Глава двадцать вторая Последний бой, он трудный самый

Глава двадцать вторая

Последний бой, он трудный самый

«Началась битва или, вернее, бойня»

«Вчерашнего числа, — писал 27 августа Кутузов императору Александру, — пользуясь туманом, в 4 часа, с рассветом, направил (неприятель) все свои силы на левый фланг нашей армии». Да, сражение началось рано утром 26 августа. Как известно, в России его называют Бородинским, а во Франции — Московским, но не по имени столицы, а по названию реки. По одной из версий, когда французская конница со своего левого фланга дошла до какой-то реки и стала поить в ней коней, то выяснилось вдруг, что это Москва-река, текущая через русскую столицу. Эта весть, вызывая восторг, распространилась по французским полкам. Наполеон, узнав об этом, сказал: «По имени этой реки назовем завтрашнюю победу»1. В. Н. Земцов, специалист по истории армии Наполеона, так озаглавил свою книгу, стремясь соединить в одно названия битвы у обоих народов: «Битва при Москве-реке. Армия Наполеона в Бородинском сражении» (М., 1999).

В своем описании начала исторического сражения Кутузов не совсем точен. По всем известным данным, первая атака французов началась одновременно на Семеновские (Багратионовы) флеши и на русские позиции у села Бородина. Там им удалось оттеснить, а затем истребить почти половину любимого Багратионом Егерского лейб-гвардии полка, затем французы были отброшены на левый берег речки Колочи, но удержали за собой само село Бородино. Здесь завязалось упорное сражение, которое к 8 утра постепенно затихло — все внимание было приковано к событиям, происходившим на левом фланге. Как писал участник этого боя В. И. Левенштерн, «деревня Бородино осталась во власти французов, но с этой минуты перестала играть роль в великой драме, получившей, однако, от нее свое название». Некоторые историки не без основания полагают, что удар по русским позициям у Бородина был ложным, нанесенным с тем, чтобы отвлечь внимание Кутузова от его левого фланга и помешать тем самым переброске резервов с правого фланга на левый, к Багратиону2.

М. С. Воронцов писал много лет спустя: «26-го на рассвете началась битва или, вернее, бойня при Бородино» («On the 26-th early began the battle or rather butchery of Borodino»). «Развернулся весь ад!» — так вспоминал происшедшее на левом фланге дежурный генерал штаба Багратиона С. И. Маевский. «В пять часов утра, — пишет Н. Б. Голицын, — перестрелка послышалась у левого фланга, который занимала Вторая армия, и в одно мгновение распространилась по всей линии. Раздался гром двух тысяч пушек и двухсот тысяч ружей, который потряс землю под ногами нашими и извергал смерть с такою адскою быстротою, что всякое спасение казалось невозможным. Сильное стремление бесчисленных колонн неприятельских, покушающихся всячески овладеть нашими орудиями, навалило огромнейшую груду мертвых тел пред батареею генерала Раевского, у подошвы которой исчезали целые дивизии. Ожесточение неимоверное и непостижимое для того, который не был очевидцем такой ужасной борьбы. Как жизнь человеческая является во всем ничтожестве своем в такие минуты, где острая и неумолимая коса смерти так безостановочно действует и очищает все вокруг вас, что каждая секунда, кажется, должна быть последнею нашей жизни, и при беспрестанном таком разрушении все чувства до того умолкают, что глаза не в силах уронить слезы при виде падшего друга, которого рука за минуту до этого сжимала вашу». Как вспоминает П. X. Граббе, еще не окончился бой у Бородина, «как весь левый фланг покрылся дымом и загремел выстрелами. Вскоре все слилось в один непрерывный гул»1. Момент начала сражения застал артиллериста А. С. Норова в центре позиции, возле стоявшего в резерве Преображенского полка: «Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. “Становись!” — раздалось по рядам… Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнуло уже мимо нас, несмотря на то чайник кипел, и нам, уже стоявшим в строю, поднесли несколько стаканов чаю с ржаными сухарями. Солдаты тоже что-то закусывали, а стоявший возле меня бомбардир наливал в крышку своей манерки обычную порцию водки; увидав, что я на него смотрю, он сказал: “Извините, ваше благородие, день долог, и, конечно, до ночи мы ничего не перекусим”. К нам примыкал Преображенский полк, несколько офицеров этого полка собрались вместе с нами впереди нашей батареи, рассуждая о начавшейся битве… Разговоры наши были серьезны. Всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Я заметил, что даже наши ретивые кони, которые сначала при свисте ядер ржали и рвались, вскоре сделались смирны, как ягнята»4.

