Глава девятая ПОЛЬСКИЕ ПРОГУЛКИ

Глава девятая

ПОЛЬСКИЕ ПРОГУЛКИ

Теща. С тобой рассуждать бесполезно.

Король. Конечно! Наконец-то ты это поняла!

А. Стриндберг. Густав Васа

После Клишова между Карлом XII и Августом II установились даже некоторые личные отношения — правда пока заочные. Саксонцы решили отпустить единственного шведского пленного — того самого бедолагу-ротмистра, которого неуправляемая лошадь завела в их порядки под Клишовом, Ротмистр появился в шведском лагере и привез от польского короля еще одно предложение о мире. Предложение нисколько не интересовало короля Швеции, но вежливый жест в отношении шведского подданного произвел впечатление, и Карл со своей стороны совершил благородный поступок и отпустил из плена нескольких саксонских офицеров. Одному из них король подарил шпагу, которая со временем станет саксонской, а потом и общегерманской реликвией и будет висеть в одном из музеев Дрездена. Август принял эту своеобразную игру и впредь распорядился отпускать на свободу отдельных шведских офицеров, попадавших в плен в различных мелких стычках с саксонцами. Уж очень ему хотелось помириться с кузеном! Впрочем, ни рыцарские формы общения, ни чуткое понимание момента были ему не чужды, пишет Ф. Г. Бенгтссон, и добавляет: «А вообще это был каналья с добрым сердцем».

Ф. Ф. Карлссон сообщает нам малоизвестные данные о том, что уже в этот период Август II пошел на предательство царя и договорился с Веной о посредничестве в мирных переговорах с Карлом. В шведском лагере под Краковом появился австрийский дипломат фон Цинцендорф и вел с графом Пипером переговоры. Предложения, сделанные австрийцем, были настолько заманчивы и выгодны шведской стороне, что в армии и за ее пределами стали распространяться слухи о скором мире с саксонцами.

К этому же времени (8 сентября) относится появление так называемого меморандума Пипера. Граф, как предполагает Ф. Ф. Карлссон, решил заранее снять с себя всякую ответственность за польскую политику Карла и оставить после себя документальное свидетельство своего видения событий в Польше. Ф. Ф. Карлссон, вопреки устоявшемуся в шведской историографии мнению, считает, что Пипер вовсе не был соглашателем и не поддакивал королю во всех его начинаниях. Меморандум свидетельствует о том, что первый министр Карла, невзирая на известную позицию короля, прямо, непредвзято и довольно резко изложил свои веские аргументы против продолжения польских экспериментов и за заключение немедленного мира с Саксонией. «Редко кто из советников выступал с более сильным представлением у короля, — пишет Ф. Ф. Карлесон. — Можно видеть, как эти представления, постоянно повторяемые, постепенно становятся все более резкими по форме».

Первый министр Карла задается вопросом: если королю даже удастся сместить Августа с польского трона, то кто после этого наденет на себя обесцененную корону? Возведенного на трон короля шведам пришлось бы все время поддерживать силой, и уже одно это обстоятельство должно послужить веской причиной для того, чтобы отказаться от подобного предприятия.

И далее, нисколько не щадя самолюбия Карла, он задается вопросом: какая польза от всего этого будет для Швеции? Прекрасная армия и ресурсы страны ежедневно пропадают без всякой пользы для отечества, и было бы немыслимо приносить храбрый и деятельный шведский народ в жертву польским интересам. Весь мир будет считать шведов большими глупцами, если они будут вести войну для пользы другой державы и одновременно позволять врагам разорять свою собственную. Если для короля не существует никаких других доводов для того, чтобы склониться в пользу мира, то неужели любовь к своей стране не заставит его сделать это?

Пипер не останавливается на этом и задевает самое больное место в аргументации Карла: если он уповает на Бога в своем справедливом деянии, то разве непримиримость к врагу отвечает христианской заповеди? Разве не учит Бог прощать поверженного и раскаявшегося противника?

Граф ополчается и на любимое утверждение Карла XII о необходимости наказания Августа за весь тот ущерб, который он причинил Речи Посполитой. Но разве не входит это в обязанности самих поляков?

После изложения всех этих аргументов статс-секретарь походной канцелярии указал Карлу на реальные перспективы, которые открылись бы для Швеции в случае замирения с Августом: территориальные приобретения за счет той же Речи Посполитой (Курляндия или польская Пруссия), обуздание России и освобождение Прибалтики от ее посягательств (этот аргумент попадал не в бровь, а в глаз: поражение Шлиппенбаха под Хуммельсхофом (Гуммельсгофом) и вторжение войск Шереметева в Лифляндию, несмотря на внешнее спокойствие, король переживал болезненно), нейтрализация Бранденбурга и Дании, которым может надоесть сидеть смирно, стабильность и прочность шведского государства и не оспариваемую никем роль европейского арбитра для ее правителя. Свой меморандум Пипер заключил словами: «Я неодинок в этом мнении. Все верноподданные и друзья Вашего Величества думают то же самое. Армия полна слухами о склонности короля Польши к миру и мечтает об этом».

