Доходы и долги Высоцкого

Доходы и долги Высоцкого

В 1968 году Высоцкий с тоской писал своему другу поэту Игорю Кохановскому: «Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже – и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что написать всерьез, но пока не брался, все откладываю – вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя – неохота…» Положение было сложное. Денег катастрофически не хватало. Зарплата на Таганке была более чем скромной. В кино Высоцкого снимали редко, особенно в главных ролях. И причиной этого были, пожалуй, даже не гонения властей, а все чаще повторявшиеся запои. Высоцкий уходил в пике, и съемки приходилось останавливать на несколько дней. Из-за простоев студии несли убытки. Поэтому многие режиссеры зареклись снимать Высоцкого. Правда, с 1966 года начались публичные концерты, но гонорары за них были еще не слишком велики.

В тот момент Высоцкий, кажется, еще не осознавал, что песни – это и есть его главный вклад в поэзию и шире – в культуру. И тогда же, в 68-м, в ответ на очередную газетную кампанию против своего творчества, Высоцкий написал одну из самых сильных и знаменитых своих песен – «Охота на волков»:

Рвусь из сил и из всех сухожилий,

Но сегодня – опять, как вчера, —

Обложили меня, обложили,

Гонят весело на номера.

Из-за елей хлопочут двустволки —

Там охотники прячутся в тень.

На снегу кувыркаются волки,

Превратившись в живую мишень.

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников – матерых и щенков.

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками

Егеря, но не дрогнет рука!

Оградив нам свободу флажками,

Бьют уверенно, наверняка.

Волк не может нарушить традиций.

Видно, в детстве, слепые щенки,

Мы, волчата, сосали волчицу

И всосали – «Нельзя за флажки!».

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников – матерых и щенков.

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры.

Почему же – вожак, дай ответ —

Мы затравленно мчимся на выстрел

И не пробуем через запрет?

Волк не должен, не может иначе!

Вот кончается время мое.

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся и поднял ружье.

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников – матерых и щенков.

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел

За флажки – жажда жизни сильней!

Только сзади я радостно слышал

Удивленные крики людей.

Рвусь из сил, из всех сухожилий,

Но сегодня – не так, как вчера!

Обложили меня, обложили,

Но остались ни с чем егеря!

Идет охота на волков, идет охота!

На серых хищников – матерых и щенков.

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Один партийный деятель, услышав эту песню, удивился: «При чем здесь волки? Это не про волков, а про нас». Волк, от лица которого написана песня, – это сам Высоцкий. Это он всю жизнь в родной стране чувствовал себя одиноким волком, которого травили по всем правилам загонной охоты. Наверное, Высоцкий читал письмо Михаила Булгакова Сталину от 30?мая 1931 года. Тогда писатель, лишенный возможности публиковаться на родине, признавался: «С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.

Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких. Причина болезни моей мне отчетливо известна.

На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать.

Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.

Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал – погибнет».

Высоцкий, также лишенный возможности публиковать свои произведения, чувствовал себя примерно так же, как почти за 40 лет до него чувствовал себя травимый автор «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты». Вполне вероятно, что образы волков появились в песне как раз под влиянием булгаковского письма.

Сам Владимир Семенович в апреле 1975 года обратился с письмом к секретарю ЦК КПСС и министру культуры Петру Демичеву, являвшемуся также кандидатом в члены Политбюро. Письмо Высоцкого очень напоминает знаменитое письмо Булгакова Правительству СССР от 28 марта 1930 года, где писатель жаловался, что он подвергается травле со стороны критики, что все его пьесы сняты со сцены, что он лишен возможности публиковаться и устроиться на какую-либо творческую работу, и впереди у него, «драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, – нищета, улица и гибель». Булгаков просил либо отпустить его за границу вместе со второй женой, Любовью Белозерской, либо принять его режиссером-ассистентом в Художественный театр. Сталин, как известно, за границу Булгакова не пустил, а вот в Художественный театр поступить в качестве режиссера-ассистента разрешил.

Высоцкий в своем письме Демичеву указывал, в сущности, на те же проблемы, что и у Булгакова 43 годами ранее. Единственное преимущество было в том, что работа в театре у него все-таки была. Высоцкий писал: «В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР.

Девять лет я не могу пробиться к узаконенному официальному общению со слушателями моих песен. Все мои попытки решить это на уровне концертных организаций и Министерства культуры ни к чему не привели. Поэтому я обращаюсь к Вам, дело касается судьбы моего творчества, а значит, и моей судьбы.

Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. 9 лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителем, отобрать песни для концерта, согласовать программу.

Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански-ответственное творчество поставлено в род самодеятельности?

Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая поет и слушает мои песни несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации. Но я вижу, как одна недальновидная осторожность работников культуры, обязанных непосредственно решать эти вопросы, прерывает все мои попытки к творческой работе в традиционных рамках исполнительской деятельности. Этим невольно провоцируется выброс большой порции магнитофонных подделок под меня, к тому же песни мои, в конечном счете, жизнеутверждающи, и мне претит роль «мученика», эдакого «гонимого поэта», которую мне навязывают.

Я отдаю себе отчет, что мое творчество достаточно непривычно, но так же трезво понимаю, что могу быть полезным инструментом в пропаганде идей не только приемлемых, но и жизненно необходимых нашему обществу.

Есть миллионы зрителей и слушателей, с которыми, убежден, я могу найти контакт именно в своем жанре авторской песни, которым почти не занимаются другие художники.

