Политик Джон

Политик Джон

Придя в клан Кеннеди, я оказалась словно на заминированном поле.

Кеннеди не просто особенная семья, она одна из самых особенных. Больших и дружных семей в Америке немало, я сама постоянно жила в таких семьях. У дедушки в Ласате летом собирались до пятнадцати внуков примерно одного возраста. В Хаммерсмите летом жили трое детей самого Хью от двух первых браков, мы с Ли и наши младшие сестричка и братик, хотя возраст был настолько разный, что мы и родство-то ощущали с трудом. Джанет родилась у мамы, когда мне было шестнадцать, а Джейми и того позже – через два года.

У Кеннеди дети тоже были разного возраста, но разница составляла по полтора-два года, но они были единым целым не из-за возраста, а потому что воспитаны как единое целое. Об этом я уже говорила.

Для всех Кеннеди политика была той самой водой, в которой они плавали как рыбы с детства. Они с ранних лет слышали разговоры о политике, обсуждение тех или иных вопросов взрослыми, с этих лет знали, что им предстоит одному за другим стать политиками, не скрывались и амбиции отца: три сына – три президента.

Привыкшие к таким беседам, Кеннеди ужаснулись, когда на вопрос о моих политических пристрастиях (подразумевалось, что я немедленно должна стать демократкой, даже если до того была ярой республиканкой) получили ответ, что я политикой не интересуюсь совсем.

– Репортер не интересуется политикой?!

Словно все репортеры только о политических баталиях и пишут. Признаю, что мои интервью были настоящими пустышками, но ведь я не рвалась в первые ряды знаменитых репортеров, мне просто была нужна журналистская практика, чтобы потом написать непременно гениальный большой американский роман.

Меня меньше волновало осуждение сестер Джека, несколько больше Бобби (Тедди, как самый младший, голоса еще не имел), еще сильней Роуз и серьезно тревожило недовольство Джозефа и Джека. У мужа-политика не могло быть аполитичной жены.

То, что я не сыпала звонкими именами, не знала наизусть всех претендентов на пост президента за предыдущие годы, понятия не имела, кто из влиятельных лиц Америки в какой партии состоит и не очень этим интересовалась, немедленно было расценено как недостаток в развитии и никчемность.

Я «бунтовала», не желая интересоваться политикой, но когда Джек вступил в президентскую гонку, все же оказалась вынуждена втянуться в политические баталии.

Политику не любила, не люблю и уже никогда не полюблю (кто ее любит кроме тех, кто занимается профессионально?), но если она заинтересует моих детей, буду вынуждена, все так же скрепя сердце, им помогать. Надеюсь, обойдется…

Для Джека жизнь без семьи Кеннеди и без политики немыслима. Он в этом родился, он этим жил, он в этом и погиб. Однажды я сказала, что Джека застрелил не Освальд, а политика и Кеннеди. Заявление получилось наивное, но по сути верное. Со мной согласились отчасти только в первой половине высказывания, той, где о политике.

Но ведь в политику Джека привела семья Кеннеди…

Для Джека его семья (Кеннеди, а не мы с детьми) всегда была на первом месте. Семья Кеннеди и политика, все остальное потом. Как бы ни любил Джек наших детей, едва ли он пожертвовал бы своей карьерой ради их удобства.

Наверное, только так человек может достичь вершин в политике, но как же тяжело рядом с таким человеком!

Джек никогда не обращал внимания на то, какое впечатление производят его слова на меня, оскорбить невзначай – это так на него похоже! Он мог в присутствии знакомых вскользь сказать, что я совершенно не подхожу американскому народу и меня можно лишь мельком показывать по телевизору. Это было сказано, когда сам Джек едва живой приходил в себя после операции.

Не выдержав, я расплакалась. Но муж не стал меня утешать или извиняться, оказалось, что вся семья Кеннеди такого же мнения – Джеки совершенно не годится для того, чтобы ее показывать людям. Разве что спрятать куда-нибудь за спины родни.

Единственный мой сторонник Джозеф Кеннеди, и тот мрачно пошутил:

– Если не желаешь красоваться перед объективами или быть на виду, то тебе лучше забеременеть.

В первые годы замужества мне было очень трудно. Джек болел, ему сделали тяжелейшую операцию, восстановление проходило очень тяжело, мы все время нервничали и находились рядом. Потом он сразу включился в избирательную кампанию 1956 года, намереваясь стать лидером Демократической партии.

Как и советовал Джозеф Кеннеди, я уже была беременна. Джек выборы проиграл, хотя был близок к победе. Утешить мы его ничем не могли, но я все равно не понимала, как он мог просто улететь во Францию, оставив меня одну в ожидании родов.

Во Франции в это время отдыхали все Кеннеди, которым я совершенно не подходила – не была активной, плохо помогала мужу во время выборов, требовала хоть какого-то внимания и уважения к себе.

