Марко занимался политикой. Он с головой ушел в торговлю — его занимала только торговля да неизбывные думы о прошлом, о золотом Востоке. Хотя его книга была написана, размножена в копиях, переведена на много языков и уже ходила, часто в искалеченном виде, из рук в руки, он все еще всюду рассказывал о виденных им странах и чудесах. Семейным эти разговоры, должно быть, давно надоели, друзья и знакомые Марко уже избегали его. Поскольку в своих рассказах Марко называл необыкновенные числа, к нему прилипло прозвище — «мессер Марко Мильоне». Ему страстно хотелось возбудить у своих земляков интерес к торговле с Дальним Востоком, он то и дело предлагал им разные проекты — он убеждал венецианцев, что торговля с землями великого хана принесет «миллионы», в особенности если руководить ею будет он, мессер Марко Поло, знающий эти земли так, как никто другой на свете.

Но ко всем этим проектам Марко, обещавшим златые горы, венецианцы, оставались глухи. У них было достаточно хлопот и у себя на родине и в других странах, от фантастических планов торговли с Дальним Востоком они просто отмахивались. Хотя Венеция Светлейшая богатела и набиралась сил, такие обстоятельства, как постоянные раздоры с папой, войны с другими городами и государствами, смена дожей и членов совета, а также внутренние волнения заставляли купцов с Риальто вкладывать капиталы лишь в те предприятия, где прибыль была надежна и давалась быстро. Быстрый оборот и скромные барыши, которые приносила торговля в близлежащих землях, были желательнее, чем связанные с огромным риском сказочные доходы в отдаленных странах. Более того, этим опытным дельцам, благодаря которым Венеция стала владычицей морей, мессер Марко Мильоне, всем надоевший своими россказнями о Дальнем Востоке, казался просто помешанным.

Свою книгу, написанную в генуэзской тюрьме, путешественник не забывал; живя в Венеции, экземпляр или даже несколько экземпляров этой книги он, видимо, хранил при себе. Надпись на экземплярах рукописей книги Марко, находящихся в Париже и Берне, гласит, что мессер Марко подарил свою книгу «монсиньору Тибо, рыцарю, владельцу Сепой, да хранит его Господь». Из надписи явствует, что этот рыцарь, приезжавший в Венецию как представитель Карла Валуа[103], попросил книгу Марко у самого автора. Он получил — в августе 1307 года — будто бы первоначальную рукопись книги Марко. Хотя то обстоятельство, что Тибо был в это время в Венеции и получил список книги Марко, не подлежит сомнению, мы, однако, не знаем, преподнес ли ему книгу сам Марко: для решительных утверждений у нас не имеется никаких доказательств. Ведь в упомянутой выше надписи говорится, что экземпляр, на котором она сделана, представляет собой лишь копию первоначальной рукописи, полученной Тибо, — учитывая этот факт, а также фальшивую льстивость надписи по адресу Карла Валуа, приходится сомневаться, дарил ли вообще Марко рыцарю рукопись своей книги или какую-либо ее копию.

Венеция переживала бурное время, история творилась на глазах Марко. Но как и большинство свидетелей исторических событий, он стоял к ним слишком близко и испытывал на своей жизни чересчур сильное их влияние, чтобы смотреть на них объективно и верно определить их значение в истории своей родины, в ее прошлом и будущем. Правлением дожа Пьетро Градениго были довольны далеко не все. В 1300 году возник неудачный заговор Марко Бокконьо. Когда с заговором было покончено, на высокой виселице между красными столбами Пьяцетты раскачивались, встречая возвращавшихся из плавания моряков, трупы руководителя заговора и десяти его сообщников.

Заговор Бокконьо был лишь первым проявлением недовольства, тлевшего среди венецианцев, первым звеном в цепи внутренних смут. Улицы были постоянно полны мятежниками, у дворцов, храмов, мастерских и складов стояла стража. Тяжба и раздоры с церковью по поводу Феррары привели к тому, что папской буллой от 27 марта 1309 года Венеция и ее жители были отлучены от церкви. Все договоры с Венецией были объявлены недействительными, венецианское имущество за границей конфисковалось, всем сынам церкви торговать со Светлейшей запретили, а к духовенству обратились с призывом, чтобы оно покинуло обреченный город. К Риальто неслись слухи о поджогах и разграблении венецианских банкирских контор, мастерских и кораблей, находившихся за пределами республики, такие нападения происходили даже в далекой Англии. Венецианскую торговлю сковал словно бы паралич, всякая жизнь на лагунах начала постепенно замирать. На первых порах венецианцы встречали все беды с отвагой, но когда их гарнизон в Ферраре, не устояв перед болезнями и силой осаждающих войск, сдался, когда пришла весть о гибели одной из венецианских флотилий, дож Градениго, подстегиваемый усиливающимся в Венеции голодом и волнениями, направил к святому отцу в Авиньон[104] миссию со смиренной просьбой о мире. Папа согласился и снял отлучение, но с Венеции была взыскана большая контрибуция, и недовольство правлением Градениго возросло еще более.

