Кто хорошо ищет?

В Оше, в апреле 1970 года, ка Всесоюзном совещании по ртути председательствующий вручил Владимиру Эрастовичу Пояркову не так давно учрежденный нагрудный значок. На значке были изображены синий глобус, стрелка компаса с лавровой ветвью, а по золотой ленте надпись: «Первооткрыватель месторождения». В удостоверении сказано: за Хайдаркан. Товарищи его посмеялись: «оперативно» работает наградной отдел, так, чего доброго, можно и не дождаться… А он подумал, может, оно и верно, что памятный знак этот он получил именно сейчас, сорок с лишним лет спустя, когда старательский «фарт», случайная благосклонность «госпожи Удачи» стали романтической подробностью, не более, перед лицом долгого, будничного труда. Тогда же Владимиру Эрастовичу переслали вырезку из местной газеты — неуклюжие, трогательные в своей искренности стихи, написанные хайдарканскими геологами в его, «открывателя хайдарканского месторождения» честь:

По следам былых огарков,

По останкам чан-печи

Расшифровывал Поярков

Южный склон Кара-Арчи.

Взято много пробных точек Молотком из-за плеча Каждый метр, скалы кусочек Досконально изучал…

Вот-вот, «молотком из-за плеча»! В сущности, так оно и было. Действительно, досконально изучал «каждый метр, скалы кусочек» и как будто узнал. А поехал в Москву утверждать впервые составленный для Хайдаркана подсчет запасов и провалился, был разбит наголову, всю ночь ходил по улицам, переживая неудачу, а главное — сознание того, что в ситуации с Хайдарканом нет никаких гарантий от подобных провалов и в будущем; да и что можно сказать о месторождении, контур которого определяется лишь содержанием в породе киновари!

В 1952 году Владимир Эрастович с группой товарищей был удостоен Государственной премии за открытие полиметаллического месторождения Кургашин-Кан. Он не может вспоминать об этой работе без удовольствия, это было именно открытие: догадка, проверка и тут же результат.

Здесь же, в Хайдаркане, «рудный горизонт», «рудный пласт», «рудная залежь» — все эти привычные понятия были неприемлемы, как и общепринятые методики разведки и подсчета запасов. В двух, трех, четырех разведочных скважинах или выработках на одной и той же глубине могло встретиться очень сходное оруденение, что давало геологам основание рисовать единое рудное тело. Делался подсчет запасов, утвержденные запасы принимались «на баланс», планирующие органы давали руднику соответствующее плановое задание. И вот Горняки начинали отрабатывать это «рудное тело», но вскоре убеждались в том, что никакого «рудного тела» нет, а есть всего-навсего три-четыре мизерных и ничем не связанных очага весьма посредственной и капризной руды. И, наоборот, какой-то участок мог быть буквально издырявлен скважинами и выработками, и все впустую, на участке ставился крест, а потом какая-нибудь случайная выработка, пройденная то ли для вентиляции, то ли для транспортных нужд, вдруг вскрывала руду. Да еще какую, с «ураганным», то есть с очень высоким содержанием ртути!

К сожалению, таких приятных сюрпризов было куда меньше, чем неприятных, и надо было обладать немалым оптимизмом, чтобы по-прежнему верить в Хайдаркан. Верить не потому, что так хотелось, поскольку имел отношение к открытию месторождения, а потому, что стали проясняться те условия, благодаря которым могли формироваться рудные скопления. Ртуть — элемент подвижный, его концентрация — это исключение из правил! Рудоносные растворы должны попасть в ловушку, где бы они могли «разгрузиться», а для этого нужно счастливое, редкое сочетание и подводящих каналов — достаточно сквозных по глубине тектонических нарушений, и необходимый объем пустот, рыхлых, пористых горных масс — приразломных зон дробления, и третье — непроницаемого экрана, то есть таких пород, которые и запирали бы ловушку на ключ.