Джек улетел, не обратив ни малейшего внимания на мою просьбу, семья Кеннеди важней его собственного неродившегося ребенка. Мало того, он не стал отдыхать вместе с родителями, а, слегка зализав раны, отправился на арендованной яхте в плаванье вместе с любовницей.

У меня раньше срока родилась мертвая девочка. Я так мечтала назвать дочку Арабеллой…

Открыв глаза после наркоза, я увидела подле своей постели не Джека, а Бобби, сразу все поняла и спросила только о ребенке. Джека несколько дней не могли найти в море, он не находил нужным звонить супруге. И когда узнал о рождении дочери мертвой, тоже не слишком расстроился, подобное вовсе не входило в планы будущего президента. Я совершенно не вписывалась в семейство Кеннеди.

Джека почти силой заставили прилететь в Ньюпорт и прийти в больницу. Разговаривать я с ним не стала. Если я не подходила сенатору Джону Фицджеральду Кеннеди как супруга, то он мне не подходил как муж.

Он снова отправился в поездку по штатам, а я всерьез задумалась о разводе.

Возможно, еще тогда стоило понять, что жизнь с Джеком не будет безоблачной, что он не способен не только любить, но и просто уважать меня. Сначала я просто наивно надеялась, что сумею завоевать любовь этого необычного человека, но этого так и не случилось…

Только через пять лет Джек заметил, что его супруга чего-то стоит, но для этого понадобились зарубежные визиты президентской четы и многочисленные похвалы мне со всех сторон, откровенное восхищение других.

А тогда я всерьез задумывалась о том, чтобы развестись и начать новую жизнь. Моя семья меня поддерживала, Ли пригласила пожить у них в Лондоне, потом съездить в Париж, чтобы немного прийти в себя. Когда я вернулась, состоялся тот самый знаменитый разговор с Кеннеди-старшим, который лучше других понимал две вещи: во-первых, что разведенному католику с ирландскими корнями никогда не стать президентом, во-вторых, что я еще чего-то стою, то есть у меня есть именно то, чего не хватает семейству Кеннеди, чтобы не стать посмешищем, попав в Белый дом.

Джозеф предложил мне сделку. Он просил об одном: жить вместе с Джеком и родить ребенка. Я все еще глупо надеялась, что сумею завоевать сердце Джека, стать для своего мужа единственной.

Весной следующего года от рака умер папа, а в ноябре родилась Каролина.

Кажется, с этого дня многое изменилось, но это только кажется. Джек был очень рад рождению дочери, он вообще любил детей, но клан Кеннеди меня в свои ряды так и не принял. Однако политику Джеку я становилась все более и более полезной, поскольку приняла активное участие в предвыборной кампании, которая уверенно набирала обороты.

Вот тут впервые прозвучало, что я ценное приобретение семейства, а Джозеф Кеннеди горделиво усмехался, мол, он единственный вовремя приметил полезную невестку.

Я очень старалась. Нет, не быть принятой в клан, я уже понимала, что этого никогда не произойдет, но нужно было помочь Джеку и доказать, что я стою большего, чем вся эта компания, совершенно не умеющая себя вести.

Однако сотрудники предвыборного штаба Джека решили, что меня следует держать на заднем плане, потому что я не соответствовала образу милой клуши – жены будущего президента, которая дальше своего передника ничего не видит. Даже когда в Луизиане собравшаяся толпа просто ревела от восторга после моего незамысловатого выступления на французском, выводов не сделали. Меня все равно оставили на заднем плане, ведь я не была столь громкоголосой, как Роуз, столь напористой и бесцеремонной, как сестры Джека. Не из клана Кеннеди.

Я больше не стремилась быть понятой и принятой семейством, все чаще оставаясь просто в одиночестве, причем часто в буквальном.

Празднуя очередную победу, Джек, который только вчера привлекал меня в помощь, сегодня уже просто забывал о моем существовании. Такое бывало не раз. Наблюдая, как муж охотно раздает интервью и выступает перед журналистами, я понимала, что не нужна, тихонько уходила и пережидала в машине иногда по несколько часов, пока Джек беседовал, потом праздновал с друзьями. Только садясь в машину, он вдруг вспоминал, что с ним приехала и я, но извиниться не находил нужным. Политика прежде всего, а жена… ну… подождет.

Когда проходила кампания 1960 года я снова была беременна и потому участвовала далеко не во всех мероприятиях. Вместо меня на митинги вместе с Джеком ездила жена Тедди Джоан, которая сама совсем недавно родила дочку. Ей оказались впору мои платья и костюмы, и Джоан была просто в восторге, когда я предложила все забрать.

Я сама понимала, что стиль студенточки, копирующий наряды Одри Хепберн из «Сабрины» (я даже коротко постриглась «под Хепберн»), нужно оставить в прошлом. Это у молодого сенатора могла быть такая жена, президенту требовалось нечто более серьезное и взрослое.

