Агония Высоцкого

Агония Высоцкого

В последние недели жизни барда Оксане Афанасьевой порой приходится выполнять роль Марины в попытках вывести Высоцкого из почти невменяемого состояния.14 или 15 июня она улетела в Сочи. Но отдохнуть не удалось. «Когда Володя вернулся, почти все время он был в плохом состоянии. Тогда он отправил меня отдыхать, и я улетела на юг. Прилетела, пошла звонить в Москву. К телефону подошел Янклович, и я сразу понимаю, что все плохо:

– Володе плохо. Бери билет и возвращайся.

Я сразу же села в поезд…

И с приезда началось… Практически ни дня Володя не бывал трезвым. Если и был, то один какой-то день. Он все время был в каком-то болезненном состоянии. Все время что-то болит – то рука, то нога… То есть очень больной человек… И тем не менее были и концерты, и спектакли… Как он работал, я не представляю».

Барбара Немчик тоже чувствовала приближение трагического финала: «Володя приехал в очень плохой форме. Потом стало немного лучше – были спектакли, концерты… Но в принципе, до моего отъезда во второй половине июня – все было плохо.

Однажды я сидела в кабинете и собирала свои вещи. Володя вошел и с отчаянием сказал:

– Ты знаешь, мне ничего не осталось кроме пули в лоб.

Я начала возражать, но он меня перебил:

– Ты же сама прекрасно все понимаешь…

У него было просто страшное лицо. И тогда я поняла, что приближается конец».

Но даже в таком состоянии Высоцкий, когда мог, делал добрые дела. Юрий Любимов вспоминал: «Я очень сильно болел, и так случилось, что моя жена с сыном были в Будапеште (моя жена – венгерка). Я был один и лежал с очень высокой температурой – за сорок. И был в полубессознательном состоянии, но слышу – кто-то настойчиво звонит. Я по стенке, по стенке долго-долго шел. Звонит еще – знал, видно, что я дома, и думает – почему не открываю? Я открыл, зашел Владимир. Увидел меня в таком состоянии и говорит:

– Как же так? Вы – один?

– Ничего, ничего… Я как-нибудь отосплюсь, Володя.

– А что у вас?

– Не знаю, просто температура очень высокая.

Но Владимир увидел, в каком я состоянии, сказал: «Подождите» – и уехал. Я даже не помню, сколько времени его не было.

Привез мне какой-то сильный антибиотик. И я глотал это лекарство через каждые четыре часа. Действительно, через два дня температура спала».

Этот антибиотик в середине июня раздобыла Барбара Немчик в американском посольстве в Москве.

Отсчет последних недель жизни Высоцкого начался с 18 июня, когда он по предложению концертного администратора Владимира Гольдмана приезжает на гастроли в областной Калининград. С 18 по 22 июня Высоцкий дал 22 концерта. Надо было давать по три концерта в день. Вел концерты Николай Тамразов, художественный руководитель Творческой мастерской сатиры и юмора Москонцерта. Он вспоминал: «К этой гастроли я сначала не имел отношения и был занят в Москве подготовкой к выступлениям на Олимпиаде артистов разговорного жанра. Но звонит Гольдман из Калининграда: «У Володи сильно болит горло, неизвестно, будет ли петь. Нужно спасать ситуацию». Я бросил все и прилетел. В первом отделении во Дворце спорта выступали «Земляне», во втором Володя. Но он запаздывал, и я стал общаться с публикой, потому что «Земляне» отказались спеть еще пару песен в ожидании Высоцкого. И тут Володя выбегает на сцену, обнимает меня: «Здорово, Тамразочка!» И вроде бы все ничего. И настроение у него хорошее, но мы уже знали, что здоровье у него оставляет желать лучшего… Володя работал на износ. Но ему нужны были в тот момент деньги. Каждый день мы обсуждали его творческие планы, мы просиживали до трех-четырех часов ночи, чаи гоняли. Потом вставали днем: первый концерт начинался в три или четыре часа, второй – в пять и третий – в семь вечера. Почти все эти пять дней Володе было плохо. На последнем выступлении он уже не мог петь, голос превратился в сплошной хрип. Но он все же вышел к зрителям, развел руками: «Извините, сами видите – не могу…» И в течение часа отвечал на вопросы и рассказывал о своих творческих планах. Когда он ушел со сцены, звукорежиссеры включили фонограммы песен с его предыдущих концертов. Володя минуты полторы смотрел в зал из-за кулисы, повернулся ко мне со счастливым лицом: «Тамразочка, они слушают, они не уходят». Это случилось на последнем, 22-м концерте.

У Владимира Гольдмана картина последнего концерта вышла не столь благостной: «Мы отработали четыре дня, на пятый – перед последним концертом? – Володя говорит:

– Я не могу. Не могу больше работать.

А потом спрашивает:

– А тебе очень нужно?

– Володя, откровенно говоря, – надо. Если ты сможешь… Пять тысяч человек приехали из области…

– Ну ладно, я буду работать, только без гитары.

– Хорошо, гитару оставляем здесь.

На сцену вышел Коля Тамразов и сказал, что Владимир Семенович Высоцкий очень плохо себя чувствует:

– Петь он не может, но все равно пришел к вам. Он будет рассказывать и читать стихи. Вы согласны?

Все:

– Конечно!

И впервые Володя работал концерт без гитары: час стоял на сцене и рассказывал. Муха пролетит – в зале слышно…

А с нами в Калининграде работали «Земляне»… И они должны были заканчивать концерт. Володя – на сцене, а они за кулисами стали бренчать на гитарах. Я подошел, сказал:

– Ребята, потише, Владимир Семенович плохо себя чувствует.

Раз подошел, второй, а один сопляк говорит:

– Да что там… Подумаешь, Высоцкий?!

– Что?! Ах ты – мразь! Ничтожество! Если услышу хоть один звук!

И только я отошел, он снова – дзиньк! Я хватаю гитару и ему по голове! А они все четверо человек – молодые, здоровые жлобы – накинулись на меня. Я один отбиваюсь от четверых этой гитарой… Тут Коля Тамразов спускается по лестнице, увидел, бросился ко мне!