Что же происходило в то утро на фланге Багратиона? Когда примерно к 7 часам утра рассеялся туман, стало ясно, что за ночь и ранние утренние часы Наполеон сумел сосредоточить здесь силы, превосходящие 2-ю армию минимум вдвое или втрое (80 тысяч человек) и почти четыре сотни орудий. Кутузов поначалу отказал Багратиону в помощи, и тот сделал все возможное в его положении — перевел на переднюю линию всю доступную ему артиллерию, пытаясь сдержать неприятеля насыщенным орудийным огнем. По мнению А. П. Ларионова, на левом фланге было сосредоточено 396 орудий, то есть даже больше, чем у французов, у которых их насчитывалось 3825. Тем временем Семеновские флеши, которые обороняла дивизия М. С. Воронцова, а также войска Неверовского (в южной части флешей), были атакованы двумя колоннами маршала Даву, двигавшимися по краю Утицкого леса слева от русских позиций. Опушку леса героически защищали те самые егеря, об отдыхе которых накануне сражения так заботился Багратион. Французы с трудом продирались через лес, чтобы строиться в атакующие колонны под картечным огнем русских пушек. Ядро одной из них пробило лошадь Даву, и он, контуженный, был сброшен наземь и на время потерял сознание; ранено было также двое других генералов. Тем не менее французы захватили левую флешь. Сопротивляться их натиску было невозможно. Ермолов писал об этом: «Двинулись страшные громады сил и, невзирая на сопротивление наше, в ужасающем виде, медленными подойдя шагами, овладели укреплениями нашими»6. Однако вскоре французы были выбиты из флешей. «Граф Воронцов с дивизиею своею, — вспоминал Неверовский, — поставлен был защищать батарею, но множеством неприятеля был сбит и сам граф Воронцов ранен. Я был послан с дивизиею подкрепить его и вошел в жестокий огонь, несколько раз дивизия, и я с ней вместе, ходили в штыки. Напоследок патроны и заряды пушечные все расстреляли, и мою дивизию сменили, я укомплектовался патронами и зарядами и вошел вторично в сражение, которое продолжалось до ночи. Вся армия дралась упорно, но неприятеля было вдвое числом, мы удержали место, включая наш левый фланг, подал неприятель назад. Таковых сражений едва ли когда бывало, сам неприятель сознается в сем».

Сам М. С. Воронцов вспоминал, что он и вся его дивизия «должны были выдержать первую и жестокую атаку пяти-шести французских дивизий, которые одновременно были брошены против этого пункта, более 200 орудий действовали против нас. Сопротивление не могло быть продолжительным, но оно кончилось, так сказать, с окончанием существования моей дивизии. Находясь лично в центре и видя, что один из редутов на моем левом фланге потерян, я взял батальон 2-й гренадерской дивизии и повел его в штыки, чтобы вернуть редут обратно. Там я был ранен, а этот батальон почти уничтожен. Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день»7.

Гром бога войны, или «Отличное попадание!». Современники, как один, отмечают необыкновенную мощь артиллерийского огня во время сражения. Воздух над полем битвы содрогался от рева сотен орудий, ядра со свистом врезались в стоящие ряды пехоты, вспахивали поле битвы, катились и прыгали по нему: «С восхождения солнца по всей линии от левого фланга до средины открылась ужасная канонада из пушек, гаубиц, единорогов. Выстрелы так были часты, что не оставалось промежутка в ударах: они продолжались беспрерывно, подобно раскату грома, произведя искусственное землетрясение. Густые облака дыма, клубясь от батарей, возносились к небу и затмевали солнце… Лошадь моя шла и часто останавливалась от прыгающих ядер с правой стороны, на пути множество валялось убитых и раненых солдат, которых ратники московские, увертываясь от ядер, подбирали и уносили назад… Несколько неприятельских ядер попадали в самые дула наших орудий, не мудрено, что в таком множестве, летая с одной стороны на другую, они сталкивались и, отскакивая назад, били своих». Так писал артиллерист И. Т. Радожицкий. Француз В. Маренгоне подтверждает это описание: «Поле было все осыпано ядрами и картечью, точно градом после сильной бури, в местах, которые больше подверглись огню… ядер, осколков гранат и картечи было такое множество, что можно было подумать, что находишься в плохо убранном арсенале, где разбросали кучи ядер и рассыпали картечь. Я не мог постичь, каким образом хоть один человек мог уцелеть здесь. Я еще больше удивился, подойдя к рвам, здесь была такая масса гранат, что, не видавши, невозможно себе это представить!»" По мнению специалистов, при Бородине французская артиллерия производила 100 выстрелов в минуту, наша — несколько меньше. Большая часть ран, полученных на поле сражения, была от действия артиллерии — в особенности от картечных пуль10. Страшны были прямые попадания ядер в стоящие в строю полки. Особенно незащищенной от ядер противника была конница. В одном из музеев

Франции хранится кираса, насквозь пробитая ядром. Но и ядра, утратившие силу полета, были опасны. «Отличное попадание!» — воскликнул командир кавалерийского корпуса Луи Пьер Монбрен, когда русское ядро поразило его в бок. Как вспоминал А. С. Норов, «завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: “Что вы делаете? — воскликнул он. — Как же это вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра по закону вращения около своей оси не теряют своей силы, оно могло оторвать вам ногу!”». Действительно, Н. Е. Митаревский писал, что даже прикосновение катящегося ядра к человеку приносило смерть. Правда, самому Наполеону русские ядра почему-то не вредили. Как вспоминал один из окружающих Наполеона на наблюдательном пункте, ядра падали и подкатывались к ногам Наполеона, и «он их тихо отталкивал, как будто отбрасывал камень, который мешает во время прогулки»“. По признанию русских военных, артиллерия Наполеона превосходила нашу. Сен-При писал, что «превосходство в численности и калибре французской артиллерии причинило много вреда». Считается (так, кстати, думал и Кутузов), что ранняя гибель начальника русской артиллерии генерала Кутайсова резко снизила эффективность действий наших пушек, но и без того французская артиллерия по тем временам была лучшей в мире. Особенно успешно она действовала в районе Багратионовых флешей. С самого начала Наполеон сосредоточил там огромные силы артиллерии, которые вели почти непрерывный огонь по русским позициям. Снаряды находили цель даже если пролетали мимо первой линии. Дело в том, что позиция русских войск здесь была примечательна теснотой: вторая, резервная линия стояла довольно близко к первой. К ней часто, уже на излете, долетали ядра и гранаты противника (дистанцией эффективного огня считалось тогда расстояние в 700—1000 метров12), они катились и прыгали по полю, почему и можно было от них увертываться, но отдельные навесные снаряды попадаги в ряды стоящих во второй линии батальонов, так что некоторые военачальники, видя, как ядра вырывают страшные кровавые дыры в строю, приказывали солдатам сесть или лечь на землю и тем самым уменьшить зону поражения. Та же ситуация была и у французов: как писал Терион, из-за тесноты поля «пришлось располагать войска в глубоком порядке нескольких линий, почему снаряды, перелетавшие первую линию, поражали вторую, а некоторые снаряды поражали несколько линий. Побоище было ужасающее, и само сражение явилось наиболее кровопролитным со времени употребления огнестрельного оружия»”.