А жаль, потому что и короткая стрижка, и стиль, созданный Живанши для Одри, мне тоже подходил.

Когда Джек стал президентом, произошло то, чего я больше всего боялась. Если в семействе Кеннеди вряд ли возможна личная жизнь каждого, все проходило на виду у родственников и уклоняться от внимания считалось признаком спеси или неуважения, то стоило вступить в президентскую гонку, как понятие личной жизни исчезло совсем.

Я не могла этого понять. Ну почему у президентской четы или у первой леди не может быть закрытой от всевидящего ока любопытных собственной жизни?! Да, публичные люди в тысячу раз уязвимее для репортеров, особенно семья человека, который стоит во главе всей страны и представляет ее перед другими странами.

Да, американцам интересно, сколько бигуди накручивает на ночь первая леди (лучше бы спросили, какие книги я читаю), у кого одевается, каким сортом мыла умывается… Уважая это любопытство, я была согласна время от времени позировать, рассказывать о своих предпочтениях, что-то советовать, словно американки и без меня не ведают, как часто нужно мыть голову и стричь ногти. Все это вызывало восторг, но почему я должна все время, каждую минуту жить под этим чертовым оком, называемым репортерами, и постоянно делать то, чего я не желаю делать?!

Репортеров не люблю до сих пор, хотя когда-то и сама была такой, пытаясь разговорить маленьких родственниц Эйзенхауэров. Прекрасно понимаю, что это их работа, но даже когда ее выполняют качественно и снимки хороши, постоянное преследование превращает жизнь в кошмар.

Однажды, когда я привезла в Белый дом щенков, репортерша поинтересовалась, чем я собираюсь их кормить. Бесконечными вспышками камер были замучены даже щенки, и я резко ответила:

– Репортерами.

Конечно, это сочли остроумной шуткой, но, будь у меня такая возможность, я этой шутке последовала бы.

Репортеры превратили нашу жизнь в кошмар еще во время президентской гонки, не отставали при жизни в Белом доме, укоряя меня в закрытости и хваля Джека за открытость (неужели не понятно, что его Западное крыло Белого дома предназначено для работы, а потому открыто для прессы, а Восточное – для личной жизни, которая имеет право быть закрытой?!), преследуют меня и по сей день, хотя я просто американка и просто бабушка.

Но не меньше репортеров меня возмущала обязанность жить на виду и у Кеннеди.

Сомнительно, чтобы у Роуз были настоящие подруги, а у семейства Кеннеди настоящие друзья. Мне кажется, только полезные для дела. Мужчины приятельствовали со многими, в том числе и в развлечениях на стороне, а Роуз?

Титул друга семьи означал, что человек чем-то полезен. Я не хотела встречаться и только с полезными людьми и вообще со многими из них встречаться, да еще тогда, когда была совершенно к этому не расположена или когда у меня были свои планы.

Вот этого семья не понимала вообще. Как могла одна из Кеннеди, тем более та, на мужа которой семья делала основную ставку, не следовать требованиям Кеннеди?!

А я неосознанно бунтовала, например, не выходя в случае появления в доме тех самых «нужных» гостей. Я желала оставить себе право хотя бы на кусочек собственной жизни!

Делать то, чего не хочешь, интересоваться тем, что неинтересно, встречаться и дружить с теми, кто мне неприятен, постоянно быть под прицелом камер, оттопыренных ушей, злых языков – вот что такое быть первой леди. Конечно, не только это, но в первую очередь именно так.

Об этом Джозеф Кеннеди упомянуть забыл, когда убеждал меня в прелести пребывания в Белом доме. Джека, приученного семейством быть каждую минуту на виду, нисколько не смущала необходимость находиться под прицелом фотоаппаратов, меня она бесила. Была официальная, общественная сторона жизни, но существовала и та, совать нос в которую я не разрешала, желая оградить своих детей от всеобщего внимания.

В семействе Кеннеди такое поведение считалось глупым бунтарством, а в Белом доме – надменностью. Я запрещала устраивать фотосессии с маленькими Каролин и Джоном, Джек и Роуз (подозреваю, что это была ее идея) в мое отсутствие разрешали. Я закрывала репортерам вход в Восточное крыло, президент позволял проходить.

Я готова быть на виду по двадцать часов в сутки во время зарубежных визитов или просто в поездках, как бы это ни было тяжело. Но дома просила оставить меня в покое!

Никто не сможет этого понять, пока не испытает на себе. Я вполне понимаю (хотя и не оправдываю) звезд, которые разбивают камеры репортерам, набрасываются на них с кулаками. Сама этого не делала, но однажды просила охрану поработать кулаками и засветить пленку.

Сносить публичные оскорбления, наносимые под видом невинного любопытства, подвергаться шквалу слухов, сплетен, домыслов, следить за каждым словом и даже выражением лица в собственной спальне, постоянно ждать неприятностей и при этом прекрасно выглядеть, быть улыбчивой, доброжелательной, быть «лучше всех» – вот что значит быть первой леди.

