Новый взгляд на неглиже

Новый взгляд на неглиже

А вот святая святых — каморка театрального художника. Но не в каждой из них встретишь такое, как во МХАТе имени Горького. Трусы из хлопка. Кальсоны из фланели. Все в кружевах, как в пене, панталоны. Нижние юбки, лифчики всех фасонов и размеров. Упругие корсеты. Хрустящие лифы. Линялые и крахмально-белоснежные, застиранные и лежалые. В шкафах, на столах, в коробках, пакетах и бесчисленных пакетиках. Вот она — вся столетняя история нижнего белья. Владелица всего этого — театральная художница Виктория Севрюкова — убеждена, что эти костяные пуговицы, подвязки, петельки, корсеты с китовым усом способны рассказать больше, чем умные учебники, киноархивы и даже пожелтевшие фото. Более того, по размерам бюстгальтеров она может предсказать начало катаклизмов. У нее абсолютно

НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА НЕГЛИЖЕ

Кальсоны от секретаря Сталина — Фру-Фру — совсем не лошадь — Балерина не отдалась Распутину — Ортопедическое вмешательство в Чехова — Как корсет повлиял на Гафта — Победа с помощью козлов — Метраж для платья жены Берии

I

— Мужское белье меня не интересует, — говорит Виктория Севрюкова, выкладывая передо мной свои мануфактурные сокровища. — Но это, то, что ты видишь, на днях принесла какая-то женщина. Это оказалось белье секретаря Сталина — Мехлиса. Посмотри на него. Это образцовые мастерские КГБ.

Виктория демонстрирует мне кальсоны из шелка цвета чайной розы, да еще с перламутровыми пуговицами. Другие — из тончайшей чесучи. Оказывается, вот такие, нежные ткани согревали суровые тела чекистов.

— А теперь я тебе покажу подштанники, которые меня потрясли — тоже Мехлиса, — розовые, не тронутые с сорок седьмого года, американского производства. В то время, когда вся страна ходила вот в таком (в воздух летит нечто хлопково-застиранное), некоторые щеголяли в нежном белье.

— А что же они все такого огромного размера?

— А мужик какой тогда был, ты посмотри! Помнишь, в кино Николай Крючков, Борис Андреев — кряжистые, крепкие. Сзади специально вшивали тюрнюр нашлепник такой, чтобы крепко зад держал и подчеркивал его. Специально все продумывали. Причем пуговицы — костяные. Почему? Потому что к телу шло все только натуральное. А это летний трикотаж для мужчин — тоже перламутровые пуговицы.

— Извини, а летом-то зачем кальсоны?

— Обязательно. Мужчина должен быть обязательно в белье. Первым, кто в 30-е годы осмелился надеть рубашку на голое тело, был Кларк Гейбл в фильме «Это случилось однажды ночью». В результате нижнее мужское белье тут же подешевело на семьдесят пять процентов! И все каноны мужской моды лопнули. До этого эталоном считался мужчина, одетый в элегантное нижнее белье.

Ты пойми, нижнее белье — ближе всего к телу. И поэтому о человеке может рассказать больше, чем кино- и фотодокументы.

— Ну что тебе говорят вот эти подштанники?

— Мужчины — невероятные консерваторы, во-первых. А внутри — невероятно трогательные, беззащитные, нежные, ласковые создания. Вот все, что я могу сказать по их белью. Короче, вся история мужского белья — это разные пуговицы, а модели-то не меняются.

— А женщина?

II

И тут художница принялась за слабый пол.

— Она хитрая. Коварная. Скажу больше: женщина начала века — это вообще ничего натурального — сто пятьдесят процентов лжи и обмана. Муж ее никогда не видел раздетой, даже в ночной рубашке он ее не мог видеть. Где-то в темноте, под одеялом происходило зарождение детей. Но никаких ног, обнаженного тела. Чтобы посмотреть на это, мужчины ходили в «Фоли Бержер» или «Мулен Руж». Я тебе сейчас покажу панталоны танцовщиц.

Что-то белое и кружевное, облакоподобное взлетело, как парашют, и опустилось на груду белья. Самое интересное, что по внутренней стороне ноги швы в этих воздушных предметах отсутствовали.

