«Тигр» и «Панцерфауст» — последний бой за Берлин

«Тигр» и «Панцерфауст» — последний бой за Берлин

Рассказывает Анри Фене, командир батальона 57-го батальона французской добровольческой дивизии «Шарлемань»

В Берлине есть Французская улица и Французская церковь. Они названы так в честь гугенотов, которые бежали от религиозных притеснений и осели в Пруссии в начале XVII века, помогая строить столицу. В середине XX века другие французы пришли защищать столицу, которую помогали строить их предки.

апреля, перед полуднем, 57-й французский батальон, еще насчитывавший 300 человек, пересек Берлин с запада на восток, от реки Гавель до района Хазенхайде, неподалеку от Темпельхофа. Эти добровольцы ехали примерно на десятке грузовиков, пели песни и добродушно махали руками берлинцам, которые, улыбаясь, махали им в ответ. Накануне штурма берлинцы казались нам такими же жизнерадостными, как и обычно, без следа паники, замешательства или отчаяния.

апреля наш батальон и танки дивизии войск СС «Нордланд» нанесли удар от муниципалитета Нойкельна, чтобы отбросить русские войска, уже угрожавшие центру Нойкельна. Мы продвинулись примерно на километр, прежде чем русские успели среагировать. Однако затем их сопротивление усилилось, и они яростно атаковали соседние участки, где им удалось прорвать нашу оборону. Около полудня на батальонный КП, располагавшийся в здании муниципалитета, к огромному нашему удивлению, обрушился огонь русских пулеметов. Впрочем, мы тут же организовали контратаку и очистили этот квартал. Мы продолжали упорно оборонять позиции до вечера, пока не появился наш посыльный, сообщивший, что русские уже вышли к Герман-Плац примерно в 900 м. позади нас. Связь с соседями справа и слева отсутствовала. За нами замыкалось кольцо окружения.

Уже к ночи по последней свободной улице мы вышли к Герман-Плац. Самоходки «Нордланда», укрывавшиеся за баррикадой из брусчатки, отбивали атаки русских танков и уничтожили множество машин. Около полуночи самоходкам пришлось отойти из-за отсутствия снарядов. Нам наконец-то удалось связаться с дивизией, и остаток ночи мы провели в пивной «Томас Келлер» у вокзала Ангальтер. После первого дня боев я стал размышлять о реальном положении обороны Берлина. Были как сильные стороны, так и слабые (в первую очередь — нехватка техники и боеприпасов). Единственным способом поддерживать связь были посыльные, которые нередко задерживались в пути из-за сильных бомбежек. Части в основном были предоставлены сами себе и старались извлечь максимум выгоды из использования имевшихся ресурсов совместно с ближайшими соседями. Две трети, если не три четверти, бойцов составляли члены гитлерюгенда и фоль- ксштурма, необученные и вооруженные тем, что попалось под руку. Тем не менее молодежь из гитлерюгенда неплохо проявила себя, подбив множество танков из «панцерфау- стов». В Нойкельне я получил подразделение гитлерюгенда в качестве подкрепления. Ребята прекрасно сражались весь день. Регулярные части армии и войск СС насчитывали менее 20 тысяч человек при менее чем 100 танках, а артиллерия уже расстреляла почти все снаряды.

Но, несмотря ни на что, они сражались с невероятным азартом. Противник вполне отдавал себе в этом отчет: сам Сталин перед сражением за Берлин говорил, что предстоит очень тяжелое сражение. Маршал Конев в своих воспоминаниях писал, что Советская армия потеряла в Берлине 800 танков — это четыре или пять танковых дивизий. Генерал Попель, начальник штаба Жукова, говорил: «На нас набросился лев». Генерал Чуйков утверждал позднее: «Что я могу сказать? Этот орешек разгрызть было труднее всего». То же самое Чуйков говорил и Жукову, отчитывавшему его по телефону: «Я не могу идти дальше. Эсэсовцы на своих «тиграх» храбро дерутся».

