Любовь хулиганов

Любовь хулиганов

Не слишком ли много любви? Любви слишком не бывает — она или есть, или ее нет. Просто иногда не знаешь, где ее встретишь. Да такую, что цунами накрывает ее участников и очевидцев. Вот знаменитый польский кинорежиссер Ежи Хоффман, хорошо известный у нас и за рубежом своими работами, почти никогда не снимал мелодрам. Сладеньким историям он предпочитал исторические полотна, как масштабную битву под Бородино победам в деревне Гадюкино. В его эпическое сознание не могла вмонтироваться мысль, что его собственная история любви и есть самая настоящая мелодрама высокой пробы под простым названием

ЛЮБОВЬ ХУЛИГАНОВ

Внимание! Хулиган! — Перепить Чкалова — это утопия! — Победитель под Грюнвальдом — Первый стакан, первый нож — Девичник в ванной — Огнем и мечом — Фуляр с серебряной заколкой

I

Их первая встреча не сулила ничего хорошего.

— Берегись его, он кагэбэшник, — скажет тихо своей подруге Валентина, как только нахальный тип в модных джинсах отойдет от их столика.

— Откуда ты знаешь, что он из КГБ?

— Да ты послушай, как он говорит по-русски. Лучше, чем мы с тобой. Нет, от этого стукачка? надо держаться подальше.

Ни он, ни она не подозревали, что судьба, поводив каждого по закоулкам чужих жизней, соединит их на целых 38 лет. Под занавес наградит по-царски и отберет все.

Пока же две киевлянки из СССР потягивают коктейль и обсуждают между собой, что в братской и социалистической Польше не все, как в Союзе. И шмотки явно не с фабрики «Большевичка», и официанты не с постными рожами. А польский язык такой смешной — сплошные «пше» и «дзе»: «пше прошем, пани», «дзинкуе, пани…». А вот этот поляк с хорошим русским может испортить им весь так хорошо начавшийся заграничный отдых в Закопане.

Ни он, ни она еще не знают, что через год, случайно столкнувшись у общих знакомых в Варшаве, они соединятся, кажется, навсегда. И он эффектно сделает ей предложение в самом неожиданном месте. Но об этом дальше.

Итак, он:

Ежи Хоффман — из семьи врачей. Детство провел в Сибири, как член семьи переселенцев. После войны с родителями вернулся в Варшаву. Был замполитом в морском училище. Но выбрал путь кинематографиста. В 1955 году закончил режиссерский факультет единственного в мире киноинститута — Московского ВГИКа. Прекрасно говорит по-русски.

Она:

Валентина Трахтенберг — дочь певицы Киевского оперного театра и аптекаря. Выросла за кулисами. Мечтала о карьере актрисы, но, рано осиротев, вынуждена была оставить занятия музыкой. Вышла замуж за поляка, учившегося в Киеве на инженера, и переехала с ним в Варшаву.

— А что было дальше, пан Ежи? — спрашиваю я Хоффмана. Мы сидим в крохотном кафе старого Кракова под каштаном, с которого уже падают отцветающие бело-розовые лепестки. Хоффман курит одну за одной. Не потому, что нервничает: многолетняя привычка, и как ее символ — неизменно прилипшая в правом углу рта сигарета.

— В самую первую встречу, в Закопане, когда она меня приняла за гэбиста, я понял, что с этой ломакой из СССР мне ничего не светит, и ударился в кино, которое, кстати, приехал снимать. Не в моих правилах было терпеть поражение на любовном фронте. А потом…

Обвалившейся стеной он выпустил сигаретный дым.

А потом… Он стал ходить в ее дом на правах случайного знакомого. Ее муж оказался симпатичным и, судя по всему, порядочным малым: сам был верен жене и не допускал мысли об ее измене. Но наступил день, и Ежи сказал Валентине: «Ничего не бери из дома. Пойдем». И она ушла с ним. С этим шалопаем из кино, в его странный мир, где у него была весьма сомнительная репутация.

— Зачем ты за него выходишь? — спросил ее один из друзей Ежи полушутя-полусерьезно. — Ведь Хоффман — пьяница и бабник. Это знают все, кроме тебя.

— Но я действительно и то, и другое, — сказал я Валентине тогда.

— А ты думаешь, я не знаю, за кого выхожу замуж? Чтобы этого человека больше не было в нашем доме. Если он так говорит, значит, он тебе не друг.

38 лет, пока они были вместе, этот друг ни разу не переступил порога их дома.