Все это нарушало тихий образ жизни мессера Марко. Но очень скоро ему предстояло увидеть на улицах родного города куда более ужасные дела. Правлением Градениго был недоволен уже не только народ, дожа возненавидело и много знатных родов. Вожаками таких знатных родов были Марко Кверини и Баямонте Тьеполо. Заговорщики предполагали захватить Риальто и убить дожа, а также главных его сторонников. Поднять восстание было решено утром дня святого Вито, 15 июня 1310 года. В этот день сплошным потоком лил дождь, и с моря ворвался жестокий ураган. Грохотал гром, грозовые молнии заливали зловещим светом всю узенькую улицу Мерчерья — она была и остается поныне главной деловой улицей Венеции. Крики: «Liberta!» («Свобода!») и «Morte al doge Gradenigo!» («Смерть дожу Градениго!») тонули в вое ветра и шуме дождя. Различные группы заговорщиков, вопреки договоренности, не сумели найти друг друга и стянуть свои силы. Войска дожа напали на одну группу на Пьяцце и разгромили ее: дож был предупрежден о заговоре накануне.

В то время как группа заговорщиков во главе с Тьеполо, крича и размахивая оружием, двигалась по улице Мерчерья, домовладельцы, из любви к уличным скандалам, со всех сторон начали забрасывать ее камнями и всем, что попадет под руку.

Как это произошло с Абимелехом в дни Израиля, так случилось и сейчас. Заговорщиков охватила паника, едва только пал знаменосец. Некая женщина по имени Джустина Россо, услышав под своим окном леденящие кровь крики «Morte ai tiranni!» («Смерть тиранам!»), открыла окно и выглянула, что было строго запрещено венецианским законом. Мгновенно оценив ситуацию и ни секунды не подумав о законах, она схватила большой каменный горшок с красной гвоздикой и изо всех сил метнула его в голову Баямонте Тьеполо. Тяжелый снаряд в цель не попал, но раскроил череп знаменосца, шедшего рядом с предводителем. Знаменосец упал, забрызгав кровью и мозгом Тьеполо. Это неожиданное несчастье привело в ужас всех сообщников Тьеполо — они были зажаты меж домов узенькой улицы, с крыш и из окон на них беспрестанно летели всякие предметы. Ужас сменился смятением, заговорщики повернули и побежали к деревянному мосту Риальто, и здесь Тьеполо в конце концов вынужден был сложить оружие. Его самого и нескольких ближайших его помощников приговорили к четырехлетней ссылке в Далмацию, дома их снесли; других, менее влиятельных заговорщиков казнили, а их имущество было конфисковано.

Однажды донну Россо позвали к дожу, который хотел отблагодарить ее от имени республики. В ответ на вопрос, что она просит в награду за свое смелое деяние, донна Россо скромно ответила, что отказывается от вознаграждения, но все же выразила желание, чтобы ей было разрешено вывешивать в окне флаг святого Марка каждый раз в день святого Вито. Она попросила, кроме того, чтобы с нее брали налога не больше пятнадцати золотых дукатов в год. Слух об этом обошел все каналы и площади, и ее дом — Casa Giustina, — дом женщины, которая отказалась от дожеской награды за свой смелый поступок, — потом показывали каждому. Дом Джустины, так же как и она сама, не забыты в старой Венеции и поныне.

Рассказывали в Венеции и другую, более поэтичную историю, трогавшую сердца всех, кто ее слушал, — среди набожных людей она не сходила с уст. Это история о Беаттине — «благословенной девочке». Она родилась в июне 1288 года у графини Елены, жены графа Пьера Тальяпетры, кондотьера, жившего поблизости от Кампо Сан-Вито. Девочка росла прекрасная, как цветок, нежная, как весенний венецианский бриз. Звали ее Мария Беата, это было чудесное, безгрешное дитя. Ежедневно девочка ходила к утренней мессе и к вечерне в церковь святого Мауризио, за Большим каналом. Все лодочники на канале знали ее, все были готовы служить ей, как преданные рабы.