Карл, приняв документ, обещал подумать и ответить Пиперу. Свой ответ, по свидетельству и самого Пипера, и историка-современника Ё. Нурдберга, король сформулировал в письменной форме. Это было принципиальное высказывание главы шведского государства, оно носило окончательный характер и дальнейшему обсуждению не подлежало. Вот его текст в переводе со шведского:

«То, что граф считает невозможным (лишение Августа польского трона. — Б. Г.), станет возможным в течение полугола, как только я войду в Саксонию. Но после того как поляки сами сделают первое предложение о детронизации, я пожелаю, чтобы они также сами сделали это возможным, а я только стану им помогать, чтобы укрепить их свободу. Или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «нет», то мы должны действовать в соответствии с этим; если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля. Совершенно определенно я сразу после этого оставлю короля Августа в покое, если смогу полагаться на его слово; но как только мир будет заключен, а мы отправимся на Россию, он может снова одолжить денег у русских и напасть на нас с тыла, и тогда наше дело окажется под еще большей угрозой, нежели сейчас. То, что в это время претерпит Лифляндия, с Божьей помощью, будет вылечено с использованием определенных привилегий и свобод, когда Господь даст нам мир».

Это высказывание — одно из немногих у Карла XII, в которых он с достаточной четкостью и ясностью в письменной форме излагает свои основополагающие принципы. Конечно, считает Бенгтссон, в тексте присутствует определенная политическая наивность («...или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля»), а мы добавим: прямолинейность и слабое понимание сути происходящего. Первый вопрос на повестке дня, согласно Карлу, — мобилизация поляков на избрание нового короля. Одновременно, в течение полугода,

Швеция вводит свою армию в Саксонию, наносит окончательное поражение Августу, принуждает его к миру на своих условиях и заставляет отказаться от польского трона. После того как Саксония будет обезврежена, Польша, получив нового короля, возможно, станет союзницей Швеции в войне с Россией. Тогда можно выступать на Москву.

Верил ли сам король в то, что через полгода «польский вопрос» будет им решен положительно? Трудно сказать. Есть свидетельство секретаря его походной канцелярии У. Хермелина, говорящее об обратном. В письме своему родственнику в Швецию секретарь писал, что недавно имел разговор с его королевским величеством, в ходе которого автор письма высказал соображение, что скоро король устроит все дела в Польше и отправится в поход на русских. Король ответил, что «...с поляками придется воевать десять лет, а с русскими — целых двадцать». Так кого же обманывал король: себя или своих придворных? И обманывал ли вообще? Скорее всего, хотел верить, а фраза в разговоре с Хермелином — это отголосок внутренних и недолговременных сомнений, прорывавшихся иногда наружу.

Что касается Лифляндии, то король предпочел действовать довольно «оригинально»: вместо того чтобы оказать помощь Шлиппенбаху солдатами, он дал указание заплатить голландским газетчикам по тысяче гульденов каждому, чтобы они в своих отчетах скрывали правду об истинном положении дел в провинции. А на карьеру Пипера его меморандум никак не повлиял — уже в день его представления королю, 2 сентября, граф был назначен канцлером Упсальского университета. Но больше о мире с ним никто говорить не решался. Карл раз и навсегда для себя решил, что «каналье с добрым сердцем» верить ни за что нельзя — обманет. Как бы то ни было, а мир, как в известной сказке про Кощея, находился в яйце, а яйцо — в утке, которая еще не была подстрелена и летала где-то за семью горами и морями.

... Померанский корпус в составе пяти шведских регулярных пехотных и одного кавалерийского полков и трех немецких драгунских 29 августа 1702 года наконец прибыл и расположился в нескольких километрах к северу от Кракова. Король немедленно выехал проинспектировать прибывшие полки и остался ими вполне доволен. Из Самогитии с пятью кавалерийскими полками и некоторыми отрядами братьев Сапегов выступил генерал-майор Майдель, он намеревался соединиться с войском короля лишь в октябре, и тогда под началом Карла XII могла оказаться армия численностью до 25 тысяч человек.

Королю все время приходилось решать задачи снабжения армии (впрочем, он занимался этим намного охотнее, нежели дипломатическими и государственными вопросами). Шведские солдаты и офицеры постоянно жаловались на нехватку одежды и обуви, к тому же их надо было кормить, а денег в государственной казне, как всегда, было маловато, поэтому приходилось прибегать к обычной в то время практике реквизиций, контрибуций и прочих «сатисфакций». Армия стояла в Польше, следовательно, средства на содержание шведов изыскивались в Польше. Речь Посполитая, несмотря на политическую нестабильность и неразбериху, по сравнению со Швецией выглядела вполне богатой и зажиточной страной.

У Карла появился хороший помощник по хозяйственной части — им стал все тот же неутомимый генерал Магнус Стенбок. Его возвели в ранг верховного военного комиссара, и он с большим удовольствием окунулся в квартирмейстерские дела. У него на самом деле был талант с необыкновенной легкостью доставать и деньги, и продукты питания, и фураж, и прочие необходимые вещи.

Насчет контрибуций у Карла вначале были сомнения — ведь он собирался «научить поляков свободе» и хотел сделать из Речи Посполитой дружественную страну, но после того как коронная армия выступила на стороне Августа, всякие угрызения совести исчезли. Король во всем любил справедливость. Не хочешь помогать реализации умных планов короля Швеции — плати денежку, давай хлеб, овес, мясо, масло, птицу. Верховный военный комиссар по заданию Карла отправился в «военно-хозяйственную командировку» в район Галиции и Волыни, чтобы пополнить запасы продовольствия и военно-полевой кассы. Попутно генералу поручалось «образумить» местных шляхтичей и заставить их присоединиться к идее Карла о смещении Августа с польского трона.

«Если они скажут “нет”, то мы должны действовать в соответствии с этим». Как? А очень просто: сжигать поместья и имения и отбирать у строптивых все, что только есть, в пользу шведской армии. В этих районах находились имения И. Любомире кого и многих его генералов, поэтому Карл специально просил Стенбока о том, чтобы «пощипать» эти края как следует: «...или они будут вынуждены следовать за нами, или понесут такой урон, что навсегда запомнят, что там побывал Моне Бок»[81]. Шведы внутренне даже были рады тому, что часть поляков все еще поддерживала своего непутевого короля. Иначе как можно было им решать вопрос содержания армии?