II

С самого начала карьера новоиспеченного в Москве режиссера складывалась более чем удачно. Его документальные фильмы, сделанные вместе со Збышеком Скужевским, получали приз за призом. Гомулку, пришедшего к власти, только что выпустили из тюрьмы, и в стране разливалась оттепель. «Черные документы» — так называли то, что снимали молодые кинематографисты. Кино, убивавшее своей правдой, ложилось на полку. Но все-таки большинство лент прорывалось на экраны. Свою документалистику смелые парни подтвердили сатирической комедией «Гангстеры и филантропы», которая явно прибавила им очков в глазах общественности, а чиновники утверждали, что она «против социализма».

Но особой популярностью пользовался документальный фильм «Внимание хулиган!» — о столкновении двух варшавских группировок. Те, кто переживал коллизии фильма в зале, вряд ли догадывались, что главным хулиганом был автор — Ежи Хоффман. Причем всегда. А главное, во всем — в работе, в жизни, в любви.

— Знаешь, когда-то надо остановиться и повиниться в грехах молодости, говорит он мне. На лице при этом ни тени раскаяния, а лишь черти скачут в глазах. — То, что я делал, как вспомнишь — мурашки по спине бегут.

— Что, например?

— Ну, например, когда родители уезжали, я приглашал домой друзей, мы переодевались в мундиры отца и закатывали, знаешь, что? Бал полковников. Приглашали девушек, по количеству парней и комнат. Пили, естественно.

Однажды, когда не хватило полного девического комплекта, Хоффман и его друг в мундирах помчались на другой конец города, ворвались в квартиру девушки, и перепуганная насмерть вторжением офицеров мать уже ничего не имела против, что ее дочь не придет домой ночевать. Военным в то время возражать боялись, чем хулиганье и пользовалось.

— Но это все чепуха, как и мои поездки на мотоцикле в офицерском мундире отца. Однажды в таком виде я наткнулся на родителей. Отец рассвирепел: «Домой, щенок!» Мы идем к дому, а военные, попадавшиеся по дороге, отдают мне честь. Отец в конце концов не выдержал и расхохотался.

А что он вытворял во ВГИКе. Вот только несколько историй. Среди студентов Хоффман был легендарной личностью с репутацией поляка, которого еще никто не перепил. Слухи дошли до преподавателя, артиста Владимира Белокурова, прославившегося в кино ролью легендарного Валерия Чкалова. Тогда он пригласил студента в кафе и предложил хитрую игру: они по очереди выпивали по стакану и били друг друга по спине — кто устоит? Белокуров был опытный игрок и быстро довел студента до кондиции. Зато студент, нетвердо стоявший на ногах, так вжарил «Чкалова», что тот с трудом поднялся после нокаута.

Репутацию пьяницы и бабника Ежи Хоффман укреплял в Москве с неменьшим усердием, чем овладевал профессией.

— Какой же я был сволочью. Знаешь, как я уводил девушек, которые мне нравились, у парней? Нет, только не у друзей. Друзья — это закон. Так вот, я хитрым способом узнавал, какие духи любит девушка. Покупал их и на какой-нибудь вечеринке незаметно подливал буквально несколько капель в бокал ее ухажера. С тех пор он не мог выносить этого запаха, которым, между прочим, пахла его девушка.

Авантюры на любовном и загульном фронте носили эпический размах, что потом отразилось в его творчестве. Так, когда Хоффман в первый раз женился на армянке по имени Марлен, то свадьбу гуляли не где-нибудь, а в Зачатьевском монастыре, где размещалось женское общежитие ВГИКа. Его трапезная — самое большое помещение общаги — едва вместила 200 гостей — будущих киношников со всех факультетов, их друзей и друзей всех друзей. Гулянье длилось три дня. Правда, довольно быстро выяснилось, что масштабы праздника никакого отношения не имели к прочности семейных уз. И молодые через три года расстались. Не этот, а другой брак, судя по всему, был угоден Богу.

III

Предложение Валентине Ежи сделал под Грюнвальдом на поле сражений, где поляки с литовцами побили крестоносцев. Здесь он готовился к съемкам очередного документального фильма.

О, как они прекрасно жили! Семь раз меняли квартиру. Дом их в Варшаве был самым известным и открытым. Здесь собирались артисты, художники. Один из друзей — Владимир Высоцкий — каждый раз останавливался у них по дороге в Париж. Вечера были упоительные — в прямом и переносном смысле слова. Высоцкий, когда пел, просил только об одном: чтобы не записывали на магнитофон.