В 1937 году, в период самого скептического отношения к Хайдаркану и его перспективам, Таджикско-Памирская экспедиция, ее непременный секретарь Николай Петрович Горбунов и ответственный редактор всех ее трудов Дмитрий Иванович Щербаков издают книгу Владимира Пояркова «Хайдаркан». В своей первой книге тридцатидвухлетний геолог взял на себя смелость заявить о несомненно промышленном значении месторождения, а также выделил для первоочередного изучения такие участки, как Южное поле, Центральный конус, южное крыло антиклинали[32] Медной горы. «Автор выражает надежду, — писал Поярков» — что данные, содержащиеся в предлагаемой работе, ускорят переход Хайдаркана из положения консервации в ряды действующих предприятий Союза. Автор глубоко уверен, что Хайдаркан, переживший тысячелетие назад эпоху рабского каторжного труда, затем несколько сот лет полного забвения, совсем близок от самого светлого периода своей истории, когда он станет одним из звеньев социалистического хозяйства советских республик Средней Азии».

Сбылось это пророчество геолога с неожиданной даже для него самого быстротой. И уж, конечно, едва ли можно было назвать «самым светлым периодом» те дни, когда под склонами Центрального поля днем и ночью шел монтаж первой печи для обжига руды. Хотя бы по той причине, что эта печь была вывезена из Никитовки. А сама Никитовка была уже «под немцем», и это означало, что страна лишилась своего главного, да и в общем-то единственного ртутного рудника. А ртуть, между прочим, это не только ртутная мазь, не только градусник. Это еще и капсюль. А капсюль, как известно, вставляется в патрон. А без патронов воевать трудно и, значит, бои шли не только под Харьковом, не только в Сальских степях и на залитом кровью волжском правобережье, бои шли и здесь, среди оплавленных зноем скалистых предгорий Алайского хребта, за каждую тонну ртутной руды, за каждый килограмм «жидкого серебра», которое было дороже золота.

Не было пневматики — бурили вручную. Не было вагонеток — таскали в тачках, а то и на себе, когда руду брали с поверхности, где-нибудь на головоломных кручах, куда не забраться с техникой. Молот да забурник. Отбитую руду — в мешок. Ломали арчовые ветви — вот и волокуша. Мешок на волокушу — и вниз, по осыпям и зарослям, к дороге, к печи. Горняков на фронт не брали — здесь тоже был фронт. И все же забойщиков не хватало, и тогда за кувалду брались женщины. Была такая забойщица в Хайдаркане — тетя Маруся. А в Чаувае был такой лозунг: «Каждый четвертый патрон — чаувайский». Чаувай, открытый в одном из рекогносцировочных маршрутов Дмитрием Ивановичем Щербаковым, — не очень большое месторождение. Но в ту пору артелями подчищались даже мелкие рудопроявления в окрестностях Хайдаркана, время споров об их пригодности прошло. В самом же Хайдаркане разворачивался рудник не меньше, а, может быть, далее больше Никитовки, и стране, в общем-то, очень повезло, что у нее в запасе оказался все таки этот козырь — месторождение Хайдаркан.

После войны — чрезвычайно напористая и дельная работа в тресте Средазцветметразведка. Отдаленно она напоминала о первых шагах в Ферганской геологобазе, но, конечно, все неизмеримо выросло: и размах работ, и задачи, которые надо было решать. Очень четкая геологическая служба! Постоянное дыхание над плечом горнодобывающих предприятий, их заинтересованность и контроль. Кто-кто, а производственники не признают таких выводов, как «не исключена возможность», «по всей вероятности» и так далее: из таких определений металла не выплавишь. Нужны месторождения, но геологические управления такими подарками балуют не часто, а прогнозными картами сыт не будешь. Тогда цветметовцы взялись за поиски сами.

Поиски-то свои, но на основе заимствованной, впрочем, очень распространенной, имеющей самое широкое хождение и активно поддерживаемой влиятельными в геологическом мире авторитетами. Оруденение мыслилось только в связи с внедрением в земную кору, в толщи Осадочных пород изверженных, магматических масс-интрузий. Интрузивный расплав перерабатывает, то есть ассимилирует вмещающие породы, отсюда и создается крен в проведении поисков — изучение прежде всего состава пород.