Вот почему, получив впервые за несколько лет официальное предложение выступить перед трудящимися Кузбасса, я принял это предложение с радостью и могу сказать, что выложился на выступлениях без остатка. Концерты прошли с успехом. Рабочие в конце выступлений подарили мне специально отлитую из стали медаль в благодарность, партийные и советские руководители области благодарили меня за выступление, звали приехать вновь. Радостный вернулся в Москву, ибо в последнее время у меня была надежда, что моя деятельность будет наконец введена в официальное русло.

И вот незаслуженный плевок в лицо, оскорбительный комментарий, организованный А. В. Романовым в газете «Советская культура», который может послужить сигналом к кампании против меня, как это уже бывало раньше.

В городке космонавтов, в студенческих общежитиях, в академических аудиториях и в любом рабочем поселке Советского Союза звучат мои песни. Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность.

Странно, что об этом забочусь я один. Это не простая проблема, но верно ли решать ее, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения?

Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить.

А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства. Ваша помощь даст мне возможность приносить значительно больше пользы нашему обществу».

И, по счастью, после этого письма травля прекратилась. Высоцкий, безусловно, не хотел становиться мучеником. И, как и Михаил Афанасьевич, пытался найти «модус вивенди» с советской властью. Но он имел перед Булгаковым целый ряд преимуществ. В отличие от Михаила Афанасьевича, он был не только писателем (точнее – поэтом, хотя и прозу также писал, но она далеко уступает его поэзии), но и артистом, певцом и музыкантом, а в 60-е годы уже существовали магнитофоны. Поэтому песни Высоцкого, хотя и никогда не печатались в журналах и книгах при его жизни и очень скупо выходили в свет на грампластинках, стали к концу 60-х известны по всей стране. Высоцкий действительно «рвался из всех сухожилий», творил и жил «на разрыв аорты», чтобы вырваться за флажки советского культурного канона, но в то же время не оказаться политическим врагом советской власти, обреченным на уничтожение. И ему это удалось сделать. Его песни зацепили душу всего советского народа, представили его скотскую жизнь во всей ее неприглядности, но в то же время сделали ее материалом настоящей поэзии. Высоцкий «из повиновения вышел», но власти так и не удалось его подстрелить. Он разрушил и погубил себя сам.

Хотя Высоцкому и пришлось обратиться к представителям власти с письмом-прошением, власть Высоцкий не любил и насчет ее сущности нисколько не заблуждался. То, что любые благие намерения российской власти на протяжении более чем тысячелетней истории неизменно оканчиваются карательными акциями против всех, кто выделяется из толпы, он блестяще показал в «Разбойничьей песне». Эта песня предназначалась для фильма друга Высоцкого кинорежиссера Александра Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», вышедшего на экраны в 1976 году. Но цензура ее не пропустила:

Как во смутной волости,

Лютой, злой губернии

Выпадали молодцу

Все шипы да тернии.

Он обиды зачерпнул, зачерпнул

Полные пригоршни,

Ну, а горя, что хлебнул, —

Не бывает горше.

Пей отраву, хоть залейся!

Благо, денег не берут.

Сколь веревочка ни вейся,

Все равно совьешься в кнут!

Гонит неудачников

По миру с котомкою.

Жизнь течет меж пальчиков

Паутинкой тонкою.

А которых повело, повлекло

По лихой дороге —

Тех ветрами сволокло

Прямиком в остроги.

Тут на милость не надейся —

Стиснуть зубы да терпеть!

Сколь веревочка ни вейся —

Все равно совьешься в плеть!

Ах, лихая сторона,

Сколь в тебе ни рыскаю,

Лобным местом ты красна

Да веревкой склизкою…

А повешенным сам дьявол-сатана

Голы пятки лижет.

Смех, досада, мать честна! —

Ни пожить, ни выжить!

Ты не вой, не плачь, а смейся —

Слез-то нынче не простят.

Сколь веревочка ни вейся,

Все равно укоротят!

Ночью думы муторней.

Плотники не мешкают.

Не успеть к заутрене —

Больно рано вешают.

Ты об этом не жалей, не жалей, —

Что тебе отсрочка!

А на веревочке твоей

Нет ни узелочка.

Лучше ляг да обогрейся —

Я, мол, казни не просплю…

Сколь веревочка ни вейся —

А совьешься ты в петлю!

Очевидно, после письма Высоцкого Демичев и другие партийные бонзы решили, что выгоднее сохранять барда в состоянии полулегального творчества. Травля, а тем более прямой запрет концертов грозили международным скандалом уровня Солженицына и Сахарова. Наверняка учитывалось, что Высоцкий женат на известной французской актрисе, члене ФКП, вхожей к руководству Французской компартии. В записке заместителя заведующего отделом культуры ЦК КПСС З. Тумановой от 14 июня 1973 года, где утверждалось, что «гастроли т. Высоцкого В.С. в гор. Новокузнецке были проведены помимо «Росконцерта», на который возложена организация концертов и ответственность за их качество. Тов. Высоцкий В.С. не имеет аттестации государственной комиссии, необходимой для получения права на концертную деятельность. В связи с этим ему не утверждалась тарифная ставка для оплаты его концертов.

За нарушение «Положения о порядке организации и проведения гастрольно-концертной деятельности в стране», утвержденного Министерством культуры СССР, на директора Новокузнецкого театра т. Баратца Д. О. и начальника Кемеровского областного управления культуры т. Курочкина И.Л. наложены строгие административные взыскания.