— Мы жили, как у нас говорят, один раз на возу, другой раз под возом. И к этому привыкли. Деньги — это не всё. У нас было много друзей, и мы везде ездили.

— А чем вы зарабатывали на жизнь?

— Документальным кино. Но когда я вплотную подошел к трилогии Сенкевича, понял, что никогда ее не сниму, если буду и дальше снимать документальные ленты. Я сказал об этом Валентине. И мы зарабатывали переводами экономических текстов с польского на русский и с русского на польский. Хотя Валя очень жалела, что я оставил документалистику.

Они были той парой, о которой говорят — как один человек. Ежи и Валентина настолько упивались друг другом и были заняты своей любовью, что им не нужен был даже ребенок. Она любила путешествовать. Он мотался по киноэкспедициям. Работали легко, жили весело и беспечно. Возвращаясь в варшавскую квартиру, поначалу каждый соблюдал железный уговор — звонить по телефону, прежде чем появиться на пороге. Их взаимоотношения многим казались странными — они так же связаны, как и свободны друг от друга. Секрет этого парадокса делал их самой счастливой парой.

— Однажды Валька не могла мне дозвониться из аэропорта, наверное, трубка неправильно лежала, и приехала без звонка. А у меня — дым коромыслом: куча гостей, все пьют, танцуют… Знаешь, что она сделала? Схватила коньяк со стола, двух парней, и в лифте они катались до тех пор, пока не достигли нашей кондиции.

Знаешь, какой она была? Когда меня душили, она готова была за меня глотку перервать любому. Когда я раскисал — душила меня.

Этот период наступил в 68-м, когда в Польше пошла волна антисемитских настроений и Хоффмана, к тому времени очень успешного режиссера, по национальному признаку пытались любыми способами выдавить из страны. Под «пятый пункт» ему припомнили сатирическую невоздержанность его ранних картин и правдивость документальных лент. «Так снимает тот, кто не любит родины» демагогический прием успешно применялся на территории Польши и сопредельного СССР.

Когда Ежи был в командировке в Лодзи, дома был произведен обыск, искали антипатриотические листовки. Разумеется, ничего не нашли, но самое интересное, что именно в этот период Ежи Хоффман снял самый польский и самый патриотичный фильм «Пан Володыевский». Еще забавнее выглядела киногруппа, его производившая: Хоффман — Липман — Холиндер и другие представители национального меньшинства.

IV

Но государственная машина подавления наезжала все активнее. Хоффман — не из тех, кто сдается с первого боя. Сибирь научила его держаться зубами за жизнь, и в 12 лет в далекой сибирской деревне он попробовал всё — первый самогон, первую поножовщину.

— Мои родители были хорошими врачами, и из-за этого их часто перебрасывали в разные районы. Я менял школу. Я приходил, и на первой же перемене на меня набрасывался весь класс — сибирские парни, которые в бараний рог успели согнуть эвакуированных ребят из Ленинграда, из интеллигентских профессорских семей. Тогда я становился к стенке и бился до последнего, до крови, пока не упаду. На следующий день меня выбирали старостой класса.

Кулачное право свободы — это хорошая школа, которая помогала ему всю жизнь.

68-й год выдался тяжелым. На съемках «Пана Володыевского» к Хоффману приставили человека. Режиссер не выдержал и пошел ва-банк.

— В конце концов, вы хотите, чтобы я уехал из страны? — спросил он и сжал зубы.

— Да, — ответил тот прямо.

— Я поляк. Моя жена — русская. Значит, я могу эмигрировать только в СССР.

Как выяснилось, демагогические приемы оказались действеннее пудовых кулаков. И с тех пор его оставили в покое. Даже спустя какое-то время, когда улеглась антиеврейская кампания, «Пана Володыевского» отметили премией Министерства культуры. А «Потоп» — вторую часть исторической трилогии Сенкевича — даже выставили на «Оскар».

— Пан Ежи, что делают хулиганы, когда им плохо? Плачут? Ищут плечо? Сжимают зубы?

— Я плакал только на фильмах Феллини. Друзья говорят, что в шестьдесят восьмом у меня появилась привычка «рычать сквозь зубы», когда что-то достанет.

Но сейчас он просто улыбался, много курил и выпускал дым стеной, рушащейся вниз.

