Глава шестнадцатая НОВЫЕ УДАРЫ СУДЬБЫ 

Глава шестнадцатая

НОВЫЕ УДАРЫ СУДЬБЫ 

Король, О Боже, ты меня наказал, и я благодарю тебя!

А. Стриндберг. Густав Васа

1300 шведов и 1500 запорожцев спешно уходили от берегов полноводного Днепра в юго-западном направлении. После Переволочны путь Карла XII лежал на Очаков — турецкий город в устье Буга. Беглецам предстояло преодолеть по высохшей и выжженной степи около 350 километров. Карла везли в легкой крытой повозке, которую он ненавидел всей душой верхового ездока. Вместе с ним ехал раненый лейтенант драбантов Хорд, а иногда в повозку третьим подсаживался уже знакомый нам Аксель Спарре, несостоявшийся губернатор Москвы, жизнерадостный балагур, скрашивавший однообразную обстановку веселыми анекдотами. Раненые офицеры тоже передвигались на повозках, поэтому ехали медленно.

Все время опасались русской погони, а если бы беглецы знали, что Левенхаупт оставил им всего двенадцать часов форы, то нервничали бы еще больше. Они также не ведали, что в погоню за ними А. Д. Меншиков отправил шеститысячный конный отряд генерал-майора князя Александра Григорьевича Волконского, который, на счастье короля, взял ложный след: буквально вслед за Карлом XII Днепр пересек военный комиссар Меландер со своими людьми, намеревавшийся соединиться с основным отрядом беглецов, следовавшим к Очакову, но взял слишком вправо и попал в плен к Волконскому. Пленение группы Меландера, вероятно, спасло жизнь «брату Карлу», потому что на ее преследовании Волконский потерял много времени. Петр I досадовал на Волконского, а зря: досадовать надо было на себя.

Мысли Карла XII все время возвращались к оставленной в Переволочне армии. Когда он поздним утром тронулся в путь, то видел, что она все еще стояла на берегу Днепра. То же самое подтвердил один офицер, пересекший Днепр несколькими часами позже короля. Этот нераскрытый во всех исторических исследованиях источник рассказал также о том, что русская армия тоже появилась у Переволочны и что никакого боя, пока он был там, не произошло. Все это было странно и непонятно.

Состояние шведов осложняли неизвестное будущее, чрезмерная усталость и отсутствие воды, поэтому шансов на благополучное пересечение этой пустынной тогда местности было у них не так уж много. По мнению Э. Карлссона, шведы, совершенно не ориентировавшиеся в степи, без помощи запорожцев Мазепы вряд ли сумели бы благополучно добраться до Буга. У многих падали лошади, и люди шли пешком. Некоторые не выдерживали и опускались на землю, но на них не обращали внимания и шли вперед.

Карлу XII повезло, и судьба на какое-то время отпустила свои строгие вожжи. Воду для питья королю готовил камердинер Хюльтман, он брал из каких-то грязных и пересохших луж воду и фильтровал ее через салфетки — верный способ заболеть дизентерией, но король не заболел. Если проблема питья кое-как решалась, то с едой дело обстояло хуже, потому что взять с собой в поездку необходимого запаса пропитания не удалось. Ели конину — по тем временам пищу чрезвычайно противную и нехристианскую, особенно для жителей Северной Европы. Мазепинские казаки охотились на диких антилоп, зайцев и прочую живность, но ни разу никто из них подношений королевскому столу не сделал. Зато духовная пища была в изобилии: с королем ехали не меньше 18 капелланов[191]. Мазепа со своими казаками ехал отдельно, на некотором расстоянии от шведов. Вероятно, запорожцам так было удобнее воровать по ночам шведских лошадей. Старый гетман (71 год) вез с собой два бочонка золота — то ли казенных, то ли из личных «накоплений». Гетман не доверял своим людям и уж тем более лихим запорожцам, и драгоценный груз охраняли шведские драгуны из Сёдерманландского полка. И правильно сделал, иначе он бы в первые же часы после перехода Днепра остался лежать в этой степи либо с простреленной старой и дурной головой, либо с ножом в груди. Казаки спасались от царского гнева, но никаких иллюзий по отношению к гетману тоже не питали.

Они ехали по бескрайней степи, фактически ничейной территории, отделявшей украинцев от крымских татар и простиравшейся во все стороны на расстояние многочасовой верховой езды. Время от времени беглецам попадались курганы, насыпанные, вероятно, еще во времена скифов. Первым из европейцев в этих местах в середине XIII века побывал францисканский монах Вильгельм Руйсбрекский (известный у нас как Рубрук), когда он пробирался в Каракорум, в ставку великого хана.

Путешествие было однообразным и незапоминающимся. Король по своему обыкновению мало обращал внимания на внешние обстоятельства, и переход через степь перенес вполне прилично. Однообразие и унылость пейзажа постепенно привели его в состояние душевного равновесия. Через четыре дня путники добрались до Ингула, притока Буга, а 17 июля они наконец-то достигли берегов Буга и остановились: без помощи турок переправиться на другой берег они были не в состоянии. В Очаков за помощью к местному паше в какой-то утлой долбленке были посланы полковник Станислав Понятовский, будущий главный политический и военный советник короля, и секретарь Карла О. В. Клинковстрём. Абдурахман-паша ответил, что Аллах велик и он все в жизни устраивает чудесно и великолепно, но без инструкций из Стамбула ничем помочь нельзя.