– Сейчас Высоцкий скажет в зале только одно слово – от вас ничего не останется!

Ну, тут они опомнились, разбежались…»

Василий Акимович Чепрасов, в то время – заместитель начальника УВД Калининградской области и большой поклонник творчества Высоцкого, тоже присутствовал на этом последнем калининградском концерте. Высокие милицейские друзья в Москве давно уже сообщили ему, что Высоцкий болен и сидит на игле. Поэтому состояние актера Чепрасова не удивило: «На последнем концерте запомнился мне артист бесконечно усталым человеком. Хотя внешне он выглядел, в том числе и благодаря облегающему фигуру летнему джинсовому костюму, как всегда статно и модно… Приблизившись к рампе, Высоцкий вдруг неожиданно для собравшихся заявил: «Сегодня я петь не буду. У меня нет настроения. Лучше я вам расскажу о Театре на Таганке, о его спектаклях, о своих творческих планах и отвечу на вопросы». Как только он начал свой рассказ, из зала посыпались записки. Высоцкий тут же начал их зачитывать и отвечать на вопросы».

Сопровождавший Чепрасова майор милиции Семен Кушнеров дополнил рассказ своего начальника рядом красочных деталей: «Рассказывал артист много интересного, но в тот день в зале была, видимо, не его публика…

Тишина в зале постепенно стала переходить в гул, послышался свист, спорадические выкрики: «Кончай сказки! Пой! Что дурачишься, напился, что ли?»

Развязка наступила неожиданно. Очередная записка была такого содержания: «Кончай трепаться. Начинай петь!» Как и предшествующие, Высоцкий прочитал ее вслух, на какое-то мгновение он умолк и растерянно посмотрел в зал. Но затем, как бы спохватившись, бросил записку на пол, повернулся и скрылся за занавесом».

О том же сообщил и композитор Николай Луганский, помогавший организовать концерты в Калининграде: «Наступил последний концерт в Калининграде. Самый последний. Высоцкий чувствовал себя очень плохо. Об этом он и сказал публике, выйдя на сцену. Извинившись за свое состояние, предложил вместо исполнения песен рассказы о своем творчестве, о ролях, о работе в театре и кино. Блистательный, остроумный рассказчик и импровизатор, он рассказывал, показывал сцены, читал знаменитый монолог Гамлета. Кто, когда и где мог бы все это слышать и видеть?! Выступление Высоцкого прервал пьяный окрик из зала:

«Кончай болтать, бери гитару и пой!»

Высоцкий остановился, долго смотрел в притихший зал и ушел за кулисы.

Я с трудом сдерживал в дверях толпу пьяных «поклонников». Жестко и твердо остановил Высоцкий прорвавшуюся за кулисы публику: «Выступать не буду».

В закулисной комнатке он сидел, потрясенный свершившимся, прижимал гитару, как будто кто-то хотел ее отнять. В глазах были слезы».

Тут сыграло свою роль то, что на последнем концерте преобладали жители не города, а области, для которых это был, возможно, единственный шанс в жизни услышать пение легендарного Высоцкого. И они не могли скрыть разочарования. Ведь они приехали за песнями, а не для того, чтобы слушать рассказ о Театре на Таганке и грядущей постановке «Зеленого фургона».

Один из поклонников Высоцкого слушал три концерта подряд из-за кулис калининградского Дворца спорта: «Между концертами приезжала «Скорая» – делали уколы. На сцене стоял весь мокрый… Все время врачи в белых халатах. Было много цветов, на одном из концертов Высоцкий сказал:

– Вы меня завалили цветами, как братскую могилу».

Во время концертов в Калининграде Высоцкий познакомился с некой Мариной, которая ему очень помогла, достав наркотики. По словам Янкловича, «Володя пообещал ей кинопробы», в связи с чем она в июле приехала в Москву. Ее муж, врач, осмотрел Высоцкого. Никита Высоцкий утверждает, что это произошло не в Калининграде, а в Москве: «Это было дней за десять до 25-го. В квартире был Валерий Янклович… Была одна женщина, которая вызвала врача…

И этот врач сказал, что человек с таким здоровьем не только выступать – жить не может… Живой мертвец! Все посмотрели на него, как на идиота. Но ведь, в принципе, он правильно говорил…

С одной стороны – внешне насыщенная жизнь: спектакли, концерты… А с другой – жить не может… То есть разница колоссальная… А за счет чего, я не знаю… Может быть, допинг?

Да, врач, которого привела женщина, сказал, что внешне человек производит нормальное впечатление, а здоровья как такового – нет».

Не исключено, что вместе с Мариной в Москву приехал и ее муж, который и произвел осмотр.

Тамразов тоже пытался достать наркотики: «Как человек, все понимающий, я помогал ему в каких-то ситуациях, но… В Калининграде мы свели дозу до одной ампулы… Не хватало… Володя мне говорил:

– Я покончу с собой! Я выброшусь из окна!

Я отвечаю:

– Ну нет, Володя, нет у меня. Можешь что хочешь делать – нет.

И Марина эта была ему нужна поэтому… У нее муж был врач, и она могла что-то доставать…»

О том же свидетельствует и Владимир Гольдман: «Там была одна женщина – Марина, очень красивая… Я знал ее по Ленинграду. У нее муж работал врачом, и она сказала:

– Могу помочь.

Она очень хотела познакомиться с Высоцким. Я пошел к Володе, он говорит:

– Накрывай обед».

В Калининграде Высоцкого посмотрел муж Марины и пришел к выводу, что тот жить не может в таком состоянии, а не только выступать, назвав его «живым мертвецом». Но тогда он сказал об этом, разумеется, только жене.