Однако поиски на основе петрографических признаков не дали ожидаемых результатов. Обязательность связи оруденения с интрузиями не подтвердилась, поскольку, как правило, между формированием тех и других существовал значительный, иногда в целые периоды, разрыв во времени. Не всегда можно было наблюдать и явления ассимиляции. В таких случаях трудно были не вспомнить классической перепалки двух геологов, Бреггера и Лакруа, пересказом которой Левинсон-Лессинг, замечательный русский петрограф, любил расшевелить притомившуюся от трудного материала аудиторию.

— Приезжайте ко мне в Христианию, и я вам покажу, что ассимиляции нет! — доказывал Бреггер.

— Приезжайте ко мне в Пиренеи, и я вам докажу, что ассимиляция есть! — не отступал от своего Лакруа.

— И, конечно, оба они правы, — подводил итог Левинсон-Лессинг.

Но с той же долей вероятия они были и неправы. Когда такой «бреггер» или «лакруа» наблюдали факты, не увязывающиеся с их концепцией, то они их просто не замечали или истолковывали так, что, собственно, от них ничего не оставалось. Фактам рубили головы и ноги, их чистили и шлифовали, а в результате складывалась стройная, продуманная, оснащенная всяческими ссылками картина, которой, конечно, можно сразить не одного оппонента, но от которой руды, к сожалению, больше не станет. Конечно, каждый исследователь стремится выработать костяк схемы, который бы дал возможность справиться с «Гималаями» полевых наблюдений. Все дело в том, чем обернется эта схема в действительности: рабочим ли инструментом с прицелом на будущее или путами, ограничивающими поле деятельности рамками «от и до», а то и вовсе заводящими в тупик.

Представления о главенствующей роли интрузии в образовании рудных месторождений несомненно суживали «жизненное пространство» поисковиков. И цветметовцы отказались от них. Богатство, пестрота фактического материала — все это свидетельствовало о том, что в природе существует более универсальный, более мощный и долго действующий источник рудных растворов, нежели приповерхностные интрузии. Таким источником могло быть подкоровое вещество земного шара, то есть мантия[33]. В связи с этим цветметовцы избрали основой своих поисков тектонический[34] контроль, поскольку подкоровые растворы могут проникать в приповерхностные слои только по глубинным разломам.

Таких разломов, кстати сказать, Тянь-Шаню не занимать. На сотни километров тянется Таласско-Ферганский разлом; еще более крупным элементом в строении этого участка земной коры является так называемая «Важнейшая структурная линия», разделяющая Северный и Южный Тянь-Шань. Но эти сверхразломы почти пусты, в них ничего не задержалось, для рудообразования важней второстепенные, оперяющие разломы, а то и просто «просвечивающие», с их «незавершенной сквозностью» и наличием непроницаемых «экранов». А такие замаскированные структуры требуют и уменья их различать. Серьезно занялись структурным анализом, расшифровкой чешуйчатых надвигов, под которыми могли оказаться рудные тела. И результаты не замедлили сказаться. Промышленности была передана серия месторождений, буквально одно за другим, без них теперь не представить горнорудного потенциала Средней Азии. Алтын-Топкан, Алмалык и другие ныне широко известные месторождения оказались крупнейшими рудными полями, на которых выросли мощные современные предприятия по производству столь нужных стране цветных металлов.

Какой геолог хорошо ищет? Многоопытный и многознающий? Разбирающийся во всем и вся? Да нет же, каким бы крамольным подобное утверждение не показалось. Ибо как объяснить, почему Хайдаркан открыли два студента-практиканта, а, скажем, не Валериан Николаевич Вебер, один из наиболее видных и уважаемых геологов Туркестана, занимавшийся в 1909–1913 годах геологическими изысканиями в междуречье Соха и Шахимардана, то есть именно в районе Хайдаркана? В своей фундаментальной, но потерявшей ценности и по сей день книге «Лист Исфара», описывая Хайдарканскую котловину, Вебер говорит: «В 1 км западнее дома лесообъездчика пересечение палеозойской гряды, кроме известняков «аккульского типа», на южном склоне обнаружило и светло-серые известняки, по-видимому каменноугольные, а между ними сланцы с прослойками черных известняков; падают все эти отложения к северу. Эту гряду восточнее мы пересекали в нескольких местах».