В беседе, состоявшейся у начальника Главного управления культуры Мосгорисполкома т. Покаржевского Б.В., автору письма разъяснен порядок прохождения аттестации артистов и организации их концертных выступлений».

В итоге Высоцкий был аккредитован при «Росконцерте» и получил возможность легальных концертов. Платой за это стал более строгий контроль репертуара со стороны руководства концертных организаций. Также после письма ему облегчили условия выезда к жене за границу. Впрочем, его первая поездка к Марине Влади в Париж состоялась еще в 1973 году, а право оформлять выездные документы сразу на целый год Высоцкому предоставили лишь 5 марта 1977 года: «В?соответствии с просьбой заявителя разрешаем в порядке исключения установить следующий порядок оформления документов для выезда его во Францию к семье: характеристику с места работы и анкету он должен представлять один раз в год, все последующие поездки должны разрешаться Высоцкому В.С. по его заявлению произвольной формы…» Подчеркнем, что, несмотря на все пьяные загулы, дебоши и прочие нарушения правил поведения советских граждан за границей, о которых было хорошо известно КГБ и за которые бы простых смертных впоследствии не выпустили из Союза даже в братскую социалистическую Болгарию, Высоцкий продолжал спокойно ездить и во Францию, и в Америку, и в другие капиталистические страны. Несомненно, здесь сказывалась не столько любовь чекистов к творчеству Высоцкого и к самому барду, сколько боязнь солидного международного скандала в случае запрета Высоцкому на выезд к жене. Влади была вхожа не только к Жоржу Марше, но и во французские журналистские круги, она была также постоянным персонажем светской хроники, так что шум мирового масштаба был бы обеспечен, что было совершенно лишне для Брежнева, проводившего политику разрядки международной напряженности. Но на Высоцкого подобный «либерализм» мог оказать развращающее действие. Он мог прийти к заключению, что ему, как всенародному любимцу и мужу французской кинозвезды-коммунистки, позволено то, что не дозволено другим советским гражданам, а потому ему ни за наркотики, ни за пьянство, ни за беспорядочные связи с женщинами ничего не будет.

И только 13 февраля 1978 года приказом Министерства культуры СССР Высоцкому была присвоена высшая категория вокалиста – солиста эстрады. Таким образом, Высоцкий, наконец, был официально признан «певцом-профессионалом».

Интересно, что Михаил Булгаков посвятил Сталину целую пьесу – «Батум», где молодой Джугашвили является главным героем. Пьеса вышла одной из самых бездарных у знаменитого драматурга, и Сталин ее запретил к постановке. Слишком уж нелепо смотрелся бы «Батум» на сцене Художественного театра рядом с любимыми Сталиным «Днями Турбиных», особенно учитывая, что в обеих пьесах главных героев должен был играть один и тот же актер – Николай Хмелев. Поскольку булгаковская пьеса о Сталине вышла на редкость бездарной, можно предположить, что образ революционера и тирана драматурга нисколько не вдохновлял. Любопытно также, что в «Мастере и Маргарите» деятельность Сталина одобряет сатана Воланд. У Высоцкого в песнях Сталин фигурирует только как упоминаемый персонаж, маркирующий определенную эпоху:

Сколько веры и лесу повалено,

Сколь изведано горя и трасс!

А на левой груди – профиль Сталина,

А на правой – Маринка анфас.

(Банька по-белому)

Служил он в Таллине при Сталине,

Теперь лежит заваленный.

Нам жаль по-человечески его.

(Случай на шахте)

Прямой оценки Сталина в песнях нет, в том числе, очевидно, и по цензурным соображениям. Однако один тот факт, что одной из немногих чужих песен, которые он исполнял, была песня Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый», доказывает, что к генералиссимусу Высоцкий относился крайне отрицательно. Иначе бы не пел с энтузиазмом:

Так вот сижу я в Туруханском крае,

Где конвоиры, словно псы, грубы,

Я это все, конечно, понимаю

Как обостренье классовой борьбы.

А однажды в Грузии, когда один из гостей предложил в общем с Высоцким застолье выпить за «великого Сталина», Высоцкий, по свидетельству Марины Влади, «побледнел и белыми от ярости глазами» посмотрел на автора тоста. Тогда скандал с трудом, но удалось замять. Кроме того, по словам Влади, Высоцкий читал в Париже запрещенный в СССР «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и открыто восхищался им.

У Высоцкого, правда, есть одна песня «Пятна на солнце», где Сталин действует вместе с Гитлером, хотя прямо ни один из диктаторов и не называется:

Вон, наблюдая втихомолку

Сквозь закопченное стекло —

Когда особо припекло, —

Один узрел на лике челку.

А там – другой пустился в пляс,

На солнечном кровоподтеке

Увидев щели узких глаз

И никотиновые щеки…

Чувствуется, что теория тоталитаризма и обоюдной ответственности Гитлера и Сталина за начало Второй мировой войны были барду близки.