Врач Калининградской психиатрической больницы Анатолий Шварцев рассказывал, как всем миром доставали тогда для Высоцкого наркотики: «Обычная доза – два кубика морфия с промедолом, уже не давала результата. Высоцкому перед концертами вводили 12 кубиков сразу. Запасы наши больничные были невелики, и учет наркотиков велся строго. Поэтому были мобилизованы ресурсы и нашей, и областной, и портовой больницы, и медсанчасти… Санкции на это никто не давал, это была акция доброй воли. Высоцкого слишком любили, чтобы осуждать…

Кстати, после своего второго концерта Владимир Семенович побывал у меня дома в гостях. И похвастался: «Я, Григорьич, в рот спиртное не беру, а сижу вот на игле. 12 кубов – и 4–5 часов могу работать». А я ему: «Лучше, Володя, это дело, чем на игле».

Когда приезжал Высоцкий, врачи, как кажется, напрочь забывали клятву Гиппократа и действовали вопреки заповеди «не навреди».

В Калининграде у Высоцкого уже вовсю развились галлюцинации. Живший вместе с ним в трехкомнатном «люксе» Николай Тамразов вспоминал: «При мне у него была однажды – как бы это назвать – удивительная ситуация… Бреда?.. Удивительного бреда. Я уже говорил, что мы жили в одном номере. Володя лежит на кровати, нормально со мной разговаривает, потом вдруг говорит:

– Ты хочешь, я тебе расскажу, какой чудак ко мне приходит?

– Ну давай.

Нормальный разговор: вопросы – ответы… И вдруг? – это…

– А что тебе рассказать? Как он выглядит?

– Ну расскажи, как выглядит.

Володя кладет голову на подушку, закрывает глаза и начинает рассказывать… Какие у него губы, какой нос, какой подбородок…

– Ну как – хороший экземплярчик меня посещает?

Совершенно спокойно он это говорит. Потом я попросил продолжения. Мне было интересно: он фантазирует или это на самом деле? Непонятно, как это происходит. Я закрою глаза – и могу надеяться только на свою фантазию. А он – видел! Через некоторое время спрашиваю:

– А «этот» еще не отстал от тебя?

– Сейчас посмотрим.

Снова закрывает глаза и продолжает описывать с той точки, на которой остановился. Володя мог с «ним» разговаривать!

– Сейчас он мне говорит… А сейчас спрашивает…

Открывает глаза, и мы продолжаем разговор. Про уход из театра, про желание создать театр авторской песни. Идет нормальное развитие темы… Я снова его спрашиваю:

– А «этот» где?

Володя лежит на боку, теперь ложится на спину, закрывает глаза.

– Здесь. Порет какую-то ахинею.

Один раз я это видел…»

Вот это – настоящий «черный человек», но никакой не домуправ и не офицер. В моменты наркотического бреда, как раньше – бреда алкогольного, все темное поднималось со дна души барда и складывалось в образ мифического собеседника.

Дело в том, что в 1979 году Высоцкий пишет одну из своих наиболее мрачных и самых исповедальных песен:

Мой черный человек в костюме сером!..

Он был министром, домуправом, офицером,

Как злобный клоун, он менял личины

И бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья

И лишь шептал: «Спасибо, что живой».

Я суеверен был, искал приметы,

Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда…

Я даже прорывался в кабинеты

И зарекался: «Больше – никогда!»

Вокруг меня кликуши голосили:

«В Париж мотает, словно мы в Тюмень, —

Пора такого выгнать из России!

Давно пора, – видать, начальству лень».

Судачили про дачу и зарплату:

Мол, денег прорва, по ночам кую.

Я все отдам – берите без доплаты

Трехкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока похлопав по плечу,

Мои друзья – известные поэты:

Не стоит рифмовать «кричу – торчу».

И лопнула во мне терпенья жила —

И я со смертью перешел на «ты»,

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен:

Коль призовут – отвечу на вопрос.

Я до секунд всю жизнь свою измерил

И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я это понял все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано.

Здесь все проблемы поэта-творца сводятся к проблемам социальным. Ему ломает крылья правящая бюрократия. Для него открыт весь мир, но закрыта дорога к официальному признанию поэтом. За это, да еще возможность свободно творить на родине, без цензуры, он готов отдать все приобретенные блага, но сам прекрасно понимает невыполнимость подобной мены.

В отличие от «Черного человека» Сергея Есенина, где поэт прямо признается, что «осыпает мозги алкоголь», в песне Высоцкого нет прямых отсылок к терзавшим его недугам – алкоголизму и наркомании. Владимир Семенович тщательно скрывал их от широкой публики и понимал, что в этой песне слушатели будут в первую очередь отождествлять лирического героя с автором. Впрочем, об алкоголизме Высоцкого к тому времени слишком хорошо знала уже вся страна. А вот наркоманию ему и его окружению удалось скрывать до самой смерти. Однако косвенный намек на то тяжелое физическое и психическое состояние, в котором находится Высоцкий, содержится в строках о том, что «лопнула во мне терпенья жила, и я со смертью перешел на «ты». Такой переход он связывает исключительно с социальными моментами, с завуалированными преследованиями со стороны властей, с тем, что ему постоянно «перекрывали кислород». Все это в его жизни было и, конечно же, самым негативным образом влияло на мироощущение Высоцкого и его психическое состояние. Но тут сказалась и извечная русская привычка возникающие трудности и проблемы считать порождением исключительно внешних обстоятельств, а не каких-то собственных недостатков и ошибок. Высоцкий, думаю, был искренне убежден в том, что пить и колоться он начал исключительно из-за тягот советской жизни. В то время алкоголизм воспринимали не как генетически обусловленную болезнь, а только как социальную проблему, присущую прежде всего эксплуататорскому обществу. В СССР алкоголизм официально считался одним из «родимых пятен» капиталистического общества и подлежал полному искоренению по мере продвижения к коммунизму. С этим, однако, никак не сочеталась финансовая политика советской власти, основанная, среди прочего, на «водочном» наполнении бюджета. Водка и другие алкогольные напитки оставались немногими относительно бездефицитными товарами в СССР. Ее, по крайней мере в городах, можно было достать практически всегда. Периодически проводимые довольно вялые антиалкогольные кампании успеха не имели и разбивались о железную необходимость получать все большие доходы от торговли алкоголем. Возможно, тут был и еще один скрытый замысел – с помощью пьянства отвлечь народ от трезвого осознания причин жизненного неблагополучия. Вернее сказать, власть, с одной стороны, хотела бы, чтобы народ меньше пил и лучше, производительнее работал, а с другой стороны, больше покупал водки, субсидируя гонку вооружений и прочие государственные расходы, и меньше думал о причинах собственной бедности и бесправия. Это противоречие разрешалось таким образом, что лозунг трезвого образа жизни так и оставался лозунгом, а наращивание потребления водки и другого алкоголя стало суровой реальностью.