Когда девочка выросла и стала невестой, отец решил повенчать ее с богатым. Она отказалась, а когда отец запретил ей ходить в церковь, она не послушалась отца и по-прежнему ходила туда. Отец и подкупал и запугивал лодочников, запрещая им возить девушку через канал, и однажды, когда она явилась, из страха перед ее отцом перевозить ее все отказались. Тогда прекрасная Мария Беата тут же на мостовой опустилась на колени и стала молить пресвятую деву и святого Мауризио о помощи. Уверовав в их заступничество, она сняла с себя фартук, разостлала его на воде и легонько ступила на него. И — глядите! — тонкая ткань удержала ее, нежный ветерок подхватил девушку, и с божьей помощью она благополучно добралась до другого берега. «Чудо! Чудо!» — кричали лодочники; весть о таком диве быстро распространилась по всем улицам, мостам, базарам и набережным, и скоро только и было разговоров, что о Беаттине и ее фартуке. Скоро самые знатные юноши предлагали девушке руку и сердце, но Беата всем отказала и стала «невестой Христа», свадебные покои заменила ей монастырская келья. Люди начали шептаться, что в ее глазах жизнь потеряла всякую цену и что она в своих молитвах постоянно призывает смерть. И небо услышало ее мольбы, ибо накануне Дня всех святых в 1308 году, без всяких страданий, по-прежнему прекрасная, она опочила, отойдя к отцу небесному; шел ей тогда двадцать первый год. Вся Венеция провожала ее катафалк к церкви святого Вито; никогда не горело столько свечей и не вздымалось столько курений, как в день похорон Беаттины. Ее могила стала святыней, сюда приходили богомольцы и паломники, дож и догаресса ежегодно возлагали на нее свои дары. Потом зародился странный обычай: каждый год в День всех святых ее гроб открывали и к нему, даже из далеких мест, шли женщины с малыми детьми — чтобы дети никогда не тонули, они должны были коснуться священных останков. Все это вызвало такой шум и пересуды, что, по прошествии немалого времени, духовенство приказало гроб закрыть и запечатать. Но венецианские матери и дети вспоминают Беаттину в День всех святых и поныне; толпой идут они в церковь святого Вито, чтобы получить ее благословение.

Дату смерти мессера Маффео Поло мы не знаем. Ясно, что он умер не раньше февраля 1310 года, так как его завещание, дошедшее до нас, помечено шестым числом этого месяца. С другой стороны, как явствует из судебных документов за 1328 год, он умер будто бы до середины мая 1318 года. У нас есть и еще одно косвенное свидетельство по этому поводу: в предисловии к своему латинскому переводу «Описания мира», подписанному 1320 годом, Пипино говорит, что мессер Маффео сделал на смертном одре кое-какие признания своему исповеднику.

Маффео и его супруге бог детей не дал, и большую часть своего состояния Маффео завещал племянникам. На долю Марко пришлось так много богатств, что теперь в его руках было больше половины всего имущества рода Поло. Примерно в это же время умер, не оставив мужского потомства, сводный брат Марко — Маффео, и большая часть его имущества перешла тоже к Марко.

Получив такое наследство, изворотливый мессер Марко забрал плоды торговой деятельности и путешествий всех старших Поло. Но и это быстрое обогащение, видимо, не удовлетворяло его. В своей книге Марко предстает перед нами как расчетливый и хитрый купец, который не упустит ни одной возможности, чтобы прирастить свой капитал. А когда он достиг преклонных лет, он, по-видимому, стал чрезвычайно алчным. Может быть, эта темная черта его характера так резко проявилась потому, что вся вторая половина жизни прошла у него под знаком крушения и неудачи. И наследства, и торговых барышей ему уже было мало. Он давал деньги взаймы дяде Маффео и другим своим родичам и, видимо, всегда на этом наживался. Когда должники ему не платили, он жестоко наседал на них, а если это не оказывало влияния, он обращался в венецианские суды.

Так, мы располагаем решением суда от 2 июля 1319 года, в силу которого Марко взыскал долг со своего двоюродного брата Марколино Поло — деньги же брал взаймы у Марко не Марколино, а его отец Марко, приходившийся путешественнику дядей, и брал их 16 марта 1306 года. Судебный приговор давал право Марко до исполнения решения взять в залог имущество Марколино, взыскать двойную сумму долга и двенадцать процентов годовых за все тринадцать лет задолженности. Таков был венецианский купец, хотя перед ним и стоял не кто-нибудь, а его двоюродный брат! Затем, 10 сентября 1319 года, последовал приговор, по которому, во исполнение судебного решения в июле, в руки Марко переходили два земельных участка в приходе Сан-Джованни Кризостомо, принадлежавшие Марколино.

Существуют и другие письменные источники, которые освещают судебные тяжбы мессера Марко Поло, хотя на этот раз речь идет уже не о его родственниках. 13 апреля 1302 года в «Большую книгу» Большого совета была внесена запись, по которой Марко Поло освобождался от положенного по закону штрафа за неимение водопроводной трубы, «так как он не знал по этому поводу распоряжений».