Под Краковом у Карла появилась легкая кавалерия — в условиях Польши и постоянных стычек с коронной армией возникла необходимость в «летучих» конных отрядах, и по предложению генерала Стенбока шведы стали формировать первые польские эскадроны, получившие название «товарищей» или «валахов». При первом знакомстве с этим новым родом войск король едва не лишился жизни. Несчастный случай произошел 29 сентября. Карп XII в своей палатке собирался приступить к вечерней трапезе, когда из города со своими темпераментными «товарищами» возвращался Стенбок. Они на полном скаку с большим шумом и гамом въехали в палаточный городок и вызвали там всеобщее любопытство. Выглядели кавалеристы со своими длинными пиками и вымпелами довольно воинственно. На шум и крик из палатки выбежал король, он прервал свой ужин, вскочил на коня и решил вместе с валахами проскакать через городок, чтобы посмотреть, на что они способны. Король пришпорил коня и во всю прыть понесся по городку, преследуемый валахами. На одном из поворотов конь под Карлом задел за палаточный канат, споткнулся и упал вместе с всадником. Сзади в нескольких метрах неслись «огневые» валахи — остановиться они уже никак не могли — и дружно налетели на упавшего всадника. Образовалась настоящая свалка из людей и коней, и подо всеми находился король Швеции. Ржали кони, «товарищи» с дикими взвизгами проносились на своих быстроногих конях над королем или радом с ним. Многие офицеры выскочили из палаток с ложками в руках и с ужасом взирали на случившееся. Наконец отряд валахов ускакал и наступила мертвая тишина. Потом оцепенение прошло, и к лежавшему на земле Карлу побежали драбанты, гвардейцы и адъютанты. У всех на уме было одно: «Конец!»

Но нет, все обошлось. Король, конечно, был сильно помят и ранен, лицо и руки в крови, он смущенно улыбался и говорил поднимавшим его с земли людям, что все в порядке и что ничего особенного не случилось, только вот что-то с ногой... Карла на носилках отнесли в палатку генерал-майора Мёрнера, позвали доктора Ноймана Мельхиора, выходца из Кёнигсберга, двумя годами раньше сдавшего экзамен в хирургической секции Цирюльного ведомства в Стокгольме и исполнявшего должность полкового фельдшера в лейб-гвардейском полку — его услугами Карл XII будет пользоваться еще долгое время. Н. Мельхиор объявил, что чуть выше колена сломана кость — история довольно неприятная для хирургии XVIII века! Он наложил повязку, настоял на том, чтобы короля отнесли на носилках в город, и прописал ему полный покой.

Король недолго провалялся на городской постели и приказал снова перенести его в палаточный лагерь. Здоровый молодой организм выдюжил, и нога постепенно стала заживать. Карл, не дожидаясь полного выздоровления и вопреки рекомендациям Мельхиора, передвигался на костылях. В результате кости на ноге срослись неверно и левая нога стала чуть короче правой. Король еле заметно прихрамывал. Но он не придавал этому никакого значения и больше расстроился из-за того, что пришлось задержать выступление армии. Правда, вынужденное безделье позволило ему провести несколько приятных часов над книгой Квинта Курция об Александре Македонском, которую он читал лет девять тому назад.

Перелом королевской ноги вызвал в европейских столицах всевозможные толки и суждения. Австрийцы, немцы, французы, голландцы и англичане не были столько озабочены здоровьем шведского короля, сколько связанными с ним перспективами привлечь его на свою сторону при дележе испанского наследства. Ажиотаж вокруг Испании не только не утих, но разгорелся с новой силой, потому что дряхлому королю французов Людовику удалось посадить на пустующий трон в Мадриде своего внука, и теперь Лондон, Вена и Гаага пытались компенсировать себя землицей или чем бог пошлет, для чего открыли фронты по всей Европе.

Вообще-то Карл XII в этой европейской схватке должен был стать на сторону императора и его союзников. Во-пер-вых, потому, что французов не любил его отец, а во-вторых, он все-таки был немецким князем, ибо его королевский титул включал пфальцграфство Цвайбрюккенское, а также Померанию и Бремен-Верден. Именно это обстоятельство, как указывают многие историки, оказывало сдерживающее влияние на Карла в его борьбе с Августом и не позволяло ему переходить известные Границы — Август входил в ту же самую немецкую семью под названием «Священная Римская империя». Война за испанское наследство в общем-то была на руку шведам: планам Карла ее участники особо не мешали, но зато его противники Август II, Фредрик IV и Фридрих Прусский послали на эту войну свои полки. Тем лучше: значит, пока ни Дания, ни Бранденбург враждебных Швеции действий предпринимать не будут.

А неуловимый Август между тем появился в районе Сандомира и созвал «малый» сейм, или крупную конфедерацию, чтобы заручиться поддержкой польского дворянства и призвать их на защиту отечества от посягательств шведов. Конфедерация в общем-то удалась, Сандомир надолго закрепил за Августом определенную часть шляхты и территории страны и еще больше усложнил задачу Карла по его детронизации.