Суть тогдашней техники финансирования «звезд» сводилась к следующему. Вот что рассказал ведущий многих концертов Высоцкого Николай Тамразов: «..Высоцкому платили 200 рублей за концерт (иногда в последние годы – даже 300 и 500 рублей, при том, что официальная ставка у Высоцкого была 11 рублей 50 копеек и лишь незадолго до смерти ему повысили ставку аж до 18 рублей. – Б. С.). (Этой суммы едва хватило бы на три бутылки не самой дорогой водки.? – Б.?С.). Каким образом? Воровали. Палили билеты. Допустим, билетов продано на десять тысяч – часть оприходовали, а часть билетов сжигали… Что-то отдавали государству, что-то оставляли себе. Эту «кухню» знала вся страна. Такой метод давал возможность заработать администраторам, а также можно было заплатить артистам не по их нищенской ставке…»

Эту практику так прокомментировала Оксана Афанасьева, последняя любовь Высоцкого: «Ведь дело не в том, что кто-то получил на двести рублей больше… Это был принцип отношения системы к людям: можно ли им зарабатывать деньги. Актерам, музыкантам? – нельзя! А нам, начальникам, – можно! Ведь через некоторое время этого никто не поймет: ну почему Высоцкому нельзя было платить столько, сколько он зарабатывал».

Иван Бортник, последние годы часто сопровождавший Высоцкого во время концертов (Владимир давал подзаработать безденежному другу, включая его в свои концерты), вспоминал ритуал сожжения билетов: «Администраторы брали бутылку коньяка, и когда билеты сгорали, выпивали за это… Все, дело сделано: билетов нет, и ничего уже не докажешь».

Есть свидетельство анонима, приведенное журналистом «Экспресс-газеты» Борисом Кудрявовым, где речь о значительно более высоких гонорарах главного барда страны: «…Высоцкий был очень меркантильным человеком. Он брал по 2 тысячи рублей за одно выступление, за любой частный концерт. Требуя по 150 рублей за каждую следующую песню. Вся его любовь к Марине сводилась к поездкам за бугор и покупкам заграничных шмоток».

Согласно другому свидетельству, «трезвого Высоцкого почти все его друзья, да и недруги не зря называли «рациональным евреем»…» Зато в рьяном разгуле с избытком проявлялась русская сторона его натуры.

Можно допустить, что по 2 тысячи рублей Высоцкий брал на тех, сравнительно редких частных концертах, когда на чьей-то квартире собиралась богатая публика из советской элиты – директора крупных магазинов и подпольные «цеховики», преуспевающие журналисты, художники и т. п.

К сожалению, все утверждения и сплетни об истинных размерах гонораров Высоцкого нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Документов практически не сохранилось, да обычно и не было. Ведь платили почти все «черным налом». В сохранившихся же документах отражены лишь, как правило, грошовые официальные гонорары. Реальные гонорары, без черного нала, платили только в кино, поскольку творческие объединения обладали определенной хозяйственной самостоятельностью и могли легально платить актерам приличные по советским меркам гонорары. Но Высоцкий в кино снимался не слишком часто. И на то были свои причины. Как рассказывал один из постоянных участников съемок фильмов с участием Владимира Высоцкого, съемки обычно начинались с вопроса: что с Высоцким? Дело в том, что Владимир Семенович, сильно напившись, имел обыкновение задираться либо к членам съемочной группы, либо к местному населению по принципу: «А ты кто такой?» В конце концов либо местные, либо члены съемочной группы, доведенные до белого каления, основательно мутузили Высоцкого, причем во время избиения бард кричал: «Только не бейте по лицу! Мне завтра сниматься!» Неудивительно, что режиссеры без большого восторга предлагали Высоцкому роли, особенно главные, поскольку его запой грозил длительной остановкой съемочного процесса. Тогда в кино царил реальный хозрасчет, и каждый день простоя обходился в копеечку.

Также нельзя исключить, что администраторы в позднейших мемуарах и интервью могли намеренно занижать гонорары Высоцкого, так как их собственные заработки напрямую зависели от гонораров «звезд». Но, даже если принять на веру утверждения о максимальных гонорарах, нельзя не признать, что меркантильным Высоцкий мог быть только в трезвом виде. Все, что он зарабатывал, трудясь на износ на концертах, число которых все увеличивалось, бездумно растрачивалось в пьяных загулах, а в последнее время еще и тратилось на наркотики.

Во время турне по Америке в январе 1979 года, организованного импресарио Виктором Шульманом, советским эмигрантом, за каждое выступление Высоцкий получил по 3 тысячи долларов. Были восторженные статьи в американских газетах, было выступление в одной из самых популярных передач Си-би-эс «60 минут». В Москве об этих концертах знал лишь круг самых близких людей. Но, естественно, КГБ был полностью в курсе. Ведь статьи в газетах и передачу по Си-би-эс в СССР наверняка отследили «те, кому положено». Высоцкий привез из Америки кожаное пальто для супруги Туманова Риммы Васильевны. Вадим Туманов вспоминал: «Я же знаю, сколько такие вещи стоят, приготовил деньги… А Володя схватил меня за руку: «Убери свои бумажки! Я за неделю в Америке заработал больше, чем за всю свою жизнь здесь». А в Америке было не менее 14 выступлений и еще выступление в программе «60 минут». Высоцкий заработал порядка 45 тысяч долларов – это почти вдвое больше его заработка в рублях в том же 1979?году. А?по курсу черного рынка это составляло не менее 225 тысяч рублей.

Валерий Янклович утверждал, что «бюджет Высоцкого до 1978 года складывался достаточно рвано и случайно. Он регулярно получал 150 рублей в театре, а остальное… Редкие гонорары за фильмы, а главное? – концертная деятельность. Но в концертах никакого плана не было: чаще всего неофициальные выступления в различных институтах и организациях, где он всегда получал наличными. Первыми «официальными» концертами были выступления через общество «Знание»… Но и здесь никакой системы не существовало».