Возможно, шведы так бы и остались ждать получения наместником инструкций из столицы и 19 июля наверняка попали бы в руки Волконского, если бы в дело снова не вмешался Понятовский. Поляк лучше шведов разбирался в восточных традициях и турецкой дипломатии. Он встретился с пашой без свидетелей, вручив ему «подарок» — 2 тысячи дукатов — в обмен на быструю переправу шведов на другой берег. После этого в голове у паши, говоря современным языком, мыслительная цепь быстро замкнулась и, несмотря на отсутствие инструкций от султана, родилась заинтересованность «во имя и славу» того же великого Аллаха помочь чужестранцам лодками и баркасами.

Понятовский вернулся с переговоров 17 июля, а переправа через Буг началась между 18 и 19 июля. Все делалось по-турецки медленно, к тому же «речной флот» Очакова насчитывал всего несколько лодок и челнов. Абдурахман поставил шведам условие, чтобы они купили у него съестные припасы, и турки-гребцы, сдав товар, хотели уже поворачивать пустыми назад, но рассерженные каролинцы успели вцепиться в челны и подтащить их к берегу. Драгоценное время терялось в разборках, и до появления отряда Волконского переправу закончить не успели.

На западный берег Буга первыми сошли король с драбантами (18 июля), потом сёдерманландцы и последними — кавалеристы. Казаки, как они привыкли сами и к чему были приучены их кони, преодолели Буг вплавь. Когда 20 июля со своим отрядом неожиданно появился князь Волконский, на восточном берегу реки оставалось еще несколько сотен пеших шведов и запорожцев. Во время скоротечной схватки остатки отряда (в частности, по воспоминаниям француза К. де Турвиля, более 300 шведов) на глазах Карла были захвачены русскими в плен, а около 500 человек — в основном запорожцы — были ими порублены или загнаны в воду, где они все утонули[192]. С переправой через Буг у Карла XII начался новый период жизни. Если раньше он «путешествовал» за границей как полноправный властелин своего да и чужого государства, то теперь он находился на положении гостя турецкого султана, то есть фактически стал эмигрантом.

Положению эмигранта, как бы оно пышно и роскошно ни было обставлено, не позавидуешь. Он всегда чувствует, что находится в чужом доме. Его внимательно выслушивают, ему сочувствуют, дают деньги на проживание, но забывают о нем сразу, как только он вышел за порог. Эмигранту всегда кажется, что в мире существует только он и его проблемы, в то время как у хозяев страны, предоставивших убежище, на этот счет существует совершенно противоположное мнение — у них хватает своих забот. Эмигрант в поисках справедливости начинает «искать ходы», завязывать «полезные» связи, интриговать, сколачивать группировки, строить мелкие козни группировкам враждебным, держать «нос по ветру» и ухо открытым ко всякого рода слухам, версиям и измышлениям, хоть как-то касающимся его «основного дела». Он погрязает в конспирации, заговорах, обманах, предательствах, разочаровывается в людях и становится совершенным циником. Эмиграция — это постоянное унижение, разочарование и крушение всяких надежд. Эмиграция — это паутина, обволакивающая с ног до головы, это грязное и бездонное болото, затягивающее человека в свои тенета и портящее характер человека, это черная, неизбывная, беспросветная тоска. Эмиграция призвана постоянно подчеркивать оторванность человека от родной, привычной почвы и его моральное ничтожество на новой.

Все эти прелести эмиграции, возможно, и не коснулись Карла благодаря его положению, характеру и складу ума — его мало интересовали «мелочи жизни», но кое-какие неудобства своего нового состояния он, конечно, не мог не почувствовать. К тому же неизбежно накладывала свой отпечаток восточная обстановка — жить в Османской империи европейскому человеку было не так просто. Но деятельная натура короля проявлялась на любой почве, в том числе на почве восточного средневекового невежества и жестокости нравов.

Карл XII понимал всю шаткость своего положения в чужой стране, а потому старался утвердить свой авторитет с самого начала, чтобы ни у кого не было сомнения, что турки имеют дело с гордым и сильным королем Швеции. На Востоке уважают силу, а ведение дел на равных принимают за слабость. По сведениям барона Спарре, переданным в пересказе русского представителя на Аландской мирной конференции А. И. Остерманом, король подлаживаться под местные обычаи не собирался. Когда его посетил бендерский паша и плюхнулся на тюфяк рядом, то король «...з досады на него... будто ненарочно одною ногою на отмаш зацепил шпорою ево пашинский кафтан и сверху до самого низа разодрал».

В Очакове началась лихорадочная дипломатическая деятельность, которой Карл во время русского похода по уже известным причинам внимания почти не уделял. Направили посла к султану, чтобы сообщить ему о прибытии короля Швеции на территорию Блистательной Порты[193]. Послали секретаря О. В. Клинковсгрёма к крымскому хану, чтобы договориться об условиях приема Бахчисараем шведской армии, которая теперь должна была уже добраться к татарам из Переволочны. Канцелярия[194], потеряв под Полтавой графа Пипера и секретарей Улофа Хермелина и Йосиаса Седерхъельма, в составе 45-летнего канцелярского советника лифляндца Густава Хенрика фон Мюллерна, уроженца Эстонии, 46-летнего секретаря Кастена Фейфа и членов Бунге, Хюльтена и фон Кнохена занялась составлением реляции в Оборонную комиссию Швеции о Полтавском сражении и о формировании новых шведских полков. Текст письма правил сам Карл XII, который хотел сообщить неизбежные факты, но без их драматизации, дабы члены Госсовета не впали в уныние или панику.

