31. Джон

31. Джон

Джон живет в Уэйбрвдже, в Суррее, в одном из просторных домов в псевдотюдорском стиле, которыми сплошь застроена вся прилегающая территория, принадлежащая частному владельцу. Поблизости обосновался и Ринго. Дом обошелся Джону в 60 000 фунтов, хотя купил он его за 20 000. Остальные 40 000 фунтов ушли на то, чтобы привести дом в порядок, поменять расположение комнат, изменить по своему вкусу интерьер, меблировать, переделать сад и построить плавательный бассейн. Джон и сам понимает, что потратил на все это слишком много. «Если бы я продал его теперь, то, наверное, выручил бы не больше 30 000. Не иначе как придется искать какого-нибудь поп-певца или другого пижона, чтобы продать ему дом».

В саду стоит психоделически раскрашенный трейлер в тон цветному «роллс-ройсу». Дом венчает собою пригорок, а участок плавно спускается вниз. У Джона работают постоянный садовник, экономка Дот и шофер Энтони. Все они живут отдельно от него.

Передняя, довольно темная и заставленная книгами, ведет в очень большие, светлые, поражающие роскошью убранства комнаты. Длинные мягкие диваны, толстые ковры, сплошь покрывающие полы, элегантные занавески, - все новехонькое, как в голливудской студии. Но среди этого великолепия попадаются и странные предметы - то старые плакаты, то какие-то древности. Здесь явно приложил руку Джон: это вещи с возрастом, и ясно, что выбирал их не художник по интерьеру, а сам хозяин, но потом, как только его увлечение прошло, вещи были брошены и забыты.

И гостиные, которыми никто не пользуется, хотя в них поддерживается идеальная чистота, и коридоры наводят на одну мысль - они служат для того, чтобы через них выйти из дома. Вся жизнь сосредоточена в прямоугольной комнате в дальней части дома. Одна из стен этой комнаты целиком сделана из стекла, через которое видны сад, деревья.

Джон, его жена Синтия и их сын Джулиан (он родился 8 апреля 1963 года) большую часть времени проводят в этой комнате и в кухне. Окружающее богатство словно не имеет к ним никакого отношения, - это царство Дот.

На своей территории Син ухаживает за семьей сама. Она готовит на всех троих, хотя и Джон иногда занимается чаем. Син сама воспитывает Джулиана. У него никогда не было няни, и, если родители уходят куда-нибудь, с ним остается Дот. Дот присматривала за Джулианом и в 1968 году, когда Джон и Син ездили в Индию.

Син частенько беспокоится, что приходится тратить столько денег на этот огромный дом, которым они практически не пользуются. Джон находит это страшно смешным.

– Тут любая вещь стоит целое состояние, - говорит Син. - Джон тратит деньги направо и налево, это соблазнительно, и я все время чувствую себя виноватой. Мне приходится иногда сосредоточиться, чтобы вспомнить, что эти деньги значили бы для других людей. Мы тратим на еду и напитки какие-то громадные суммы, хотя питаемся очень просто: хлеб, чай, сахар, молоко, еда для кошки и всякие безалкогольные напитки, - сами-то мы ведь не пьем. И все равно набегает около 120 фунтов в месяц. Не знаю, как это получается.

У них пять кошек. В их именах отразились разные стадии жизни Джона. Одну кошку зовут Мими, в честь тети, потом следуют Нил и Мэл, тезки гастрольных администраторов. Котенка, родившегося летом 1967 года, в разгар увлечения йогой, назвали Бебиджи.

Большинство регулярных платежей, например за газ и электричество, находится в ведении их бухгалтера. За остальное Син расплачивается сама.

– Иногда я открываю конверты со счетами, - рассказывает Джон. - И если мне в них что-нибудь непонятно, я откладываю их куда-нибудь подальше и тут же забываю о них, пока не начинают приходить жалобы. Тогда я все-таки спрашиваю, почему что-то так, а не эдак, но эти ребята всегда отвечают примерно так: «Ну, сэр, видите ли, сэр, дело обстоит вот так, сэр…» Так что выяснять у них что-нибудь - без толку.

Каждый из «Битлз» получает еженедельно по 50 фунтов пятифунтовыми ассигнациями на личные расходы, как штатные служащие. Но при себе у них обычно денег нет.

– Я не знаю, сколько у меня денег, - говорит Джон. - Вряд ли в моем саду зарыт сундук с сокровищами. Подозреваю, что я вовсе не так богат, как представляется многим. Все деньги куда-то вложены. Однажды я спросил бухгалтера, сколько у меня там всего. И записал сумму на клочке бумаги. Но потом я этот клочок потерял.

Их маленькая любимая прямоугольная гостиная битком набита плакатами, безделушками и фотографиями. К одной из стен приколот листок с огромными буквами: «Молоко безвредно».