— Когда женщина танцевала в таких панталонах, господа понимали, что круче порнографии быть не может. На эти панталоны шли льнобатист и кружева только «Валансьен». Самые дорогие панталоны.

— Сколько же они стоили?

— В романе Горького «Мать» все революционные события произошли из-за того, что рабочим не доплатили копейку. По прейскуранту панталоны стоили в районе сорока рублей. А платье от Ламановой, скажем, стоило шестьсот рублей.

Вся русская литература вообще пронизана глубочайшими эротическими токами. Помнишь, в «Бесприданнице» у Паратова пароход назывался «Ласточка»? Так «Ласточка» — это по прейскуранту название женского корсета. Или Вронский назвал свою лошадь Фру-Фру. Это не просто сочетание звуков, это тот звук который слышится, когда женщина при ходьбе хрустит своими накрахмаленными юбками. Этот звук и назывался фру-фру.

Все любовные романы девятнадцатого века основаны только на одном женщина, собирающаяся на свидание, должна испытывать африканскую страсть и забыть про все на свете. Ведь она шла на огромный риск. Потому что корсет должна застегивать горничная, привыкшая к телу хозяйки. Мужчина ни в жизнь его не застегнет. А платье, между прочим, на двадцать сантиметров меньше, чем тело.

А раздеть женщину в то время — это вообще был подвиг. Давай считать, что у нас получается — тридцать три крючка на ботинках, чулки на подвязках, потом надо расшнуровать корсет, потом двадцать две пуговицы на корсетном лифе… В общей сложности получается около двухсот пуговиц, и я тебе сейчас их покажу.

Крохотные петельки, скрытые потайным швом — супатом, — обнаружились на платьях. Пуговицы были такие же мелкие, плотно друг к другу пришитые, и никак не хотели вставляться в тонкие кружевные петли. Можно представить себе муки мужчины, который в возбуждении пытался раздеть возлюбленную. Очевидно, на третьей юбке слабаки ломались.

— Что же с бедными мужиками делалось?

— Это нужно невероятно владеть собой и иметь ловкость рук необыкновенную. И к тому же от того, что он видел, у него был шок. Перед ним — капуста. Опять считай — панталоны, комбинация, поверх комбинации у нее идет корсет, потом корсетный лиф, затем нижние юбки: крахмальная, тонкая батистовая с оборками и юбка из тафты. Еще платье на нижней юбке, потом муфта, потом накидка, обязательно шляпка, зонтик и перчатки…

— Так мужчина перегорит!

— А я о чем говорю?! Допустим, он не перегорит и, имея мощное самообладание, все-таки ее разденет. Но потом… Ее же надо как-то одеть. А одеть он ее не сможет. У опытной горничной на это уходило два часа.

Я вчера купила балетные лифы Веры Коралли. Это солистка Большого театра, как говорят, одна из немногих, кто не отдалась Распутину.

Очень похожие лифы оказались на поблекших фотографиях, которые, очевидно, в начале века считались запретной порнографией. На них девушка постепенно раздевалась перед фотографом. Верх смелости и куража — это когда она осталась в белых пышных панталонах и корсетном лифе.

— Ну а как же Бунин со своими «Темными аллеями»?

— Когда понимаешь, что за этим стоит, то все «Темные аллеи» воспринимаются совершенно иначе. Поэтому быстрый секс — когда задирается юбка — это единственное, что можно было сделать. Разумеется, вандализм, но зато такие острые эротические ощущения…

— У тебя такая стройная психофизическая концепция выстроилась.

— Да, и она у меня появилась исключительно благодаря белью. У меня еще есть концепция войны. Ты знаешь, что по женскому белью я могу предсказать начало войны?

III

— Об этом мы поговорим. А пока скажи, как началась твоя коллекция?