Для меня мучением были встречи с теми, на кого я обижена, кого не люблю и кому не доверяю. За прожитые годы я научилась прощать людей, понимать их поступки, закрывать глаза на явные недостатки и даже глупость, но тогда не умела, принимая близко к сердцу все оскорбления, наносимые Джеку.

Джек смеялся, что для супруги политика у меня слишком чувствительная кожа:

– Если идешь в политику, нужно обладать кожей носорога и спокойствием бегемота.

Но я не шла в политику, меня туда вели на аркане, как стреноженную лошадь. Я пришла в Белый дом только потому, что туда пришел Джек.

Моей проблемой стало и неумение прощать. Принимая все высказывания по поводу мужа близко к сердцу, я не понимала, как может это терпеть Джек. Для меня самой тогдашние оскорбления мужа и клана были сродни личным, не умея делить политику и закулисье, я верила, что человек говорит репортерам то, что думает, и относилась к обидевшим Джека людям соответственно. А если я на кого-то обиделась, то это навсегда, во всяком случае в те годы было так.

Когда в 1962 году умерла Элеонора Рузвельт, я просто не желала идти на похороны, чтобы не выслушивать и самой не произносить красивых речей об этой женщине. Я не считала ее достойной таких речей.

Это началось во время предвыборной кампании Джека, когда определялся кандидат от Демократической партии. Бывшая первая леди открыто поддерживала Эдлая Стивенсона, который однажды уже проиграл выборы как кандидат от демократов. Мне было совершенно все равно, насколько успешен Стивенсон как демократ, безразлично то, что Элеонора Рузвельт поддерживает его кандидатуру. Но я считаю: если вы поддерживаете какого-то кандидата, то поддерживайте его, а не поливайте грязью его соперника.

Это было худшее, что могла сделать миссис Рузвельт для Джека: день за днем во всеуслышание не столько хвалить своего протеже, сколько ругать Кеннеди, мол, сам Джон безобразно молод и неопытен для того, чтобы стать президентом, а его отец Джозеф Кеннеди попросту скупает голоса в штатах. Даже если в известной степени так и было, во-первых, такое обвинение можно предъявить любому из кандидатов, потому что каждую вечеринку или праздник, устроенный ими, можно счесть подкупом, во-вторых, публично обвинения можно предъявлять, только имея доказательства, иначе обвинения становятся оскорблениями.

Скорее всего, Джо в письме намекнул на опасность ответить за обвинения перед судом, госпожа Рузвельт о деньгах и подкупе говорить немедленно прекратила, переключившись на другой вопрос, что было еще хуже.

Еще одной темой для поливания грязью Джека со стороны бывшей первой леди было его вероисповедание. Возможно, сейчас кому-то будет трудно понять категорическое «несоответствие» Кеннеди посту главы государства из-за нашей католической веры. Но тогда это было немыслимо – в протестантской в основном стране президент не мог быть католиком! Основание та же Элеонора Рузвельт выдвигала нелепые: а вдруг папа римский решит приказать президенту поступить вопреки интересам американского народа?

Мне очень хотелось в газете задать госпоже Рузвельт встречный «дурной» вопрос: почему она считает папу римского столь глупым?

Когда свободу слова используют репортеры, чтобы поливать грязью того или иного человека, это непростительно, но хотя бы объяснимо, они делают это ради заработка. Но зачем говорить откровенные гадости женщине, у которой есть все?

Если честно, я не понимала выдержки Кеннеди, Джозеф и Джек словно воды в рот набрали, они не отвечали бывшей первой леди ни словом публично, зато в письмах пытались мягко убедить, что она ошибается. Джек сделал заявление по поводу своего вероисповедания, он напомнил Америке, что у нас существует разделение церкви и государства, и прелат-католик также не волен что-то диктовать президенту-католику, как и протестантский проповедник протестантам-избирателям. Каждый должен выбирать, исходя из своих убеждений не только религиозных, и работать на благо страны, а не только своего прихода.

Не помню полностью, но суть была таковой. Сейчас это просто немыслимо, но я уже говорила, что Америка за последние полстолетия изменилась очень сильно. И Кеннеди в определенном смысле были в этом первопроходцами.

Джек – политик до мозга костей, он забыл высказывания госпожи Рузвельт, ему и прощать было нечего. Я забыть не смогла, в моей памяти она так и осталась предвзятой и даже нечестной женщиной, а потому я не смогла простить. И для меня ее смерть вовсе не была беспросветным горем, желания проливать слезы и делать скорбную мину, видя, как ее хоронят, я не желала. Идти, конечно, пришлось, как многое делать только потому, что я была первой леди.

Как я выжила в Белом доме?

Прежде всего изменив сам Белый дом, превратив вариант казармы в то, что почитается и сегодня как образец элегантности и стиля.