Другое любопытное упоминание о мессере Марко имеется в решении Большого совета от 10 апреля 1305 года. По записи видно, что некий Боночо из Местре был судим и признан виновным в контрабандной торговле вином (vini per eum portati contra bampnum). Боночо оштрафовали на 152 лиры, простив его провинность при условии выплаты штрафа по частям, — делая по одному взносу в год, он должен был полностью расплатиться в течение четырех лет; всякую недостачу в платеже обязаны были восполнить его поручители. «А его поручителями являются nobiles viri (знатные мужи) Петрус Маурецено [Пьетро Морозини] и Маркус Пауло Миллион и некоторые другие...». На запачканном и пожелтевшем листе около имени Марко чья-то рука, много столетий назад обратившаяся в прах, начертала одно единственное слово — «mortuus» — умер.

Тот факт, что по возвращении из Генуи Марко не прекращал свои торговые дела, подтверждается весьма интересным судебным документом, дошедшим до нас вопреки всем бедствиям и превратностям долгих веков. Это запись приговора — на латыни, конечно, как и все венецианские документы той поры, — вынесенного «Петиционным судом» по делу, возбужденному «знатным мужем» Марко Поло из прихода Сан-Джованни Кризостомо против некоего Пауло Джирардо из прихода Сан-Аполлинаре. Для продажи на комиссионных началах Марко передал Джирардо полтора фунта мускуса. Мускус был оценен примерно в 110 долларов. Джирардо продал по условленной цене полфунта, а остальной мускус возвратил Марко. Когда последний взвесил возвращенный остаток, то оказалось, что в нем недостает одной шестой унции. Более того, Джирардо не отдал ему деньги и за проданные полфунта. Марко просил суд взыскать с Джирардо стоимость как проданного мускуса, так и недостающей одной шестой унции. Судьи вынесли приговор в пользу Марко и отнесли за счет ответчика судебные издержки, а самого его решили «схватить и посадить в заключение в обычной венецианской тюрьме», если он в приемлемый срок не расплатится. Как видно, Марко не только привез с собой из странствий ногу мускусного оленя, но и торговал мускусом.

Непомерно тяжкие условия жизни флорентийских красильщиков вынуждали многих из них покидать свой город, славящийся прекрасными тканями и цветной одеждой. Флорентийские красильщики были в полной зависимости от цехов ткачей и портных: последние определяли расценки за их работу и относились к ним как к нищим поденщикам. Толпы искусных мастеров-красильщиков, проклиная Флоренцию, уходили из города и устремлялись в Венецию. Здесь их принимали охотно, и с появлением флорентийских беженцев красильное дело в Венеции сильно шагнуло вперед. В Венеции красильщиков разделили на три категории. Красильщиков, работавших по черной и по другой простой краске, объединили в цех, который пополнялся из учеников-подмастерьев. Чтобы претендовать на звание мастера, они должны были проработать одиннадцать лет. Рабочий день был долог, с четырех часов утра до семи вечера; прежде чем подмастерья получали звание мастера, они сдавали трудные практические экзамены. Кроме красильщиков по черному были еще две категории красильщиков — красильщики по ценным тканям и красильщики по шелкам. Они не входили ни в какие цехи, а работали как самостоятельные мастера. Вместе с ними в Венецию переселилось немало и ткачей: созданные ими узоры, преимущественно китайского стиля, стали известны по всему свету.

На складах, принадлежавших мессеру Марко, разного сорта красок было множество, — они хранились в корчагах и бочонках, в кипах и связках; краски привозились в Венецию из множества стран; в те времена люди любили яркий цвет и широко пользовались им в повседневном быту. Краски сияли повсюду — в цветных стеклах соборов, на статуях, во внутреннем убранстве церквей, замков и домов, на ярких занавесах и коврах, на платьях женщин, на камзолах и полосатых чулках ремесленников, на роскошном одеянии знати. Венецианские мастеровые не носили пышного платья, но они не любили и тусклых тонов: они весело шли на работу, одевшись в светло-серое или коричневое, желтое или зеленое; излюбленными цветами купечества был зеленый, оранжевый, пурпурный и красный. Ярко разукрашены были даже одежды воинов, их кольчуги и сапоги, так же как и платье заезжего люда, стекавшегося в Венецию отовсюду. Оживленная городская улица или базарная площадь во времена Поло прямо-таки сверкала, радуя взор изобилием разнообразнейших красок.