Приведем текст этого любопытного письма, датированного 11 июля 1709 года:

«Уже давно мы не получали из Швеции газет, а также не имели случая посылать письма отсюда.

Между тем положение здесь было хорошим и все благополучно закончилось, так что полагали в скором времени добиться решающего перевеса над противником, который был вынужден пойти на такой мир, который бы от него потребовали. Однако так случилось, что 28-го числа прошлого месяца по воле неблагоприятных обстоятельств шведские войска потерпели в сражении ущерб, который произошел вовсе не из-за храбрости или численного перевеса противника, которого мы постоянно гоним, а из-за благоприятной для него местности и укреплений на ней, и из-за них шведы понесли значительные потери. Испытывая высокий воинский дух, они, невзирая на преимущества противника, все время атаковали его и преследовали, что в результате вызвало большие потери у пехоты, да и кавалерия тоже потерпела значительный ущерб.

Эти потери велики; однако мы полагаем найти выходы, благодаря которым противник через них не приобретет перевеса над нами или какой-либо выгоды... По этой причине мы передаем вам свою милостивую волю и приказание со всем прилежанием и как можно быстрее приступить дома к рекрутированию заново пехотных полков, которые участвовали здесь в сражении... Кавалерия тоже значительно пострадала, но поскольку потери пока неизвестны, необходимо, чтобы рустхоллары[195] были готовы к новому рекрутскому набору, особенно что касается Эстьётской кавалерии, которую надо набирать заново.

Необходимо не терять мужества и не опускать руки, а с новыми силами надо всем взяться за дело и довести его в самые короткие сроки до желаемого конца. Мы полагаем, что, несмотря на потери, враг скоро будет побит, так что мы сможем получить от него все, что желали...»

Уникальное по своим объяснениям исхода Полтавской битвы письмо напоминает знаменитую «отписку» русских военачальников Петру о головчинской неудаче. Подобно Карлу, Шереметев с Апраксиным и Репниным так ловко изложили на бумаге ход сражения, что даже Петр сначала поверил написанному: наши доблестные войска настолько дружно и успешно преследовали разбитого противника, что он нанес нам значительный урон! Впрочем, у шведского монарха были извиняющие обстоятельства, потому что на момент составления своей «отписки» он еще не знал о капитуляции под Переволочной.

Конечно, король не мог не понимать и не оценивать размеров постигшей под Полтавой его и его армию катастрофы. Но как руководитель страны он не желал драматизировать ее последствия, чтобы не создавать у Госсовета и своих подданных пораженческих настроений. Король поступил так, как в подобных случаях поступали и до сих пор поступают его коллеги по ремеслу: народу необязательно и даже вредно знать всю правду — достаточно, чтобы она была достоянием узкого круга «ответственных лиц». Характерно, что в письме Карл не упоминает о своем ранении и не использует его в свое оправдание. Он и сестре своей сообщил о ранении только из-под Бендер, когда рана уже заживала, а он уже предвкушал удовольствие от верховой езды. Поражение под Полтавой случилось для него «по воле рока» и «из-за неблагоприятной местности» — косвенное признание военной прозорливости царя Петра, выстроившего на поле боя земляные редуты. Если прежде он говорил о «везении» и «счастье», то теперь с таким же иррациональным упорством пытался не замечать очевидных и вполне конкретных реалий. После русского похода он все больше был склонен поддаваться року, судьбе, неизбежному. На фоне его деятельного характера и несгибаемой воли склонность к фатализму на первый взгляд выглядит довольно странно, но на самом деле такие личности иногда встречаются (взять хотя бы для примера Наполеона Бонапарта).

... Через несколько дней после прибытия в Очаков в шведском лагере был объявлен день покаяния и молитвы.

Капеллан Микаэль Энеман устроил богослужение и произнес проповедь, в которой неудачи шведов объяснил карой Господа Бога за все их прегрешения, совершенные во время войны. Король Карл внимательно слушал проповедь, а после службы поблагодарил Энемана за его «благоразумную рассудительность».

От сераскира Юсуфа-паши из Бендер прибыл посыльный — это был тот самый человек, которого Карл принимал полутора годами раньше на Висле перед вторжением в Россию. Бендерский начальник оказался более гостеприимным и дружески настроенным по отношению к шведам, нежели очаковский «философ»: он прислал палатки, повозки и другие необходимые на первое время вещи и пригласил Карла в Бендеры.

Весьма полезным оказался француз Константин де Турвиль, завербовавшийся в шведскую армию в 1707 году в Саксонии, длительное время проживавший в Турции и владевший турецким языком. Его Карл назначил военным комиссаром, в главную обязанность которого входило обустройство и адаптация шведов в Турции. Де Турвиль, в частности, оказывал переводческую помощь шведскому послу при Порте Мартину Нойгебауреру.

