СЮРПРИЗ

СЮРПРИЗ

Когда все это было рассмотрено по второму и третьему разу и обговорено всесторонне и лермонтовские реликвии временно перешли со стола на дальний диван, профессор Винклер принес три небольших альбома и, положив их передо мною, сказал:

— Иха-а-акли Люахзабович, милий-милий, это — сюрхьприз! Это — не мои альбомы. Их владелец просил меня экспортировать — здесь есть манускрипты Пушкина? Или нет манускриптов Пушкина?

Русские старенькие альбомчики 30-х годов прошлого века… В каждом — закладки. «Черная шаль» Пушкина. Но рука — не его. И текст — как в полных собраниях, — никаких отличий от известного нет.

— К сожалению, — говорю я, — это не пушкинский почерк.

— О, владелец будет очень расстроен! А это?

— Тоже не пушкинский.

— Это нет тоже? Хозяин будет огорчен! И это?

— Этот текст тоже вписан сюда не Пушкиным…

— Ну, он будет просто обижен!..

Профессор Винклер готовится альбомы убрать.

— А нельзя ли мне, — говорю, — внимательно рассмотреть их?

— Да, да. Конечно. Надо смотреть альбомы!

Переворачиваю страницу — стихи в духе Батюшкова. Еще одну — картинка… Стихотворный комплимент по-французски… Перевернул еще два листка…

Лермонтова рука!!!

Перевернул…

Лермонтова рука!!!

Перевернул:

Лермонтова почерк!!!

Перевернул -

Лермонтова рисунок!!!

Я замер — от восторга, от неожиданности!.. Нет, как хотите, но, чтобы обнаруживать такие неожиданные находки, нужно чугунное здоровье! Я ослабел просто!

А тут еще новость: найти — нашел, а что нашел — не пойму!

Написано рукой Лермонтова:

НА СМЕРТЬ ПУШКИНА

А дальше что?

Стояля в шистом поле

Как ударил из пистолетрум

Не слишал как гром загремил.

Всю маладсов офисерум

Упаля на колен, палакал слозом,

Не боле по нем, кроме по нея.

Ашилъ

Ничего не понимаю! Рука Лермонтова?

Лермонтова.

Сомнения есть?

Нету. А что сказано тут?

Непонятно. И при этом… «На смерть Пушкина»?! А профессор Винклер, рассматривая альбом вместе со мною, переводит взгляд на меня:

— Это манускрипт чей?

— Лермонтова.

— Но что тут написано? Я не вполне понял!

— Сейчас вам скажу…

Напрягаю мозги… Не берут! И, как нарочно: заехал за Рейн! Справку не наведешь!

Думать некогда!

Посоветоваться не с кем!..

Напряг череп до крайней возможности… — сообразил!

Когда Лермонтов за стихи на смерть Пушкина был сослан из Петербурга в кавказскую армию, он задержался в Москве и прожил в ней почти две недели; Лопухиных он видел, разумеется, ежедневно. Может быть, даже остановился у них. А у Лопухиных был слуга-негр: Ахилл или Ашиль — по-французски.

Этот самый Ашиль слышал разговоры о гибели Пушкина и о том, что Лермонтов пострадал за стихи. И решил сочинить свои. Но, не умея писать, продиктовал их Михаилу Юрьевичу.

Это стихи негритянские! Еще один отклик на гибель величайшего из поэтов. Очевидно, это Пушкин «стояля в шистом поле»? И «не слишал как гром загремел», когда «ударил из пистолетрум» Дантес. Может быть, Лермонтов рассказывал, как встретили известие о гибели Пушкина офицеры — сослуживцы по гусарскому полку. Тогда можно понять слова про «маладсов офицерум», которые «палакал слозом» о Пушкине и «упаля на колен» (может быть, заказали панихиду?). Что хотел сказать негр Ашиль, в точности установить теперь трудно. Но что стихи выражают сочувствие Пушкину — это, кажется мне, несомненно. Вот так и попало стихотворение московского негра (точнее, гвинейца) в альбом, заполнявшийся в начале трагического — 1837 года.

Другая находка еще того лучше: «Баллада». Почерком Лермонтова:

До рассвета поднявшись, перо очинил

Знаменитый Югельский барон,

И кусал он, и рвал, и писал, и строчил

Письмецо к своей Сашеньке он.

И он крикнул: мой паж! Мой малютка, скорей!

Подойди, — что робеешь ты так!

И к нему подошел долговязый лакей

Тридцатипятилетний дурак.

«Вот, возьми письмецо ты к невесте моей

И на почту его отнеси.