Марко привез из путешествия краситель индиго и всячески старался внедрить его на рынках Венеции и других европейских городов. Но здесь в течение веков привыкли к синей краске вайде, и вытеснить ее без убытков оказалось невозможно. Тогда Марко стал в большом количестве импортировать сушеный лист вайды. Мимо чанов, где готовили эту краску, сначала он не мог и пройти — так разило от них зловонием: подмешав в краску мочи, ее выставляли на солнцепек, чтобы она перебродила. Но вскоре Марко привык к этому и уже не замечал никакого запаха. Таким же образом, как вайда, готовились и многие другие краски. В темных складах лежали груды бразильского дерева с Суматры, с Цейлона, из Индии, громоздились мешки с лакмусовыми лишайниками, чернильным орешком, сумахом, мареной, шафраном.

В отдельном, особо охраняемом месте стояли горшки и ящики с сушеным кермесом — драгоценным червецом, из которого делали чудесную пурпурную краску. На кермес постоянно был высокий спрос, и Марко вывозил этот редкий товар из Испании, Греции и Франции. Он держал также немалые запасы польской щитковки, называемой «польской кошенилью» — закупал он ее в Германии и в Восточной Европе. И кермес и кошениль добывали с большим трудом: кермесового червеца собирали на дубах женщины по ночам, пока не сошла роса, польская щитковка держалась на кустах, которые приходилось выкапывать и, обобрав с них насекомых, снова сажать в землю. Для бедной женщины было большой удачей, если она своими длинными ногтями — ногти следовало специально отращивать подлиннее — могла собрать два фунта червеца в день. Мессер Марко превосходно наживался, сбывая отборного кермеса лекарям, которые останавливали им кровотечение при ранениях, применяли при кровоизлиянии в глазу и, главное, лечили им сердце от слабости — для этой цели кермес считался средством несравненным.

Путешествия Марко и созданная им книга сделали его имя хорошо известным далеко за пределами Венеции. Однажды его посетил знаменитый человек — их дружеские беседы были полезны обоим. Этот знаменитый человек — не кто иной, как Пьетро д’Абано (около 1250–1316 гг.), профессор медицины в Падуанском университете, прославившийся и как врач и как философ[105]. Для своего времени он был весьма смелым мыслителем и писателем — неудивительно, что ему не раз приходилось сталкиваться с властями. Пьетро д’Абано был горд знакомством с мессером Марко — огромный опыт и широчайшие сведения венецианца, его острая наблюдательность произвели на профессора глубочайшее впечатление. Возвратившись в Падую, он написал на латинском языке трактат под названием «Conciliator differentiarum philosophorum praecipue medicorum»[106]. В трактате, среди прочих проблем, знаменитый врач рассматривает следующий вопрос: «Возможно ли жить под экватором?» В связи с этим он описывает некую крупную звезду, которая видна в Занзибаре, и в подтверждение ссылается на слова мессера Марко:

Об этом, наряду со многим другим, говорил мне Марко Венецианец, [а он] является человеком, объездившим в своих путешествиях свет в большей мере, чем кто-либо другой, кого я только знаю, а исследователь он самый прилежнейший. Он видел эту самую звезду ниже Антарктического полюса; у нее большой хвост в виде следующей фигуры [следует рисунок]. Он говорил мне также, что видел Антарктический полюс как бы на расстоянии боевого копья над землей, а Арктический [полюс] совсем скрылся. Он сообщил мне, что оттуда привозят к нам камфору, алойное и бразильское дерево. Он говорил, что жара там сильная, а жилищ мало. Все это он видел в действительности на одном острове, куда он прибыл морем. Он говорит еще, что люди там весьма крупные и что там есть очень большие бараны, у которых шерсть такая же грубая и жесткая, как щетина у наших свиней.

Далее д’Абано ссылается на Марко при решении аристотелева вопроса: «Почему те, кто живет в жарких краях, робки и, наоборот, кто живет в холодных краях, мужественны?» По этому поводу д’Абано пишет:

Я слышал от Марко Венецианца, который пересек экватор, что, как он убедился, люди там крупнее телом, чем [люди] здесь, и что происходит это потому, что в тамошних местах человек не сталкивается с холодом, который истощает тело и делает его меньше в размерах.

Восторженность, с которой Пьетро д’Абайо ссылается в своем трактате на Марко, почтительное отношение к нему как к высочайшему авторитету, нескрываемая гордость при словах: «он говорил мне», «я слышал от Марко» — все это свидетельствует, что по крайней мере некоторые просвещенные люди еще при жизни мессера Марко признавали и высоко ценили знания и опыт венецианца — не говоря уже о его книге. Вполне возможно, что падуанский профессор медицины читал и книгу Марко, — он, видимо, осознал вклад венецианского путешественника в науку и признавал его авторитет уже безоговорочно.

Время шло, а начавший стареть купец не бросал свои торговые дела и нет-нет, да и шел с каким-нибудь иском в суд. Между тем две его старшие дочери стали совсем взрослыми. Фантина, самая старшая, вышла замуж за Марко Брагадина — свадьба состоялась, надо думать, до 1318 года; отец, как требовал обычай, обеспечил ее богатым приданым. Вторая дочь, Беллела, тоже вышла за некоего Бертуччо Кверини и тоже получила от отца немалое приданое.