Отделила личные помещения от официальных, отремонтировала и обставила личные по своему вкусу и в соответствии с назначением, резко ограничила доступ в Восточное крыло не только репортерам, но и родственникам, вызвав множество нареканий со стороны и тех, и других.

Оставила Джеку, как президенту и официальному лицу Западное крыло, тоже его отремонтировав, а семье Восточное. Желает работать под вспышками камер, пусть работает, я принимать ванну под прицелами любопытных не желала.

И гости разделились на официальных и личных. Мы проводили приемы и встречи, вечера и ужины, давали обеды, концерты, балы, но при этом бывали просто посиделки с друзьями, когда вкусная еда, хорошее вино и умная беседа.

Я попыталась разделить две стороны жизни президента и семьи и не желала пускать в личную любопытных. Джек умудрился все смешать, приводя своих любовниц в наши комнаты, особенно в мое отсутствие. Потом это выросло как снежный ком – не желая терпеть любопытные и насмешливые взгляды тех, кто прекрасно знал о его похождениях, я все чаще уезжала, следовательно, он все чаще приводил в свою спальню любовниц…

Но это не имеет никакого отношения к политике, это просто слабости президента.

Я не буду рассуждать о достоинствах или недостатках правления Джека, об этом столько написано и сказано политологами и историками, могу только поделиться своими воспоминаниями о зарубежных визитах и общении с мировыми лидерами и их супругами.

Однажды, вскоре после гибели Джека, я допустила страшную ошибку, в запале, находясь в подавленном состоянии, наговорила огромное интервью, правда, оговорив условия его опубликования – через пятьдесят лет после моей смерти. В интервью нелицеприятно высказалась обо всех, с кем встречалась вне Соединенных Штатов, будучи первой леди.

Не стоило бы этого делать, ведь это же могли бы сказать обо мне и те, кого я охарактеризовала не лучшим образом. Личное мнение всегда субъективно, особенно если высказывается во время кризиса. Но верно говорят, что высказанное слово не вернешь, остается надеяться, что через пятьдесят лет после моей смерти никто об интервью и не вспомнит. Хотелось бы верить…

Первым визитом была поездка в Канаду.

Канадцы традиционно напряженно принимали американских президентов, и не только их, даже королева Великобритании жаловалась на сухость встречи. Чего же ожидать молодому, еще только заявлявшему о себе президенту Америки?

Чем я могла помочь в этой ситуации Джеку?

Удивительно, но… своими нарядами. Да, Олег Кассини, который был моим официальным модельером и создателем «стиля Джеки» (даже если в этом стиле модели Олега частенько бывали разбавлены парижскими или те Кассини скопированы, сам стиль все равно создан Олегом), придумал столько интересного, что канадцы с упоением наблюдали за первой леди, словно это было какое-то шоу.

Мое появление в ярко-красном костюме точно в цвет и похожем по фасону на форму королевских конных гвардейцев, составлявших наш почетный эскорт, вызвало восторг у всех. Канада забыла, что приехал президент, но видела, что прибыла его первая леди. С этого времени страницы всевозможных изданий запестрели фотографиями первой леди с обсуждением каждого моего наряда.

Я позвонила Кассини:

– Олег, можешь радоваться, в Канаде единственная тема для разговоров и газетных статей – мои наряды.

Олег радовался, в одночасье он стал самым востребованным кутюрье Америки.

Но он очень старался, ведь для каждого появления на публике, особенно вне Америки следовало придумать нечто особенное.

Джек прекрасно понимал, что внешний вид супруги может помочь самому политику, но теперь с изумлением наблюдал, как мои наряды, свободное владение французским и манеры леди если не заслоняют, то существенно подвигают его как президента.

И он это учел. Если во время визита в Канаду муж просто удивлялся моему успеху, то во Франции попытался его обыграть:

– Позвольте представиться: я Джек Кеннеди, сопровождающий миссис Кеннеди в поездке.

Эта ироничная фраза стала знаменитой, облетев все газеты. Французам, да и не только им, понравились слова, понравился мужчина, способный их произнести, не умаляя собственного достоинства, понравилась женщина, ради которой они сказаны. Французам понравился мой французский и наряды, де Голлю моя любовь к Франции и знание ее истории и архитектуры, а всем вместе президентская чета и американцы вообще. Был сделан вывод, что с нынешней Америкой и ее президентом можно дружить.

Горжусь тем, что не последнюю роль в этом сыграла и я сама, и мои наряды. Кстати, я воспользовалась возможностью и во Франции одевалась у Живанши! Это польстило французам и не могло вызвать нареканий дома.

А еще была Вена и встреча с советским лидером Никитой Хрущевым и его супругой Ниной.

Джек уже пожимал руку Хрущеву, вернее, во время визита советского лидера в Америку в 1959 году сам Хрущев из всех присутствующих на встрече с ним сенаторов выделил двоих, в том числе Джека, восхитившись:

– Какой молодой!