«Наш угол показал твердость»

Когда Наполеон узнал о ранении Даву, он бросил в бой новые силы — колонны под командованием маршала Нея, а также кавалерию маршала Мюрата. Это было около 7.30 утра. Видя, как перед ним разворачиваются превосходящие силы противника, Багратион собрал в кулак все, что было у него в наличии, включая войска из второй линии, а также стоявшую в резерве 2-ю гренадерскую дивизию принца Мекленбургского. Дважды он просил своего давнего недоброжелателя Тучкова 1 — го прислать ему «секурс». Только с третьего раза Тучков послал со Старой Смоленской дороги 3-ю дивизию Коновницына. Его тоже можно понять — и без всяких «личностей» Тучкову было трудно исполнить волю главнокомандующего 2-й армией и отослать с Коновницыным четыре полка, ибо как раз в это время поляки Понятовского усилили натиск у деревни Утица, так что Тучкову самому пришлось просить помощь у Кутузова14. Подошедшая к этому времени русская кавалерия — драгуны и гусары — столкнулась в бою с французскими кавалеристами и сумела отогнать их от флешей. Но главную угрозу для войск Багратиона представляла французская пехота, которая вновь двинулась на русские позиции. Как вспоминал Маевский, «наш угол (то есть левый фланг. — Е. А.) показал твердость». На флешах разгорелась невиданно отчаянная схватка, в ходе которой флеши, по подсчетам разных историков, переходили из рук в руки от четырех до восьми раз. Ермолов писал: «Из рук в руки переходили батареи, потеря с нашей стороны выше вероятия»15. Возможно, именно в этот момент Ней допустил ошибку — ударил одновременно по флешам и по деревне Семеновской, что привело к распылению его сил16. Однако к 10 часам французы все-таки захватили флеши окончательно. По общему признанию, сражение у флешей отличалось невероятным ожесточением. Как писал 27 августа в своем письме Александру I князь Багратион, неприятель «сделал нападение усильнейшее, и сражение началось столь жестокое, отчаянное и убийственное, что едва ли были подобные примеры. Тел неприятельских кучи навалены, и можно место сие назвать гробом французов. С нашей стороны вред, хотя равномерно довольно значущий, но несравненно меньший противу неприятеля»17. К сожалению, Багратион был неправ, огромные потери на флешах понесли не только французские, но и русские войска. В ходе же всего кровопролитнейшего сражения 2-я армия была наполовину уничтожена.

Наполеон во что бы то ни стало хотел прорвать левый фланг русских и тем решить судьбу сражения. Во время отчаянного натиска французы попытались обойти флеши справа от себя, по Старой Смоленской дороге. Туда был брошен корпус Понятовского, который возле Утицы неожиданно натолкнулся на 2-й корпус генерала К. Ф. Багговуга и не смог продвинуться дальше18. Известно, что корпус Багговута был предусмотрительно отправлен с правого фланга на левый Барклаем, который на ранней стадии сражения в полной мере оценил значение возможного охвата французами русского левого фланга и делал все, чтобы это предупредить19. Нужно признать, что рука Барклая, протянутая недоброжелателю, спасла Багратиона и всю армию в тот момент от флангового прорыва и неизбежного разгрома.

Роковая граната

«Но этот достопамятный день, пожравший столько драгоценных жертв, готовил нашим сердцам самый чувствительный удар, — писал Н. Б. Голицын. — В 11 часов утра обломок гранаты ударил нашего возлюбленного генерала в ногу и сбросил его с коня. Здесь суждено ему было кончить блистательное военное служение, в продолжение которого он вышел невредим из пятидесяти баталий… Когда его ранили, он, несмотря на страдания, хотел дождаться последствий скомандованной им атаки Второй кирасирской дивизии и собственными глазами удостовериться в ее успехе: после этого, почувствовав душевное облегчение, он оставил поле битвы…»20

Голицын, хотя и был участником сражения, ошибается относительно времени ранения Багратиона. Вообще, сам момент ранения полководца не очень хорошо прослеживается по источникам. Современные исследования показывают, что Багратион, скорее всего, был ранен еще до 9 часов утра, в тот момент, когда, по некоторым сведениям, он или возглавил атаку (вариант — контратаку) гренадер дивизии герцога Карла Мекленбургского во время сражения за деревню Семеновское или, во всяком случае, присутствовал при этой атаке21. Еще по одному сообщению видно, что до этого момента Багратион наблюдал, как французские гренадеры 57-го полка с ружьями наперевес, под картечным огнем наших пушек бросились на русские позиции. Багратион оценил их «чрезвычайную храбрость… ударил несколько раз в ладони, воскликнув: “Bravo! Bravo!” Так сильно кипело в нем военно-поэтическое чувство, что он не мог удержаться от отдачи справедливости даже врагам». Читатель помнит разговор Багратиона за столом Беннигсена в 1807 году, когда он говорил: «Я люблю страстно драться с французами — молодцы! Даром не уступят — а побьешь их, так есть чему и порадоваться».