«Пересекали в нескольких, местах!» И не увидели Хайдаркана! Почему? Этот вопрос подчас задавался и Веберу, доставляя старому геологу неимоверные страдания. «Прошляпил, прозевал», — огорченно разводил он руками. Но едва ли это было действительно так. Чуткий наблюдатель, прекрасный, опытнейший полевик Вебер не мог прозевать то, что для него, как для съемщика, могло представить мало-мальский интерес. Хайдаркан как геологическую структуру он увидел. Рудный Хайдаркан — не заметил, и прежде всего потому, что не искал его, не думал о нем!

Но только ли в этом все дело? В шлихах, отмытых среди просторов так называемого Иркутского амфитеатра, было обнаружено значительное содержание киновари. Киноварь — хрупкий и тяжелый минерал, его крупинки при поверхностном смыве могут выдержать перенос лишь в считанные километры, значит где-то поблизости надо искать и коренные выходы. Что же делают геологи? А геологи начинают строить фантастические догадки насчет переноса рудных частиц реками со склонов Восточного Саяна, то есть за сотни километров, поскольку, согласно установившемуся мнению, в пределах таких структур, как Иркутский амфитеатр, ртутных месторождений быть не может. Не может, и все! И интереснейшие ртутные аномалии, выявленные в результате кропотливых и дорогостоящих поисковых работ, так и остались нерасшифрованными. А это «установившееся мнение» заключалось в том, что, дескать, ртутная рудоносность — явление сугубо специфическое, что в истории Земли был лишь один этап ртутной минерализации, что этот этап проявился лишь в так называемых «ртутных поясах» и что попытки найти ртуть в других геологических структурах заведомо обречены на неудачу.

Опять-таки, господство таких взглядов, заперших поисковиков на тесном пятачке уже известных ртутных провинций, не способствовало развертыванию поисков в новых районах. Не удивительно, что ртутная промышленность страны оказалась практически без запасов не только на будущее, но и на сегодня. И эту остроту проблемы Поярков понимал, как никто другой. Уж он-то знал, что на одном Хайдаркане долго не протянешь. И усиление поисковых работ в зоне Хайдаркана в самом лучшем случае могло лишь отсрочить неизбежную развязку, ибо на открытие второго Хайдаркана в горном обрамлении Ферганы рассчитывать не приходилось. Хайдаркан — счастливый билет, и он уже вытащен.

В 1955 году главный геолог треста «Средазцветметразведка» Владимир Эрастович Поярков выступил с тезисом о более широком развитии ртутной минерализации, нежели принято думать, о том, что ртутное рудопроявление не исключительное явление, а закономерный член единого гидротермального[35] процесса, а потому всякий район с развитым оруденением гидротермального типа перспективен и на ртуть. Тезис был встречен с недоверием. Ведь те районы, на которые возлагал надежды Поярков, — это не какая-нибудь «терра инкогнита», геологические маршруты и там проложены с той плотностью, которой требуют всяческие инструкции на ведение поисково-съемочных работ. Однако новых Хайдарканов нет и там. Да и само более чем скромное число всех известных ртутных точек недвусмысленно опровергает тезис Пояркова. И речь может вестись не только о ртути — вообще о рудных месторождениях! Не случайно все чаще можно услышать высказывания о том, что век месторождений, доступных с поверхности, кончился, и теперь искать на поверхности нечего, надо лезть в глубину, нащупывая руды густой сетью сверхглубоких скважин.