Сенатор Джек Кеннеди действительно выглядел мальчишкой, ходил в плохо выглаженных костюмах и не всегда идеально подобранных галстуках. Над этим тоже пришлось поработать мне. Джозеф Кеннеди посоветовал:

– Джеки, займись внешним видом мужа. Он не должен выглядеть, как Фрэнк Синатра, но и мятым ходить тоже не должен.

Это был немалый труд – приучить Джека к внешнему лоску, который не так уж ценился у Кеннеди, больше привыкших к спортивной одежде. Но мне удалось, Джек оказался прекрасным учеником, и президент Кеннеди выглядел так, словно в любую минуту готов принять гостя любого ранга.

Готовясь к встрече, я немало прочитала о чете Хрущевых, посмотрела фильмы об их визите, сохранившиеся в запасниках Белого дома, даже фильмы из самого Советского Союза, предоставленные Даллесом. Зачем? Чтобы знать, с кем предстоит общаться.

Джек был удивлен:

– Тебе-то зачем?

Он просматривал материалы, чтобы запомнить лица и уловить манеру общения советского лидера. Я рассмеялась:

– Чтобы знать, как очаровывать.

– Он стар и толст!

– Его супругу. Ты только посмотри, – я кивнула на экран, где Нина Хрущева плыла лебедем в нарядах немыслимой стоимости.

Это оказалось загадкой из загадок. Горжусь тем, что ее удалось разгадать.

О первом визите Хрущевых в Америку писали немного, особенно о его супруге, возможно потому, что на ее фоне Мейми Эйзенхауэр выглядела не лучшим образом?

В 1959 году Нина Хрущева с проседью в волосах, спокойная и уверенная в себе, выглядела, пожалуй, лучше своего мужа. Я разглядывала фотографии. Вот Нина с сопровождающими дамами на ферме. Волосы с проседью, элегантное, прекрасно сшитое пальто, никаких украшений, визит-то деловой…

А рядом кто-то из принимающих дам с несколькими нитями жемчуга на шее, явно неуместными в той обстановке.

И на вечернем приеме Нина Хрущева одета куда уместней и элегантней, но при этом богаче Мейми Эйзенхауэр. Насмешливая пожилая дама в простом наряде, прекрасно понимающая скромное очарование настоящих бриллиантов, которые не выставлены в декольте, а скромно спрятаны в вырезе кружевного платья. Дамы вокруг снова в фальшивых жемчугах и мехах, которые выглядят вульгарно-опереточными.

Тогда она сумела показать всем строгую элегантность и продемонстрировать отменный вкус. Сам Хрущев был в качественных костюмах (ему явно нравился светлый цвет). Он невысокого роста и полный, чтобы гость выглядел выше, репортеры норовили присесть и снимать снизу. Это создавало впечатление, что брюки коротковаты.

И все же меня мало интересовал советский лидер и куда больше его супруга. Нина Хрущева никогда не выезжала вместе с мужем заграницу, а на пленках, присланных из Москвы, выглядела иначе – она была простой, как тысячи окружавших жену лидера женщин.

Чего ждать мне?

Если во Франции я прекрасно понимала, как должна выглядеть, то перед встречей с советским лидером и его супругой немного нервничала. Одеться, как в Париже? Хвалю себя за решение предпочесть спокойный, деловой костюм, потому что чета Хрущевых преподнесла нам сюрприз.

Они выглядели как пара родственников из провинции, приехавших навестить своих внучатых племянников в столицу. Что за маскарад?! Джон даже тихонько ахнул:

– Что это?

Было от чего ахать. Лидер огромной страны выглядел словно простой рабочий, вышедший на пенсию. Но еще поразительней была перемена в его даме. На сей раз Нина Хрущева соответствовала своему домашнему образу, она была в простеньком цветастом костюмчике, больше похожем на домашний халат.

Конечно, от меня не укрылось, что ткань у костюмчика столь качественная, что не мнется в отличие от той, что была на мне. Хрущевы просто играли чету пожилых, умудренных опытом родственников, приехавших учить молодого выскочку, решившего поиграть в политику.

Я знаю, что у Джека беседы шли крайне трудно, сказывался опыт советского лидера и пока отсутствие опыта международных встреч у Джека. Для меня же общение с госпожой Хрущевой трудностей не составило. Хочет выглядеть тетушкой, приехавшей навестить молодую родственницу? Хорошо, я буду играть роль молодой родственницы, ведь, как известно, будущее за молодыми.

И все-таки я уловила одну хитрость.

Мы катались по городу, осматривая достопримечательности Вены, рядом постоянно находилась переводчица, поскольку я русского языка, конечно, не знала. Но в какой-то момент я заметила, что Нина Хрущева прекрасно понимает по-английски, она усмехнулась в ответ на мои слова раньше, чем переводчица произнесла фразу. Знала английский язык и скрывала это? Но зачем?