Поначалу Багратион пытался скрыть рану. Однако, потеряв много крови, он стал падать с лошади. Его подхватили и опустили на землю. Сам Багратион писал императору об этом скупо: «В деле 26-го и я довольно не легко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости, но ни малейше не сожалею о сем, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту Отечества и августейшего престола; крайне, однако ж, прискорбно одно только то, что я в сие важнейшее время остаюсь в невозможности далее показать мои услуги». Примерно тогда же были ранены все главные генералы 2-й армии: Анд. И. Горчаков, Карл Мекленбургский, Сен-При, а ранее — генерал М. С. Воронцов.

Многие видели, как увозили Багратиона с поля боя. Муравьев писал, что когда он направлялся на батарею Раевского, то «дорогой встретил я раненого кн. П. И. Багратиона, которого несли несколько человек, он посмотрел на меня с страдальческим видом и, беспрестанно оглядываясь, принимал живейшее участие в ужасном кровопролитии и особенно в своих войсках, которых сильно теснили французы»21. А это был действительно важнейший момент сражения на левом фланге, когда французы захватили флеши и Багратион ввел в бой 2-ю гренадерскую дивизию герцога Карла Мекленбургского, которая начала сбивать французов с захваченной позиции.

Видел раненого Багратиона и другой мемуарист — А. С. Норов. Мимо его орудия проходил гвардейский Финляндский полк, взводом которого командовал его двоюродный брат поручик князь Ухтомский. «Мы обнялись с ним, — писал Норов, — и только что его взвод миновал меня, как упал к моим ногам один из его егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобная кость и он в конвульсиях хватался за головной мозг. “Не прикажите ли приколоть” — сказал стоявший возле меня бомбардир. “Вынесите его в кустарник, ребята”, — отвечал я. Вскоре более грустная картина представилась мне: приближалась к нам небольшая группа, поддерживая полунесомого, но касавшегося одной ногою земли, генерала… Но кто же был это? Тот, которым доселе почти сверхъестественно держался наш левый фланг — Багратион!.. А мы все еще с орудиями на передках стояли, сложа руки! Трудно выразить грусть, поразившую нас всех»23.

Осиротевшая армия

Ранение главнокомандующего 2-й армией, бывшего у всех на виду, стало одним из драматических событий в истории этого великого сражения. Это произошло в тот момент, когда французы маршала Нея, захватив флеши, пытались завладеть деревней Семеновской. П. X. Граббе писал: «Осиротевшая без него 2-я армия, и сверх того лишенная смертию и ранами почти всех главных своих начальников, держалась одним отчаянным мужеством войск, без обшей связи в распоряжениях»24. Дело было, однако, даже серьезнее, чем считал Граббе, ибо в частях 2-й армии началось замешательство — предвестник паники. Как рассказал в Можайске А. П. Бутеневу приехавший с поля боя офицер, он видел, как Багратион «упал с лошади, весь в крови, к ужасу окружавших его солдат, привыкших считать его неуязвимым, так как в течение почти четверти века, участвуя в стольких сражениях, он никогда не был ранен»25. О замешательстве Багратионовых солдат как о несомненном факте говорят многие свидетели. Ермолов писал, что «в мгновение пронесся слух о его смерти и войск невозможно удержать от замешательства. Никто не внемлет грозящей опасности, никто не брежет о собственной защите: одно общее чувство — отчаяние! Около полудня 2-я армия была в таком состоянии, что некоторые части ее не иначе, как отдаляя на выстрел, возможно, было привести в порядок»26. Дежурный офицер 6-го корпуса Д. Н. Болговский подтверждает вышесказанное: когда «князь Багратион выбыл из боя, произошел беспорядок, который имел бы самые пагубные последствия», если бы не прибыли полки резерва27. Воспользовавшись этим замешательством, французская дивизия генерала Ж. Разу овладела всеми укреплениями Багратионовых флешей. Но тут же она была атакована прибывшими со стороны Старой Смоленской дороги войсками 3-й пехотной дивизии П. П. Коновницына, которые, по словам генерала, «были употреблены тотчас к завладению важной высоты, занимаемой неприятелем. Сие было исполнено с совершенным успехом», дивизия Разу была выбита из укреплений. В этот момент погиб генерал А. А. Тучков 4-й, шедший в атаку впереди своей бригады. Коновницын вспоминал, что как раз в это время он подвергся натиску французской кавалерии, «от коей тучи пыли от земли до небес столбом показывали мне ее ко мне приближение, я с Измайловским полком, устроя его в шахматные карей, решился выждать всю неприятельскую кавалерию, которая в виде вихря на меня налетела. Не буду заниматься счетом шагов от кареев, в коих обложил неприятель мои карей, но скажу, что он был так близок, что каждая, можно сказать, пуля наша валила своего всадника. Перекрестные огни боковых фасов произвели тысячи смертей, а остальному ужас. Такового рода были три неприятельские атаки, и все безуспешные. Измайловские гренадеры, не расстраивая строя, бросались на гигантов, окованных латами, и свергали сих странных всадников штыками». Об этом вспоминал и другой участник сражения: конница «наскочила на наш батальон, который встретил ее также огнем, и рвение солдат было таково, что даже выскакивали из рядов, стреляли, кололи скачущую ее уже назад, и положили тут довольно, то были латники, богато одетые»28. По данным А. И. Попова, эту атаку провели кирасиры полка генерала Э. М. Нансути и полка шволежеров — легкой кавалерии, которых русские приняли (из-за их меховых шапок) за конных гренадер. Их было мало в сравнении со стоящими в каре гвардейцами — в кирасирском полку состояло не более 275 человек, а в шволежерском — 150 человек21.