Казалось бы, самая что ни на есть прогрессивная, с замахом на будущее точка зрения. Действительно, все трудней даются открытия, все более скромными содержаниями металла удовлетворяется человек, и то, что раньше шло в отвал, считалось пустой породой, сегодня проходит как первосортная руда. Все это так. Но нет ли здесь и невольного стремления поскорей избавиться от нелегкого груза нынешних забот и переложить их на плечи тех, голубых, рисуемых пока лишь воображением фантаста горнопроходчиков будущего, которым и предстоит лезть в глубину? Не рано ли уверовали и в нашу непогрешимость, заявляя, что все уже открыто и изучено, а больше на поверхности и делать нечего, так ли это? И еще момент, о котором то ли по широте душевной, то ли по скромности великой не принято упоминать в подобного рода экскурсах за грань сегодняшнего дня: подсчитывал ли кто-нибудь, во что обойдутся подобные поиски «слепых» месторождений, их разведка, а тем более эксплуатация, если с каждой сотней метров глубины даже на обычных рудниках непомерно увеличиваются и материальные затраты, и технические трудности, и риск, и тяжесть труда для работающих там людей?!

Но вот ведь какая поразительная вещь: толком мало кто представляет и то, во что обходится разведка уже сегодня, разведка обычных ртутных месторождений! Поярков и раньше занимался предметной экономикой, а в должности руководителя отдела методики и экономики разведки полезных ископаемых Казахского научно-исследовательского института минерального сырья стал заниматься по долгу службы. Подсчитал и даже сам усомнился в своих выкладках, хотя, в общем-то, ничего неожиданного для него здесь не было. Стоимость разведки оказалась в среднем в три раза больше стоимости того предприятия, которое будет выстроено на этом месторождении! Но ведь это же абсурд! Страховка втрое дороже страхуемого! Ведь для чего делается разведка? Да прежде всего для того, чтобы не выкинуть на ветер деньги, выстроив рудник там, где нет руды. И вот оказывается, что предосторожность обходится куда дороже, чем сама ошибка, которой, кстати, может и не быть.

Замкнутый круг. Сложность ртутных месторождений, несовершенство методики разведки и подсчета запасов приводят к тому, что в семи случаях из десяти результаты оказываются недостоверными, руды фактически обнаруживается куда меньше, чем подсчитали разведчики. Случаи «неподтверждения» повлекли за собой б?льшую требовательность со стороны Государственной комиссии по запасам. Большая требовательность — больший объем горнопроходческих и буровых работ, а это не только деньги, но и время, а время разведки месторождения и так совершенно не соответствует нуждам промышленности. Пять лет разведуется малое месторождение. До десяти лет и более — крупное. А выход из этого явно ненормального положения один: совмещение разведки с добычей. С первых же разведочных выработок. С первых же канав. Мысль не новая, в свое время ее неоднократно высказывал и Щербаков. Обычно уравновешенный и веселый, он страшно возмутился, увидев вокруг одной из разведочных канав Кадамджая разбросанные образцы сурьмяной руды. «Во-первых, — говорил Дмитрий Иванович, — сурьмяный концентрат — это деньги, и недопустимо, чтобы он терялся в отвалах по нашему разгильдяйству. Во-вторых, попутная добыча — лучшая система опробования». Этот урок был преподан Щербаковым лет сорок, а то и более назад. Но время только удесятерило строжайшую необходимость выполнения этой простой заповеди, нарушение которой стало слишком дорогим удовольствием.

В 1962 году по поручению Министерства геологии Владимир Эрастович Поярков берется за обобщение накопившихся в стране материалов по ртути. Безотлагательность такого исследования вызывалась, с одной стороны, необходимостью «оглядеться» в сложившемся положении, довольно-таки неблагополучном, с ртутной сырьевой базой, а с другой — открытием за последние десять — пятнадцать лет сравнительно многочисленных местонахождений ртути, в значимости которых как для науки, так и для практики надо было разобраться. Курируя работы по ртути, Владимир Эрастович всегда много разъезжал. Теперь же, в течение нескольких лет, несмотря на свой довольно-таки солидный возраст, пересаживаясь с самолета па вертолет, с вертолета на вездеход, а то и на лошадь, а то и на моторку, вчера жарясь на раскаленной сковородке прикопетдагских песков, сегодня хлюпая резиновыми сапогами по тундре, а завтра безоговорочно капитулируя под натиском чар благословенной Грузии, он объездил все ртутные месторождения страны.