В этой комнате они едят, смотрят телик, а когда холодно или идет дождь, Джон, если он не записывается или не сочиняет, проводит здесь все время, свернувшись калачиком на маленьком диване, просто ничего не делая. Этот диванчик ему явно мал, и совершенно очевидно, что гораздо удобнее ему было бы растянуться на каком-нибудь из роскошных диванов в другой комнате, но он подтягивает ноги и может лежать так часами. Если же на улице хорошая погода, Джон открывает скользящую стеклянную дверь, выходит, садится на приступочку и смотрит на свой бассейн и английский сад.

На звонки в дверь обычно отзываются Энтони или Дот, но, когда Джон в духе, он открывает гостям сам. К телефону подходит очень редко. До него практически невозможно дозвониться, потому что он установил автомат, который отвечает на звонки и записывает все, что нужно передать хозяевам. Этот автомат сам по себе отбивает у большинства людей охоту поговорить с Джоном по телефону. В трубке раздается голос, который сообщает: «Уэйбридж, четыре, пять, уабл’ю, дабл’ю. Пожалуйста, передайте, что бы вы хотели сказать».

Его номер, который, разумеется, не значится в телефонном справочнике, - постоянно меняется и, таким образом, как бы засекречен. Для Джона это действительно секрет, потому что он никогда не может запомнить свой номер.

…Обычный вечер в семье Леннон. В дверь постучали два коммивояжера. «Мы - студенты из Австралии, - сообщили они, - продаем журналы». Джон сам открыл дверь и впустил их. Они соревнуются друг с другом, объяснили студенты, чтобы посмотреть, кто из них добудет больше подписок. Премия поможет им продолжать учебу. Во всяком случае, так они сказали. Джон ответил: «Ну да, что ж, ну давайте. А что я должен сделать?» Они достали список журналов и попросили Джона поставить галочки рядом с теми, которые он хотел бы читать. Джон поставил массу галочек, и два студента-коммивояжера подсчитали, что это будет стоить 74 фунта. Джон согласился: «О’кей, сейчас, подождите, я поищу деньги». Нашел 50 фунтов, предназначенных на домашние расходы, и отдал им. Студенты сказали «замечательно», поблагодарили его и ушли.

Син приготовила для семьи ужин. Они закусили куском дыни, затем последовало блюдо из холодного мяса с овощами. Джон не ел мясо, потому что стал вегетарианцем. Все это они запивали холодным молоком.

У Джона выпала пломба, он все время нашаривал языком дырку в зубе и издавал во время еды свистящие звуки. Потом пошел в кухню, открыл холодильник и выпил еще ледяного молока. Син сказала, что вряд ли это полезно для его зуба.

Во время ужина без перерыва работал телевизор. Они развернули стулья так, чтобы можно было его смотреть. Син и Джон то и дело щелкали переключателем. Ни одна программа не занимала их больше десяти минут. Джон молча смотрел через очки на изображение, с каким-то потерянными безучастным видом. Син читала «Дейли миррор». Джулиан глазел на экран и бормотал что-то про себя. Потом он встал из-за стола, лег на ковер и начал рисовать. Син дала ему цветные ручки. Джон и Син наблюдали за Джулианом, спрашивали, что он рисует. «Клетку для птицы, вроде той, что висит в саду». Он объяснил все, что происходило на его рисунке. Джон и Син с улыбкой выслушали его рассказ.

Потом Джон раздвинул стеклянную стену, сел на приступочку, чтобы подышать свежим воздухом, и уставился на бассейн. Там на поверхности вертелся и жужжал автоматический фильтр, словно только что севший на воду космический корабль. Джулиан вышел вслед за отцом и направился к бассейну. Он бросил туда пару весел, потом вытащил их и вернулся в дом. Синтия убрала со стола.

Приехал Терри Доран, все очень ему обрадовались, включая и Джулиана, который тут же уселся к нему на колени.

– Ты хочешь, чтобы папа уложил тебя? - спросила Син у Джулиана, обменявшись улыбкой с Джоном. - Или, может быть, Терри?

– Терри, - оказал Джулиан. Но Син взяла сына на руки и уложила его сама.

– Ну что, может, скрутишь нам несколько штук? - спросил у Терри Джон.

– Отчего же, конечно, - ответил Терри. Джон встал, достал жестяную коробку, открыл и протянул ее Терри. В коробке лежали завернутый в фольгу табак и папиросная бумага. Терри скрутил пару сигарет, и они покурили, передавая сигареты друг другу. В то время они иногда употребляли марихуану. Теперь это осталось в прошлом.

Вернулась Син. Телевизор по-прежнему был включен. Они посидели, поглядели, без конца щелкая переключателем. Так продолжалось до полуночи. Син сварила им какао. Терри уехал, а Джон и Син пошли спать. Джон сказал, что будет читать книжку, которую кто-то ему подарил.

– Ну вот, - огорчилась Син, - я же первая собиралась ее прочесть.

– Я очень рад, что добился чего-то молодым. Это значит, что теперь передо мной целая жизнь, и я могу делать то, что действительно хочу. Какой ужас - потратить всю жизнь на борьбу за успех, а потом обнаружить его бессмысленность. Мы понимали, что так и получится, но должны были убедиться в этом сами.