Характерно, что именно в советскую эпоху выпивка стала непременным атрибутом дружеского и делового общения практически во всех слоях населения. А?особенно распространен алкоголь был в творческих кругах, что было характерно еще и для досоветского времени. Выпивка издавна считалась стимулом для творческой деятельности и необходимым элементом разрядки для людей искусства. Печальную пальму первенства здесь всегда держали артисты, а именно в артистической среде пришлось больше всего вращаться Высоцкому. Разумеется, природный алкоголизм в таких условиях не мог не развиться.

Если пагубное пристрастие к алкоголю Высоцкий связывал исключительно с тем, что ему «ломали крылья», то наркоманию он оправдывал неудачной попыткой избавиться от алкоголизма с помощью наркотиков. Тут – правда, но не вся правда. Было еще и желание заглянуть за грань, попробовать запретный плод, в твердом убеждении, что такому гению, как он, Высоцкий, шансонье и барду всея Руси все дозволено если не в плане обращения с другими людьми, то, по крайней мере, в обращении с самим собой. Эту свою ошибку он осознал, когда было уже слишком поздно. Пытался вылечиться от наркомании, но не получилось, потому что поздно спохватился. И, как кажется, в момент написания своего «Черного человека» Высоцкий в глубине души уже понимал, что обречен на скорую смерть. Но все-таки предпринимал попытки спастись.

Михаил Шемякин подметил раздвоение личности у Высоцкого еще в Париже: «Володя ведь многое не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… «Мишка – это страшная вещь, когда я иногда вижу вдруг самого себя в комнате!»

То же страшное явление подметил и Янклович, но он склонен был объяснять это мистикой: «С полной ответственностью за свои слова утверждаю, что Володя мог общаться с какими-то потусторонними силами, о которых знал только он… Иногда он, лежа с открытыми глазами, говорил мне:

– Подожди, подожди…

И совершенно отключался от реальности».

На самом деле никакой мистики тут не было, а было обычное для наркоманов раздвоение личности. Ясное дело, что в таком состоянии Высоцкий не то что выступать – жить толком не мог. И, как минимум сразу после столь печально завершившихся калининградских гастролей ему требовалась экстренная госпитализация. Но друзья-администраторы, работавшие с ним, зарабатывали на барде очень неплохие деньги, все откладывали госпитализацию, ссылаясь на нежелание самого Владимира Семеновича. Ну, еще один концертик, ну еще пара-тройка тысяч рублей, ну, Володечка, милый, ну, давай еще чуть-чуть… А ведь тогда уже Высоцкого надо было госпитализировать принудительно, невзирая на все скандалы.

Во время калининградских гастролей Янкловичу удалось уговорить отца Высоцкого согласиться на госпитализацию сына в психиатрическую больницу. И по приезде сразу обрадовал Владимира Семеновича: «Вот отец берет на себя ответственность… Мы положим тебя в больницу. Тебе надо в больницу».

Ответ Высоцкого был обескураживающим: «Валера, я тебя предупреждаю. Если ты когда-нибудь подумаешь сдать меня в больницу – в каком бы состоянии я ни был, – считай, что я твой враг на всю жизнь. Сева попытался однажды это сделать. Я его простил, потому что – по незнанию».

И тут же по телефону дал суровую отповедь отцу. Приехавший на Малую Грузинскую Семен Владимирович только растерянно бормотал: «Да что ты, Володя… Я и не собирался…»

По словам Янкловича, «тут я понял, что и отец ничего не сможет сделать».

Мне эти оправдания не кажутся слишком убедительными. И вот почему. Друзья Высоцкого прекрасно знали, что он очень боится психиатрических больниц с их почти тюремным режимом. Но они также отлично знали, что еще больше бард боится смерти. И при желании могли напугать его вполне реальной перспективой гибели. Да и запугивать, в сущности, не требовалось. Ведь врачи на полном серьезе предупреждали, что счет жизни Высоцкого идет уже на недели. Но друзья-администраторы готовы были отпустить его в больницу буквально на два-три дня, рассчитывая, что за столь короткое время его поставят на ноги. Иначе пришлось бы отменять концерты.

В Калининграде Высоцкий заработал больше 6?тысяч рублей – в среднем по 300 рублей за концерт. Оксана утверждает: «Из Калининграда он приехал уставший, злой…» И было отчего злиться. Впервые наркомания привела к срыву концерта.

23 июня, в день возвращения Высоцкого из Калининграда, умерла сестра Марины Влади – Татьяна (Одиль Версуа). Высоцкий собирался во Францию на похороны, но нужного запаса наркотиков у него не было, и он не рискнул отправиться за границу, привычно соврав Марине, что ему не дали визы. На самом деле, по свидетельству Янкловича, «у него все было – и виза была, и билет был заказан… Не полетел он на похороны Одиль Версуа, потому что не было наркотиков. А еще он боялся встречи с Мариной – все это время жил на грани… Поэтому он и говорил:

– Марина мне не простит двух вещей: не полетел на похороны Татьяны и что у меня – Оксана…»

Сам Высоцкий чувствовал, что петля наркомании затягивается все туже, и искал пути к спасению. Но он хотел, чтобы лечение проходило максимально комфортно и заняло бы минимум времени.