С этими русскими нужно держать ухо востро, как наставлял меня перед поездкой Олег Кассини, сам имевший русские корни.

Я справилась.

Джек переживал встречу в Вене как провал.

– Мы совершенно не понимаем друг друга. Не потому что говорим на разных языках. А потому что стоим спиной друг к другу и смотрим в разные стороны. У меня такое ощущение, что разговариваю с человеком, для которого Америка всего лишь кукурузные поля, а не доминирование в мире. Боюсь, что это плохо закончится.

А потом был еще Лондон и прием в Букингемском дворце. Нет, это не был официальный визит, мы с Джеком прибыли к Ли и Стасу как частные лица на крещение их дочери.

Если с Вене проблемы были у Джека с Хрущевым, то в Лондоне они касались Ли и Стаса. Для английской королевы немыслим ужин в обществе Стаса Радзивилла, потому нам дали понять, что присутствие Ли и ее супруга крайне нежелательно.

Мне было интересно общение с самой королевой. Ее Величество демонстрировала мне картины, другой темы для беседы не нашлось. Я перенеслась из одной крайности в другую, только что рядом со мной была лукавая пожилая дама, игравшая простушку, теперь звучал голос самой известной королевы современности.

Найти верный тон общения с той и с другой не так-то просто, но я справилась.

1961 год для меня прошел под знаком международных визитов и огромного успеха в Европе и Канаде. Я стала одной из самых известных женщин мира.

Президент Франции сказал, что единственное, что он желал бы увезти из Америки – миссис Кеннеди, а лидер Хрущев называл самой элегантной женщиной и обещал прислать щенков знаменитой собаки, побывавшей в космосе. Прислал…

У Джона впечатление о первом годе правления было противоположным. Успех супруги для президента вторичен, Джек мог шутить о своем сопровождении жены во Франции, но в действительности ему было не до шуток. Весь год Джека преследовали неудачи.

Сначала была высадка десанта из кубинских эмигрантов в Заливе Свиней, закончившаяся полным провалом попытки свергнуть Кастро. Джек послушал плохой совет и согласился на высадку. Формально кубинские эмигранты, проживавшие в Майами, действовали сами по себе. Будь они хоть чуть успешней и продержись хоть сутки, им на помощь пришли бы американские десантники и режим наверняка свергли.

Но этого не произошло, войска Кастро оказались готовы и встретили десант огнем. Операция провалилась, американских морских пехотинцев высаживать не стали, поскольку это было бы простое нападение на соседнее государство, а Америка миролюбивая страна.

Впечатление от провала операции в Заливе Свиней несколько сгладил наш яркий визит в Канаду, потом прекрасная встреча в Париже… Тем больней была неудача в Вене, хотя внешне она таковой не выглядела.

Практически сразу после нашего визита в Вену Берлин был поделен на две части знаменитой стеной. Это произошло через пару месяцев, и Джек считал, что был виновником, что не показался лидеру Хрущеву настолько сильным и решительным, что тот сделал столь радикальный шаг.

А в следующем году разразился Карибский кризис.

Видно лидер Хрущев и впрямь посчитал Джека слишком нерешительным и молодым, он вознамерился разместить на Кубе, где не удалось свергнуть режим Кастро, ракеты, способные достичь американских городов.

Это была катастрофа, потому что ставила под удар само существование Америки.

О Карибском кризисе написано столько, что пересказывать события не стоит, напомню только, что мир замер на грани атомной войны, и только выдержка двух лидеров (прежде всего Джека) не позволила ей начаться. Джек сумел спасти ситуацию, поставив заслон из американских кораблей тем судам, что везли ракеты на Кубу. Лидер Хрущев оказался вменяемым и свои страшные корабли развернул обратно.

А ведь еще в Вене казалось, что мы можем договориться, несмотря на все различия. Уже побывал в космосе Юрий Гагарин, американцы готовили полет на Луну, и Джек в шутку предложил лидеру Хрущеву слетать на Луну вместе. Это могло быть расценено и как серьезное предложение, мол, мы могли бы подготовить такой полет совместно, и как простое шутливое предложение отправиться туда вдвоем в одном корабле. Хрущев сначала помотал головой, отказываясь, а потом махнул рукой:

– А почему бы и нет?

После Карибского кризиса две страны не дружили, началась холодная война, стоившая столько сил и нервов обеим сторонам.

Только пережив Карибский кризис и выйдя из него победителем (если вообще можно победить в таких ситуациях), Джек почувствовал себя сильным политиком.

Американцев всегда больше волнует ситуация в их собственной стране, Европа где-то далеко, куда важней то, что в соседнем штате или городе. Но Карибский кризис показал, что теперь ничего не бывает далеко, любая проблема Европы из-за новых средств вооружения совсем близко.