Долгое время мы ставили перед собой определенные ближайшие цели и никогда не заглядывали вперед. Это была целая серия целей: скажем, записать пластинку, потом занять первое место, выпустить еще пластинку, сделать фильм и так далее. Все это рисовалось нам как какие-то ступеньки, мы не задумывались о масштабах происходящего. Теперь я могу. Промежуточные мелкие стадии меня больше не интересуют. Например, актерская игра… Для меня это потеря времени. Писать… Что ж, я уже написал немало. Хотел написать книгу и издать ее, - была такая идея.

Теперь меня интересует нирвана, буддийский рай. Я недостаточно разбираюсь в сути дела, чтобы объяснить, что это такое. Джордж знает больше.

Изучение религии привело меня к тому, что я стараюсь улучшать свои отношения с людьми, не быть неприятным. Не то чтобы я сознательно стремился перемениться. Хотя, может, и так. Не знаю. Я просто пытаюсь стать таким, каким хочу быть и какими я хотел бы видеть других.

Наркотики, наверное, помогли мне лучше понять себя, но не очень. Во всяком случае, не марихуана. Это просто баловство. А вот ЛСД способствовал самопознанию, я вышел на верный путь. На меня вдруг нахлынули поразительные видения. Но чтобы эти видения возникли, нужно заранее искать их. Может быть, сам того не понимая, я искал их и раньше и в любом случае нашел бы, просто потребовалось бы больше времени.

В первый раз мы попробовали ЛСД совершенно случайно. Мы с Джорджем были на каком-то ужине, и там нас угостили этим наркотиком - мы тогда мало что о нем знали. До тех пор мы пробовали только травку. Мы ничего не слышали об ужасах, связанных с ЛСД. Никто не наблюдал за нами, хотя это было необходимо. Когда мы попробовали его, нам показалось, что мы спятили.

Но чтобы прийти в такое состояние, существуют и другие способы, гораздо лучше. Я ничего не имею против христианства и христианских идей. Думаю, сегодня я не позволил бы себе шутить по поводу Иисуса. Теперь я представляю себе мир иначе. Мне кажется, что буддизм проще и логичнее, чем христианство, но, конечно же, я не противник Иисуса. Когда Джулиан пойдет в школу, я позволю узнать ему об Иисусе все, что только можно, но обязательно скажу ему, что существовало много других Иисусов; я расскажу ему о буддистских Иисусах, которые тоже были очень хорошими людьми.

Когда я сострил насчет Иисуса, масса людей прислала мне книги о нем. Многие из них я прочитал и немало узнал. Например, открыл, что англиканская церковь не очень-то религиозна. Там слишком много политики. Религия и политика несовместимы, они не сочетаются друг с другом. Нельзя быть одновременно и чистым, и стоять у власти. Может статься, я выясню, что и гуру такие же, насквозь пропитаны политикой. Не знаю. Но я все острее осознаю себя. И хочу, чтобы мне больше рассказали обо всем этом. Я не знаю, надо быть бедным или нет. Но чувствую, что мог бы отказаться от всего. На это тратится впустую много энергии. Но мне нужно время, чтобы понять, ради чего я откажусь от богатства, чем я заменю материальные блага. Я могу отказаться от них, но сначала я должен найти себя.

Син сказала, что не заметила в нем особых перемен. Может быть, он стал мягче. Спокойнее, терпимее. Но он по-прежнему необщителен. «Может быть, я эгоистка, - говорит Син, - мне просто намного легче, когда Джон все рассказывает мне».

Джон признается, что никогда не отличался общительностью. Он прочел интервью со своим шофером Энтони, помещенное в цветном приложении: Энтони там рассказывает, что, когда он долгими часами возил Джона по Испании во время съемок его фильма, тот и словечком с ним не обмолвился. «Вот уж не думал такого о себе, пока не прочитал интервью».

Однажды Джон молчал, ничего не делал и ни с кем не общался целых три дня - это его рекорд. Он установил его задолго до того, как начал заниматься медитациями. «В этом деле я мастак. Могу встать и с ходу начать ничего не делать. Просто сажусь на ступеньки, смотрю в пространство и думаю, пока не придет время ложиться спать».

Джон не считает такое времяпрепровождение пустым. Было куда хуже, когда, например, сразу после прекращения гастролей он не вставал с кровати до трех часов дня. Теперь он по крайней мере старается встать вовремя и застать солнышко. Он говорит, что раз уж он ничего не делает, то пусть хотя бы это ничегонеделание происходит при свете солнца.

Однако даже в те дни, когда Джон настроен словоохотливо, Син, подобно тетушке Мими, признается, что с трудом понимает его. Правда, теперь, после встречи с Махариши, увлекшись буддизмом, Джон старается более внятно излагать свои мысли.

– Мне на самом деле трудно проводить день в общении с людьми. Ведь в разговорах с ними нет никакого смысла. Иногда я упражняюсь в светской болтовне, чтобы посмотреть, на что я способен, но это для меня как игра. «Как поживаете? Который час? Как идут дела?» И прочая чушь.

Главное состоит в том, что говорить больше не о чем. Мысленно я все время с кем-то общаюсь как одержимый, но пытаться выразить эти мысли словами - совершенно пустое дело.