И все-таки, несмотря на неудачу атаки кирасир, французы добились своего: удержав Багратионовы флеши, дивизия Фриана и резервная кавалерия овладели и деревней Семеновской, где ранее была главная квартира Багратиона. Вообще, обстановка возле Семеновской, ставшей главной целью удара французов, менялась стремительно. В бой пришлось бросить стоявшую в резерве гвардию, что поначалу не предполагалось. Был момент, когда в каре 4-й пехотной дивизии были вынуждены укрываться сразу несколько высших военачальников: Барклай, Раевский, Ермолов и Милорадович. Выбитые из деревни, но не обращенные в бегство остатки 2-й армии были построены Коновницыным за околицей Семеновской, точнее за оврагом — сухим ручьем, который и был, по мнению JI. JT. Ивченко, собственно основной позицией левого фланга. Вместе с гвардейскими полками (Измайловским и Литовским) здесь стояли остатки 3,12, 27-й (Неверовского) дивизий, 2-й гренадерской дивизии и другие вышедшие из огня части того, что осталось от целой армии Багратиона и пришедших к ней на помощь полков и дивизий 1-й армии. Французы пытались и здесь сбить остатки 2-й армии, но неудачно. Как писал участник той атаки на русские позиции кирасир Тирион, «мы продолжали нашу атаку на равнине вплоть до артиллерии, поддерживаемой русскими кирасирами и драгунами. Доскакав до них, мы были поражены их неподвижностью, не понимая, почему неприятельская кавалерия не вынеслась перед своей артиллерией для ее защиты и для встречи нашей конницы; только очутившись в ста — ста двадцати шагах от русской артиллерии, мы поняли, в чем дело… — овраг находился теперь перед сказанной линиею русского расположения, играя роль рва и вала, которые и помешали нам атаковать эту линию… В подобных условиях расположения мы очутились в 100 шагах от русских орудий, которые не замедлили встретить нас беглым огнем. Признаюсь, редко когда приходилось мне переживать подобную передрягу. Во время атаки, которая к тому же и не может быть продолжительной, каждый всадник, находясь в оживлении, наносит удары. Парирует, если может, ему наносимые, вообще, тут существует движение, действие, борьба человека с человеком, но в данном случае было нечто совсем другое. Неподвижно стоя перед русскими, мы отлично видели, как орудия заряжались теми самыми снарядами, которые должны были лететь в нашу сторону, и как производилась наводка орудий наводчиками, требовалась известная доля хладнокровия, чтобы остаться в этом неподвижном состоянии. К счастью, вследствие ли взволнованного состояния прислуги или плохой стрельбы, или по причине близости расстояния, но только картечь перелетала наши головы в нераскрытых еще жестянках, не успев рассыпаться и рассеяться своим безобразным веером». Тут подошла вестфальская пехота и начала перестрелку через овраг с русской пехотой, заменившей кавалерию30. Дальше обескровленные французы уже не пошли. Наши устояли перед невероятным давлением превосходящих их дивизий противника. Сен-При констатировал: «Линия армии не была прорвана, и ее левый фланг был только осажен назад»31. Еще раньше П. П. Коновницын послал к Н. Н. Раевскому сказать, чтобы он возглавил, как старший, 2-ю армию, но Раевский отвечал, что у него нет возможности покинуть свои позиции, — натиск французов на его батарею в это время как раз усилился32. После этого расстроенные в сражении полки были отведены за овраг.

Создается впечатление, что 2-я армия с потерей Багратиона потеряла свою душу… Что такое воевать на глазах обожаемого командира, хорошо передает С. И. Маевский, бывший при Багратионе дежурным генералом. Он вспоминал, что поначалу, еще до сражения, Багратион «требовал всего с солдатскою холодностью, я исполнял все с сыновнею подчиненностью», но уже на поле битвы, выполнив опасное поручение, «побывав в огне, я встретил Багратиона с лицом друга и полубога. Храбрый любит храброго: он меня обнял и обворожил новым своим обращением…». Потом было новое опасное поручение: «Ударив, сломив, опрокинув и сделав все на глазах того, кого любишь, живешь, кажется, не своею, но новою и лучшею жизнию»33.

Посланный Кутузовым на замену Багратиону генерал Дохтуров тотчас стал разыскивать начальника штаба Сен-При. Но того, сильно контуженного, как раз вывозили с поля боя, и он не в силах был разговаривать с Дохтуровым. И только попавшийся навстречу Дохтурову Коновницын описал ему общее удручающее положение 2-й армии. Дохтуров вспоминал, что «в то время наши войска немного отступили. Я устроил их по возможности. В четыре часа пополудни я весьма мало подался назад и занял позицию, в которой держался до самого вечера»34. Нет сомнений, Дохтуров был хорошим, неустрашимым, хладнокровным генералом, но он, конечно, не мог заменить Багратиона. «Холодность и равнодушие к опасности, свойственные сему генералу, — писал о Дохтурове Ермолов, — не заменили, однако же, Багратиона. Не столько часто провожал Дохтуров войска к победам, не в тех войнах, которые удивляли вселенную славою нашего оружия, сделался он знаменитым, не на полях Италии, не под знаменами бессмертного Суворова утвердил он себя в воинственных добродетелях».