Новые люди, новая география да такая, что глаза разбегаются (о геологии и говорить нечего!), — все это напрочь отметало всяческие соображения по поводу, так сказать, преклонных лет, здоровья и прочая и прочая. Но, возвращаясь домой, в тихую квартирку на улице Астрономической, вновь оказываясь под неусыпной опекой своей домовитой Елены Николаевны, он тотчас вспоминал и про диабет, и про строжайшую необходимость соблюдать диету: наваливались усталость, недомогание — словом, приходил неизбежный после каждой «транссибирской» вылазки час расплаты, и этот час тоже надо было уметь пережить. Он закутывался в темный, с серебряным позументом восточный халат, подаренный когда-то друзьями-геологами, прятал глаза под — поникшими кустами таких же седых, как позумент, бровей, часами просиживая за неразобранной почтой, за письменным столом, заваленным всяческими бумагами, рукописями, грея руки о стакан круто, до горечи заваренного чая.

— Тебе еще чаю? — слышится голос Елены Николаевны.

Теперь он единственный объект ее неустанных забот и волнений. Единственный? Ну, до поры, до времени, пока в коридоре не появятся лукавые рожицы Саулежки и Тимура, а эта пара может нагрянуть в любое время, в любой час, с неиссякаемой энергией и оптимизмом переворачивая все вверх дном. И тогда Елене Николаевне становится не до Владимира Эрастовича. Как всю жизнь — не до самой себя. Сначала подрастал Будимир. За Будимиром — Эра, названная так в честь деда, Эраста Федоровича. За Эрой — Лена. Думалось, дети вырастут — снова сможет работать, но не тут-то было. Дети выросли, но их место заняли внуки. Конечно, все живут самостоятельно, даже в разных городах, но все трое — геологи, и, когда приходит лето — кто-нибудь да нагрянет, примчится: «Мама, мы, наверное, подбросим тебе?..»

Пока Саулежка и Тимур были маленькими, Лена не работала. За эти годы Будимир и Эра ушли далеко вперед, а ей тоже отставать не хочется, надо наверстывать. Занимается проблематичными окаменелостями, так называемыми конодонтами, муж — Едге Садыков — тоже геолог, а поскольку живут тут же, в Алма-Ате, значит, чуть что — мама, выручай. А мама была когда-то химиком-аналитиком, техноруком лаборатории треста «Средазцветметразведка» и дело свое поставила так, что ее лаборатория была арбитражной по Министерству, то есть самой лучшей.

А ей не просто было работать в тресте «Средазцветметразведка». И прежде всего потому, что главным геологом треста был Поярков. При некоторых свойствах его характера это означало, что если ко всем другим подчиненным «главный» проявлял строгую требовательность, то в отношении к техноруку Калмыковой эта строгость была возведена в квадрат. Если все отделы треста за какие-то перевыполнения получали премии, Калмыкова в списках премированных никогда не значилась, опять-таки, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не подумал. От таких проявлений «семейственности» впору было менять место работы, но тут рядом был дом, и она даже в обеденный перерыв успевала переделать кучу всяческих, по хозяйству, дел. А потом вопрос этот отпал сам собой, и только фамилия, этот неспущенный флаг независимости, напоминал о былых ее баталиях с привередой Поярковым.

— Подогреть чаю, Володя?

Нет, спасибо, у него не остыл и этот. Стакан отставлен в сторону, как и недомогание. Университетские ромбики злые языки подчас называли «поплавком», дескать, держат на поверхности. Для него такой поплавок — сама работа, да и не поплавок, если уж пользоваться рыбачьей терминологией, а эдакий крючок, блесна или там мормышка, па которую он крепко-накрепко попался. И какой крючок! Громадный, просто-таки неподъемный материал. Но и ограниченный, как это ни странно, а то и просто бедный, особенно по новым ртутным районам.