В качестве лектора общества «Знание» Высоцкий получал 75 рублей за выступление. За первый месяц работы он получил 450 рублей, чем потряс сотрудников общества. До этого таких гонораров не набирали даже академики.

Валерий Павлович Янклович прав, когда указывает на 1978 год как на прорывный с точки зрения концертной деятельности Высоцкого. Но надо отметить, что и ранее он не был обижен концертами. Если в 1978 году у Высоцкого было не менее 150 концертов, то в 1976 году, например, по подсчетам журналиста Федора Раззакова, – не менее 42. Даже если ставка была 200 рублей за концерт, общий доход должен был составить не менее 8400 рублей. Кроме того, в этом году за главную роль в фильме Александра Митты «Арап Петра Великого» Высоцкий удостоился самого большого гонорара из всех снимавшихся там артистов – 3540 рублей. Одни только концерты и фильм позволили Высоцкому заработать не менее 12 тысяч рублей – всего лишь в два с небольшим раза меньше, чем принесли концерты в 1978 году. А в 1977 году концертов у Высоцкого было тоже не менее 40. И надо также иметь в виду, что в 1978 году он был уже законченным наркоманом и на покупку наркотиков требовались все большие средства. Росту доходов способствовало то, что в мае 1977 года у него наконец появился постоянный импресарио – Владимир Гольдман, организовавший его гастроли в Донбассе. Гольдман был человеком Кондакова (о нем – чуть ниже) и уже в 1978 году на полную катушку мог использовать такую золотую жилу, как Высоцкий. Однако наркотики постепенно подрывали работоспособность Высоцкого. В 1979 году он смог дать лишь около 100 концертов, а за семь месяцев 1980 года – около 55.

Значительно большие гонорары Высоцкий получал тогда, когда находился за границей. Например, когда в 1979 году он снялся для итальянского телевидения, то получил за съемку 1000 долларов. Для сравнения: столько же платили Марчелло Мастрояни.

Деньги у Владимира, правда, никогда не держались. Пил, гулял, раздавал друзьям, любовницам, и прямо, и в виде дорогих подарков, а в последние три года жизни приходилось немало тратиться на наркотики. Недвижимости после себя, кроме трехкомнатной кооперативной квартиры и мебели, а также дачи, построенной, правда, главным образом на средства Марины Влади, он не оставил, да и трудно было в СССР иметь недвижимость. А антиквариат, картины, драгоценности он не собирал. Деньги, материальные ценности не имели большого значения в его жизни. Гораздо больше его волновало официальное признание на родине как поэта, актера, барда и композитора. Однако это признание ни за какие деньги купить было нельзя. Его можно было купить, поступившись собственной совестью, начав выдавать вполне соцреалистическую продукцию. Его пришлось покупать самой дорогой ценой – собственной смертью. Они любить умеют только мертвых…

За неделю до смерти Высоцкий вспоминал в разговоре с Игорем Шевцовым: «Меня хорошо принимали в Америке… Там писали, что после Есенина больше никого из русских поэтов так не принимали». Шевцов добавляет: «Видно было, что ему нравилось сравнение с Есениным». Может быть, Высоцкий примерял на себя трагическую есенинскую судьбу и сознавал себя столь же народным, как творец «Анны Снегиной» и «Москвы кабацкой».

В связи с начавшейся борьбой властей с «левыми» концертами и организовывавшими их администраторами Высоцкий чуть не стал фигурантом уголовного дела. Это случилось так. Организовывал концерты Высоцкого в Ижевске в 1979 году Василий Васильевич Кондаков – личность в концертном мире легендарная. Бывший балетный танцовщик, он более тридцати лет проработал рядовым администратором в Северо-Осетинской филармонии. И создал систему подпольного шоу-бизнеса, охватившую весь Советский Союз. С ним работали все советские «звезды» тех лет. За один только 1978 год он организовал концерты на общую сумму около 900 000 рублей. В сущности Кондаков был «цеховиком», только работавшим не в сфере легкой или пищевой промышленности, а в сфере шоу-бизнеса – столь же серьезном источнике дефицита в советские времена, а значит – настоящем Клондайке для предприимчивых людей. Схема была проста. Зал вместимостью 5000 человек заполнялся до отказа и даже сверх того, когда люди сидели и стояли в проходах. После концерта его организаторы и представители филармонии составляли акт об уничтожении якобы не проданных 2000 билетов, которые торжественно сжигали.

27, 28 и 29 апреля 1979 года Высоцкий дал в Ижевске и Глазове десять концертов. В Глазове, правда, не удалось обеспечить полный зал (прошли проливные дожди, и поклонники Высоцкого из числа жителей Глазовского района не могли пробиться в райцентр по проселочным дорогам), и администраторам, согласно первоначальной договоренности, пришлось платить оговоренную сумму фактически из своего кармана. По ведомости Высоцкий получил 129 руб. 49 коп., его друг Валерий Золотухин? – 77?руб. 25?коп. В действительности суммы были совсем другие, по крайней мере, для Высоцкого: один из администраторов Кондакова вскоре после концерта был арестован ОБХСС и дал показания на Кондакова и других организаторов концертов. На следствии администратор Мухарбек Абаев показал: «Это было 30 апреля сего года. К Высоцкому толпились девушки за автографами. Нам пришлось подождать. Пока мы ждали, Шиманский куда-то отлучился, и мы с Янкловичем зашли к Высоцкому вдвоем. Здесь я в присутствии Янкловича передал ему сверток с 5000 рубей».