Генерал-фаталист. Скажем несколько слов о Дмитрии Сергеевиче Дохтурове, человеке достойнейшем, полководце талантливом, прошедшем долгий боевой путь. Он окончил Пажеский корпус, начал службу поручиком Преображенского полка и участвовал в Русско-шведской войне 1789–1790 годов, был ранен в Рочесальмском сражении, а потом под Выборгом. С 1795 года — полковник Елецкого пехотного полка, а в 1797году — генерал-лейтенант. Участвовал в сражениях с французами под Кремсом в 1805 году, за это удостоился ордена Святого Георгия 3-го класса, во второй русско-французской войне в сражениях под Голымином, Прейсиш-Эйлау (контужен) и др. В сражении под Фридландом командовал центром и был вынужден отступить за реку Алле, однако, увидав замешательство в одном из оставшихся на другом берегу полков, переплыл на лошади обратно реку под огнем неприятеля, восстановил порядок и вернулся на свой командный пункт. С 1810 года Дохтуров — полный генерал. В начале войны 1812 года он был так же, как Багратион, отрезан от своих, но прорвался на соединение с 1-й армией. Он же, тяжело больной лихорадкой, оборонял Смоленск, заявив, что предпочтет умереть «на поле славы, чем на кровати». После Бородина отличился в сражении в Малоярославце (орден Георгия 2-го класса), потом — в Лейпцигском сражении 1813 года и в других битвах и осадах, вступил во Францию командующим правым крылом русской армии. Как писал Н. Е. Митаревский, «все его любили за его кротость и доброту»35. Он бьы фаталистом, говорил, что на каждой пуле написано имя того, кому она предназначена, — «она виноватого найдет». Война дорого обошлась Дохтурову. Он тяжко болел и в 1816 году умер 57 лет от роду.

Спасительный Барклай

В этот момент в расположении 2-й армии появился Барклай — как он писал, «для узнания позиции ее». По рассказу В. И. Левенштерна, это произошло после того, как Ермолов отбил у французов батарею Раевского и был там ранен, как и сам Левенштерн. Во временном госпитале ему сделали перевязку, и по дороге обратно, на позиции, к штабу Барклая, как пишет Левенштерн, «я с грустью увидел, что князь Багратион лежал на траве, окруженный хирургами, которые были заняты извлечением пули, засевшей у него в ноге, в кости. Он узнал меня, осведомился о Барклае и сказал: “Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависит от него. До сих пор все идет хорошо, но пусть он следит за моей армией”… Когда я сообщил генералу Барклаю об этом несчастном случае, то он был поражен…» Так судьба завершила давний спор этих двух незаурядных людей. Кажется, что Левенштерну, который в своих мемуарах преувеличивает, когда идет речь о его подвигах, нет резона придумывать этот эпизод, тем более что Барклай после ранения Багратиона действительно отправился на левый фланг.

Все свидетели и участники сражения особо отмечали мужество Барклая, который находился в самом пекле. Под ним было убито пять лошадей, полегло почти все его окружение. Как вспоминает П. X. Граббе, «я нашел его под картечью, пешком, он что-то ел. С улыбающимся, светлым лицом он выслушал меня, велел приветствовать Ермолова со знаменитым подвигом…»16 — речь идет о том, как Ермолов возглавил контратаку пехоты на захваченную неприятелем батарею Раевского и взял ее. По мнению Ф. Глинки, в этом сражении Барклай сознательно искал смерти. Суждение это весьма обоснованно. Барклай так и не оправился от моральной травмы, нанесенной ему назначением Кутузова и общей недружелюбной оценкой его, Барклая, командования за июнь — середину августа 1812 года. Ведь он думал, что спас русскую армию от гибели, — и был прав! Позже, 11 сентября, он писал жене: «Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом».

Кроме сложностей в отношениях с Кутузовым, особо досаждал Барклаю назначенный начальником Главного штаба объединенных армий генерал JI. J1. Беннигсен, который его третировал. Все это делало жизнь Барклая невыносимой. Накануне Бородинского сражения, 24 августа, в письме императору он просил об отставке: «…освободить меня из несчастного положения и совершенно уволить от службы». Зная, что сражение уже неизбежно, а письмо к императору будет идти несколько дней, он недвусмысленно намекал на возможное разрешение своей судьбы: «Осмеливаюсь обратиться к вам с этими строками, государь, тем с большей смелостью, что мы находимся накануне кровавой и решительной битвы, в которой, может быть, исполнятся все мои желания»11. Известно, что после отступления из Москвы его прошение было удовлетворено и Барклай уехал из армии, но в начале 1813 года император его вызвал, обласкал. Барклай потом добился выдающихся побед на поле боя, стал фельдмаршалом, получил из рук государя орден Георгия 1-й степени. Памятник ему на Невском проспекте — признание его великой и трагической роли в этой войне. Тогда, на поле Бородина, Барклай решил умереть, но не как самоубийца, а как солдат, дорого отдающий врагу свою, недорогую для него самого, жизнь. По мнению многих участников сражения и по заключениям историков, Барклай, при почти полной инертности Кутузова, после ранения Багратиона в сущности руководил сражением и не допустил поражения русской армии в самый критический момент, когда к вечеру французы оттеснили наш левый фланг и почти прорвали центр. Барклай один привел сражение к вожделенной в тот день ничьей: «Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни»38.