Когда-то убогость фактических наблюдений привела к концепции о крайней специфичности ртутной рудоносности. А появившись, концепция теперь уже сама способствовала сохранению этой убогости, поскольку порождала оправданное с «научной точки зрения» пренебрежение к накоплению новых фактов. А факты шли в руки самые неожиданные, самые, казалось бы, несовместимые, но, если присмотреться, все «работающие» в одном ключе. Ртуть в соляных куполах. Ртуть в грязевых вулканах. Ртуть в алмазоносных трубках взрыва. Ртуть в нефте- и газоносных структурах, то есть она там, где есть, или могут быть глубинные подводящие каналы. Никто никогда не обращал внимания на содержание ртути в нефти. А заинтересовались — и сразу подсекли. И в нашей стране. И в Калифорнии, в тех структурах, что контролируются знаменитым разломом Сан-Андреас. Конечно, делать какое-то заключение о сонахождении ртути и нефти преждевременно, но разве может вызвать возражение сама постановка вопроса? Щербаков, когда Владимир Эрастович при их последней встрече в 1966 году во Фрунзе, незадолго до кончины Дмитрия Ивановича, рассказал о намечающейся связи ртутной минерализации с нефтью, сразу потребовал статью. «Ведь наиболее интересны и важны те факты, которые не укладываются в общепринятые схемы», — говорил, поддерживая Пояркова, Щербаков. Дело, конечно, заключалось не только в экстраординарности факта. Нефть добывается в огромных количествах, и если б удалось наладить попутное извлечение ртути… О попутном улавливании Поярков писал еще в книге «Хайдаркан». Правда, там шла речь об углях Донбасса, и вот теперь на некоторых коксовых заводах это делается. А сколько ртути уходит в воздух при отработке полиметаллических месторождений! Поистине, это месторождение, которое не нужно искать, одна из актуальнейших проблем разумного ведения человеком своего хозяйства, наземного и подземного.

Все эти раздумья и легли в основу книги Пояркова «О поисках, разведке и оценке ртутных месторождений», а затем и докторской диссертации. Работу хотелось делать не спеша, тщательно выверяя каждый факт, каждый вывод, но его всячески торопили, поскольку цифровой материал и основные положения диссертации должны были войти в конъюнктурные обзоры Госплана и Министерства геологии СССР. Работа делалась в таком контакте с производственниками, так много людей было посвящено даже в предварительные ее выводы, что сама защита диссертации уже утратила для него то качество экзамена, каким она обычно обладает для соискателя. Это не было самоуверенностью. Просто он хорошо знал точку зрения своих главных оппонентов, знал и то, что для этой встречи он вооружен лучше, чем они. Собственно, это было его обязанностью.

И вот ученый секретарь Совета, доктор геолого-минералогических наук Николай Карпович Ившин зачитывает отзывы. Труд великий, их без малого пятьдесят, значит, удалось нащупать и поднять вопросы, занимающие не только диссертанта и то учреждение, которое он представляет.

Отзыв доктора геолого-минералогических наук Ф. И. Вольфсона. Замечаний нет.

Отзыв заместителя министра цветной металлургии СССР Н. Чепеленко. Замечаний нет.

Отзыв начальника Управления поисков и разведки цветных и редких металлов. Министерства геологии СССР А. С. Крючкова. Замечаний нет.

Отзыв главного инженера треста Союзртуть Ф. И. Пономарева. Замечаний нет.

Отзыв главного геолога Хайдарканского ртутного комбината В. Д. Попкова. Замечаний нет.

А вот и замечания. Сомневаются в целесообразности отработки малых месторождений. Но эти сомнения устарели лет на сорок, а то и больше, ибо уже сейчас малые месторождения дают треть мировой добычи, и этот уровень постоянно растет. Наверное, дело в другом: в нашем неуменье отрабатывать малые месторождения. Мы используем ту же систему организации производства, что и на крупных предприятиях, взваливая на «карликов» неподъемную ношу всяческих непроизводительных расходов. Малым месторождениям — и малые, мобильные добычные подразделения с легким и разборным оборудованием, с минимальными затратами на разведку и управленческий аппарат!