Друг Высоцкого Вадим Туманов возглавлял старательскую артель «Печора» с центром в Ухте. Официально она занималась добычей золота, но это давало лишь малую долю доходов. Главным источником заработка было строительство дорог и зданий. Но только золото, как стратегический продукт, позволило добиться от государства снятия ограничений на фонд заработной платы и гибкого штатного расписания. Трудились там вахтовым методом, без выходных, по 12 часов в день, по 8–9 месяцев. Затем отдыхали по 3–4 месяца. Средний заработок в артели был 40 рублей в день. И абсолютный сухой закон. Туманов решил попытаться спасти друга. В интервью корреспонденту «Московского комсомольца» Елене Светловой Туманов на вопрос, знал ли он о наркомании Высоцкого, ответил: «Конечно. Он мне сам сказал. Но он так уверенно говорил: «Вадим, я захочу и в одну минуту брошу». А однажды признался: «Знаешь, я хочу тебе одну неприятную вещь сказать: я, кажется, не могу с собой справиться». Мне стало не по себе, и мы начали думать, как выйти из этого положения. Договорились, что он приедет ко мне в тайгу на месяц. Уверен, что, если бы это получилось, Володя бы справился. Потому что он был крепкий, когда это требовалось. Но он не приехал».

Владимир Шехтман вспоминал: «Была такая договоренность… Володя улетает к Вадиму и запирается в этом домике с врачами, – Туманов его уже приготовил. И Володя все время говорил – вот-вот, вот-вот… Едем-едем… У меня уже билеты были. Я раз сдал, второй…»

Об этом же случае говорил и Янклович: «Мы же тогда поссорились страшно… Купили ему билет, утром Володя должен был лететь.

– Давайте поскорее! Игорек (Годяев, фельдшер «Скорой помощи». – Б. С.) со мной полетит!

Билет купили, а ночью – скандал!

– Достаньте, и все!

– Никуда я не пойду, сейчас никто тебе не даст!

– Тогда я поеду к Бортнику. Он-то даст, если у него есть.

Всегда пугал меня этим, что поедет к Ване.

– Ну поезжай…

Он уехал, ему в какой-то больнице дали, привозит уже пустую ампулу…

– Валера, я тебя очень прошу – завтра утром отвези в больницу. Там же учет.

– Володя, ты стольких людей подводишь! Они же всем рискуют ради тебя!

На следующий день вел себя безобразно… Требовал, швырял книги – искал… Мы иногда прятали от него… Я уехал».

Иван Бортник, который, очевидно, все-таки давал Высоцкому не наркотик, а водку, свидетельствует: «Вовка мне говорил:

– Или сдохну, или выскочу…

У него же был билет в Америку».

7 июля Высоцкий предпринял последнюю попытку улететь к Туманову, но в который раз не успел в аэропорт.

Вадим Туманов так изложил события последних недель жизни Высоцкого: «После последнего Володиного возвращения из Франции в первой половине июня мы договорились, что он приедет ко мне в артель «Печора». Планировали, что он будет жить в тайге у реки. Мы приготовили ему домик, заготавливали припасы, ждали. Он бы мог победить болезнь творческой работой, да и физической не чурался. Человек он был уникальный. Умел слушать и слышать людей, не лез в душу. Все услышанные жизненные истории пропускал через свое сердце. Мы и спорили, и мирились. Всего и не расскажешь – большой кусок жизни прожит с ним… И никогда он не тратил время попусту: всегда с записной книжкой. Не дождавшись Володи, я сам прилетел из Ухты, по-моему, 20 июля. С Володей Шехтманом прямо из Шереметьево утром поехал на Малую Грузинскую. Дверь была приоткрыта, Володи нет. В квартире была только его взволнованная мама Нина Максимовна. Я спросил: «Где Вовка?» Нина Максимовна ответила, что сама не знает. Он попросил ее приехать, и она вот уже час ждет его. Я знал, что двумя этажами выше Володи (на 10-м) живет фотограф Валера Нисанов, который всегда готов был составить компанию для выпивки. Я кивнул Шехтману, он сбегал на 10-й, вернулся, говорит, что Володя там. Тогда я забрал Володю и обругал Нисанова. Потом услышал, как Нина Максимовна резко спросила Володю: «Почему ты пьяный?!» – «Мамочка, только не волнуйся!»? – повторял Володя».

В другом интервью Туманов сказал о том же более зло: «А здесь пьянка с повтором. Звоню Володе, а мне отвечает его мама, Нина Максимовна: «Приезжайте, я уже час сижу дома, дверь была открыта, никого нет». Я нашел его на десятом этаже у фотографа Валерия Нисанова. Оба были выпившие. В тот день я впервые увидел, как мама буквально набросилась на Вовку. Он оправдывался: «Мама, мамочка, все будет нормально!» А потом произошла история, которую мне рассказывал Валерий Нисанов. Когда Володя уже выходил из этой пьянки, к нему приехали Иван Бортник и Владимир Дружников. Сидели, и вдруг Дружников с какой-то злостью высказался: «Вот некоторые на «Мерседесах»!» Вовка психанул, они даже поругались. Он встал, налил себе стакан водки, и все пошло по второму кругу. Вскоре его не стало».

Надежды, что Высоцкому удалось бы победить болезнь творчеством, вряд ли были основательны. Ведь и до предполагаемой поездки на Северный Урал он все время творил, а наркомания все усиливалась. Не то что месяца, Владимир Семенович и недели не выдержал бы и без наркотика, и без песен. Он наверняка бы сбежал от Туманова под предлогом поездки в Америку. Ведь гемосорбция (очистка крови), как убедились еще в Москве Анатолий Федотов и другие врачи, лечившие Высоцкого, в его случае никакого эффекта не дала. И чуда ожидать не следовало. Лечиться у Туманова, наверное, было бы достаточно комфортно, но уж точно заняло бы много времени – не меньше месяца, а то и больше.

На состояние Высоцкого самым негативным образом повлиял тот факт, что 10 июля умер актер и секретарь парткома Театра на Таганке Олег (Арнольд) Николаевич Колокольников, с которым Владимир Семенович когда-то дружил, хотя в последние годы близких отношений уже не было. На похороны Высоцкий не пришел – боялся мертвых.