Сильный мужик. Сибирская закваска. И еще у него была Валентина, и она не давала ему падать духом. Кроме того, что они были счастливой, они были еще и сильной парой. И это казалось противоестественным. По всем законам притягиваются и соединяются энергии с разными зарядами: слабость на силу, спокойствие на истеричность, темперамент на флегму — вот вам и единство, и борьба противоположностей. Но похоже, что эта пара не подчинялась никаким законам. Они ярко существовали, как два боксера в одной весовой категории.

V

— Извините, пан Ежи, а вы ей изменяли?

Самое поразительное, что в этот момент лицо его не дрогнуло и пауза не измерялась даже одной затяжкой.

— Да. Изменял. Я человек природы. Изменял телом, но душой — никогда.

И рассмеялся. Вспомнил, как из одной экспедиции вернулся с расцарапанной спиной: ассистентка оказалась чересчур страстной. А может быть, он своим темпераментом довел партнершу до членовредительства. На немой вопрос Валентины, хорошо знавшей проделки Ежи и неспособность его врать, пробормотал, что его поцарапали на площадке во время репетиции. А через пару дней, когда Ежи принимал душ, вдруг с грохотом распахнулась дверь и на пороге возникла Валентина с подружками:

— Посмотрите на его спину! И вы поверите, что так царапают на репетициях? Умора!

Она была еще та хулиганка.

Бабий хохот. Он голый. Расцарапанный и ошеломленный. Валентина любила такие финалы, и он любил ее. И за это тоже. В этот момент он видел себя и ее как будто на боксерском ринге, где меряются силами — кто кого, чтоб потом слиться в душевном и физическом экстазе. Зачем? Не хватало острых ощущений? Как понять мир этих двоих и уж тем более — как его объяснить?

Вообще-то он странный, этот уже немолодой человек с солидным именем в европейском кинематографе. Мог бы соврать, чтобы не подпортить историю и не запятнать любовь, о которой все знали, что это именно любовь. Но не врать себе позволяют только очень свободные люди. Именно свобода при здравом рассудке дает невероятную свободу творчества.

VI

Достаточно посмотреть кино Ежи Хоффмана, чтобы понять, с кем имеешь дело. «Пан Володыевский», «Потоп» — огромные исторические полотна, за которые слабак ни в жизнь не возьмется, предпочитая ковыряться в собственных рефлексиях на ограниченной территории. Хоффман покоряет огромным масштабом, в котором кипят человеческие страсти, а жизнь предстает такой полнокровной и яркой, что не любить ее невозможно.

Шустрый официант поинтересовался, не желает ли пан еще чего.

— Пива. «Окочим», — попросил Ежи Хоффман. — Попробуй, это очень хорошее пиво.

А официант очень попросил автограф у пана режиссера. Кто-то из посетителей пожелал с Хоффманом запечатлеться на память. Любовь народа к нему пробудил блокбастер «Огнем и мечом».

Статистика картины впечатляет. «Огнем и мечом» — это:

— 118 съемочных дней;

— 130 километров кинопленки;

— 80 объектов;

— 350 актеров;

— 20 тысяч статистов;

— 118 только названных персонажей;

— 250 лошадей (за лошадьми ухаживали более 300 человек. Каждое животное за съемочный день зарабатывало 30 злотых для своего конезавода);

— 200 наездников;

— 6 тысяч предметов реквизита;

— 120 рыцарских доспехов (часть из них — доподлинно историческое, часть заново созданное);

— 1 тысяча специально сшитых костюмов (здесь следует сказать, что некоторые платья главной героини по весу тянули до 40 кг, а по стоимости — до 10 тысяч злотых).

«Огнем и мечом» — производство фильма, его прокат и 4-серийная телеверсия обошлись в 8 миллионов долларов.

«Огнем и мечом» принес Ежи Хоффману счастье и… горе. Он был награжден по-царски и, казалось, потерял все…

— Я одиннадцать лет пробивал «Огнем и мечом», чтобы завершить кинотрилогию, начавшуюся с «Пана Володыевского». Но сначала были проблемы политические — нельзя было говорить всей правды об отношениях Польши и Украины. А когда стало можно, то в Польше на кино не оказалось денег.

Что тут началось! Хоффман с продюсером Ежи Михалюком, с которым к тому времени уже сделал несколько картин, пошли с протянутой рукой по государственным и коммерческим структурам, банкам, частным фирмам. Они живописали достоинства будущей картины и доказывали ее патриотическую направленность. Денег не давал никто. Один банк согласился раскошелиться под залог. И Хоффман заложил квартиру, загородный дом на севере Польши. В ход шло все имущество, и Валентина, не дрогнув, подписывала чеки. К этому времени она серьезно заболела. И жизнь для него пошла по другому счету.