Наш язык, язык «Битлз», закодирован, мы всегда пользовались нашим кодом, когда во время гастролей оказывались в окружении массы чужих людей. Мы никогда не общались с другими. Теперь, когда мы не видим иностранцев, нам вообще ни к чему разговаривать. Мы друг друга понимаем. Остальное не имеет значения.

Хотя мы прекрасно чувствуем друг друга, бывает, все-таки собираемся, чтобы перекинуться парой слов, - иногда надо высказаться громко, вслух, чтобы не забыть, о чем мы договорились.

Днем я часто предаюсь грезам. Наверное, это все равно что болтать, поэтому напрасно я так уж презираю бессмысленную трепотню. Обыкновенные дневные грезы: что я сегодня буду делать, встану или нет, буду сочинять или не буду, к телефону не стану подходить ни за что на свете.

Разговоры - это самая медленная форма общения. Музыка гораздо лучше. Мы обращаемся к внешнему миру через музыку. Говорят, в нашем бюро в Америке все время крутят пластинку «Sergeant Pepper», чтобы узнать, о чем мы думаем здесь, в Лондоне.

Иногда у меня случаются разговорные припадки. Я иду и болтаю обо всем подряд с Дот, или с садовником, или с Энтони - проверяю, не разучился ли я разговаривать. Они страшно удивляются.

Самая сильная перемена, произошедшая с Джоном, - это явный спад его агрессивности. Все близкие друзья Джона заметили это и объясняют появившуюся в Джоне мягкость успехом.

– Для этого понадобилось немало времени, - говорит Айвен Вон, друг Джона со школьной скамьи - Еще пару лет тому назад он сплошь и рядом давал выход застарелой враждебности, не желал разговаривать, бывал груб, хлопал дверью перед носом. А сейчас он уже дошел до того, что говорит: «Заходите, садитесь, пожалуйста».

Другой школьный друг, Пит Шоттон, открывший магазинчик фирмы «Эппл», соглашается, что шероховатости характера Джона сгладились.

– То хорошее, что я всегда в нем чувствовал, теперь вышло наружу. Ведь только учителя считали его последним негодяем. В те времена никто не хотел верить в то, что я в нем угадывал. Замечательно, что он так счастлив, - продолжает Пит. - Все детство и юность он стремился стать первым, непременно быть лидером. Он должен был либо со всеми передраться, либо, если соперники оказывались сильнее и старше, уничтожить их морально - сарказмом, иронией, издевками.

Сегодня Джон уже не старается ничего доказывать. Ему не надо быть первым, и поэтому он счастлив. Это изменение можно увидеть. Обычно Джон шел в школу или в Художественный колледж, согнувшись в три погибели, опустив голову, не поднимая глаз, как запуганный насмерть кролик, загнанный в угол, но готовый в любой момент оттуда выскочить. Это прослеживается по всем его старым фотографиям, а теперь на снимках он улыбается. Теперь он учится, потому что хочет учиться. В школе же заставляют учиться из-под палки, насильно втискивая тебя как члена общества в определенные общественные рамки.

Однако Джон изменился не во всем. Он не задается, не выказывает тщеславия, он такой же щедрый, как и раньше. Когда в кульке Джона была дюжина конфет, а нас вокруг него собиралось трое, он раздавал их всем поровну, по три штуки каждому. Рядом с ним и я становился добрее.

Джон не понимает, почему успех должен был вскружить ему голову или изменить его. Помимо того, что Джон вообще считает успех бессмыслицей, он уверен, что его может добиться любой, и эту точку зрения разделяет с ним Пол. Они оба, и Джон, и Пол, считают залогом победы силу воли.

– Успеха может достичь любой, - говорит Джон. - Надо все время повторять себе эти слова, и успех придет. Мы не лучше других. Все одинаковые. Такие же прекрасные, как Бетховен. У всех внутри одно и то же.

Нужны желание и удача, а талант, занятия, образование абсолютно ни при чем. Приходилось вам видеть художников или писателей примитивистов? Ведь их никто ничему не учил. Они сами сказали себе, что могут это делать, и сделали.

Что такое талант? Не знаю. Надо родиться с ним или он раскрывается позже? Основа таланта - это вера в то, что ты что-то можешь. Мы с Полом всегда рисовали, а Джордж не хотел даже пробовать, потому что, как он считал, совершенно к этому не способен. Нам с Полом потребовалось долгое время, чтобы убедить его: рисовать может каждый. И теперь он рисует без конца, и все лучше и лучше.

До пятнадцати лет я ни в чем не отличался от любого другого подростка-подонка. А потом решил, что напишу песенку, и написал ее. Но от этого я не стал другим. И то, что я якобы обнаружил свой талант, - брехня. Я просто написал песню. У меня нет другого таланта, кроме таланта быть счастливым или сачковать.

Кто-то должен наконец развеять миф о таланте, просветить людей. И у политиков нет никакого таланта. Все это сплошной обман.

Может быть, мой гуру объяснит мне, в чем же заключается мой настоящий талант, чем я действительно должен был бы заниматься.