По свидетельству Янкловича, «на Володю эта смерть произвела колоссальное впечатление! Это была первая – близкая, реальная смерть. Он был просто подавлен».

Также Оксана Афанасьева полагает, что смерть Колокольникова роковым образом прервала выход Высоцкого из запоя: «Вот-вот Володя «вышел» – два дня держался более или менее… Но тут умер Колокольников, и Володя с грустью объявляет об этом и начинает пить. То есть ему был важен не только факт смерти, но и повод – «развязать»… Нужна была какая-то оправдательная причина… Ведь в последние годы они с Колокольниковым практически не виделись… И снова – и шампанское, и водка… С этого времени наркотиков уже не было…

Я и сама была в жуткой депрессии, умер отец… Мы все время об этом говорили… И вместо того чтобы давать ему какой-то жизненный импульс, я сама впала в депрессию… Тяжесть на душе и жуткие предчувствия…

Весь этот год у меня было предчувствие какой-то беды. И это чувство было, начиная с Нового года. Мне приснился страшный пророческий сон…

Сейчас выходят всякие мистические книги. Я к ним отношусь, конечно, скептически, – но вот смерть действительно имеет свой запах. И это ощущение близкой смерти чувствовалось в воздухе постоянно… Постоянно. Был какой-то сгусток отрицательной энергии, который влиял на всех нас. И, может быть, потому что я – женщина, и мне было всего двадцать лет, – я все события тогда воспринимала на эмоциональном уровне. И Володя все чувствовал и понимал… Наверное, это тоже связывало нас».

По мнению Барбары Немчик, из всех людей, окружавших Высоцкого в последние недели и дни, «тепло шло только от одной Оксаны. Как pаньше от Людмилы Абpамовой и от Маpины Влади… Ему нpавилось заботиться о ней, опекать ее».

11 июля Валерий Золотухина отметил в дневнике: «Смерть Олега Николаевича (Колокольникова. – Б.?С.)… В театре плохо. Театр – могила.

А там Высоцкий мечется в горячке, 24 часа в сутки орет диким голосом, за квартал слыхать. Так страшно, говорят очевидцы, не было еще у него. Врачи отказываются брать, а если брать – в психиатрическую; переругались между собой…»

Тут Высоцкий попытался предпринять решительный шаг, призванный коренным образом изменить его личную жизнь. 13 июля он отправился с Оксаной в ювелирный магазин «Самоцветы» на Арбате, чтобы купить обручальные кольца. Он задумал обвенчаться с ней по православному обряду.

Вот как об этом вспоминает администратор магазина Элеонора Костинецкая: «Накануне прихода Высоцкий позвонил мне: «Элеонора Васильевна, я могу завтра прийти?» Интересно, что он решил явиться в субботу, когда директор и его зам были выходными. А ведь с нашим заместителем, Ольгой Борисовной, он был в дружеских отношениях. Из этого я заключила, что он хотел как можно меньше привлечь внимания к своему визиту.

Пришел Высоцкий в сопровождении молоденькой девочки лет 18–19. Помню, она была одета в розовый костюм. И, глядя на нее, я тогда почувствовала жгучую ревность! Не женскую, нет. Просто для меня Высоцкий был этаким драгоценным камнем, к которому не надо было прикасаться. Выглядел он не очень… Я?еще его спросила: «Володя, у вас, наверное, был вчера веселый вечер. Не желаете ли рюмочку коньячку?» Но его спутница твердо сказала, что, если он выпьет, она с ним никуда не поедет. Тогда я принесла бутылку минералки, которую Высоцкий и выпил. После чего сказал: «Мне нужно купить обручальные кольца для одного приятеля и его невесты». Я поинтересовалась размерами. «Точно не знаю, – сказал Владимир Семенович. – Но примерно как на меня и вот на нее…»

Я промолчала, лишь многозначительно посмотрела на него и позвонила в секцию, попросив принести лотки с обручальными кольцами. По моему совету он выбрал обычные тоненькие колечки, без всяких наворотов. После чего пригласил меня на концерт: «Я вам позже сообщу, где он состоится, – сказал Володя. – Но обещаю, что это будет лучшее выступление в моей жизни!» Однако меньше чем через две недели его не стало…»

По словам Оксаны, «он говорил: «Я хочу, чтобы ты была моей женой». Он знал, что умрет, и ему хотелось, чтобы после его смерти я была официально записана в его жизни, чтобы я не осталась брошенной. Он говорил: «Я разведусь с Мариной. И мы начнем жить».? – «Володя, это никому не нужно, забудь…»

Оксана утверждает, что венчаться Высоцкий ее уговаривал после смерти Колокольникова: «Володя рвался обвенчаться…

– Володя, нас все равно не обвенчают. Ты же женат!

– Нет, давай! Обвенчаемся – и все!

Остановить его было невозможно, он хватал за руку и тащил.

Мы даже кольца купили… А женщина в ювелирном, которая Володю знала, смотрела как-то подозрительно… Володя говорит:

– Да это мы для друзей… Хотим сделать им подарок…

Мы покупали сразу два кольца – это точно, – мерили, Володя говорил:

– Как ты думаешь, им подойдет?

Скорее всего, это было в ювелирном отделе «Военторга». Нас водили в какое-то подземелье.

Далее мы поехали в одну церковь… Я даже не выходила из машины. Потом поехали во вторую… Володя говорит:

– Ну ладно. Здесь – нет. Но вот мне сказали про одно место, там точно обвенчают. Потом поедем…

Это было уже в последнее время, но когда точно?»

Валерий Янклович считает, что покупать кольца Высоцкий и Оксана ездили без него: «Точно помню, что это было в воскресенье (по мнению Валерия Перевозчикова, скорее всего, это было 13 июля. – Б. С.). Я увидел кольца, когда они объездили церкви. Оксана мне рассказала. Я говорю Володе:

– Ты с ума сошел…

Он отвечает:

– Я хочу – если со мной что-то случится, – чтобы она знала, что это не просто так, что это серьезно».