VII

— Сначала ей сделали операцию, но пошли метастазы в позвоночник. Из США известный профессор прислал лекарство, и, не поверишь, через месяц позвоночник очистился. Я к тому времени уже запустился с картиной.

— Простите, но как вы смогли работать, когда самый любимый человек на свете погибал на ваших глазах?

— Никто, ни я, ни Валька, ни наши друзья не верили, что может быть плохо. Через год, когда метастазы сошли, мы поехали отдыхать на Шри-Ланку. Валька выздоравливала. Она была красивой. Такой красивой… И вдруг в один день белки глаз пожелтели, метастазы разрушали печень.

Сколько могла, Валентина оставалась на съемочной площадке. Отлежавшись после очередной химии, она приезжала к Ежи и сидела рядом с ним — всегда с прямой спиной, всегда накрашена и хорошо одета. На минуту Ежи останавливал съемку, подходил к Валентине и клал голову ей на плечо. Так они любили. Без слов.

«Огнем и мечом» жрал деньги, как паровозная топка. Валентина, уже лежа в больнице, снова, не раздумывая, подписывала все чеки и счета под заложенную недвижимость и только говорила: «Снимай». Он снимал, как ошалелый и в размахе работы как будто не ощущал наваливающегося горя. Его он никому не показывал.

Он строил дивизию конников и, как фельдмаршал, запускал ее с правого и левого флангов, заставлял брать приступом стены и топил в «крови» национальной бойни. На историческом фоне он тонко рисовал историю любовного треугольника. Рядом с его режиссерским монитором стояло ведро, быстро наполнявшееся сигаретными бычками. Так много он никогда в жизни не курил. Даже тогда, когда его выпирали из страны.

Он жил с огнем и мечом в сердце. Ему никогда не было так жарко и так больно. Не артистов, а его жгли огнем и кромсали мечом. И он не отбивался. Может, сгореть хотел?

Валентина не дожила до премьеры полтора месяца. Она никогда не увидит лавины успеха, которая обрушилась на ее Ежи. «Огнем и мечом» с феерическим успехом промчался по Польше, молодежь распевала песни из фильма, киногруппу во главе с Хоффманом воеводства рвали на части. Картину купили все страны, где живут поляки, и Ежи устал от бесконечных перелетов из Австралии в Израиль, а оттуда в Германию с обязательной посадкой в Швеции и далее везде… «Огнем и мечом» он посвятил памяти Валентины, а на могильной плите ее высек надпись: «Родителям, научившим меня мечтать. Валентине, не позволившей мне разувериться».

«Огнем и мечом» оказался первым польским суперграмотно выстроенным и просчитанным экономическим кинопроектом, который позволил авторам не лишиться собственности, а приумножить ее. Вернуть банку заем через шесть недель после проката, хорошо заработать и позволить себе не считать деньги.

Кажется, что у него есть все. Но зачем? Он тратит деньги с азартом игрока. Щедрость, свойственная ему всегда, похоже, стала философией жизни — свобода от денег: иметь и тратить.

Ежи Хоффман начал новую картину. Историческую. Другой не хочет. Мелодрамы — не его козыри.

— Знаешь, я предпочитаю любить в жизни, а не на экране. Что ты еще хочешь, детка?

И снова дым, обрушившийся стеной вниз. Судя по всему, он остался хулиганом. Только хулиган стал мудрым. После всего пережитого он продолжает любить жизнь, осчастливливая близких и друзей праздниками. Его загородный дом на северных озерах страны по-прежнему нараспашку, и каждый день за стол садятся не менее 15 человек. Жизнь продолжается.

Если бы пришлось лепить памятник представителям славного эпикурейского рода, то лучшей модели для правдоподобного образа не найти. Он выглядел бы так — господин плотного телосложения, с неотразимой улыбкой, который своими здоровенными ручищами пытается охватить весь мир со всеми его удовольствиями. А плутовское и одновременно открытое выражение лица говорит о том, что он со всеми готов поделиться радостями и удовольствиями, отпущенными человеку природой. Такой могучий Мистер Праздник.

Праздник… с черными провалами безысходной тоски, о которых никто никогда не узнает. Только по ему одному известному поводу он изредка надевает шейный платок густого голубого цвета. И всегда закалывает его серебряной брошью, выполненной в виде буквы «V».