Будучи так называемым идолом, я никогда не чувствовал никакой ответственности. Ждать этого от меня было бы глупо. Как сказал газетчикам Пол, признавшись, что принимает ЛСД, все просто хотят переложить свою ответственность на нас. Если бы они действительно беспокоились о нем, о его ответственности, у них должно было хватить собственной ответственности не печатать того, что сказал Пол, - ведь они якобы не хотят, чтобы Полу начали подражать другие.

В одном я чувствовал ответственность перед публикой - мы старались быть естественными, насколько это возможно. Конечно, мы надевали социальные маски, ведь этого от нас ждали. Но, учитывая обстоятельства, мы были максимально естественными. Нам задавали одни и те же вопросы, в одних и тех же местах, во всем мире, - все те же вопросы о четырех швабрах у нас на головах. Скучно. Светское общение с огромным множеством людей, с женами мэров. Все эти люди, которые определяют вкусы, - безвкусны. Все эти люди, которые устанавливают принципы, - беспринципны.

«Необходимо встретиться с женой специалиста по рекламе» - я с самого начала ненавидел такие штучки. Нас все время убеждали, что без светской фальши обойтись невозможно. Нельзя быть самим собой. Тебя не поймут, если ты будешь говорить то, что действительно хочешь сказать. Единственное, что оставалось, - это шутить, а уж от меня спустя некоторое время только этого и ждали. Я не верю, что люди в самом деле такие. Спрашивается, зачем тогда они продолжают терпеть все это?

Теперь я никуда не хожу, разве что время от времени в клуб. Меня туда затаскивает Син. На днях мы со старыми друзьями пошли вечером на какое-то открытие. Дэвид Джейкобс торчит теперь повсюду. Я был с Джорджем. Джордж понял, что нас ждет, как только подошел к двери, а я не понял. Я стал оглядываться, а его уж и след простыл. Он даже не зашел внутрь. А я зашел и попался. Это был кошмар.

Я никогда не осознаю себя как одного из «Битлз». Никогда. Я - это просто я. Я не знаменит. Это сделали другие люди. Пока кто-нибудь не подойдет и не начнет ахать и охать, я забываю о «Битлз». «Аааа, вот почему они себя так странно ведут», - тут я вспоминаю, что я - «Битлз». Год тому назад, или побольше, все это было мне более привычно, мы ведь находились в гуще событий, ездили по стране, встречали толпы людей и прекрасно знали, что на нас смотрят во все глаза. Теперь я сижу на месте, а если уж двинусь куда-нибудь, то только со знакомыми, поэтому, пока я не попадаю в какое-то новое место, где на меня начинают глазеть, я забываю про «Битлз».

На нас обращали внимание и до того, как мы стали знаменитыми. Когда мы садились в фургончик, чтобы ехать в «Кэверн», в коже, с гитарами, - все смотрели на нас. Тогда нам это нравилось. Таким способом мы немножко бунтовали, нам хотелось вывести из себя всех этих плейбоев.

Я скучаю по розыгрышам, которые раньше устраивал. Например, зайдешь в поезде в купе и делаешь вид, что ты чокнутый или поддатый. Мне и теперь хочется иногда сыграть какую-нибудь шуточку, но нельзя. Сразу появится заголовок: «Битлз» шутят. Вы посмеетесь от души».

Однажды мы ехали в фургоне на стадион «Уэмбли». Выставили листочек: «Как доехать до Уэмбли?» Говорили на иностранном языке и тыкали всем под нос карту Уэльса. Все просто лезли из кожи вон, пытаясь показать нам дорогу.

Много раз мы пробовали переодеваться, чтобы нас не узнали. Однажды мы с Джорджем прошли через таможню в длинных пальто и с бородами, уверенные, что никому и в голову не придет, что это мы, но не тут-то было, нас все узнали. Лучше других оказался Пол. Он притворился полоумным фотографом и молол какую-то психологическую белиберду. Сумел провести даже Брайена.

Больше всего Джон тоскует по обычной жизни, когда можно просто выйти из дома и вести себя как обыкновенный человек. Хотя битломания и осталась давно позади, ни он, ни кто-либо другой из «Битлз» не может появиться на улице неузнанным. Син это удается. То, что она годами тщательно избегала какой бы то ни было рекламы, теперь воздается ей сторицей. «Но мы не можем делать всей семьей самые обыкновенные вещи - например, пойти погулять. Это ужасно. Иногда я начинаю жалеть о том, что все это вообще случилось».

Из всех «Битлз» именно Джон больше всего страдает от того, что не может быть обыкновенным частным лицом. И когда он представляет, что, возможно, навсегда приговорен к своей известности, независимо от того, чем он будет заниматься, то просто станет и кричит:

– Нет! Вы так не думаете, верно ведь? Не думаете, что я знаменит навсегда? А что, если бы мы исчезли на много лет, что тогда? Получилось бы? Тогда, наверное, мы прославились бы как-то по-другому, как Грета Гарбо. Может быть, появится новая группа и затмит нас? Вот бы здорово было оказаться забытыми.