Этих эсэсовцев с «тиграми», сдерживавших наступление Чуйкова, было всего 3000 человек: немцы из «Лейбштан- дарта» из казарм в Лихтерфельде, отбившиеся от своих частей бойцы дивизий СС, пробравшиеся к нам, 300 человек из штабов войск СС, финны, датчане, шведы и норвежцы из 11-й моторизованной дивизии «Нордланд», солдаты танкового полка «Герман фон Зальца» и 503- и тяжелый танковый батальон СС III танкового корпуса СС (восемь-десять «королевских тигров» под командованием оберштурмбанн- фюрера Кауша, подбившие за двенадцать дней 480 танков), 300 французов из батальона «Шарлемань», уничтожившие «панцерфаустами» 62 танка, латвийцы, испанцы и венгры. Здесь на последнюю встречу собралась вся Европа.

Но для того, чтобы отважно сражаться, необязательно было служить в войсках СС. На самой окраине Берлина 18-я моторизованная дивизия, артиллерия дивизии и 118-й танковый полк майора Нойера уничтожили за день 100 русских танков. О легендарных подвигах генерал-майора Берен- фенгера рассказывалось уже не раз. В первые дни сражения за Берлин «Цитадель» в самом сердце города стала ядром ореха, который не мог разгрызть Чуйков. Мы, французы, оборонялись бок о бок со скандинавскими товарищами, бойцами дивизии «Нордланд» под командованием штурм- баннфюрера Тернедде и командами истребителей танков под командованием Вебера и Фея.

Накал и ожесточенность боев росли с каждым днем. Вечером 27 апреля мы вели бой у площади Бель-Альянс и ворот Рейхсканцелярии. В наш участок обороны входили две знаменитые берлинские улицы: Вильгельмштрассе и Фридрихштрассе. Ураганный огонь артиллерии по нам не ослабевал ни днем, ни ночью и не прекращался ни на секунду. Нас атаковали танки, обстреливавшие наши позиции, и советская пехота, пытавшаяся выкурить нас с помощью огнеметов. Бои шли повсюду: во дворах домов, на крышах. В ход шли винтовки, гранаты, штыки.

Горели и рушились дома. В небо поднимались огромные облака пыли. Дым и пыль душили и ослепляли нас. Видимость была не более полуметра. Наши истребители танков все время были настороже. Ни один танк не прорвался. Вильгельмштрассе была усеяна горящими танками, в которых рвались боеприпасы и топливные баки.

Не было ни дня, ни ночи — мы едва могли разглядеть небо. Была лишь тяжелая пелена тумана, в которой мерцали грозные отблески огня. Мы слышали гул обстрелов, треск пожаров, а по ночам, совсем близко, крики и плач женщин. От этого мороз пробирал по коже, заставляя нас вздрагивать сильнее, чем взрывы и пожары. По свидетельству бывшего бургомистра от социал-демократов Эрнста Ройтера, опьяненные успехом солдаты Красной Армии изнасиловали 90 тысяч женщин. Сражаясь за каждый разрушенный дом, мы встретили 1 мая в подвалах комплекса зданий РСХА. Над нами все было разрушено. На несколько дней в мое распоряжение было отдано около 100 полицейских чинов. Они сражались как простые солдаты и проявили большую храбрость. Я, будучи гауптштурмфюрером, командовал всеми этими штурмбаннфюрерами, оберштурмбаннфюрерами и штандартенфюрерами. То, как они шли в атаку с винтовками в руках, было достойно восхищения.

В этот первый майский вечер у нас был хотя бы один повод для чувства удовлетворения. Русские заявляли, что к 1 мая возьмут весь Берлин, но мы все еще были здесь.

Наши соседи справа все еще вели упорные бои за каждый клочок земли. Чтобы видеть в наступившей темноте, мы воткнули свечи в рождественские подсвечники. Прямо в подвале, в неровном свете восковых свечей, я вручил последние Железные кресты.