Когда Марко состарился, между членами рода Поло начались раздоры, хотя раньше они всегда действовали единодушно и в полном согласии. Мы уже видели, что Марко фактически изгнал своего двоюродного брата Марколино из дома, в котором, по-видимому, все родичи мирно жили в течение многих лет. На склоне лет Марко совершенно охладел к своей родне и отвернулся от нее — дела он вершил теперь вместе с зятьями, особенно с Марко Брагадином, жившим в доме Поло. Пользуясь поддержкой Марко, домом Поло завладели чужаки, а когда Марко не стало и присмотреть, направить, припугнуть или примирить ссорящихся было некому, скандалы и судебные процессы шли один за другим.

В 1318 году Марко исполнилось шестьдесят четыре года — для человека XIII века это был возраст преклонный, — и он стал еще более жадным, придирчивым и сварливым. В том же году он потерял своего сводного брата Джованнино. Этот молодой человек, по-видимому, вел дела или Марко, или своего брата Стефано и не раз плавал на Крит, как плавал туда и его единокровный брат Маффео.

Сведения о смерти Джованнино сохранились в таком источнике, где искать их никому бы не пришло и в голову. 18 сентября 1318 года Стефано Поло попросил официального разрешения вывезти тысячу мер зерна «из Апулии в дружественные страны» и такое разрешение получил. Оно было выдано венецианским Большим советом, в нем говорится следующее: «Стефано Поло в своем прошении указывает, что Джованнино, его покойный брат, плыл на корабле… шедшем из Таны, со всеми его [Стефано] товарами, ценою свыше четырех тысяч лир, и по несчастной судьбе погиб вместе с указанным кораблем, и, как совершенно ясно, он [Стефано] потерял все свои товары и… стал нищим; он, по его словам, не может прокормить ни себя, ни пятерых своих малых детей, старшему из которых еще не исполнилось и шести лет». Поэтому Стефано просит разрешения на вывоз товара, чтобы постараться «возместить столь тяжкий убыток». Быстро осуществить свою операцию Стефано, вероятно, не удалось, ибо 22 мая 1319 года Большой совет продлил ему срок, данный на совершение сделки[107].

Можно, если угодно, и простить некоторые преувеличения, допущенные в прошении Стефано, которые, по мнению такого крупного исследователя, как Орландини, были сделаны с расчетом смягчить суровые сердца налоговых агентов венецианского правительства. Ведь разве мог столь бедный человек оперировать таким количеством зерна? И, конечно, в недвижимом имуществе рода Поло в Венеции что-то приходилось на долю Джованнино — теперь, после его безвременной смерти, эта доля перешла в руки Марко и Стефано.

Дочь господина Марко, Фантина, вышедшая замуж за Марко Брагадина, подарила своему отцу шесть внуков — четырех мальчиков и двух девочек. Вероятно, посадив внученка или даже внучат на свои старые колени, Марко играл с ними и баловал их, как играют и балуют внучат дедушки испокон веков. Так ли это было, мы можем только гадать. У Беллелы детей не было, а Морета при жизни отца замуж не выходила.

В один прекрасный день венецианцы начали и шептаться, и толковать, и кивать, и сплетничать. В Венецию приехал великий человек, осмелившийся творить стихи на народном языке, — когда-то в своем родном городе он был приором[108], потом его изгнали оттуда только за то, что он был патриотом, и многие годы он странствовал по всей Италии — это был Данте Алигьери, великий флорентинец.

Прославленный человек приехал в Венецию в качестве посла от властителя Равенны — Гвидо да Полента. Группа равеннских моряков повздорила с моряками Светлейшей, и кое-кто из венецианцев был убит или ранен. Гвидо да Полента, в прошлом имевший случай убедиться в высоком дипломатическом искусстве Данте, упросил его ехать и оправдаться перед венецианским дожем как от имени властителя Равенны, так и от имени всего города. Данте же был рад возможности послужить своему покровителю и отблагодарить его за любезность. Помимо того, он уже бывал в Венеции и хорошо знал ее.

Данте был остроумным человеком и не любил спускать обид. Повсюду, например, говорили о том, что он сделал на торжественном обеде у дожа Джованни Соранцо. На обеде, кроме Данте, были и другие послы от различных государей, более важных, чем властитель Равенны Полента, — им подавали превосходную крупную рыбу, тогда как на блюдо Данте положили лишь мелкую. Данте выбрал самую невзрачную рыбку, взял ее с блюда и поднес к уху. Дож, видя такую странную сцену, спросил, что сие значит. «Я знаю, — отвечал поэт, — что отец этой маленькой рыбки жил и умер здесь, в этих водах, и хотел узнать о нем что-нибудь новое». «И что она отвечает?» — спросил дож. «Она отвечает, что она чересчур мала и плохо помнит папашу и что я могу справиться у рыбок постарше и побольше». «После этого, — добавлял рассказчик предания, — дож приказал подать Данте превосходную крупную рыбу».