— Коллекция началась с корсета, который я купила на Тишинском рынке, когда делала свою первую в жизни «Чайку». У меня их тринадцать. Так вот, я заметила, что с Нинами Заречными никогда проблем не бывает, и, кстати, у актрис, играющих Нин, всегда романы с режиссерами. А вот с Аркадиными… В киевском театре, где я делала первую «Чайку», у меня была проблема с актрисой на ее роль: она прима и хотела быть красивой. И мы с ней стали пробовать корсет, что оказалось делом безнадежным — таких корсетов, как прежде, у нас не делают. И тогда я пошла на Тишинку и буквально за копейки у какой-то тетеньки купила корсет.

В этом корсете потом Гурченко танцевала в водевиле «А чой-то ты во фраке?», Остроумова репетировала «Мадам Бовари», Полищук в нем работала. В общем, он прошел через все мои спектакли. Единственная актриса, кто узнала модель корсета — «Ласточка», была Вера Алентова, у которой мама работала в театре и знает эту модель. Он едва дышит, но обладает совершенно фантастической энергетикой.

А теперь я тебе покажу корсеты, которые выпускала советская промышленность, и ты поймешь, о каком ужасе идет речь. Это орудие пыток, весьма характерное для нашей страны с ее ярко выраженным мазохистским комплексом.

То, что показывает художница, больше похоже на седло со спутанной сбруей: бесконечные тесемки, длинные, нескладные, продетые в окольцованные петли. Вместо китового уса — металлические планки, фланелевая подкладка толстенная. Даже трудно себе представить, как в 50-е годы при отсутствии горничной образцовая советская женщина — строительница коммунизма — могла этим пользоваться самостоятельно.

— В этом невозможно победить, невозможно быть красивой. Пуговицы, хлопковые из тесьмы застежки — так неэротично.

— Сегодня актрисы в классических пьесах играют в корсетах?

— Играют, хотя для этого надо ломать свое тело. Некий момент ортопедического вмешательства. Если женщина привыкла ходить в брюках, то она в любом абсолютно платье будет ходить широким шагом и никогда не будет ходить так, как женщина, которая привыкла к корсету. Я тебе сейчас продемонстрирую. И не думай, что ты уйдешь без корсета.

С одной стороны, зрителю по большому счету все равно. Но с другой, без корсета не будет той изящной, перетянутой в талии формы. Знаешь, у Висконти даже в шкафу висело платье тысяча восемьсот шестидесятого года, просто для флюидов. Для атмосферы спектакля, фильма это очень важно. Когда женщина идет и шуршит платьем, благоухает — это дорогого стоит.

На «Мосфильме» снимали картину «А был ли Каротин?». Никогда не забуду, как Гурченко шла по мосфильмовскому коридору в шуршащем платье и с благоуханием изнутри. Кстати, чтобы запах шел как бы изнутри, духи надо распылять не на шею, а на кружева нижней юбки. Так вот я даже чувствовала то ощущение, которым наполнялась актриса.

— А ты наблюдала, как это влияет на партнеров?

— Мужчины чувствуют, как меняется женщина. Происходит какое-то чудо, которое они не в состоянии объяснить, но женщина становится совершенной по форме.

А Остроумова? Она абсолютно покорила Гафта после спектакля «Мадам Бовари», на моих глазах. Она была в корсете, а корсет делает невероятные вещи: очень тонкую талию, и даже самую маленькую грудь делает невероятно пышной. Получаются такие райские яблоки! Вот Остроумова была затянута в корсет, в чулках на подвязках и небрежно накинутом сверху халате. В антракте Гафт зашел поздравить ее, и я видела его глаза — пожирающие мужские глаза! И этот брак состоялся. Оля не отрицает, что свою роль в этом сыграл корсет, который я уболтала ее носить. Она была одной из немногих актрис, которая сразу сказала: «Да, я буду в корсете».

При Станиславском во МХАТе корсет и прочие детали туалета были обязательны. Недаром Станиславский пригласил в театр владелицу самого модного дома Ламанову, и она привнесла в спектакли аромат моды. В какой-то момент и я поняла, что при создании костюма миновать белье невозможно. В известном фильме «Опасные связи» белье героини сделано один в один.