Практически Высоцкий повторял финал судьбы своего героя – поручика Бруснецова из фильма «Служили два товарища». Брусенцов венчается с женщиной, с которой только что познакомился, венчается в те минуты, когда Севастополь собирается покинуть последний пароход с бойцами армии Врангеля. Брусенцов так объясняет это решение: «Пусть все рушится в тартарары, но хотя бы это будет свято». Однако посадить на пароход свою Сашу, а также любимого коня Абрека Брусенцову не удается, а без них жизнь на чужбине для него бессмысленна, и он кончает с собой. Не исключено, что Высоцкий подумывал о самоубийстве, устав мучиться от ломки и в глубине души догадываясь, что вылечиться не удастся, что наркомания постепенно разрушает его мозг, его личность, и боялся дожить до высокой стадии этого разрушения.

Высоцкий и Оксана так и не обвенчались. То ли не нашлось священника, который рискнул бы обвенчать человека, состоящего в официально зарегистрированном браке совсем с другой женщиной. То ли такой священник все же нашелся, но обвенчаться они не успели из-за внезапной кончины Владимира Семеновича. Но нельзя сбрасывать со счетов и версию, что в истории с венчанием Высоцкий просто блефовал, как и с обещанием забрать Оксану в Америку, венчаться не собираясь, а лишь обнадеживая Оксану грядущим церковным браком, чтобы она дождалась его возвращения из Парижа, а потом – из Америки, если остаться там надолго не получится.

В любом случае история с несостоявшимся венчанием еще раз доказывает, что Высоцкий в Бога не верил, иначе не стал бы так издеваться над таинством церковного брака. О неверии Высоцкого хорошо известно из свидетельств друзей и Марины Влади. Поэтому его не отпевали. Между тем в песнях и стихах Высоцкого не раз поминается Господь и всевышний, присутствуют библейские сюжеты. Но, принимая во внимание неверие поэта, в данном случае все это используется лишь в качестве художественных образов.

«Ему бы хотелось нормальную семью. Ему нравилось, когда в доме уютно, когда есть еда, когда я что-то готовила. «Ну давай кого-нибудь родим», – говорил он. «Ну, Володя, что это родится? Если родится, то одно ухо, и то глухое». Я так неудачно пошутила, что Володя даже офигел: «Ну и юмор у тебя». Но ребенка я никогда бы не стала от него рожать, потому что не была уверена, что от наркомана родится здоровый».

В последние месяцы жизни Высоцкий из-за наркотиков стал все более забывчивым, безосновательно обвинял друзей в краже у него кассет и прочих вещей, которые сам же отдавал до этого совсем другим людям. Хотя здесь и друзья не всегда бывали безгрешны. Так, еще до серьезного увлечения наркотиками Высоцкий подарил одному из своих друзей из числа актеров Таганки свою кожаную куртку, привезенную из-за границы и вызывавшую у коллег неподдельную зависть. Утром, протрезвев, Высоцкий, узнав о том, что подарил куртку, попросил вернуть ее обратно, упирая на то, что был в беспамятстве. Но новый владелец куртки заявил, что возьмет ее себе на память. После этого их дружба пошла врозь.

Но что было еще хуже, Высоцкому приходилось все чаще врать своим друзьям и близким.

Янклович вспоминал: «Он мог Марине одно сказать по телефону – поворачивался и нам говорил другое: Оксане – одно, мне – совершенно другое…»

Оксана тоже начала замечать за своим любимым эту крайне неприятную черту: «Вообще, это время жуткого вранья. Володя врал Марине. Мы врали ему и друг другу: да, вроде бы состояние ничего…»

По словам Янкловича, дружба с фотографом Валерием Нисановым, жившим двумя этажами выше, особенно усилившаяся в июне 1980 года, объяснялась тем, что накануне Олимпиады был значительно усилен контроль за наркосодержащими препаратами в московских поликлиниках и больницах. Ведь, как не без оснований полагали власти, среди гостей Олимпиады окажется немало наркоманов, а лишние скандалы властям были не нужны. А у Нисанова, как вспоминает Янклович, «всегда было шампанское и водка. Конечно, он все знал и старался не давать…

Однажды Володя подходит к нему, уже в плохой форме… Валера говорит:

– А у меня ничего нет…

Володя открывает холодильник, а морозилка вся забита бутылками водки – горлышки торчат. Он посмотрел-посмотрел:

– Да, действительно, ничего нет».

О том же говорил и Анатолий Федотов: «У Валеры всегда было… Если Володю прижимало, он всегда выручал. Иногда это необходимо… В это время Володя стал очень сильно поддавать… Бутылку водки – в фужер! И пару шампанского за вечер.

Ушел в такой запой – никогда его таким не видел…

– Володя, да брось ты это дело!

– Не лезьте! Не ваше дело!

Было такое ощущение, что у него отсутствовал инстинкт самосохранения».

А вот что рассказывал сам Нисанов: «Однажды Володя наливает в фужер – а у меня были такие: большие, по 500 граммов – бутылку водки. И р-раз! Залпом. А Валера Янклович увидел – он же его охранял от этого дела – и говорит:

– Раз ты так! Смотри – и я!

И себе в фужер. Выпил – и упал».

Неудивительно, что по части выпивки Янклович не смог соревноваться с Высоцким. У барда, скорее всего, была уже та стадия алкоголизма, когда на усвоение алкоголя уже мобилизованы все силы организма, и даже огромные дозы спиртного не вызывают опьянения. Но вслед за этим через некоторое время обычно наступает последняя фаза, когда алкоголик пьянеет уже с одной-двух рюмок водки. Высоцкий до этой стадии, к счастью (или к несчастью?), не дожил.

Оксане показалось, что на какое-то время Высоцкий пришел в норму: «Через несколько дней после приезда (из Калининграда. – Б. С.) у Володи был спектакль. И это время, по-моему, Володя был в норме… Собирался к Туманову, были такие разговоры, что надо кончать с наркотиками, что это невыносимо. А это действительно было невыносимо!