Собрание конфедерации, как всегда, проходило шумно и бестолково. Во время одного спора в дело употребили самые острые аргументы — сабли — и был зарублен калишский воевода пан Липский, возглавлявший весной сенатское посольство к королю Швеции. Ободренный успехами в Сандомире, польский король сделал попытку настроить на боевой лад пана Иеронима Любомирского, так неудачно «помогавшего» саксонскому войску при Клишове, но, оскорбленный в своей воинской чести, Любомирский пообещал в ответ перейти на сторону шведов. Сандомир Сандомиром, а пан Любомирский сам себе голова! Шведы приняли к сведению результаты Сандомирского сейма и продолжили свои усилия по реализации польского плана Карла XII. Основными средствами по-прежнему были пуля, штык и карательные экспедиции. Принц Яков Собесский слал королю из Силезии советы относиться к полякам построже. Советы эти Карлу пришлись по душе, и он с большим усердием стал осуществлять их на практике.

Пребывание короля в Кракове закончилось 12 октября. В этот день вся шведская армия— частью по суше, частью по Висле — тронулась на восток к Сандомиру. Вопреки своему правилу Карл нагрузил солдат чем только можно. Но главное, по польскому бездорожью волокли всю трофейную артиллерию плюс тяжелые крепостные орудия, снятые со стен Кракова. Недаром король в свое время сказал, что «...скоро мы возьмем у противника всю его артиллерию, и тогда у нас ее будет больше, чем необходимо». Так и получилось. Но бросать все это было жалко, поэтому чертыхались, потели, выбивались из сил, но тащили.

Не совсем еще оправившегося от перелома ноги Карла несли на носилках 32 гвардейца, по восемь человек в смену. Носильщикам заплатили по риксдалеру в день и зачислили на бесплатное довольствие в королевскую кухню. (Среди носильщиков был мушкетер Нильс Фриск, оставивший по себе и по своему времени память в виде дневниковых записок. Нильсу придется еще два раза становиться под носилки с королем.) Через месяц король уже пытался ходить самостоятельно, но с костылями. 16 ноября он на коне добрался до походной канцелярии, а обратно к себе в палатку скакал галопом. После этого о левой ноге короля никаких упоминаний в источниках нет. Через семь лет Карп XII снова вспомнит о своей ноге, но уже при совершенно иных обстоятельствах.

Целых три месяца армия с королем медленно продвигалась к своей цели. Долго стояли под Люблином и выясняли отношения с местными властями, которые не совсем вежливо встретили Мёрнера и Стенбока, когда те проходили мимо из Литвы на соединение с основной армией под Краковом. Шведы обошлись, правда, без факелов — городские власти не смогли собрать сумму в 50 тысяч риксдалеров, запрошенную Карлом, но король удовлетворился и 30 тысячами.

В феврале 1703 года из «командировки» в сопровождении «товарищей» вернулся Магнус Стенбок и с гордостью доложил о выполнении наказов короля. С собой он привез 200 тысяч риксдалеров, массу съестных припасов, вина, солонины, сырых кож и пр. и пр. Веж нужное шведы выбивали из населения аккуратно, методично и без большого шума. Они подходили к какому-нибудь городку, окружали его, зажигали факелы и посылали своего человека к старосте или воеводе. Если воевода упрямился и платить контрибуцию не хотел, «товарищи» поджигали дома и ехали дальше. В следующем населенном пункте уровень понимания местным населением насущных нужд шведов был уже намного выше. Стенбок особо доложил королю о том, как они покуражились в имениях Любомирского.

Король похвалил генерала, и тот довольный побежал в палатку писать отчет супруге Еве. «Для себя я ни копейки от короля не утаил, — горделиво сообщает он ей в Швецию и тут же спрашивает: — ...не получил ли мой ангел восемь с лишним тысяч далеров, серебряный сервиз, который я тебе выслал, и еще кое-что». Из шведских источников явствует, что пребывание в Польше и в других странах и офицеры и солдаты армии Карла XII широко использовали в целях обогащения. Король закрывал на это глаза — лишь бы не запускали руку в казну. Вместе с тем он строго следил за дисциплиной, стихийных и массовых грабежей населения не допускал — все должно было осуществляться исключительно организованно, а пьянство и распутство жестоко и немилосердно наказывал.

«Польские походы Карла, — признавал даже восторженный поклонник «последнего варяга» Скандинавии В. Герье, — были поистине варяжскими походами. Хотя конунг и не наживался, но посылал на родину драгоценные церковные сосуды и украшения в дар главным церквам». Грабили поляков и наживались на их бедах все генералы и почти все офицеры, прибавляет историк. Такова теневая сторона «рыцарских» подвигов «Александра Севера».

В начале марта 1703 года армия во главе с королем выступила из-под Люблина и на шестнадцатый день расположилась в предместье Варшавы. Генерал-лейтенант Реншёльд еще до нового года с десятком полков, в основном кавалерийских, был выслан туда, чтобы, с одной стороны, держать под контролем обстановку в городе, где кардинал Радзиевский собирал сенат и зондировал с ним вопрос о смещении с трона Августа, а с другой стороны, запасти для армии продовольствие. Реншёльд докладывал, что крупные силы саксонцев под командованием все того же Штайнау сконцентрировались под Торном (Торунь), расположенным на пол пути от польской столицы к устью Вислы. Туда же, по слухам, прибыл и Август.