Самое интересное, что в восемнадцатом веке при очень жестком корсете у женщин в белье абсолютно отсутствовали панталоны. Никаких. Почему пошла такая легкость в эротике и сексуальных отношениях? Из юбки женщина могла выйти, как из шкафчика: юбка была вся на металлическом каркасе, а под ней ничего нет.

— А зимой как же?

— Зимой кутались в меха. Вот почему для меня настоящие героини — жены декабристов. Я читала описание их багажа, отправленного в Сибирь, — ни у кого не было белья и нижних юбок. Только у Трубецкой был трикотажный комбинезон, который повторял форму тела. Представляешь, какой подвиг!

IV

У художницы Севрюковой века спрессованы, как юбки и панталоны в пакетах и корзинах. По истории кружев, штрипок, лосин она легко может объяснить, например, нашу победу над Наполеоном.

— Смотри, Денис Давыдов, гусары — красавцы в белых лосинах. Белые лосины шили из кожи козленка, либо убитого в утробе, либо только рожденного. Для того чтобы они полностью обтекали тело, их выкраивали и вымачивали. Александр Первый натягивает мокрые лосины, и они, высыхая, принимают форму его тела. А на следующий день — надо новые делать, потому что на высохших лосинах образуются складки и прочие неприятности.

— Это же сколько козлов забили!

— Почему Александр Первый после бала два дня лежал в постели? Потому что, когда лосины высыхали, на местах складок образовывались углы и натирали кожу. А тут в бой идти. Холодно, да еще все трет… И такая злость накатывает! Спасение — молниеносная атака и мгновенная победа. Тут победишь не только Наполеона, но и с криком «Банзай!» любую армию. И скорее домой — снимать эти чертовы лосины!

— Так вот теперь о войне. При чем здесь женское белье?

— А теперь я скажу свою теорию: как только женщина снимает корсет и начинает раздеваться, то есть упрощает свой костюм, отсчитывай десять лет и жди войны.

За десять лет до войны с Наполеоном, например, женщины разделись совсем. Весь ампир — это полуголые женщины под тонкими платьями. Жозефина, супруга Наполеона, — голое тело под муслином. Никаких корсетов, никаких лифчиков. Вся французская революция прошла под этим знаком.

Именно за десять лет проходит череда женских образов. Женщина начала века — идеальная и сияющая женственность, в основе которой на самом деле сплошной обман. Талию сделал корсет, бедро — подушки-турнюры, пышные локоны — шиньон. Ничего естественного, ничего настоящего. А как хороша! И вокруг нее мир, благодать — войны никакой. Мужчина занят ею, ему надо заработать деньги, чтобы достойно ее содержать. Потом требуется время, чтобы ее добиться. Короче, мужики заняты абсолютно. Как только женщина становится худой, плоскогрудой, с короткой стрижкой, в короткой юбке — без всякого обмана, считай, что появилась предвоенная невеста. А на пороге войны — откуда что взялось: рост, большая грудь, ярко выраженные формы… Образ, наполненный женским началом: это уже Родина-мать. С ней надо спать, она будущих солдат будет рожать. Это буквально три-четыре года до войны.

Лифчики, которые извлекает Севрюкова из очередной сумочки, явно потеряли свою упругость, как школьница девственность. Всем своим легкомысленно-кружевным видом без жесткой строчки как бы демонстрируют собственную никчемность. А корсет вообще приказал долго жить. Платье от Поля Пуаре, купленное в антикварной лавке Испании, тоже выглядит как тюлевая занавеска с золотой ниткой, за которой отчетливо просматриваются все пикантные детали женского тела.

V

— Сейчас я тебе покажу ночную рубашку, в которой жену Тухачевского увезли на Лубянку. Французская, с кружевами. Ручная вышивка. Все скроено по косой. Этот крой делает фигуру летящей. У Нины Берия, например, было креп-жоржетовое платье — на него ушло тридцать восемь метров.

— У каких же энкавэдэшников ты все это выкупила?

— Это все случайно. Случайно пришли панталоны Лилиной и жены купца Щукина, которая знаменита тем, что из Парижа вернулась с зубом, в который был вплавлен бриллиант. Я меньше всего коллекционер: я вошла в этот мир, и все ко мне притягивается. Сама не знаю почему. Это вал, который идет, и мне кажется, что белье гоняется за мной. Вот я тебе рассказываю и боюсь, что кого-то забыла. А это значит — такое уже происходило, — чье-то белье может обидеться и исчезнуть.