Мы уже утратили надежду и страх, даже чувство времени. Мы ощущали общую радость, радость единения товарищей по оружию и чувство безграничного доверия друг к другу. Награжденные были очень этим горды. Я никогда не забуду блеска их глаз, так искренне смотревших на меня, и тепла их рукопожатий. Они мечтали об этом с самого начала: получить Железный крест. За несколько дней до этого я занял позицию у окна с «панцерфаустом». Мои ребята оттащили меня со словами: «Дайте нам заслужить Железный крест!»

Утром 2 мая мы были в здании Министерства авиации. На нашем участке фронта наступило затишье. Приблизились несколько машин с белыми флагами. В них были русские в сопровождении немецких офицеров. Советские солдаты, мужчины и женщины, подъехали к нам и предложили сдаться. Майор люфтваффе сказал мне: «Все кончено. Капитуляция подписана. Теперь остается только сдаваться». Мы с солдатами быстро приняли решение. Мы собрались отправиться к Рейхсканцелярии, где располагался КП нашей дивизии. Избегая встреч с русскими войсками, мы шли по тоннелям метро. У станции «Кайзерхоф» все стало ясно: улицы были заполнены непрерывно сигналившими русскими грузовиками. Рейхсканцелярия оставалась безмолвной.

Вскоре нас взяли в плен под мостом у Потсдамского вокзала в Берлине, где мы скрывались в ожидании темноты, чтобы уйти в Потсдам. Там мы надеялись присоединиться к армии Венка.

Плен! Казалось, мир рухнул. Конвоиры обходились с нами без лишней жестокости, но повсюду царил экстаз победы, который таил угрозу для побежденных. Один из моих унтер-офицеров был убит пулей в затылок, прежде чем конвоиры успели этому помешать.

Нас загнали к поврежденным Бранденбургским воротам, где мы стояли и смотрели с тяжелым сердцем на парад победителей — сотни и сотни танков, украшенных красными флагами. Мы были раздавлены. Это была полная катастрофа. Мы были стерты, низвергнуты в пучину ничтожества и непроглядный мрак.

Я помню все этапы плена: внутренний дворик тюрьмы Моабит… здания из красного кирпича… первую ночь в качестве пленного… время, проведенное на земле, сидя спиной к дереву. Здесь я узнал о смерти Гитлера и Геббельса. На следующий день меня перевели в Зименсштадт. Городок был покинут. Вся мебель была выброшена на улицу. Через несколько дней я прибыл в лагерь в Финов. 26 апреля я был ранен в ногу, и мне было тяжело ходить. Русские отправили меня в городскую больницу, где я на себе испытал легендарную заботу немецких больниц, которую (в моем случае) проявили ворчливая старшая медсестра и две молоденькие медсестры, Герда и Ирмела. Меня окружала атмосфера дружелюбия и человеческого тепла.

Когда русские переводили лагерь на восток, они решили не брать меня с собой, и я вернулся во Францию. «Вас постигнет кара, достойная предателей!» Такой плакат встретил меня на границе. Через год, когда мое дело рассматривалось в суде, прокурор задал вопрос: «Вы сожалеете о своем поступке?» Я ответил: «Как вы думаете, если бы война закончилась по-другому, я бы пожалел? Если бы я сейчас сказал, что сожалею, это были бы слова труса или лжеца». Присяжные, почти поголовно коммунисты, не держали на меня зла. Их вердикт: двадцать два года каторжных работ вместо смертной казни был знаком уважения, как позднее сказал мне адвокат.

Через три с половиной года ворота тюрьмы распахнулись передо мной. Я вместе с группой заключенных был направлен на работы за тюремными стенами, в дом, принадлежавший Министерству юстиции.

В день моего освобождения собралась вся администрация тюрьмы, и мне предложили шампанское. Городской священник приехал на своем маленьком «ситроене» и ждал меня у ворот. Когда все формальности были соблюдены, один из служащих тюрьмы отвез меня на ближайшую железнодорожную станцию. Все они были искренне рады видеть меня на свободе. Столь теплое человеческое отношение на родине лишь усиливало мою радость от освобождения. Чувство свободы быстро стирало из памяти все трудности, которые пришлось преодолеть.