Под Варшавой король простудился. По дороге он встретил английского посла Робинсона, который узнал Карла, выскочил из кареты и, не сходя с места, получил аудиенцию, и довольно продолжительную. Король, сославшись на зябкую погоду, предложил послу вернуться в карету, а сам поехал рядом и продолжал прерванную беседу. Англичанин предлагал на ходу новый вариант мира в Польше. Во время встречи король стоял, а потом ехал на холодном мартовском ветру с непокрытой головой (естественно, со шляпой под мышкой) и на следующий день свалился с высокой температурой. Пришлось вскрывать вену, пускать кровь и давать рвотное. Историки говорят, это был один из редких случаев, когда он согласился принять лекарство. Но наутро Карл уже снова был на коне и, не обращая внимания ни на каких докторов, приступил к своим обычным делам. Окружающие придворные по углам шептались, что простуда, может быть, образумит короля и он станет надевать парик. Их упования, однако, не были услышаны тем, кому они предназначались,

В конце апреля 1703 года Карл XII в присутствии Пипера, Хермелина и посла Вахшлагера встретился с кардиналом Радзиевским, Беседу с ним король начал любимой фразой: «Мы по-прежнему настаиваем на детронизации и от этого не отступимся». Шокированный кардинал попросил Карла все-таки отказаться от этой «невозможной» идеи, потому что отсутствует поддержка как со стороны коронной армии, так и. воеводств, и дока они идут за Августом, все усилия по его смещению с трона будут бесполезными.

Карл в ответ стая развивать мысль о нанесении своему противнику военного поражения. Возникла длительная дискуссия, в которой каждая сторона продолжала отстаивать свои взгляды. Убедившись в том, что король никакие аргументы не воспринимает, поляк прибег к другому средству и попытался апеллировать к его чувствам. Он обратил внимание Карт на те страдания, которым его народ подвергается в результате военных действий. Напрасные усилия!

— Я от своего решения не отступлю: Польша получит мир, если она этого хочет. Я ждал долго и не желаю больше находиться в неведении. Никакого мира без детронизации не будет! — по-солдатски отреагировал монарх.

Кардинал заплакал:

— Бог мой свидетель в том, что я дал честный совет: я вижу, как я сам и мое Отечество идем в пропасть.

На этом беседа была закончена.

Здесь, под Варшавой, появился необычный гость, который станет всеобщим любимцем и другом Карла XII. Это был принц Максимилиан Эммануэль Вюртембергский, повсюду известный по прозвищу Маленький Принц. С собой принц имел письмо к королю, написанное его матерью. Вюртембергская герцогиня-препоручала своего четырнадцатилетнего мальчика Карлу, который должен был удовлетворить его страсть к приключениям и его восхищение королем Швеции. Мать предлагала адресату либо отправить принца в Стокгольм для получения военного образования, либо оставить его при себе. Мальчик королю понравился — в некотором смысле он напоминал ему самого себя в пору ранней юности, — и решение было принято быстро и к взаимному удовольствию: Маленький Принц остался при короле. Сопровождавший Максимилиана Эммануэля придворный возразил было, что без гофмаршала принцу быть неприлично и что нужно немедленно найти такового, на что Карл XII ответил, что обязанности гофмаршала при принце он будет исполнять сам. Уладили вопрос и со штатом и содержанием: отныне принц должен был питаться вместе с королем. В качестве сопровождающего кавалера принц приобрел самого Густава Адлерфельдга, будущего автора «Военной истории» и биографа Карла XII.

Что касается военного образования, то Маленький Принц получил первые уроки уже на следующий день. У места впадения Буга в Вислу неожиданно появилась саксонская кавалерия, и Карл, считавший, что с момента последней военной разминки прошло слишком много времени, горел желанием сразиться. Рекогносцировка местности показала, что северный берег Буга хорошо охранялся саксонскими разъездами, все лодки поблизости были ими конфискованы, и напасть на противника с «сюрпризом» было трудновато. От пленных, однако, получили информацию, что Штайнау с главными силами находится под Пултуском, на берегах реки Нарев, впадающей в Буг. Если форсировать Буг в самом устье, то можно было бы напасть на Пултуск с запада. Могло получиться что-нибудь интересное, думал Карл, потому что у противника за спиной был Нарев. Он немедленно распорядился, чтобы Стенбок начал наводить мост через Буг в местечке Новодвор — там, где когда-то форсировал Буг его дед Карл X Густав.

Пока строился мост, Карл развил в Варшаве бурную деятельность. Он тайно встретился с кардиналом-примасом и в вопросе отношения к Августу предал слишком утонченному складу ума клирика некоторую прямолинейность; он принял нескольких иностранных послов, но ничего полезного во время аудиенций, к сожалению, не услышал; принял ряд польских депутаций и тоже попытался вправить им мозги; проинспектировал прибывший речной флот с ранеными и больными и позаботился о их размещении и лечении; повысил в звании до генералов генерал-лейтенантов Реншёльда и Ливена — первого — от кавалерии, второго — от инфантерии; до генерал-лейтенантов — генерал-майоров Майделя, Поссе, Стромберга и Стюарта.

Генерал-майора Майделя Карл прочил на место дряхлого и бездеятельного Крунхъюрта в Ингерманландию. Там царь Петр отвоевал у шведов Нотебург и Ниеншанц и начал строить то ли город, то ли крепость. Карл возлагал на Майделя надежды, что тот сможет там навести порядок (забегая вперед, отметим, что эти надежды Карла не оправдаются). Присвоение очередного звания Стюарту никакого практического смысла не имело и было жестом благодарности за прошлое — генерал был тяжело болен и просил освободить его от губернаторского поста в Курляндии. Между тем в боях с русскими превосходящими силами в Литве отличился граф А. Л. Левенхаугтт (Левенгаупт). Он тоже получил звание генерал-майора и скоро должен был сменить больного М. Стюарта на посту курляндского губернатора[82]. Магнус Стенбок очень рассчитывал на повышение его в звании до генерал-лейтенанта, считая свои заслуги ничуть не меньшими, нежели у остальных претендентов, но король предпочел с его повышением подождать, а пока главный военный комиссар трудился над возведением понтонного моста у Новодвора.