К концу 1967 года и в начале 1968 года «Битлз» вновь попытались войти в контакт с реальным миром. Они обнаружили, что стали настолько знаменитыми, что, подобно членам королевской семьи, могут спокойно появиться в каком-нибудь скромном баре, - никому просто в голову не придет, что это они. Они довольно свободно ходили по маленьким кафе в районе Сохо во время работы над «Magical Mystery Tour». В то время столько людей выглядели точно так же, как «Битлз», - с длинными баками и усами, - что только очень немногие их не проглядели.

– Пару дней назад мы с Ринго совершили пробную вылазку. Пошли в кино, впервые за много лет. Хотели посмотреть фильм, который шел в Эшере. Выбрали дневной сеанс, считали, что народу будет поменьше, но забыли, что сейчас идут школьные каникулы и кинотеатр битком набит школьниками. Мы не досмотрели фильм до конца. Съели по порции мороженого и ушли. Никто к нам не приставал. Это был пробный поход. Теперь, может быть, стану ходить почаще.

Когда-то Брайен водил нас в театр, в Вест-Энд. Потом мы отправлялись на вечеринку, все было о’кей. Люди смотрели на нас во все глаза, мы относились к этому безразлично. Но я не так уж люблю театр и поэтому не слишком скучаю по нему. Подумаешь, пять типов на сцене изо всех сил делают вид, что они находятся в совершенно другом месте. А вот без кино я скучаю. В Ливерпуле я не вылезал из кинотеатров.

Мы с Ринго и на автобусе прокатились. Решили попробовать, можем ли мы себе это позволить. Раньше я никогда не ездил на лондонском автобусе. Мы ехали по набережной, целых двадцать минут просидели в автобусе. Это было потрясающе. Нас узнали, ну и Бог с ним. Настроение было подходящее. Мы стали снимать кинокамерой пассажиров. А кондуктор рассказал нам пару неприличных анекдотов. Большинство людей сочло все-таки, что это не мы.

На следующий день к нам в бюро позвонили из какой-то газеты. «Одна женщина, - сообщили нам, - говорит, что видела вас в автобусе». «Пусть скажут, что она ошибается, - ответил я. - Это были не мы». Следующим шагом со стороны газет был бы, наверное, такой звонок: «Ну как, Джон, каково прокатиться в автобусе после стольких лет?» Этого бы я не вынес.

Мечтаю, чтобы меня оставили в покое. Я не слишком общителен. Мне хватает моих друзей. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

То, что по натуре я якобы общителен, - чистое вранье. Другое дело, что мне годами приходилось орать, вопить, но, конечно, я не болтун. Я играл роль, - для меня это было своего рода защитой. За ту роль я теперь и расплачиваюсь. Знаю, все это звучит как жалобы. Может быть, знаете, верно говорят: там хорошо, где нас нет.

Пол и Джордж все-таки время от времени видятся с людьми. Джон даже не пытается завязывать какие-то контакты. Все должно приходить к нему само, а иначе и не надо. Но его жизнь так устроена, что практически к нему нет доступа, к нему не может пробиться никто и ничто, если не считать телевизора, который он никогда не выключает.

– Две недели подряд смотреть телик - все равно что курить марихуану. Несколько лет тому назад я терпеть не мог таких типов, как Хью Грин, а теперь он нисколько меня не раздражает, даже забавляет. Он и Майкл Майлз - мои любимчики. Видишь все время одно и то же. Вроде газет. Прочитаешь подряд все статьи, а потом они сольются в голове в одну.

Я столько всего передумываю, пока смотрю телевизор. Уставлюсь, как на огонь в камине, и грежу наяву. Смотрю и не вижу, мозг занят совершенно другим.

Единственные живые импульсы Джон получает от других «Битлз». Нужно несколько световых лет, чтобы приблизиться к тому месту, которое они занимают в его жизни. Этого не удалось никому.

Сначала «Битлз» естественно отталкивали всех, потому что были слишком поглощены своими делами, вместе добиваясь поставленной цели. Когда же они стали знамениты, люди сознательно стремились попасть в их круг, часто не с самыми лучшими побуждениями, и они достаточно грубо отвергали все попытки приблизиться к ним.

Большинство звезд шоу-бизнеса меняет своих друзей по мере изменения их места на афише. За исключением Мика Джеггера из группы «Роллинг Стоунз», «Битлз» не обзавелись друзьями из мира поп-музыки. В повседневной жизни они связаны только друг с другом, и, кроме того, рядом всегда Нил, Мэл и Терри.

– Когда мы стали знаменитостями, то, конечно, познакомились с какими-то людьми, но никого из них не смогли вытерпеть больше двух дней. Некоторым удавалось продержаться подольше, скажем несколько недель, но и только.

Джон чаще всего общается с Ринго, который живет за углом. Когда ему становится скучно, Джон идет к Ринго, чтобы поваляться на траве в его саду или поиграть с дорогими игрушками Ринго. Они никогда не условливаются заранее, когда встретятся в следующий раз. Все зависит от их настроения и происходит само собой. «Если увидимся, значит, увидимся» - общение построено на этом правиле.