24 июля шведы покинули Очаков и направились в Бендеры «в гости» к Юсуф-паше. Конечно, внешние обстоятельства этого перехода не шли ни в какое сравнение с тяготами предыдущего, но и тут шведы столкнулись с сюрпризами: их североевропейские желудки, привыкшие к грубой мясной и соленой пище, не выдержали встречи с изобилием фруктов, кофе и прочих турецких сладостей и деликатесов, поэтому многие заболели и передвигаться приходилось медленно и с частыми остановками. На пути к Бендерам в городе Суклея шведов нагнал турецкий офицер из Очакова, он привел с собой 36 шведов и сотни полторы запорожцев, которые самостоятельно преодолели Днепр и благополучно добрались до турецкой границы из Переволочны. Они покинули лагерь до капитуляции и потому ничего нового рассказать королю не могли.

1 августа шведы добрались до Бендер, где их встретил заранее высланный туда для подыскания подходящего жилья для короля Юлленкрук. Карл XII собирался пробыть в Бендерах недолго — до момента подхода его армии и полного выздоровления, но ему пришлось прожить там целых три года. Он поселился в роскошной палатке, подаренной султаном Ахмедом, которую разбили на окраине города, в самих Бендерах бывал крайне редко, в своих письмах указывал «лагерь под Бендерами» и планировал в ближайшее время выехать в Польшу, чтобы соединиться там с фон Крассовым и Лещинским, благо польская граница была рядом.

На третий день пребывания под Бендерами М. Нойман сделал на ноге короля операцию, вырезав из раны омертвевшие ткани и кости[196]. После этой операции дела у короля пошли на поправку, через несколько дней он стал ходить с костылем, потом наступать на ногу, а 17 сентября первый раз сел в седло. Для непоседливого короля два с половиной месяца неподвижности были, конечно, тяжелым испытанием. 21 июля, еще в Очакове, взбунтовались казаки, они опасались выдачи их турками обратно царю Петру и хотели расправиться с Мазепой и его окружением. Карлу вместе со своими солдатами и офицерами пришлось защищать гетмана, а потом вести с бунтовщиками переговоры.

Лишь на берегу Буга Карл узнал о смерти старшей сестры Хедвиг Софии — проговорился гофмаршал фон Дюбен, назвав ее в присутствии короля «блаженной памяти герцогиней». Карл спросил фон Дюбена, что он имел в виду, и тому пришлось рассказать, что Хедвиг София 12 декабря 1708 года умерла от оспы. «Ах, моя бедная сестра! Ах, моя сестра!» — вскричал король и зарыдал. Закрыв лицо плащом, он убежал прочь, чтобы остаться со своим горем наедине. Подданные короля в первый раз увидели, как он плачет. В своем горе король был неутешен и долго — около года — не хотел верить посланию из Стокгольма, считая его злонамеренно распущенными слухами. Год спустя, в письме к Ульрике Элеоноре от 22 июня 1710 года, он признается, что вся надежда на то, что старшая сестра находится в живых, для него окончательно исчезла. Этот эпизод поворачивает нам фигуру Карла XII совершенно другой стороной: мы видим, что в глубине его существа скрывались настоящие человеческие чувства, только он привык их не выставлять напоказ.

При получении известия о потере под Переволочной остатков своей армии Карл XII не плакал, тем более что до него уже дошли об этом слухи, муссировавшиеся и в Европе, и в Турции. 13 августа в Бендерах появился генерал Мейер-фельт, отпущенный царем Петром из добровольного плена, который официально подтвердил эти сведения. Армии больше не существовало, и не было никакого смысла возвращаться в Польшу, вести переговоры с крымским ханом и султаном и уговаривать их присоединиться к союзу против России — присоединяться им было просто не к чему. Отныне Карл XII представлял практически только себя; его голос стал звучать слабее и слабее; его слава стала забываться, да и само его имя на некоторое время стало исчезать из европейского употребления. Не умевший долго задерживаться на одном месте, кочевавший из одного города в другой, он теперь надолго был привязан к захолустному городишку на окраине Османской империи. Он никогда не сидел без дела, без остатка отдаваясь военному ремеслу, но теперь, когда армии не стало, он не знал, чем заполнить свободное время. Ему оставалось только ждать и надеяться, надеяться и ждать. Ведь где-то когда-то должно же что-то случиться; в Европе, в Польше, в Турции, в России, на небесах, наконец. Или обхаживать султана и доказывать ему, что война с московитами — в его собственных интересах. Для этого необходимо ввести шведские войска из Померании в Польшу, соединиться там с турками и нанести удар по русским. Но предварительно надо установить доверительный контакт с великим визирем и повернуть его уши в сторону от нашептываний русского посла Толстого. Не забыть оказать влияние на посла Франции. И ни на минуту не прекращать разжигать жар ненависти к русским у крымского хана. Попутно следовало бы добыть денег на подкупы и подарки главному евнуху султана.

Судьба эмигранта. Главная книга его жизни уже была написана, ему только осталось дополнить ее несколькими заключительными главами, которые мало что нового внесут в сюжет произведения: Русско-турецкая война 1711 года (наконец-то!), неудача Петра на Пруте (вот она птица счастья!), возвращение в Европу (трепещите!), оборона Штральзунда (мы «им» еще покажем!), два норвежских похода (зачем?) — и все.