29 апреля мост был почти готов, и король с кавалерией и несколькими батальонами пехоты прошел по нему на другой берег Буга. Гвардию переправили на лодках, чтобы они посмотрели, что могут скрывать пойменные леса и болота. Саксонцы быстро убрали свои посты, давая понять, что сопротивляться в этом месте у них не было никаких намерений. На другой день по уже готовому мосту переправились все остальные силы шведской армии. Рядом с королем неотлучно находился Маленький Принц. Померанские драгуны, еще не участвовавшие в боях, попросили Карла предоставить им честь отличиться в предстоящих сражениях, и король, улыбаясь, милостиво разрешил следовать им в авангарде. Принц Отправился с драгунами, и с тех пор они стали его лучшими приятелями, а когда командир полка Бухвальд погибнет в бою, он будет назначен их полковником. Но полк будут называть «Бухвальдскими драгунами».

Шведы шли форсированным маршем на запад, ликвидируя по пути саксонские сторожевые посты. При переправе через реку Ниса утонули четыре лейб-гвардейца. За сутки шведская кавалерия без еды и остановок прошла болте 70 километров. Штайнау весть о подходе шведской кавалерии доставили сторожевые патрули. Он был как всегда в состоянии бдительности, и это сообщение для него не оказалось неожиданностью. В его распоряжении были четыре драгунских и четыре кирасирских полка — около 3500 человек. Примерно такую же цифру — три тысячи — указывает Адлерфельдт, характеризуя численность шведского кавалерийского авангарда, прибывшего под Пултуск.

Городок Пултуск был расположен на острове посреди реки и соединен с берегами двумя мостами. Штайнау расположил своих драгун на высоте вдоль дороги, на которой должны были появиться шведы. 1 мая 1703 года кавалерийские эскадроны Бухвальда в предрассветной мгле вышли прямо к городу, и Карл выдвинулся вперед, чтобы оценить обстановку. Он сразу увидел хорошую возможность запереть саксонцев в городе, если отрезать им путь к отступлению и захватить мосты. Не раздумывая он отдал приказ скакать во весь опор к первому мосту и пришпорил своего коня. Саксонцы разгадали замысел шведов, тоже бросились к мосту и слегка опередили шведов, потому что находились к нему ближе. Но мост не сумел вместить всех всадников, и шведы, «сев на хвост» столпившимся драгунам Штайнау, начали рубить всех, кто попадался. Перила не выдержали, и многие из спасавшихся бегством упали в воду и потонули. Шведские кавалеристы на плечах противника ворвались в город и немедленно перекрыли второй мост. Саксонцам не оставалось ничего другого, как прекратить сопротивление и сдаться.

Внешнее крыло саксонских позиций, которым отступить в город по мосту не удалось, было атаковано эскадронами Юлленшерны и майора Кройца (Крейца), саксонцы были рассеяны и спаслись бегством в лесах. Бой был закончен. Шведы потеряли 18 человек убитыми, потери саксонцев исчислялись (по шведским оценкам) 200 убитыми и утонувшими, кроме того, попали в плен 800 человек, включая 42 офицеров и двух генералов - Шуленбурга и Бойста (последний был заместителем Штайнау). Сам саксонский главнокомандующий тоже едва не попал в плен, но сумел найти лазейку и в последний момент выбраться из города живым и невредимым.

Король отдал город на разграбление. В этом деле особенно отличились драбанты: в горячей схватке с отступающими саксонскими драгунами они не участвовали, потому что шли сзади, и пока лейб-гвардейцы держали город взаперти, контролируя мост через реку, любимцы Карла XII врывались в дома жителей города и брали все, что попадалось под руку. Остальным — простым драгунам — досталось уже то, что не смогли унести бравые драбанты. Драгуны ворчали и выказывали свое недовольство, но поделать ничего не могли.

После грабежа шведы отправились на поиски фельдмаршала Штайнау и нашли его, но атаковать не решились: слишком большой перевес в силах имел он над шведами и слишком много их боевых товарищей еще оставались в домах Пултуска, Чертыхнувшись от досады, Карл уехал ни с чем и вернулся в город, где Стенбок уже приступил к сбору контрибуции. Король сел читать письмо от Реншёльда, в котором генерал-лейтенант информировал о саксонских силах в крепости Торн (Торунь), но расшифровать его с ходу не смог, потому что забыл взять с собой шифр. Карл напряг свою память и, восстановив шифр по памяти, расшифровал текст и прочел письмо. Он не утерпел и похвастался своим достижением перед Реншёльдом: «У меня возникли трудности с прочтением Ваших цифр, потому что при выезде из Варшавы ключ от шифра я оставил среди моих личных вещей в багаже, который еще не пришел, но я все равно справился с ними по памяти, потому что недавно писал письм». Шифр был довольно сложным, и, конечно, способности короля произвели на Реншёльда известное впечатление.

Генерал сообщал, что в Торне заперлась почти вся саксонская пехота в количестве шести тысяч человек. Это была ценная весть, и король решил идти на Торн, где надеялся вместе с отрядом Реншёльда окружить и взять город штурмом. После этого практически вся Польша будет очищена от присутствия саксонцев. Шведская пехота, форсировав Буг через Новодворский мост, по восточному берегу Вислы шла к Торну, в то время как Реншёльд находился западнее армии короля. На баржах вместе со шведами плыли пленные саксонцы. К 24 мая 1703 года передовые отряды шведов уже находились под стенами Торна, и король вместе с ними выехал на рекогносцировку крепостных сооружений. Торн, согласно полученным данным, являлся мощной крепостью, его гарнизон был многочисленным, а запасов продовольствия и амуниции в городе было более чем достаточно. Жители города были настроены решительно антишведски и заявили о своей готовности защищать крепость рядом с саксонскими солдатами. Саксонским генералам фон Канитцу и фон Ребелю такие заверения были как бальзам на душу. При осаде крепости Карлу XII предоставлялась уникальная возможность продемонстрировать свои инженерные знания, которые он в свое время получил от М. Стюарта, и проявить свои полководческие способности.