Из всех «Битлз» именно Джону труднее всего долго обходиться без остальной троицы, и это тяжело сказывается на Син. Но когда он не разговаривает с ней или совершенно отключается, то делает это, конечно, не преднамеренно, не для того, чтобы ее обидеть, - таков уж Джон, и ей приходится это принимать.

– Если я остаюсь наедине с собой три дня и ничего не делаю, я как бы исчезаю, испаряюсь. Меня здесь нет. Син не понимает этого. А я откуда-то сверху наблюдаю за собой или нахожусь в своем затылке и вижу оттуда, как двигаются мои руки, но управляет ими робот.

Ринго меня понимает. Я могу обсуждать это с ним. Для того чтобы увидеть себя, я должен увидеть остальных. Когда я убеждаюсь, что, кроме меня, существуют еще такие же люди, как я, то успокаиваюсь, ко мне приходит уверенность. Иначе мне бывает по-настоящему страшно. Я должен увидеть их, чтобы восстановить контакт и примириться с самим собой, прийти в норму, как бы приземлиться.

А иногда я не спускаюсь. Вот на днях мы записывались, а меня просто там не было. И Пола не было. Мы были с ним как два робота, выполняющих необходимые движения.

Мы очень нуждаемся друг в друге. Когда мы встречались после долгого перерыва, то стеснялись даже дотрагиваться друг до друга. Мы старательно пожимали друг другу руки, чтобы скрыть смущение. Или устраивали сумасшедшие танцы. И только потом набрасывались друг на друга с объятиями. Теперь мы приветствуем друг друга по-буддистски, обнимаясь. У них так принято здороваться.

Время от времени Джоном овладевает желание уехать куда-нибудь подальше, вместе с Син и Джулианом и, конечно, с остальными «Битлз». В свое время Джон не на шутку загорелся идеей о греческом острове, проект этот долго казался ему очень привлекательным.

– Мы поселимся там все вместе, может быть, навсегда, будем иногда ездить домой, чтобы навестить близких. А можно, например, проводить там шесть месяцев в году. Это будет потрясающе - одни на нашем собственном острове. Мы построим там небольшие домики поблизости друг от друга и будем жить общиной.

Меня совершенно не волнует политический режим Греции, лишь бы он нас не касался. Мне все равно, какое там правительство, фашистское или коммунистическое. Какое мне дело до этого? Такие же никчемные правительства, как здесь; да здесь, пожалуй, еще и похуже. Я повидал их и в Англии, и в Соединенных Штатах, и мне они не нравятся ни там ни тут. Они все одинаковые. Смотрите, что они здесь делают. Хотели закрыть «Рэдио Каролайн» и убрать «Роллинг Стоунз» и в это же самое время тратят миллиарды долларов на ядерное оружие; все кругом напичкано военными базами США, и никто об этом не знает. А они заняли уже весь Северный Уэльс.

Но греческий проект лопнул, как, впрочем, и многие другие сумасбродные идеи, которые посещали его в последние два года. Как-то Джон совсем было собрался отправиться на своем трейлере в Индию, хотя машина еле-еле справлялась с поездками в Уэйбридже. Он, Син и Джулиан будут жить прямо в нем, мечтал Джон, Энтони будет тянуть их на «роллс-ройсе». Другая идея заключалась в том, чтобы уехать и поселиться на острове у побережья Ирландии. Джон действительно купил остров. «Я, правда, не помню где, но где-то недалеко от Ирландии».

«Греческая» идея в свое время обсуждалась не одну неделю. Дошло даже до рассуждений о том, как быть с Джулианом и его образованием.

У Джона существуют определенные и твердые взгляды насчет образования, которое он хочет дать Джулиану, но все они вылетали из его головы в тот миг, когда речь заходила о шести месяцах на необитаемом греческом острове.

– Он мог бы ходить в школу в Греции, - говорил Джон жене, которая, конечно, мыслит более трезво. - А что в этом плохого? Шесть месяцев он проводил бы там, а второе полугодие здесь, в английской школе. Знаешь, эти маленькие деревенские греческие школы - прекрасные. Почему бы Джулиану не походить туда? А языку он научится быстро.

Синтия возразила, что резкая смена обстановки вряд ли пойдет на пользу Джулиану. Тогда Джон высказал такую мысль: пусть Джулиан учится в Афинах, в английской школе для детей дипломатов, которые работают в Греции. Но ведь тогда Джулиану придется жить в Афинах в интернате, а они оба против этого. Никто из них не хочет, чтобы Джулиан учился в школе-интернате.

Джон предпочел бы местную муниципальную школу, если это возможно. Он только что узнал, что детский сад Джулиана не имеет отношения к городскому совету, как он думал. Синтия объяснила, что муниципального детского сада, в который она могла бы его записать, попросту не существует.

– Не знаю, - сказал Джон. - Наверное, платные школы не хуже других. Лишь бы он был доволен. Какая разница, платить - не платить. Но в школу-интернат я его ни за что не отдам. И в Итон не пошлю. В Итоне они научат его всему этому дерьму. Может быть, определю его в буддистскую школу, если такая есть. Только в дневную, недалеко от Уэйбриджа, - больше нам ничего не надо.