Судьба великого человека, потерпевшего великое поражение. «Полтава и Переволочна были не только военной катастрофой для Швеции... но и политической, — считает Лильегрен. — Позиция Швеции в большой европейской политике была построена на мощи оружия. Когда она была побеждена, все обрушилось...» Если в 1706—1707 годах Карл XII считался одним из самых могущественных европейских правителей, то «...теперь шведский король превратился в разменную карту в игре Турции и России — деградация, которой он, вероятно, не осознавал».

Время, проведенное в Турции, он иронично назовет «днями ленивой собаки». 1820 дней! Седьмая часть жизни! Монотонный ритм ее в Турции не дает исследователю почти никакого материала для наполнения биографии Карла XII. Взять любой месяц из недалекого прошлого, и он по своему содержанию затмит все пять лет его турецкого «плена». Дни ленивой собаки, когда время для него остановилось...

А из Стокгольма и шведских провинций до короля скоро стали доноситься раздирающие душу отчаявшиеся голоса и призывы о помощи. Несмолкаемые, с каждым днем все более настойчивые, истеричные, они станут постоянным аккомпанементом к его монотонной бездеятельности или кажущейся активности. Сразу после Полтавы в стране случился страшный неурожай. В 1710 году Швецию посетила чума. Она прошлась по всей Европе, но после голодного года Швецию она затронула больнее всех. В восточные провинции вернулся царь Петр — теперь навсегда. Вслед за взятием Эльбинга, Риги, Динамюнде, Ревеля, Пярну, Аренсбурга, Кексхольма и Дерпта пал Выборг, бывший шведским с самого момента своего основания в 1293 году. К осени 1710 года перед царем Петром капитулировали десять крупных крепостей, на завоевание которых, иронично писал датский посланник в России Ю. Юань (Юль), пошло меньше пороха, нежели на салюты и фейерверки в Санкт-Петербурге по случаю их падения. Опять зашевелилась Дания и снова обулась в военные сапоги. Правда, генерал Стенбок под Хельсингборгом задал датчанам хорошую трепку[197], но они не успокоились.

Антишведское трио — Петр, Август и Фредрик — уже 18 октября 1709 года в Торне (Торуни) согласовали все статьи договора о союзе против Швеции[198]. Дипломатия Фридриха Вильгельма Прусского стала демонстрировать заинтересованность в присоединении к Северному альянсу. 17 октября прусский король по Одеру выплыл навстречу Петру I и в Мариенвердере поздравил его с Полтавской победой. В наступательный союз против шведов пруссак, однако, не вошел — он, как и его предшественник Фридрих I, занял выжидательную позицию, чтобы «погреть руки» попозже, когда ситуация прояснится окончательно.

Король Станислав не был еще свергнут, но он «испарился» из своего королевства, как утренний туман, а вместе с ним «испарилась» и вся польская политика Карла XII[199]. Август Сильный порвал Альтранштедтский договор и вернулся на польский трон.

Многим, в том числе и автору данной книги, всегда казалось непонятным слишком долгое отсутствие короля на своей земле. Ну да, у него не стало армии; конечно, ранение на первых порах делало его неподвижным и бездеятельным; понятное дело, пути возвращения в Европу были официально перекрыты — царь Петр со своими «повеселевшими» после Полтавы союзниками об этом позаботился. Но все-таки это был Карл, а не какой-нибудь созерцатель жизни и меланхолик Левенхаупт! Он должен был вернуться домой и найти способы преодолеть препятствия, ему надо было показаться на глаза своему народу и самому успокоить «паникеров», ему следовало своим присутствием поддержать сторонников и старых боевых товарищей, взяться самому за восстановление армии, финансов и тому подобного, как это делал его отец, к чему его неустанно призывала Ульрика Элеонора в своих письмах, — одним словом, сделать все, что он попытается делать пять лет спустя с помощью Гёртца, когда было уже слишком поздно.

Почему же он все-таки так долго задержался в Турции? Не позволяло вернуться самолюбие? Возможно, но все-таки маловероятно. Не преодолел шока после Полтавы? Вероятно, но непохоже на Карла. Считал, как полагают некоторые историки, находиться в Турции выгодным и необходимым? Действительно, Карл в войне с Россией делал ставку на султана и крымского хана и мечтал появиться в Польше во главе 55-тысячного шведско-турецко-татарского войска. Об этом пишут все или почти все биографы короля, но нам это кажется малоубедительным. Королю достаточно было пожить в гостях у султана год, максимум два, чтобы понять, что никаких политических и военных приобретений шведам там не добиться. Как талантливый полководец, он должен был понимать, что ни султан, ни крымский хан царю Петру с его новой армией после Прута уже нестрашны. Напрашивается вывод, что Карлом XII, возможно, овладел какой-то психический недуг, своего рода наваждение, умственная спячка, помутнение сознания, которые в его положении — если вспомнить все несчастья и неудачи, перенесенные им в последние месяцы русского похода, — не были бы уж такой большой неожиданностью. Это, возможно, объяснило бы многое, но достоверно знать этого никому не дано.

Немецкий историк Ф. Оттов делает такое наблюдение: «Карл на самом деле вовсе не был... превосходным мастером владения сложными ситуациями и преодоления неблагоприятных обстоятельств, каковым он представал перед окружением и желал себя видеть. Скорее он был натурой депрессивной, иногда способной на удивительные манифестации воли и энергии, но их проявления ни в коей мере не выдавали стабильную силу души, способную переносить все перипетии высоконапряженного существования. Поэтому его деятельность часто сменялась более или менее длительными периодами неожиданного погружения в состояние упадка духа и потерянности, которые выражались то в апатичной бездеятельности, то почти в лихорадочной активности, которыми он, очевидно, пытался заглушить собственную неуверенность».