Возражение против допускаемой автором возможности формирования ртутных месторождений в разных геотектонических структурах и на разных стадиях их развития… Тоже не блещет новизной. Курильская гряда, как известно, есть начальная стадия развития современной геосинклинали[36], а там найдена ртутная минерализация. Ртуть найдена на Сахалине. В последние годы ртутные месторождения установлены в отложениях мезозоя, палеогена, неогена[37], даже в отложениях четвертичного периода, того самого, в который мы имеем честь дискутировать на ученых советах. Как рассматривать эти факты, исходя из представлений, отстаиваемых оппонентом? Подвергают сомнению связь ртутной минерализации с оловянной, свинцовой и другими минерализациями. Надо ли отвечать на это возражение? Может, товарищ просто не успел ознакомиться с работой? Ведь это один из главных защищаемых тезисов. Диссертантом приведен обильный и однозначный фактический материал, не оставляющий места для иных толкований! Надо ли повторяться? Что думают другие рецензенты?

— … Вывод о «мантийном» происхождении киновари — большой вклад в металлогению…[38].

— … Исследование поставленной проблемы должно заставить нас пересмотреть ряд вопросов металлогении, наши теоретические и практические взгляды на многие месторождения и рудные районы…

— … Мне нравится мысль о совмещении детальных разведочных работ с подготовкой и добычей руды на сложных и измененных месторождениях. Такого подхода требуют не только ртутные месторождения, но и золота, слюды…

— … По-видимому, его данные и предположения явятся основой в определении направления поисков и разведки ртутных месторождений в Союзе.

— …Диссертация необычна по стилю… Острое и злободневное произведение, написанное известным и авторитетным исследователем ртутных месторождений СССР, взволнованным тем напряженным состоянием, в котором оказалась сырьевая база ртутной промышленности и чувствующим ответственность за нее…

От всех этих слов было даже как-то не по себе. Но они меньше всего походили на традиционные упражнения в учтивости, не тот народ, не тот повод. Видимо, работа, действительно, проделана не впустую… В 1967 году ему показали результаты шлихового опробования по Верхоянской складчатой зоне, спросили, что он на этот счет думает. Спрашивали неспроста. Географические и экономические условия района чрезвычайно тяжелые, требования к месторождениям в связи с этим повышенные, но он поддержал местных геологов, уж больно своеобразной показалась эта зона: очень богатые месторождения таких высокотемпературных членов гидротермального ряда, как золото и олово, а в разрывах — низкотемпературные проявления ртути. Тогда поддержал. А недавно поехал — есть что и посмотреть: вполне реальные объекты для разведки. И это было чрезвычайно приятно. Приятней самых прочувствованных и искренних слов.

Это было почти так же хорошо, как хорошо ему ехать поездом из Ташкента в Фергану, что он нередко проделывает, когда возникает необходимость наведаться в Хайдаркан. Дорожка знакомая. Когда в тридцатых годах они начинали здесь работать, кроме полукустарных угольных копей в горах ничего не было, ночью едешь — темень, ни огонька, только тусклые фонари обшарпанных станций да лай собак из непроглядных глубин затаившихся в ночи кишлаков… Огни, огни, море огней, и тут, прямо за вагонным стеклом, и там, среди гор, золотые, пульсирующие слитки света, драгоценные ожерелья рудничных звезд, наброшенные на каменную твердь Тянь-Шаня и Памиро-Алая. И так — до Ферганы. До той самой, где когда-то начинался и сам он, геолог Поярков.

В ту пору он мог, ничуть не считая это чем-то особенным, за один день махнуть из Хайдаркана к перевалу Сымап, а туда все-таки шестьдесят горных километров. Сейчас такой маршрут ему, наверное, не по силам. Тогда он, не раздумывая, стащив сапоги, чтоб не мешали, мог отвесными скалами подняться к вершине Алтын-Бешик с единственным желанием заглянуть в как будто бы виднеющиеся там темные дыры древних выработок — сегодня он с неменьшим азартом засидится лишний раз в читальном зале каких-нибудь геологических фондов, отыскивая в пухлых томах то, что в спешке, в занятости всяческими сиюминутными заботами не заметили, не прочли, не додумали сами авторы, люди, исходившие описываемые места вдоль и поперек. Он уверен: в недрах геологических архивов погребено не одно месторождение, терпеливо ожидающее теперь своего часа. Так как же не поспешить ему навстречу!