Миновало положенное время, Данте исполнил свою миссию и покинул Венецию, возвращаясь в Равенну. Через несколько недель на Риальто пришла печальная весть о смерти поэта. Вместо того чтобы возвращаться в Равенну морем, Данте избрал сухопутную дорогу, которая шла по болотистому, издавна имевшему дурную славу берегу, да еще в сентябре — в самое опасное время года. После летней духоты и жары воздух здесь был пропитан смертоносными малярийными миазмами. Здоровье у Данте уже пошатнулось, и он пал жертвой болезни. Приложив все старания, спутники перевезли его через устье По и древнюю Пинету — обширный сосновый лес, тянувшийся на много миль к северу и югу от Равенны. Оказывая умиравшему поэту посильную помощь и всячески оберегая его, путники миновали огромную могилу гота Теодориха[109] и через Порта-Серрата въехали в Равенну. Данте был уже почти без сознания и спустя немного дней скончался.

Все это Марко Поло, надо думать, хорошо знал.

Медленно тянулись месяц за месяцем, и незаметно прошло два года. Существует предание, что маленькие дети бегали вслед за Марко и кричали: «Мессер Марко, расскажи нам еще одну небылицу». По всей видимости, легенда эта не имеет оснований, так же как и другая, еще более жестокая легенда, будто еще при жизни путешественника на венецианских маскарадах появлялась фигура, одетая как мессер Марко, и рассказывала чудовищные, невероятные истории, выдавая их за подлинные события. Однако несомненно одно: большинство современников Марко, читавших его книгу или слышавших его рассказы от него самого, мало верили или даже совсем не верили путешественнику. Да они и не могли верить — горизонт Марко был для них слишком широк, его сведения о неведомом им мире слишком новы и неожиданны, слишком не похожи на все то, что они знали по своему жизненному опыту или вычитали из других книг. А помимо прочего, Венецианская республика была занята глубоким переустройством своего правительственного аппарата, ее силы были поглощены борьбой и раздорами с соседями и соперниками. Постоянные рассказы Марко, его смелые планы относительно торговли с Восточной Азией падали на бесплодную почву, земляки остались к ним глухи.

Наступила зима 1323 года. Марко шел уже семидесятый год и он совсем ослабел. Наконец, обеспокоенная болезнью мужа Доната, после долгих разговоров и совещаний с семейными, решила позвать врача. Быть может, Марко, если бы его спросили, предпочел бы услуги китайского доктора, окажись он только поблизости. Разница между китайскими и венецианскими докторами была небольшая. Но в Венеции врачи были все же лучше, чем в других городах Италии, поскольку находились под строгим правительственным надзором. Они занимали высокое положение в обществе и держали себя, как вельможи. Они брали за свои труды весьма солидную плату, одевались в бархат, обувь носили из марокканской кожи, множество перстней сверкало у них на пальцах. За обедом они пили дорогие вина и ели лучшие кушанья, пользуясь при этом вилками о двух зубьях — вилки тогда знали еще очень немногие. Однако в своих диагнозах и действиях эти врачи, видимо, нередко ошибались — давний закон республики гласил, что в случае серьезной болезни пациент должен быть предупрежден, чтобы успеть составить или пересмотреть завещание, а также получить отпущение грехов.

Будучи приглашенным к такому пациенту, как Марко, врач с серьезной и важной миной осматривал больного и пускался в ученые рассуждения о четырех видах жизненной влаги и их особенностях. Быть может, будет легче, если пустить кровь. И он уходит — дома, на досуге, он изучит мочу больного и посоветуется с коллегой. Затем следовал рецепт, что принимать больному. Лекарства поначалу брались простые — пряности вроде перца и имбиря, размешанный в розовой воде сахар, настой фиалки. Если эти лекарства — пусть они и не обладали целебной силой, повредить они не могли — не давали результата, применялись более действенные средства. Можно было вызвать аптекаря и заказать ему териак. Это было снадобье из шестидесяти пяти ингредиентов, смешанных с медом, — ввел его венецианский цех аптекарей, под названием «венецианской патоки» он был известен по всей Италии. Кроме териака, оставались еще вредные микстуры и отвары из внутренностей человека и животных, а также из растений, собранных в соответствующую фазу луны, и даже змеиный жир, толченая мумия и муравьиные яйца.