Перед Карлом XII после Полтавы стоял выбор способа действий: либо уйти в глухую оборону и оставить вещи такими, какими они стали после русского похода, либо признать Полтаву всего лишь неблагоприятным эпизодом и создавать основу для новой наступательной политики, с привлечением солидных и сильных союзников, конечной целью которой по-прежнему должно оставаться нанесение поражения России и заключение с ней мира на шведских условиях. И король Швеции выбрал, естественно, второе — это недвусмысленно следует из его знаменитого письма к оборонной комиссии Швеции. Был ли этот выбор умным и целесообразным для страны? Вряд ли. Если бы Карл XII успокоился на «достигнутом» или бы, к примеру, погиб в сражении, Швеция могла бы получить от России куда более выгодный мир, нежели тот, который она получила в 1721 году. Но король не погиб и сделал выбор, который был достоин его,— иначе он поступить не мог. Резон и здравый смысл — это качества посредственных людей, утверждает в своем упоении личностью Карла Ф. Г. Бенгтссон, Люди же выдающиеся, такие как Карл XII или Наполеон, идут другим, своим путем, потому что они так видят и изменить себя не могут и не желают. И упрямством, непоколебимой приверженностью своим принципам, идеалам и императивам они способствуют собственной погибели — такова логика великих людей.

Красивый вывод, но в этом ли состоит величие и слава государей, полководцев, министров, генералов и вообще властей предержащих? Нам как-то привычнее и ближе другое представление о великих и замечательных людях: они должны все-таки угадывать объективный ход истории и направлять свою деятельность в нужное и полезное для своей страны и своих подданных и граждан русло, а не становиться поперек событий. Ну, взять хотя бы пример другого «солдатского» короля и предка Карла XII — короля Густава II Адольфа, тоже великого полководца, но и великого государственника. Но Карл не был наделен способностями человека, мыслящего государственными категориями, и поэтому предъявлять к нему претензии по этому поводу бессмысленно. Он был таким, каким родился, каким его сделали воспитатели и жизнь.

Как-то Карла спросили (капитан А. Левен), что делает королей великими. Ответ был примечательным: «Счастье не делает их великими, равно как и несчастье не может лишить их своих достоинств. Судьба, кокетливая куртизанка, не должна влиять на истинную славу — так же, как неверная жена не должна испортить репутацию своего мужа. Фальшивые представления у людей, которые принимают ложь за правду, не имеют никакого воздействия на образ мыслей солидного и праведного властителя; он достаточно уверен в себе самом и не обращает внимания на мнение невежественных людей, как месяц плывет по небу, не замечая лая собак». Это высказывание, считает Лильегрен, показывает, какого высокого мнения был Карл XII о себе. Несмотря на все поражения и неудачи, он был великим, солидным и праведным. И не очень скромным, добавляет историк.

... Турция, на которую делал ставку Карл XII, уже прошла свой пик могущества и величия. Империя постепенно дряхлела, загнивала, слабела, рассыхалась и расползалась по швам. Времена воинственных султанов, становившихся отцами в пятнадцать и продолжавших ими быть в семьдесят лет, прошли. Нынешний правитель Блистательной Порты Ахмед III предпочитал седлу диван, военным походам — прогулки в гарем; он окружил себя безумной роскошью, изнежил себя духами и эссенциями, государственными делами почти не занимался и поручал их великим визирям и другим министрам. Кое-что от былой славы, конечно, еще оставалось, ресурсы империи чисто теоретически были неисчерпаемы, и соседние государства с опаской продолжали смотреть в сторону Стамбула, но это была одна видимость.

Карл XII. Портрет работы генерала А. Спарре. Бендеры. 1712.

Царь Петр.

Гравюра с оригинала Г. Кнеллера. 1697.

Шведские корабли под Копенгагеном. 1700.

Знамя драгунского полка шведской армии.

А. Д. Меншиков на коне (на фоне сражения при Калише). Художник П. Пикарт. 1707.

Походный ларец Карла XII, полученный им в подарок от турецких властей. Изготовлен в 1600 году.

Обмундирование и личное оружие Карла XII.

Джон Черчилль, герцог Мальборо.

Иван Степанович Мазепа, гетман Украины.

Запорожский казак.

Генерал-фельдмаршал, граф Борис Петрович Шереметев.

Ручная мортира, бывшая на вооружении русской армии.

Начало XVIII в.

Армейский барабан с вензелем Карла XII

Генерал, граф Адам Людвиг Левенхаупт.

Ротное знамя лейб-гвардии Преображенского полка. 1700.

Фельдмаршал граф Карл Густав Реншёльд.

Патронташ, сумка для гранат и пороховница шведского солдата.

Победа русских над шведами под Полтавой. Офорт Аутворта. 1855.

Фузея, штуцер и ружье. Начало XVIII в.

Петр I в Полтавской битве.

Палаш Карла XII.

Фридрих Гессенский, зять Карла XII.

Разгром шведской армии под Переволочной.

Арвид Хорн, ранее капитан драбантов Карла XII, здесь министр шведского правительства. Художник Г. Э. Шрёдер. 1727.

Битва при Гадебуше. 1712.