Следователи стали искать встречи с Янкловичем, прятавшимся от них в московских больницах, для повторного допроса. В одну из них люди в форме нагрянули без предупреждения. Согласно протоколу допроса, Янклович показал: «Никаких денег я с Абаевым Высоцкому не вручал. Как я уже говорил, мною в Глазове только возвращались ему деньги в сумме 1500 рублей (оплата за сценарий, предназначенная главному режиссеру Театра на Таганке Юрию Любимову)». Естественно, и Янклович, и Высоцкий, заранее сговорившись, показывали одно и то же, поскольку ни администратору, ни барду не хотелось садиться в тюрьму.

Допросить Высоцкого удалось 25 сентября в Тбилиси, где Театр на Таганке был на гастролях. Допрос вел Михаил Воробьев, тогда – простой старший лейтенант, в постсоветские времена дослужившийся до милицейского генерала. Он вспоминал: «По прилете в столицу Грузии я сразу же прибыл в местное ГУВД и объяснил руководству цель своего визита. Мне в помощники дали следователя Алика Степаняна, который, кстати, оказался большим знатоком творчества Высоцкого. Узнав гостиницу, где проживают таганковцы, мы пришли туда в 10 часов. Поднялись в номер Высоцкого, постучали. Нам никто не ответил, но дверь оказалась открытой. Тогда мы вошли в номер, навстречу нам вышел Владимир Семенович, завернутый в простыню, и спросил: «Что вы, мужики, хотите?» По всей видимости, он принял нас за поклонников, которым нужны автографы.

Я кратко объяснил ему цель нашего вторжения, на что он ответил, что у него очень напряженный режим работы, лег спать очень поздно, в 4 часа, и попросил подъехать нас часика через два… В назначенное время мы со Степаняном вновь вошли в тот же номер. Там находились Высоцкий и Валерий Янклович – главный администратор театра. Допросили обоих. Высоцкий понимал, что раз фамилия фигурирует в материалах дела, то протокол с его показаниями должен там присутствовать. Я видел, что Владимир Семенович очень переживал этот эпизод в своей биографии. Он просил меня, чтобы его не вызывали в Ижевск на судебный процесс, при этом говорил так: «Ты понимаешь, вот буквально заканчиваются мои съемки в фильме «Место встречи изменить нельзя», где я сыграл роль следователя. Как же я, сыгравший такую роль, окажусь в судебном заседании в противоположной роли?»

Время моего пребывания в Тбилиси было ограничено, на следующий день надо было улетать обратно в Удмуртию, а так хотелось попасть на спектакль таганковцев. И, несмотря на аншлаг, Алик все же через Высоцкого достал билеты. Шел спектакль «Преступление и наказание», где В.В. играл, казалось бы, второстепенную роль Свидригайлова. Но то ли Любимов так выстроил театральные действия, то ли Высоцкий так талантливо играл, – весь спектакль «вытаскивался» благодаря его образу… После выступления Владимир Семенович подошел к нам. Было видно по его лицу, что он от своего веса килограмма 3–4 потерял. В Тбилиси тогда в сентябре духота была страшная, жара невыносимая, под +40 OС, а представление шло три с лишним часа».

О том, как Высоцкий играл Свидригайлова, хорошо написал критик Анатолий Смелянский: «Высоцкий играл тему «русского Мефистофеля». Мутную стихию свидригайловщины он вводил в границы общечеловеческого. Чего тут только не было: нигилистическая ирония, плач над самим собой, вплоть о бессмертии души и отрицании вечности, сведенной к образу деревенской бани с пауками, наконец, загадочное самоубийство Свидригайлова («станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку») – все это было сыграно с какой-то прощальной силой…»

Может быть, Высоцкий предчувствовал свой близкий конец и ощущал какое-то внутреннее родство со Свидригайловым?

На вопрос Любимова: «Почему ты, Владимир, уезжаешь, ведь тут работа, театр?» – сказал: «Какая работа, какой театр?! Я гнилой!» То есть – я должен что-то еще успеть, я себя плохо чувствую. Что же я буду заниматься только одним театром! Ему было там тесно».

На Высоцком люди Кондакова в Удмуртии не остановились. 12 и 13 мая в Ижевске прошли выступления Геннадия Хазанова, а с 13 по 21 июня – Валентины Толкуновой с ансамблем Архангельской филармонии «Поморы». Доход составил 25 168 рублей.

На последний концерт Толкуновой прилетел сам Кондаков, чего прежде никогда не делал, оставаясь в тени. На этот раз сгубила Василия Васильевича жадность. Он не поверил своим подельникам, что концерты Высоцкого в Глазове провалились, и подозревал, что они присвоили часть денег. Кондаков получил от концертов Высоцкого всего 10 500 рублей и считал эту сумму слишком маленькой. Василий Васильевич не знал, что петля вокруг него затягивается. В зале на концертах Хазанова и Толкуновой сидели сексоты ОБХСС, которые тщательно подсчитывали реальное количество пустых мест (или, в большинстве случаев, констатировали их отсутствие). Потом эти данные сверяли с актами об уничтожении якобы нераспроданных билетов. КГБ же, с санкции прокуратуры, организовало прослушку телефонных переговоров всех подозреваемых.