Белье жены Тухачевского принесли ее родственники. Принесли фибровый чемодан, и там лежали вот эта рубашка и трусы — то, в чем ее увезли на Лубянку. Если в приемной Лубянки возвращали чемодан, это значило, что человек расстрелян. Или неожиданно приехал человек из Нижнего Новгорода, разыскал меня: «Я привез вам лифы Веры Коралли». — «А вы откуда знаете?» — «Мне бабушка рассказывала». Я вынуждена этому верить. Я же не спрашиваю у них документов: «Действительно ли это вещи Тухачевской?» Я просто верю.

А с Берией еще интересная вещь. Пришла женщина и рассказала историю своей матери: как та, еще пятнадцатилетней школьницей, шла по улице, возле нее притормозила машина и ее увезли. Судьба девочки, слава Богу, не сломалась. Просто, как рассказала мне ее дочь, после связи с Берией родители увезли ее из Москвы. По тем временам — рядовой, но неприятный случай. А платье жены Берии мне подарили в Киеве. То самое, на которое ушло тридцать восемь метров шелка.

Вот видишь, как выстраивается театр одной женщины. Вещи можно потрогать и ощутить. Они — сгусток энергетики и что-то такое излучают, потому что особенное что-то знают. Эти женщины старше меня, умнее, и их опыт печальнее, чем мой, но это та связь времен, которую я держу в руках. Эти ощущения больше, чем просто рассказанные истории.

— Занимаясь нижним бельем, как ты относишься к своему собственному?

— Как сапожник, который без сапог. Хотя в моей жизни была одна история, когда я воспользовалась эротической силой старых бюстгальтеров. Не безрезультативно.

Шестидесятые годы… Появились колготки, которые убили чулки, белье, нижние юбки. То есть шестидесятые — это практически смерть белья. И только Мадонна вернула его, когда впервые вышла в корсете, который как бы прорывался через мужской костюм. И мода стала прокручивать все темы, которые она прожила за двадцатый век. Прокручивать, смаковать, возвращаться. Все, что накопилось в платяном шкафу за сто лет, периодически выстреливает — то корсет всплывет, то вдруг нижние юбки…

— На основе того белья, которое носят сейчас, какие прогнозы ты можешь сделать в плане социально-политических перемен?

— Ничего хорошего. Сейчас Кейт Мосс — женщина-подросток — отошла. Ее сменил тип вампирической тетки, такой сексуальной, манкой, зовущей — это настораживает. Может, женщин надо заставить переодеться или мужчин заставить повлиять на них? Чтобы сломать плавное течение моды нижнего белья к войне.

— За сколько времени ты собрала свою коллекцию?

— У меня сейчас больше трех тысяч образцов. Я смотрю на них и думаю: куда девалась эта Атлантида, которая только вчера еще была? Вот женщина ходила в этих панталонах, затянутая в корсет, утопала в кружевах и пахла пачулями. Это Книппер-Чехова. А вот уже Лиля Брик — прозрачное платье с затянутым бедром, бант в волосах. Любовь Орлова или жена Берии — в креп-жоржете, белый вытравленный цвет волос. Потом Брижит Бардо с жесткими торчащими бюстье из гипюра и хрустящими, как бы не для жизни, капроновыми платьями. Мерилин Монро — сияющая женственность, закованная в синтетику. Какой хороший драматург над всем этим поработал! Так менять женщину! Сейчас, при всем калейдоскопе моды, такой перемены в женщине нет.

В финале этой бельевой истории я испытала потрясение, которого давно не испытывала в театре. На меня надели корсет. Ощущения — из категории острых. Не вздохнуть, не выдохнуть: теперь понятно, отчего дамочки то и дело хлопались в обморок. После того как Севрюкова затянула на моей спине множество шнурков, сама собой нарисовалась осиная талия и руки легли на объемные бедра, также неизвестно откуда взявшиеся. Я была готова к бою.