Мы уже давно думаем об образовании Джулиана. Я даже достал книжку, в которой описываются все школы Англии. Но там все больше про футбол и теннис. Умора. Они перепутали все ценности - что важно, что чушь. Его должны научить чувствовать других людей - вот что главное. Ему совершенно необязательно знать, как сэр Фрэнсис Дрейк теребил всех испанцев или как англичане придумали телевидение, - все это националистическое дерьмо. Они должны научить его жить в этом мире.

Если мы уедем за границу, придется, наверное, нанять для него домашнего учителя, но надо обязательно проследить, чтобы рядом с ним были дети, с которыми он мог бы играть. У меня было счастливое детство. Я любил школу. Учителя ненавидели меня, а я их. Но школу я любил. Когда мы делимся между собой воспоминаниями, то гораздо чаще возвращаемся к школьным годам, чем к временам «Битлз».

Не думаю, чтобы Джулиан мог посещать такую школу, как моя. Наверное, муниципальная школа была бы для него сейчас трудновата, из-за меня. Над ним будут смеяться. Сыночек поп-певца миллионера. Начнут тыкать в него пальцами. В платной школе на это не обратят внимания, потому что там только и думают что о деньгах.

Син на самом деле сильнее, чем кажется. Она через все это прошла и знает, что к чему. Она прекрасно понимает изъяны в рассуждениях Джона. Он может быть эгоистом, но не сознательно - просто потому, что не подумал.

Те долгие ссоры, которые бывали у них в Ливерпуле, давно миновали. Они очень счастливы, хотя Син продолжает говорить, что, если бы она не оказалась беременной, Джон никогда не женился бы на ней. Джон соглашается.

– Джон никогда не собирался обзаводиться домом, никогда не думал о том, чтобы начать нормально работать. Если бы из-за моей беременности мы не поженились, то просто разошлись бы, когда он начал разъезжать по всему миру. Я бы закончила Художественный колледж и, наверное, стала бы преподавать. Не будь Джулиана, мы бы не оказались вместе. - Син не считает, что любовь смогла бы удержать их друг подле друга при таких долгих разлуках. - Его любовь - это «Битлз». Не было бы ребенка, он ушел бы с ними навсегда.

Оба говорят, что рады рождению сына, который удержал их вместе. Им кажется, что все это было предопределено. Так было угодно Судьбе. Особенно верит в Судьбу Джон.

Время от времени Син пытается что-то изменить в своей жизни, начать работать, воспользоваться знаниями, полученными ею в колледже. Вместе с Патти, женой Джорджа, они собирались как-то открыть лавку в Эшере, но все это осталось на словах.

– Мне чего-то не хватает. Мне бы не хотелось сейчас, когда перед нами открыты все возможности, заводить второго ребенка. Я понимаю, что это, может быть, означает отложить его рождение слишком надолго или даже навсегда.

Но я действительно чувствую неудовлетворенность, потому что хотела бы что-то делать. Я немного рисую, шью, но мне часто кажется, что я бы с удовольствием работала. Не сейчас, позже. Я ведь никогда не работала. Я могла бы заниматься дизайном или, может быть, преподавать.

Син посмеивается над тем, что Джон так сильно зависит от «Битлз». Это явно ее обижает.

– Бывает, я что-то предложу, а он как будто не слышит меня или говорит, что это ерунда. А потом, когда через недельку-две то же самое предложит Ринго, - Джон в восторге. Пусть так. Мне трудно выразить это словами, но я чувствую в себе силу. Я многое понимаю. Моя мечта - это провести отпуск втроем, без «Битлз», - Джон, Джулиан и я.

– Что-что? - вмешивается Джон. - Без наших славных битликов?

– Да, Джон. Ты уже забыл, что на прошлой неделе мы говорили об этом?

– Что же мы решили?

– Мы решили, что можем поехать куда-нибудь втроем, без твоих славных битликов.

– Но ведь так приятно, когда рядом друзья.

– Это просто оскорбляет меня. Поехать с семьей - по его мнению, этого мало.

Он улыбается ей. Она укоризненно качает головой.

– Мне кажется, ты им меньше нужен, чем они тебе, - говорит она.

Прежде чем он сумел ответить, она привела пример, который явно приготовила заранее:

– Ведь Джордж ездил в Лос-Анджелес с одной Патти? Ему не нужно, чтобы все обязательно ехали с ним.

Джон улыбнулся. Да, это, кажется, правда.

– Я действительно попытался пойти своим путем после того, как мы кончили гастролировать. Было много интересного, смешного, например игра в монополию на мой фильм, но все-таки ничего из этого не вышло. Я страшно обрадовался, когда увидел остальных. И только тогда почувствовал себя в своей тарелке.

Син печально посмотрела на него.

– Ну ладно. Я знаю, что мы сделаем. Все уедем и поселимся в маленьком домике на утесе в Корнуэлле, хорошо?

– Нет, я не могу просто уехать. Мне нужно написать все эти чертовы песни. Я должен работать, чтобы оправдать свою жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.