И сразу после окончания гастролей Толкуновой начались аресты. Взяли Виктора Шиманского и Мухарбека Абаева. И, опасаясь попасть под расстрельную статью о хищении социалистической собственности в особо крупных размерах, они в конце концов сдали Кондакова.

Старший следователь по особо важным делам Семен Кравец, раскручивавший ижевское дело, вспоминал: «В Удмуртии я получил заветную санкцию на арест Кондакова. С этой бумагой я и выехал в Москву… Когда зашел в столичный ОБХСС и объяснил, зачем приехал, в кабинете поднялся дружный смех. Оперативники говорили: мол, мы – московская милиция – вот уже 15 лет «пасем» Кондакова и нигде не можем поймать его за руку. А тут на тебе, приехали из какой-то дремучей Удмуртии и хотят уличить неуловимого «серого кардинала» в хищении денежных средств в особо крупных размерах. Но после того как я предъявил им санкцию на арест, все тут же переменились в лице, и начальник отдела заявил, что лично поедет со мной арестовывать Кондакова. Для него, как он пояснил, это была честь: задержать ВасВаса на законных основаниях… А Кондаков впоследствии на допросе все ворчал, говоря, что случайно задержался на указанном адресе; еще бы 15 минут – и ищи его как ветра в поле.

ВасВас заявил, что в Ижевске он оказался проездом и о концертах Высоцкого, Хазанова и Толкуновой вообще ничего не знает. И потом в камере в знак протеста, что его, честного гражданина, арестовали, объявил голодовку. Человек железной воли, он 49 дней не прикасался к пище. И лишь припертый к стенке неопровержимыми доказательствами, вынужден был признать свое участие в организации концертов и давать показания.

25 января 1980 года следователь Кравец преподнес Высоцкому весомый подарок ко дню рождения? – постановление о прекращении в отношении него уголовного дела: «С учетом названных обстоятельств речь может идти о переполучении им значительной суммы, т. е. о неосновательном обогащении, и о гражданско-правовых последствиях».

Янклович в своих воспоминаниях о Высоцком, естественно, представляет все иначе. Гонорары Высоцкого он занижает (150, максимум 300 рублей), а источник левых денег представляет совершенно иначе, чем другие свидетели: «Дворец спорта – Высоцкий и два ансамбля. Ансамбли работали по пять концертов, а получали за три. Остальные деньги отдавали администраторам, из этих денег те доплачивали Высоцкому». Что ж, Валерий Павлович добросовестно придерживается той версии, которую он отстаивал на следствии, а его адвокат Г. Падва – на суде. Мол, все деньги забирали себе мошенники-администраторы, а нас с Высоцким, так же, как и других «звезд», обманывали, точно так же, как обманывали государство: «И когда администраторы в конце концов попались, то естественно встал вопрос: куда делись деньги? Они ответили, что себе ничего не брали, все отдавали артистам. Там фигурировали Хазанов, Толкунова, Высоцкий… Вот и возникали всякие процессы. Повторяю, когда администраторы или директора филармоний попадались, то заявляли:

– А мы себе эти деньги не брали…

Рассчитывая на то, что Высоцкому все равно ничего не будет: ведь он получал деньги за свой труд. Дескать, Высоцкий все примет на себя, а они проскочат».

Но следователи, прокуроры и судьи дураками не были и прекрасно понимали, что «звезды» за грошовые официальные гонорары работать не будут, тем более в Богом забытых Ижевске и Глазове.

При желании следствие могло объявить Высоцкого и Янкловича членами одной с Кондаковым и его подручными преступной группы, и на суде бы им дали по полной катушке. Однако в этом деле никто не был заинтересован. Когда партия и правительство начали очередную кампанию борьбы с незаконными доходами артистов, они вовсе не собирались сажать всенародно известных знаменитостей – Кобзона, Магомаева, Хазанова, Толкунову и, конечно же, Высоцкого. Ведь народ своих кумиров любит, и если их всех вдруг взять и посадить, то в их виновность люди все равно не поверят, будучи уверены, что народных любимцев просто подставили лихоимцы из числа концертных администраторов. И будут только еще больше озлоблены на власть, которая лишила их счастья общаться с кумирами. В Кремле все это прекрасно понимали. Поэтому ни Высоцкого, ни Хазанова, ни Толкунову арестовывать никто не собирался. Задача следствия заключались в том, чтобы заставить народных любимцев поделиться незаконно полученными гонорарами с государством. Кстати, по тому же принципу строили свою защиту Янклович с Высоцким: мы, дескать, не при делах, это хапуги-администраторы хотят прикрыться именем всенародно любимого артиста, чтобы выйти сухими из воды. Незаконно полученные деньги пришлось вернуть, потеря была ощутимой, но все же не критической. Высоцкий скоро наверстал ее на других концертах, где ему, как и другим знаменитостям, по-прежнему платили из «черной кассы».

«На первоначальном этапе следствия, – вспоминал Кравец, – защищать Кондакова из Москвы приехал один из самых видных адвокатов СССР Кисинежский, участник Нюрнбергского процесса. Как-то он отвел меня в сторонку и сказал: «Знаете, я ведь, по большому счету, прилетел сюда, чтобы поинтересоваться судьбой Высоцкого. Он просил меня узнать: что ему грозит?» Я ответил адвокату, что в отношении Высоцкого уголовное дело будет прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления, потому что мы охотимся за мошенниками, а не за артистами. «Это деликатное и мудрое решение, – услышал я от Кисинежского, – я передам это Владимиру Семеновичу». Вскоре он улетел обратно в столицу, а вместо себя прислал другого защитника – Генриха Падву».