Письмо от 11 июля 1709 года из Бендер в Стокгольм Государственному совету, правленное рукой Карла XII.

Шведские пушки на санях.

Прусский король Фридрих I в форме офицера пехотного полка.

План и вид крепости Штральзунд. Гравюра. XVIII в.

Карл XII и барон Георг Хейнрих фон Гёртц. Гравюра У. Хогарта.

Медная пуговица с мундира Карла XII, которой, по одной из версий, был убит король.

Солдаты шведской армии доставляют тело убитого короля в свой лагерь. Гравюра XVIII в.

Голова Карла XII. Снимок сделан при эксгумации тела короля в 1917 г.

Й. Р. Паткуль встречает Г. X. Гёртца в Царстве мертвых. Немецкая сатирическая гравюра.

1719.

Траурная процессия с телом короля Карла XII. Художник Г. Седерстрем. 1884.

Великий визирь каждодневно занимался внешними и внутренними делами Османской империи, что кроме забот приносило ему солидные доходы. Если в Европе ни одно дело не решалось без «подарка», то в Турции этот принцип был возведен в невероятную степень и считался краеугольным камнем всего мироздания. Временами среди вельмож попадались люди умные и деятельные, и если империя еще как-то существовала, то только благодаря таким государственным людям. Но попадались великие визири другого толка, бравшие пример со своего господина, наслаждавшиеся в основном прелестями жизни в своих дворцах на берегах Босфора и набивавшие сундуки взятками от своих подданных и иностранных послов.

Вот с таким «контингентом» были вынуждены иметь дело Карл XII и его советники, составляя новые антирусские планы. Ахмеду III, когда шведы появились в Бендерах, исполнилось 20 лет, он сидел на троне уже шесть лет (и просидит до 1730 года, пока его не прогонят янычары, а племянник и наследник трона не отравит его). Это был обычный «декадент» восточного типа, интересы которого простирались не дальше гарема. В целом он был неплохо настроен к королю Швеции — не в последнюю очередь благодаря некоторым его женам. Карл мало имел с ним дело, все деловые контакты поддерживались с султанскими министрами и чиновниками, всякого рода пашами с тремя конскими хвостами, сераскирами, великим визирем. Последние менялись так часто, что иностранцу за этой чехардой было трудно уследить. За пять лет пребывания Карла в Турции сменилось семь великих визирей. В контактах шведов с османами происходила встреча представителей двух миров, двух разных культур, и договариваться было чрезвычайно трудно.

Как мы уже упоминали выше, Карл XII планировал сначала как можно скорее попасть в Польшу — лучше, конечно, имея в резерве союз с Турцией. Позже, когда выяснилось, что путь в Польшу закрыт[200], Карлу приходилось ждать, когда турки дадут в его распоряжение 50-тысячную армию, с которой бы он хотел войти в Речь Посполитую и соединиться там со шведским войском из Померании. Объединенная армия после дооворужения и пополнения могла быть использована для новых походов. Всем этим планам, однако, не суждено было осуществиться, а возвращаться домой, в Швецию, по мнению шведских историков, было опасно, потому что король с большой долей вероятности мог быть схвачен союзниками.

Великие визири в целом были сначала настроены на то, чтобы оставить Карла в Турции как можно дольше, и делали ему такие приманки, как обещания дать в Польшу 50-тысячный «эскорт». И все потому, что присутствие шведского короля, ввиду начавшихся с Россией переговоров о заключении мирного договора, было туркам выгодно. Потом они стали сомневаться, есть ли у шведов армия в Померании и появится ли она в Польше до того, как станет актуальным вопрос о начале военных действий против Петра I. А потом Карл XII стал им в тягость и даже представлял для них опасность, в связи с чем они даже вступали с русскими в тайные переговоры о том, как схватить короля во время его возвращения в Швецию[201]. Султан же не хотел портить отношения с Карлом, в хорошем настроении иногда высказывался за войну против неверных русских и старался всячески угодить шведу подарками, денежными подачками, заменой неугодного великого визиря, но не более того.

Иностранные послы в Константинополе по мере возможности складывали свои соломинки в шведские стога, но одновременно стремились добиться своих целей: удержать Турцию от войны с Россией, чтобы пугать османцами Австрию; подсыпать яда в кофе посла Карла по особым поручениям Станислава Понятовского[202]; отправить короля в Швецию на французском корабле; отправить короля Швеции на английском или голландском судне и т. п.

И, наконец, крымский хан Девлет-Гирей, единственный человек, который обладал энергией и умом, стремился к войне с русскими, но он с таким же усердием и энергией станет потом выступать против войны и за то, чтобы избавиться от дальнейшего присутствия короля Швеции в Турции.

На самом деле важнейшим аргументом в переговорах с турками и крымским ханом было наличие у шведов армии.

Без армии турки резонно не хотели пускаться ни в какие аферы. Если царю Петру удалось одолеть такую сильную армию и такого героя, как Карл XII, то что тогда делать одним туркам, не имея никакой поддержки со стороны Швеции? Вероятно, с этим рассуждением был солидарен и сам Карл. И он с нетерпением ждал появления своей померанской армии в Польше. Эта армия, согласно его видению, должна была стать костяком огромной союзной армии турок, крымских татар, поляков, украинцев, которая откроет против России фронт от Балтийского до Черного моря.