Наконец, врач, как преданный друг и как лицо, обязанное это сделать по вышеуказанному закону, советует семье больного, чтобы был позван нотариус и было написано завещание, пока пациент в здравом уме и твердой памяти. Врач советует поспешить, ибо он, к прискорбию, часто наблюдал, как люди умирают столь неожиданно, что у них не остается времени ни распределить завещаемое имущество, ни причаститься святых тайн.

В каких-то деталях мы можем установить, что происходило с умиравшим Марко.

Было 8 января 1324 года, над Венецией опускалось солнце.

Вот-вот появится нотариус Джустиниани. Его гондола уже подплыла и шаркает о камень, гребец останавливает ее внизу у ступенек; большие двери открыты настежь; нотариус в черном развевающемся одеянии духовника поднимается по лестнице, к поясу у него привязан футляр с роговой чернильницей и гусиным пером, в руках свиток пергамента.

Джустиниани без приглашения присаживается у постели, чтобы больной во вред себе не напрягал голоса, затачивает и расщепляет кончик нового пера и просит Марко выразить свою волю[110].

Долго водил Джустиниани пером по пергаменту, на особо жестких местах или на складках перо спотыкалось и брызгало.

«И желаю, чтобы моими душеприказчиками были моя возлюбленная жена Доната и три мои дочери и чтобы они исполнили пункты моего завещания. Следует уплатить должную десятину епископу Кастелло, а двадцать сольдо венецианскими гроссами[111] монастырю Сан-Лоренцо, где я желаю быть похороненным. Нужно позаботиться, чтобы долг в триста лир, которые должна мне моя невестка Изабета Квирино, был прощен...» Голос слабел, но все еще звучал, хотя и с явным усилием, — умирающий высказывал желание одарить некоторые венецианские религиозные братства, монастыри, лазареты и кое-каких своих друзей из духовных лиц. Долги монастыря Сан-Джованни и Сан-Паоло простить, простить также долги монаха Бенвенуто, дав ему дополнительно пять лир. Было записано, что и самому Джустиниани следовало выдать двадцать сольдо венецианскими гроссами.

Затем Марко распорядился отпустить на волю своего слугу Петра, татарина, освободив его от всех уз рабства, «как, может быть, бог освободит мою душу от всякой вины и грехов. Я отдаю ему также все, что он заработал своими трудами в своем собственном доме, а помимо всего прочего я дарю ему сто лир венецианскими денариями»[112].

Помолчав немного, чтобы перевести дух, он заговорил снова и распорядился раздать деньги «на помин его души».

Теперь надо было позаботиться о семье. Марко приказал, чтобы его жене Донате пожизненно выдавалась определенная сумма денег, не считая того, что было выдано ей прежде, а также оставил все ее платья и домашнюю утварь, «включая три кровати и все, что к ним относится». Трем своим дочерям он завещал все остальное имущество, по равной доле каждой. «Но пока этот раздел не произведен, его дочь Морета должна получить особую сумму для приданого, на случай, если она выйдет замуж, равную тем суммам, которые были даны каждой из двух других дочерей в день их свадьбы».

Чтобы перевести все записанное на официальный латинский язык, Джустиниани, вероятно, удалился, вернувшись потом с двумя свидетелями. Он прочитал завещание вслух, а затем перевел его для Марко и для всей его семьи. Завещание заканчивалось так: «А если кто осмелится нарушить или исказить это завещание, на того да обрушится проклятие всемогущего господа и анафема трехсот восемнадцати отцов церкви».

Пергамент зашуршал, по нему, жестоко скрипя и царапая, прошлось перо, двое свидетелей поставили свои подписи. Вот перо опять издает какой-то необыкновенный, курьезный звук — это Джустиниани вычерчивает перед своим именем пышную завитушку — табелльонато. Снова шорох пергамента — нотариус складывает его и прячет у себя за поясом. Все трое покидают комнату; когда они спускаются вниз, к поджидающей их гондоле, слышно, как скрипит лестница.

Появляется священник, он подходит к кровати. Нежно он прикасается к умирающему, тихо бормоча, совершает над ним последние обряды святой матери церкви, затем, молча сделав благословляющий жест, уходит через ту же дверь, в которую вошел. Еще до полуночи мессер Марко Поло Венецианец отправился в свое последнее великое путешествие, самое долгое и самое богатое приключениями из всех его путешествий, но вновь возвратиться из этого путешествия домой, в Венецию, ему уже было не дано.

Прах его, как он того желал, положили рядом с прахом его отца Никколо, в портике старой церкви Сан-Лоренцо, под простой гробницей, чтобы он покоился и отдыхал после столь бурной и столь богатой жизни, какую только когда-либо доводилось прожить смертному.