Генрих Падва так вспоминает, почему он оказался связан с ижевским делом: «Я отдыхал на юге, мы с приятелем путешествовали на машине. По дороге заехали в Тбилиси. Едем и вдруг видим афиши Театра на Таганке. Это было, по-моему, днем – у нескольких актеров было выступление в каком-то Доме культуры.

Я говорю: «Давай заедем!» В общем-то, хотел увидеть Валерия. Я с ним был ближе знаком, потому что он жил рядом, в Большом Сухаревском, бывал у меня, и я бывал у него. Но и Володю тоже надеялся увидеть.

Поднимаемся наверх, там большой длинный коридор. Спрашиваю: «Где комната Высоцкого?» Мне отвечают: «Дальше по этому коридору».

Направляюсь туда, навстречу издалека движется какая-то пара. Иду, не очень обращая внимания. И вдруг слышу: «Ну, туда-растуда! Вот это да!»

И, вот так растопырив руки, ко мне устремляется Володя: «Это же чудеса! Мы с Валерой идем и решаем: где бы нам найти Генриха – и вдруг ты!» – «А?что такое?» – «Да понимаешь, вчера прилетел следователь из Ижевска»… Это 1979 год, вторая половина сентября. Прилетел следователь, и Володя начинает рассказывать про дело Василия Васильевича Кондакова. Времени не было, мы договорились, что я приду на вечерний спектакль. И весь этот спектакль мы с Валерием просидели в буфете, а Володя прибегал, как только не был занят на сцене. Речь шла о том, что происходит и что можно сделать. Володя все это рассказывал очень взволнованно, на таком накале!..

Вот так мы провели весь вечер…

Короче говоря, они меня уговорили взять на себя защиту Кондакова.

Володя, когда все это рассказывал, очень беспокоился и за Кондакова, и за администраторов, и за Валерия Янкловича. В общем, я понял, что он больше озабочен судьбой других, чем собственной. Он говорил, что все надо продумать: чем он сам может помочь, кто еще может вмешаться, что могу сделать я… Говорил очень заинтересованно, очень активно и очень, скажем так, альтруистически.

Так вот – выяснилось, что Кондаков был очень крупным администратором, очень талантливым человеком с точки зрения этого дела. В 1979 году он проводил в Ижевске концерты Толкуновой, Хазанова и Высоцкого. Кондаков обвинялся в том, что во время этих концертов происходил «съем денег». То есть продавалось билетов большее количество, отчитывались за меньшее? – и часть денег присваивалась. Из?этих денег выплачивались дополнительные суммы артистам, а часть денег присваивал Кондаков и еще группа администраторов. А так как к концертам Высоцкого имел отношение Янклович, то шла речь о его возможной причастности… Вот в чем суть дела. И?я принял поручение.

В связи с этим стал довольно тесно общаться с Володей и Валерой, это конец семьдесят девятого – восьмидесятый год. Ну, а в общении знаете как – одно за другое цепляется, и мы встречались уже не только по этому поводу.

Я бывал на Таганке, на Малой Грузинской, Володя и Валера однажды были у меня. Мне это хорошо запомнилось. Началась беседа с того, как они на «Мерседесе» втиснулись в мою подворотню… А потом пошел такой очень нервный разговор. Володя расспрашивал, сам рассказывал… Не мог сидеть на месте, и было такое впечатление, что у него вся кожа горит… Ему было очень тяжело.

В последнее время ему вообще было исключительно трудно. Бывая у него, я заставал его в очень непростых состояниях. Что было, то было».

В мае – июле 1980 года в Ижевске проходил суд по поводу незаконных концертных отчислений. Председательствовавший на процессе судья Верховного суда УАССР Иван Тюрин вспоминал:

«Основная загвоздка была в том, что известных артистов и деятелей культуры, проходивших по делу в качестве свидетелей, мы не могли доставить в судебное заседание для дачи показаний. Мне даже пришлось выносить постановления об их принудительном приводе, но безрезультатно. Высоцкий прислал телеграмму, что болен, Толкунова телеграфировала, что выезжает на гастроли в Польскую Народную Республику, Любимов уехал в Англию, Хазанов никак оправдываться не стал – просто не приехал. Тогда мы начали обсуждать сложившуюся ситуацию с обкомом. Они, в свою очередь, связались с высокопоставленными партийными работниками из Москвы, и те дали установку: рассматривать дело без артистов. Что ни говорите, а эстрадные звезды пользовались покровительством».

У судей на процессе, понятно, была установка: знаменитостей к уголовной ответственности не привлекать, только пусть вернут «левые» гонорары и могут продолжать свои концерты все с той же «черной кассой». Всех администраторов все равно не пересажаешь, но острастку им дать надо.

Подсудимые, понятно, такой установки не разделяли и безуспешно добивались, чтобы рядом с ними в зале суда находились Высоцкий, Толкунова и Хазанов. Вот выдержки из стенограммы суда:

«Шиманский: Почему не привлечены к уголовной ответственности главные виновники преступления: Высоцкий и Янклович?

Кравец: В обвинительном заключении имеется на то ссылка».

Из-за решетки свидетелю Николаю Тамразову один из администраторов выкрикнул:

«Передайте Высоцкому: пусть башли привезет сюда! А то выйду и взорву его вместе с «Мерседесом»!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.