Лишь спустя три года, когда османы устанут ждать, а политическая обстановка в Европе изменится далеко не в пользу Швеции, такая армия во главе с Магнусом Сгенбоком высадится в Померании, но, к великому разочарованию Карла и султана, в Польшу не пойдет, а направит свой удар против датчан. В 1712 году она разобьет датско-саксонскую армию под Гадебушем, но запутается в военных и дипломатических лабиринтах Голштинии и в крепости Тённинген капитулирует перед датчанами, тем самым навсегда похоронив далеко идущие реваншистские планы Карла XII, и его турецкое пятилетнее «сидение» окажется бессмысленным. Но это произойдет потом, а пока же в Турции начинала постепенно разыгрываться художественная композиция под названием «Сказка о Железной Голове и семи великих визирях».

... Генерал Юхан Август Мейерфельт привез последние предложения царя Петра о мире. Он также поведал королю о событиях в Переволочне. Некоторые шведские историки полагают, что Мейерфельт возвел на Левенхаупта поклеп и во многом способствовал формированию у Карла XII неблагоприятного о нем мнения. Возможно, что так оно и было, хотя, как мы знаем, король внушениям со стороны не поддавался.

Б. Лильегрен пишет, что Левенхаупт капитулировал, поскольку считал ситуацию в Переволочне для армии безвыходной. Другое дело, пишет историк, трудно выяснить, был генерал прав или ошибался в своих оценках, но его желание уйти от ответственности в Переволочне и свалить ее на других, несомненно, достойно порицания. «Однако в катастрофе под Переволочной не может быть виноват один только он, как утверждали многие историки, — продолжает Лильегрен. — Он стал отвечать за армию только тогда, когда она оказалась в тяжелом положении у реки в ночь на 1 июля[203]. Так же несправедливо было бы списывать поражение под Полтавой за счет ранения Карла XII, просчетов Реншёльда или действий Рууса у редутов. Полтава и Переволочна — это последствия более ранних стратегических решений Карт XII и Петра I во время русского похода»[204].

Но Карл XII не мог простить A. Л. Левенхаупту сдачу армии в Переволочне, считая его если не изменником, то генералом, нарушившим его приказ. Супруга пленного и теперь опального А. Л. Левенхаупта обратилась к бабке и сестре короля с мольбой о воздействии на внука и брата, чтобы помочь вернуться супругу из плена. Король в самой резкой форме отказал в этом ходатайстве, настаивая на виновности пленного генерала. А между тем Карл в цитировавшемся выше письме к Ульрике Элеоноре признает и свою долю вины в драме под Перевалочной: ведь он не успел посвятить в суть своего приказа также и других, кроме Левенхаупта, генералов и офицеров, а должен был сделать это. Правда, и здесь король пытается найти причины, оправдывающие его забывчивость: возня с раненой ногой, паника среди людей и их беспомощность и занятость своими проблемами, так что никто из них не напомнил ему о том, что нужно было делать. «Как будто бы это что-либо изменил», — замечает Лильегрен.

В ответном письме к бабке и сестре король делает нечто такое, чего он никогда не делал, пишет Лильегрен: он сваливает вину на других. Он, который всегда относился к проступкам людей с королевским снисхождением и никогда не ругал и не критиковал провинившихся. Но только не в данном случае: Левенхаупт виноват, и ему нет прощения.

Встает вопрос: если Карл XII не считал капитуляцию армии под Переволочной необходимой и неизбежной, то зачем он ее покинул? Неужели бегство через дикую степь с небольшим отрядом он считал менее безопасным предприятием, нежели пребывание с армией в Переволочне? Что-то не сходится с нашими представлениями о Карле XII и тем образом, который был создан шведской пропагандой и который, по мнению шведского историка, после смерти короля вырос до гигантских размеров: честный (в отличие, скажем, от Августа II), справедливый правитель, обожающий своих храбрых солдат и офицеров, деливший с ними все тяготы походов и сражений. Как он, спасая свою жизнь, мог после тяжелого поражения под Полтавой бросить своих каролинцев на произвол судьбы? Неужели это тот самый Карл XII?

«Солдатский» король приводит мотивы, которыми он руководствовался при бегстве из Переволочны: больная нош, мешающая управлять армией с седла, срочная необходимость прибытия в Очаков, чтобы отравить оттуда «руководящие» письма к армии в Польшу и в Стокгольм. Но разве нельзя было для этого использовать курьеров? И что нового он собирался сообщить фон Крассову? Чтобы тот ожидал дальнейших указаний? Так это Крассов давно уже знал, аналогичные указания он получал от своего короля из России. А письмо в Стокгольм с указанием начать набор рекрутов? Какая тут была срочная необходимость? И вообще: почему для написания письма и дипломатических демаршей надо было отправляться именно в Очаков, а не в какое-нибудь иное место? Что-то тут не сходится, пишет Лильегрен.

Может быть, Карл XII, как и Левенхаупт и другие его генералы, недооценил обстановку? Они, возможно, верили, что русские в течение двух последующих дней в Переволочне не появятся и тогда остатки армии успеют переправиться через Ворсклу в районе Кишенки и добраться до Бахчисарая. Вероятно, никто из них не мог представить, что Меншиков окружит Переволочну уже через несколько часов после того, как король переправится на правый берег Днепра.

Но тогда кто виноват в капитуляции армии под Переволочной?