Коса смерти

Барклай так писал о положении в тот момент 2-й армии: «Я нашел оную в жарком деле и войски ее в расстройстве. Все резервы были уже в деле… 2-я армия, по отсутствию раненого генерала Багратиона и многих генералов, была опрокинута и в величайшем расстройстве. Все укрепления с частию батарей достались неприятелю, одна 26-я дивизия удерживала еще свою позицию около высоты, находящейся впереди центра…» По мнению Барклая, положение принявшего командование после Багратиона Дохтурова было тяжелейшим, «его пехота совершенно была разбита», и положение во многом спас генерал

Багговут, который «был отряжен в самое разбитие 2-й армии, но он с отличным мужеством все еще удерживал неприятеля на каждом шагу»39. Неверовский писал: «…после генерального сражения осталось у меня в дивизии 2000 человек и офицеров весьма мало. Я получил в оном сражении жестокую контузию еще поутру от ядра в левую руку, но не мешало мне остаться во фронте»40.

Мнение Барклая о почти полном разгроме 2-й армии подтверждается и французскими источниками. Но французы не воспользовались расстройством 2-й армии. Во-первых, они сами понесли огромные потери, а во-вторых, все попытки Наполеона с помощью свежих сил смять русские войска и обойти левый фланг русской позиции не удались. По мнению Барклая, Дохтурову удалось отчасти привести 2-ю армию «в устройство, кавалерия и часть сей армии сражались во весь день с отличнейшей храбростию, но пехота была по большей части рассеяна и собрана уже ввечеру»41. Контуженный почти одновременно с Багратионом Э. Ф. Сен-При потом писал: «Более пострадавшая 2-я армия была действительно ослаблена наполовину и во время сражения потеряла деревню (Семеновское. — Е. А.), составлявшую ее левый фланг, и прикрывавшие ее флеши, но линия армии не была прорвана… кроме того, вялость неприятельской атаки к вечеру, несмотря на выгоду его позиции, достаточно доказывала, что его потеря должна была быть очень значительной»42. Командующий дивизией М. С. Воронцов вспоминал, что после начала сражения «час спустя дивизия не существовала. Из 4 тысяч человек приблизительно на вечерней перекличке оказалось менее 300, из 18 штаб-офицеров оставалось только 3, из которых, кажется, только один не был хотя бы легко ранен. Эта горсть храбрецов не могла уже оставаться отдельной частью и была распределена по разным полкам»43. И хотя, судя по составленным после сражения ведомостям, Воронцов преувеличил потери своей дивизии, они все же были колоссальными. Из 2-й армии, насчитывавшей до Бородинского сражения 40 тысяч человек, осталось в строю, согласно рапортам 8—11 сентября 1812 года, 520 офицеров и 13 760 строевых чинов, то есть 14 280 человек. Соответственно, потери составили около 26 тысяч человек или 65 процентов личного состава44.

Зрелище поля сражения 2-й армии было ужасно. Побывавший позже на Багратионовых флешах французский лейтенант Ложье вспоминал: «Огромная площадь трех главных редутов (они состояли из трех частей, флешей. — Е. А.) взрыта ядрами; на ней виднеются тела, разбросанные члены, глубокие ямы, вырытые снарядами, с погребенными на дне их трупами.

Ясно видны те места, где разорвавшимся снарядом разбиты лафеты пушек, а кругом убиты все — люди и лошади… Говорят, что Наполеон велел переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все изранены картечью… Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами»45. Это сравнение с косой смерти, которая как траву косила людей, приходило в голову многим, видевшим ужасные последствия сражения…

Колеблющиеся весы побоища

Постепенно, к середине дня, эпицентр битвы стал смещаться к батарее Раевского и Курганной высоте. Наполеон, достигнув успеха на своем правом крыле с захватом Багратионовых флешей и Семеновской, сместил удар в центр русской позиции. Там развернулось ожесточенное сражение. Через какое-то время оно утратило уставную правильность и, как пишет участник его Л евенштерн, «перешло в рукопашную схватку: сражающиеся смешались, не было более правильных рядов, не было сомкнутых колонн, были только более или менее многочисленные группы, которые сталкивались одна с другою, люди дрались спереди, сзади, свои и враги смешались». «Это была скорее бойня, нежели бой, — подтверждает слова Левенштерна Д. Н. Болговский, — дрались только холодным оружием, что… бывает редко». «Тогда закипела сеча, общая, ожесточенная, беспорядочная, где все смешалось: пехота, конница и артиллерия, — вспоминает о том же эпизоде битвы Граббе. — Бились, как будто каждый собой отстаивал победу. Последний конный резерв, кавалергарды и конная гвардия, атаковали в свою очередь и смешались с конницею неприятеля. То была решительная, грозная минута в судьбе России. Весы побоища склонялись видимо в пользу завоевателя. Центральная батарея… засыпав ров и поле телами нападающих… досталась неприятелю. Конница его, как обезумевшая, носилась по нашему полю и вскакивала в свиты генералов. Все казалось у нас расстроенным и открытым. Под рукой не было резерва, кроме преображенцев и семеновцев, стоявших у опушки леса. Хотя и неприятель был также смешан и расстроен, но он был среди нас, и сильный резерв — ружья у ноги, целый и в деле не участвовавший, — гвардия Наполеона — стояла в глазах наших, как грозная туча, готовая разразиться и сокрушить всякий отпор. Барклай де Толли и Милорадович в эти минуты были путеводными звездами в хаосе сражения: все ободрялось, устраивалось ими и вокруг них. Скоро разбитые остатки полков составили новую стену, готовую на новый бой. Благоприятнейшее победе мгновение невозвратно минуло для императора… Он не решился ввести в убийственный пролом последнюю свою надежду для довершения (по моему мнению) несомнительной, ему столь знакомой, но на этот раз не узнанной им, манившей его тогда, победы… Победа оставалась нерешенная между обеими армиями…»46