До Карла XII к Торну ходили два шведских короля. Осенью 1628 года Густав II Адольф шел на город с севера, но из-за голода и болезней в армии был вынужден отвернуть в сторону. В ноябре 1655 года Карл X Густав налетел на Торн, как ветер — он шел по той же дороге, что и Карл XII, и спешил в Бранденбург, чтобы выяснить отношения с бранденбургским курфюрстом. Получив ключи от города на подносе, он вошел в него без единого выстрела, проскакал бешеным галопом по улицам, громким хохотом разогнал всех собак и кошек, взял городскую кассу и исчез в северном направлении так же быстро, как появился.

Теперь, конечно, ситуация была другая; крепостные сооружения за это время поляки усовершенствовали и сделали еще более неприступными, за стенами крепости сидел сильный гарнизон, у которого и на уме не было подносить королю Швеции ключи от города, тем более что осажденным было хорошо известно, что шведская армия подошла без осадной артиллерии. Саксонцы с добродушными улыбками курили трубки и с любопытством наблюдали со стен города, как внизу маршировали голубые пехотные колонны каролинцев, как драгуны выгоняли из предместий жителей, чтобы сжечь их дома, как подплывали по реке баркасы с пултусскими пленными и те высаживались на остров посередине реки и как шведские саперы наводили понтонный мост.

Первое время об осаде Торна не было и речи — город пока блокировали и стали ждать, когда из Риги подвезут тяжелую артиллерию. Ее должны были выгрузить в Данциге, а оттуда по Висле доставить к Торну. Поэтому шведская армия под крепостью устраивалась прочно и надолго — с пекарнями, банями, лазаретами, маркитантками и проститутками. Для увеселения короля и придворных из Стокгольма вызвали даже французскую театральную труппу. По ближайшим деревням были высланы летучие отряды «товарище», чтобы следить за передвижениями Штайнау, а заодно получить «сатисфакцию» с населения. Время от времени, когда саксонцам предоставлялась хорошая цель, со стен Торна гремели мушкетные и артиллерийские выстрелы.

Король, как обычно, приближался к стенам города на расстояние выстрела, и уже в первые дни осады произошли неприятные эпизоды. Один раз пуля вонзилась в землю прямо перед ногами коня Карла, другой раз, вечером 28 мая, во время обхода королем гвардейских постов был смертельно ранен новоиспеченный генерал-лейтенант Б. фон Ливен. Король сильно горевал по убитому, приказал забальзамировать его тело и отправить для захоронения в Стокгольм. Третий раз Карла после взрыва гранаты засыпало землей.

Свою палатку король поставил рядом с палаткой Маленького Принца прямо под выстрелами саксонцев, и скоро они обе были продырявлены пулями. Однажды в отсутствие короля драбанты построили перед палатками вал и загородили их от выстрелов стогами сена. Вернувшийся хозяин палатки был изумлен этим нововведением и приказал сено убрать, но только перед своей палаткой. 27 июня Карлу XII исполнился 21 год, и защитники крепости ждали со стороны шведов какого-нибудь подвоха, но король ничем особенным этот день не отметил — равно как годовщину битв на Двине и при Клишове.

Придворные и близкие сделали попытку урезонить короля, чтобы он соблюдал осторожность. «Я буду там, где будут мои солдаты, — ответил Карл. — Для Швеции моя смерть не будет большой потерей — какая ей от меня польза?» Несомненно, пишет Лильегрен, странная фраза в устах абсолютиста Карла. Что это: игра в скромность или признание того факта, что он по горло завяз в польской трясине и теперь не знает, как из нее выбраться? Наблюдательный У. Хермелин встревожен странным и необъяснимым поведением своего повелителя и пишет: «Тому, что называется осторожностью, дают имя “трусость”. Все генералы и офицеры пребывают в состоянии транса и ничего доброго от будущего не ждут».

Между тем кавалерия Августа стала проявлять все большую активность, вероятно, подготавливая возможные пути отхода из крепости, для своей пехоты. Она нападала на небольшие отряды шведов и мешала им, выполнять задачи снабжения. Саксонцам оказывали содействие поляки, и шведы стали нести чувствительные потери. Больше всего Карла XII возмущали партизанские действия местного населения. К такой войне шведская армия не была подготовлена — она привыкла иметь дело с регулярными войсками и в открытых сражениях. В печально известном письме к Реншёльду король излагал свое ведение способов борьбы с партизанами:

«Мне известно, что Вы в целом стараетесь их наказать. Населенный пункт, в котором совершено нападение на шведский отрад, должен быть сожжен дотла вместе с окрестностями. Жителей деревень, которых Вы схватите, при малейшем подозрении в неблаговидных против нас поступках следует повесить, чтобы они боялись и знали, что если нас разозлить, то не будет пощады даже для детей в, колыбели. Если неприятель подобным образом будет создавать Вам трудности и уходить от преследования, то лучший, способ наказания — это уничтожение и сожжение всего в округе и превращение местности в пустыню, чтобы там уже. Вам больше никто не мешал. У нас особых новостей нет, мы тоже здесь на страже и подвергаем сожжению каждый населенный пункт, где появится неприятель. Недавно я приказал сжечь целый город[83], а его жителей — повесить».