А потом пирогов, сухарей, кренделей,

Чего хочешь в награду проси».

— Сухарей не хочу и письма но возьму,

Хоть расплачься высокий барон;

А захочешь узнать — я скажу почему…

С этого места балладу писала чья-то другая рука.

«Югельский барон», о котором идет речь в этих стихах, — это барон Хюгель или Югель, как звали его в верещагинском семейном кругу. А писана эта баллада в виде пародии на известную балладу Жуковского о Смальгольмском бароне.

Если уж говорить точно, балладу о Югельском бароне мы знали и прежде. Три года спустя после гибели Лермонтова она была напечатана в книжке стихов некоей Варвары Анненковой с примечанием, поясняющим, что Лермонтову в этой балладе принадлежат тридцать девять строк, а ей, Анненковой, — последние шесть.

Кто такая эта Варвара Анненкова? Какое отношение имела она к Лермонтову? По какому случаю они эту балладу писали? И можно ли верить ей, что Лермонтов причастен к ее сочинению? Про это ничего не известно. Между тем в тексте есть такие плохие стишки, что подозревать Лермонтова в сочинении их просто неловко: «Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде». Как это может быть Лермонтов? Поэтому балладу «Югельский барон» в сочинении его не включали, а печатали мелким шрифтом в конце.

И что же я вижу здесь, сидя в гостиной Винклера?

В альбоме после пятнадцатой строчки поставлена сбоку черта и по-немецки приписано: «До этого места рука Лермонтова». А в конце — по-французски почерком Верещагиной: «Сочинено Мишелем Лермонтовым и Варварой Анненковой в то время, когда я читала письмо от моего жениха».

Теперь уже ясно: Лермонтову принадлежит в этой балладе не тридцать девять, а только пятнадцать строк. Зато превосходных. А все остальное придумала Анненкова, и Лермонтов тут ни при чем.

И все-таки самая существенная находка не это, а неизвестное стихотворение «Послание»:

Катерина, Катерина.

Удалая голова!

Из святого Августина

Ты заимствуешь слова.

Но святые изреченья

Помрачаются грехом,

Изменилось их значенье

На листочке голубом;

Так, я помню, пред амвоном

Пьяный поп отец Евсей,

Запинаясь, важным топом

Поучал своих детей;

Лишь начнет — хоть плачь заране…

А смотри, как силен Враг!

Только кончит — все миряне

Отправляются в кабак.

М. Л.

Инициалы и почерк — Лермонтова.

Мало того, что мы не знали о существовании стихотворения «Послание», — мы не знали даже, что Лермонтов такие «безбожные» иронические стихи сочинял.

Кто такая эта Катерина? Можно только догадываться, что это Екатерина Сушкова, с которой Верещагина была очень дружна, а потом раздружилась.

В 1830 году Екатерина Сушкова гостила у Столыпиных в Москве и в подмосковном Середникове. Шестнадцатилетний Лермонтов посвящал ей тогда восторженные стихи. Но в ту пору Сушкова смеялась над ним. И он очень страдал от этого.

Пять лет спустя они переменились ролями. Он был уже гвардейским гусаром, и Сушкова увлеклась им. Но тут посмеялся он над Сушковой. И, наверное, не случайно вписал эти стихи именно в альбом Верещагиной: она лучше всех могла оцепить их иронию.

Четвертая находка, обнаруженная в гостиной Винклера, — рисунок пером, изображающий какого-то егеря.

Интересуюсь: кому принадлежат эти альбомы? Профессор Винклер объясняет, что владельца зовут доктор Вильгельм фрайхерр фон Кёниг. Он приходится Верещагиной правнуком. Живет в фамильном замке Вартхаузен.

— А есть у него, — спрашиваю, — что-нибудь лермонтовское еще?

— Да, да. Непременно есть.

— А что есть?

— О, большой акварельный рисунок. Он висит на стене в его замке.

— Как бы его увидеть?

— Да, да… Надо поехать в замок.

— Можно поехать?

— Нет, нет. Прежде надо иметь приглашение.

— А как получить приглашение?

— Это надо звонить: телефон в замке там, где очень холодно, а живут, где тепло. Но я буду пробовать и наконец обрету разговор.

Профессор Винклер действительно долго пробует дозвониться и наконец «обретает» и в самых лучших словах рекомендует барону фон Кёнигу меня и моих посольских друзей.

Простившись с добрым нашим хозяином и гостеприимной хозяйкой, высказав им наши самые благодарные и дружелюбные чувства, мы устремляемся по дорогам Баварии на Мейнинген и на Биберах, в замок Вартхаузен.