В тот же день, 26 августа, Багратиона после осмотра врачами раны и перевязки на поле боя привезли в Можайск. Оттуда он написал (скорее всего — продиктовал) письмо на имя императора, уже отчасти процитированное выше. Это письмо ставит целью особо подчеркнуть подвиг, совершенный его армией: «В сей день, всемилостивейший государь, войско русское показало совершенную неустрашимость и неслыханную храбрость от генерала до солдата. Неприятель видел и узнал, что русские воины, горящие истинною к тебе, всемилостивейший государь, и отечеству любовию, бесстрашно все готовы пролить кровь, защищая августейший твой престол и отечество… Во Второй вверенной мне армии, занимавшей и теперь левый фланг и на который, подобно как и 24-го числа, неприятель более всего стремился, редкий штаб-офицер вышел без ран, корпусные же и дивизионные начальники все почти израненными… Они были примером всем прочим воинам в неустрашимости и храбрости, что самое, как и благоразумные их распоряжения, доставили в сем деле войску нашему поверхность над неприятелем»47. Эти слова могут показаться слишком формальными, официальными, но они в данном случае отражают истинное положение вещей. В Бородинском сражении, как и во всей этой войне, было проявлено то, что потом стали называть массовым героизмом. И друзья, и враги единодушно признают, что русские солдаты и офицеры проявили необыкновенное мужество и терпение. Наполеон был удивлен, что такое сражение, которое он считал победным для себя, не принесло ни трофеев, ни пушек, ни знамен; в плен попали только тысяча человек (столько же взяли и русские). Коленкур, находившийся во время сражения рядом с Наполеоном, писал: «Русские проявили большую отвагу, укрепления и территория, которую они вынуждены были уступать нам, эвакуировались в порядке. Их ряды не приходили в расстройство, наша артиллерия громила их, кавалерия рубила, пехота брала в штыки, но неприятельские массы трудно было сдвинуть с места, они храбро встречали смерть и лишь медленно уступали нашим отважным атакам. Еще не было случая, чтобы неприятельские позиции подвергались таким яростным и таким планомерным атакам и чтобы их отстаивали с таким упорством»48. Естественно, что русские солдаты не только сопротивлялись, но и переходили в контратаки, более того, в этой борьбе французы встретились не только с отвагой противника, но и с ожесточением и непримиримостью, знакомыми им только по войне в Испании. Как вспоминает польский участник войны, «следовало удивляться упорству, с которым дралась молодая русская пехота. Я видел лежавших на земле раненых стрелков, которые поднимались, когда мы проходили мимо и стреляли в нас. Приходилось добивать их, чтобы они не могли принести нам еще больше вреда»49. «Целыми линиями, — вспоминал другой участник сражения Боссе, — русские полки лежали, распростертыми на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочитали умереть, чем отступить хоть на один шаг»50.

«И пораженье от победы ты сам не должен отличить»

Багратион был уверен, что под Бородином русская армия не проиграла сражение, а, возможно, победила. Так думали в первые часы после сражения многие. Кутузов поначалу писал царю о свершившейся победе; обрадованный государь отвечал ему 31 августа рескриптом, в котором объявлял: «В вознаграждение достоинств и трудов ваших возлагаем мы на вас сан генерал-фельдмаршала, жалуем вам единовременно сто тысяч рублей и повелеваем супруге вашей княгине быть двора нашего статс-дамой»51. Сам Кутузов писал 29 августа будущей статс-даме: «Я, слава Богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонопартием»52. Для такого суждения, казалось, были основания: ночью французы, занявшие фактически все русские позиции, отошли с места боя — как полагают многие, чтобы не ночевать среди трупов на взятых ими русских батареях и флешах, где просто не было ни клочка свободной от человеческих и лошадиных тел земли. Но при этом они отошли недалеко, так что контролировали поле. Причем, по-видимому, часть из них располагалась в непосредственной близости от опустошенных русских позиций. Как вспоминает один из французов, ночевавший на русских позициях, Боссе, «из ружейных прикладов и обломков нескольких фур удалось развести огни, достаточные для того, чтобы поджарить конину — основное наше блюдо… Но вот что было ужаснее всего: около каждого огня, как только блеск его начинал прорезывать мрак, собирались раненые, умирающие, и скоро их было больше, чем нас. Подобные призракам, они со всех сторон двигались в полумраке, тащились к нам, доползали до освещенных кострами кругов, затрачивая на это крайнее усилие, последний остаток своих сил: они хрипели и умирали, устремив глаза на пламя, которое они, казалось, молили о помощи, другие, сохранявшие дуновение жизни, казались тенями мертвых»53.

Перенесенная людьми страшная битва, в которой русские армии выстояли, придала оставшимся в живых оптимизм и надежду на победу. Впрочем, другие ждали худшего. Как вспоминал Щербинин, «мы ожидали, что при первом мерцании дня неприятель нас задавит. Сколь велико было удивление наше, когда по восходе солнца, при совершенно ясном небе, мы не могли открыть неприятеля, сколько глаз видеть мог в отдаленность. 130 или, может быть, и 150 тысяч отошли ночью незаметно, как кошка»54. Стольких войск у Наполеона не было, но то, что ночью французы отошли с места битвы, подтверждают все участники сражения. В официальном известии от 27 августа было сказано, что «отбитый по всем пунктам» неприятель «отступил в начале ночи, и мы остались хозяевами поля боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал его арьергард в 11 верстах от деревни Бородино»55.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.