Хорошенькое письмецо! Солдаты короля отнимают у мирных и ни в чем не повинных жителей съестные припасы, угоняют скот, забирают имущество, и это считается в порядке вещей. Но если они при этом оказывают сопротивление, то король сердится — ему, видите ли, нужно чем-то кормить свою армию! Что это: проявление истинной сути Карла XII, которую он так старательно скрывает, когда все вдет согласно его желанию, или виновата во всем война, которая испортила его характер? А может, это выражение внутреннего пренебрежения к полякам, которые не хотят слушаться его советов и поступают вопреки им? Ведь в Дании Карл в целом придерживался цивилизованных форм общения, да и когда шведы войдут в Саксонию, никаких эксцессов они допускать там не будут. Не потому ли, что датчане и саксонцы для них люди первого сорта, а поляки и, как мы увидим, русские — второго и третьего? Даже шведские историки признают, что русские в понимании каролинцев были чем-то вроде варваров или недочеловеков. Близко, очень близко подошел «самый нравственный король в мире» к нравственной пропасти, где от человекоизбранности до человеконенавистничества рукой под».

Основанием для недовольства Карла поляками, как считают некоторые шведские историки, послужил созыв Августом Всепольского сейма, и не где-нибудь, а в Любомире, в котором шведы только что делали «зачистку». На сейм съехались представители со всей Польши, в том числе и те, кто был настроен прошведски, включая коварного кардинала-примаса. Последнего встретили выкриками «Предатель!», но Радзиевский хладнокровно и спокойно объявил о поддержке Августа, словно его заигрываний с Карлом и в помине не было. Впоследствии кардинал несколько раз будет менять свою позицию в зависимости от складывавшейся расстановки сил между партиями Карла и Августа, пытаясь провести в жизнь свои собственные планы — любыми средствами оградить Польшу от участия в войне.

Сейм принял решение увеличить численность коронной армии и дал Карлу XII шестинедельный срок, в течение которого он должен был продемонстрировать свое миролюбие. В противном случае Речь Посполитая объявляла ему войну. Это был серьезный удар по планам шведского короля, попавший в самое больное место. И хотя решения Любомира остались в основном на бумаге, было ясно, что Август снова переиграл его на политическом поприще и все громкие победы Карла на полях сражений кардинального влияния на настроения в Польше не оказывают.

Правда, некоторое время спустя Карлу удастся сколотить свою конфедерацию во главе с познаньским воеводой Станиславом Лещинским, но мира и спокойствия в Речи Посполитой не будет еще долго и после того, как Лещинский станет «дубликатом» польского короля. Антишведские настроения будут все-таки превалировать над прошведскими, и в конце концов Август с помощью России одержит верх над Карлом. В интригах и ловких дипломатических ходах саксонец был непревзойденный мастер. Так, когда Карл решил сделать своим ставленником старшего принца Якова Собесского, сына умершего короля Яна Собесского, проживавшего в Силезии, Август послал отряд своих солдат, арестовал принца вместе с братом и посадил их в неприступный саксонский замок. Австрийский император, в чью империю входила Силезия, сделал вид, что ничего не заметил. Французского посла дю Эрона Август буквально вышвырнул из Польши за то, что тот остался в Варшаве, когда ее заняли шведы. Потом, несколько лет спустя, саксонцы арестуют посла Петра И. Р. Паткуля и Август выдаст его шведам. О, этот-«каналья с добрым сердцем» умел защищать свое привилегированное положение и не гнушался никакими средствами для достижения своих целей!

Приобретение Торна имело для шведов стратегическое значение. Становилось свободным сообщение по Висле с Балтийским морем, со Швецией и Лифляндией, Правда, некоторое препятствие на этой водной артерии представляли польско-прусские богатые города Данциг с Эльбингом, еще не опустошившие свою городскую казну и личное достояние жителей в пользу армии короля Швеции, и нужно было оградить польскую Пруссию от давних посягательств Бранденбурга. Поэтому в начале июня в Данциг с «дипломатической» миссией выехал верховный военный комиссар Магнус Стенбок, который повез с собой такие «соблазнительные» предложения, как контрибуция, сдача крепостной артиллерии, размещение контингента шведских войск в устье Вислы и кое-что другое, к примеру, предъявление претензий по старым долгам, датированным аж 1460 годом. К 1703 году, с учетом процентов, сумма долга в пользу кредитора составила 437 тысяч далеров! Правда, долг был частным и получателем являлись шведский генерал Нильс Юлленшерна (Гюлленшерна) и его семья, но это не имело ровно никакого значения — ведь долг-то был все равно в пользу Швеции.

Магистрат и жители Данцига по вполне понятным причинам встретили шведского эмиссара более чем прохладно. За спиной Данцига маячили Англия и Голландия, использовавшие этот портовый город в своих торговых интересах. Как уже упоминалось, на Данциг претендовал Бранденбург, неравнодушна к этому региону была и Дания. Естественно, всеми своими силами планам Карла будет противиться и Август, защищая свои законные владения. М. Стенбок, не добившись своего, пожаловался Карлу, находившемуся под Торном, и король послал ему оттуда подробную инструкцию о том, как нужно поступить со строптивым городом. В качестве постскриптума к ней Карл написал выразительное личное обращение к жителям Данцига: «Данцигцы! Если вы не образумитесь, то горько об этом пожалеете, когда я наложу на вас контрибуцию». Если уж от Кракова до Торна протянулся «солдафонский» след короля, комментирует Ф, Г. Бенгтссон, то от Торна до Данцига совсем рукой подать.