И вот приезжает эта Марина из Калининграда с портретом, который теперь висит в квартире. По-моему, Нина Максимовна его повесила. Я открываю дверь… Кажется, она привезла еще баночку меда. Я говорю:

– Минуточку, подождите здесь.

Ну откуда я знаю, кто она такая, – там сумасшедших ходила тьма. Я захожу к Володе:

– Там пришла какая-то Марина из Калининграда, говорит, что к тебе. На что Володя отвечает:

– Не пускай!

Вот и все… А то говорили, что я ее выгнала. Получается, что я какая-то злодейка.

А на следующий день в театре я встречаю маленького Илюшу (сына Янкловича. – Б. С.), и он мне говорит:

– А ты знаешь, у Володи в Калининграде была Марина… Вот как ты у него в Москве, так она – в Калининграде…

И это говорит мне десятилетний мальчик! Ну, я сделала вид, что все нормально, но стою и жду Володю. Пятнадцать минут, двадцать минут, тридцать минут… И уже собралась уходить. Вдруг появляется Володя, и я ему говорю:

– Где ты был?

– Да ты знаешь, пришла эта Марина из Калининграда…

– Ах так! Вчера ты ее не пустил, а сегодня в театре принимаешь! Я с тобой не поеду.

Значит, иду я, а Володя на машине едет за мной.

– Да не поеду я с тобой!

То есть нормальная сцена ревности… А потом я все-таки села в машину, и весь вечер у нас были «разборки». Володя мне рассказал, кто она такая, что у нее муж – врач, что все это фигня. В общем, мы помирились.

А на следующий день… Тогда мы с друзьями снимали такой любительский триллер, на любительскую, естественно, кинокамеру. Все было очень серьезно и очень смешно. Нас была целая банда, снимали мы все это на улице, и Володя там снимался. Он играл мpачного водителя «Мерседеса».

Подошел милиционер, спрашивает:

– А что это вы здесь снимаете? Здесь нельзя! Отдайте пленку!

Пленку мы ему не отдали, но он чуть не отобрал у нас камеру.

А потом мы поехали к американскому посольству? – действие нашего фильма происходило за границей, нужна была соответствующая натура – и стали снимать стоящие там иномарки. Нас тут же остановили – уже американцы не хотели, чтобы их снимали.

И мы веселились со страшной силой… Ну да, почти весь год был мрак и кошмар, но были же и такие дни».

Высоцкий, очевидно, объяснил Оксане, что калининградская Марина нужна была ему только потому, что ее муж мог доставать наркотики, и секс с ней был для Высоцкого лишь своеобразной платой за эту важнейшую для него тогда услугу. Его жизнь все больше подчинялась единственной потребности: иметь каждый день необходимое количество наркотиков, дозы которых постоянно возрастали.

Окружение Высоцкого чувствовало, что конец не за горами, но серьезных попыток организовать ему длительное лечение в стационаре не предпринимали. Скорее речь шла о восстановлении сил для очередных концертов, после которых рано или поздно вновь наступала ломка. Особенно ухудшилось положение летом 80-го, в связи с Московской Олимпиадой, когда контроль за наркосодержащими препаратами в клиниках и больницах был усилен. Высоцкий почти постоянно ощущал их дефицит и испытывал невыносимые страдания.

И круг друзей уже определялся только их способностью достать дурман, дающий мнимое спасение от мук. Оксана Афанасьева утверждала: «Вот Валера (Янклович. – Б. С.) считает, что он сторонился писателей, поэтов… Да ничего подобного! С удовольствием бы общался, если бы не болезнь.

Володя Шехтман – очень хороший человек, Игорек Годяев – хороший, приятный человек, Толя Федотов – веселый, хороший человек, да еще и врач, Валера Янклович – самый близкий, хороший человек… С?ними можно посидеть, пообщаться… Но связать всю свою судьбу, общаться изо дня в день, практически не расставаясь, на протяжении целого года – почему?! Чем больше была зависимость, тем больше были нужны эти люди. А вот Сева Абдулов – не мог или не захотел доставать, он и исчез на полгода.

А тот же Федотов – ну не было бы болезни, да разве мог бы Толя днями не выходить из Володиной квартиры?!»

Хирург Владимир Баранчиков вспоминал: «Наверное, именно с февраля это и началось – постоянные поиски… И вокруг были люди, которые так или иначе были с этим связаны. Да, общались, дружили, любили,? – но главное – это…»

Владимир Шехтман признал: «Мы все были все-таки младшими друзьями… В этом все дело… Даже Вадим (Туманов. – Б. С.). А потом, Вадим бывал наездами…»

Туманова вряд ли, конечно, можно отнести к младшим друзьям Высоцкого. Хотя бы потому, что Вадим Иванович был более чем на десять лет старше барда. И никогда не доставал ему наркотики, хотя при желании наверняка мог бы сделать это.

Туманов так описал трагический финал: «Мы уложили Володю спать, посидели молча. На следующий день я снова приехал с утра. Был и на следующий день. В квартире Володи находились Нина Максимовна, Валерка Янклович и Анатолий Федотов. Мы пришли к единому мнению, что Володю нужно срочно госпитализировать. Приехала бригада из Склифосовского. После осмотра пообещали подготовить ему отдельную палату и завтра забрать. Я провел у Володи день и ближе к вечеру уехал. Вечером позвонил, поговорил с мамой, с Янкловичем. Потом перезвонил еще в одиннадцать. Вернувшийся с дежурства Федотов ответил, что опасности нет и Володя уже спит. А около четырех утра меня разбудил сын Вадим: «Володя умер».

Смерть Высоцкого все предчувствовали, но в то же время надеялись – пронесет. Оксана Афанасьева вспоминала: «Как бы все знали, но никто ничего и не знал. Все думали, что это какие-то игрушки, что все не так серьезно, как есть на самом деле. Была Олимпиада, в Москве был режим, все гораздо строже, чем обычно. Нельзя был достать наркотики. Это потом уже некоторые говорили: «Что же вы не сказали, что ему так плохо, я бы привез, у меня было». Ну даже если бы вовремя привезли, он укололся и остался бы жив. А дальше-то что?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.