В такой трудный первый год правления Джека я, как могла, старалась отвлекать его от тяжелых раздумий. Но даже будучи первой леди, могла я немногое – всего лишь создать уют в Белом доме и организовать Джеку приятный отдых и общение с друзьями за ужином с хорошей едой и винами.

Джек, как и все Кеннеди к своим женщинам, никогда не относился ко мне как к равной, не обсуждал дома никаких дел, ни о чем не рассказывал. Все новости я узнавала из газет или по телевидению. Наверное, я была глупышкой, вела себя наивно, но я просто пыталась соответствовать той роли жены, которую отвел мне муж.

Первые два года я просто создавала в Белом доме гнездышко и старалась отвлечь Джека от тяжелых мыслей, как могла. Бесконечные вечеринки, посиделки, обеды и ужины… все это производило впечатление порхающей бабочки, я улыбалась, улыбалась и улыбалась, не позволяя никому, даже Джеку, заглянуть за эту улыбку.

Но он никогда и не старался. Женщины для всех Кеннеди не больше чем именно такие глупышки, которые только и нужны для создания уюта в доме, рождения детей и секса. Для первого и второго – жена, для третьего любая подвернувшаяся под руку.

Джек мог оскорбить прилюдно и даже этого не заметить. Но такие случаи врезаются в память, оставляя рубцы.

На вечере у наших французских друзей, рассуждая, что француженки много интересней, чем американки, потому что более сексуальны и умеют флиртовать неосознанно, Джек заявил:

– Я вообще не знаю в Вашингтоне ни одной очаровательной женщины.

Я, стоя рядом, продолжала улыбаться. Можно не признаваться супруге в любви прилюдно (Джек никогда не делал этого и наедине), но вот так дать понять, что он не считает никем и меня тоже…

Ситуацию попытался спасти наш французский друг:

– Кроме миссис Кеннеди, разумеется.

Он принялся вспоминать о моем феноменальном успехе в Париже. Джек разговор не поддержал…

Быть никем очень тяжело, даже если ты не стремишься встать на одну ступеньку и не претендуешь на роль помощницы в делах.

А потом были знаменитые романы Джека, в том числе с Мэрилин Монро.

Я интересовалась судьбой Монро, читала об этой женщине, мне было ее искренне жаль из-за сложной судьбы, понятны ее попытки добиться успеха, не имея для этого никаких предпосылок, симпатичны старания хоть как-то образовать саму себя. Но совершенно отвратительно поведение и легкодоступность.

Женщина, имевшая столь потрясающую внешность, могла бы распорядиться даром судьбы несколько умней, чем ложиться в постель со всеми подряд и привлекать внимание только сексуальностью.

Однажды я пригласила на обед деятелей культуры, в том числе бывшего супруга Монро драматурга Артура Миллера, усадив его рядом с собой. Это была попытка понять, что же ищут мужчины в мисс Монро, чего ждут от таких женщин. Миллер имел время разглядеть мисс Монро и до женитьбы на ней, и за время брака. Я слышала о безобразном разводе, об их ссорах и спорах, но меня интересовали не сплетни, а сама Монро.

То, что услышала, разочаровало совсем. И умный, интеллигентный эстет Артур Миллер искал в Монро только ее сексуальную внешность. Быстро понял, что ничего другого просто нет, и развелся.

Это же искал в ней и Джек.

Однако роман президента с мисс Монро вышел за рамки простой интрижки, и после ее знаменитого поздравления в полуголом и пьяном виде президента с днем рождения, наш брак снова повис на волоске.

Я понимала, что не могу развестись с Джеком. Не потому что первая леди, что это сломает ему карьеру, что держит обещание, данное Джозефу Кеннеди, а потому что по Белому дому бегают двое малышей, для которых их папа светоч, который по-настоящему любит Каролину и Джона-младшего.

Я могла испытывать любые чувства, могла любить Джека, ненавидеть, сходить с ума от его бесконечных романов на стороне, злиться, приходить в отчаянье, но я больше не имела права думать только о себе. Президентство могло закончиться, даже его волокитство за женщинами тоже (я лучше многих других понимала, что если Джек и будет избран президентом на второй срок, то почти наверняка проведет его в инвалидном кресле, настолько серьезными были проблемы со спиной), но его роль отца закончиться не могла.

Я вовсе не желала, чтобы у Каролины и Джона был приходящий папа, как у нас с Ли. Пусть лучше будет плохо мне, чем им. Их Джек любил и никогда на других не променял бы, а они обожали папочку. Поэтому я должна терпеть все, что бы ни происходило, и мисс Монро, и секретарш, и прочие шалости Кеннеди. Терпеть, пока дети не станут взрослыми, чтобы они могли сами сделать свой выбор.

Получилось так, что им делать выбор не пришлось. Зато мне приходится до сих пор с пеной у рта опровергать любые сплетни о многочисленных романах их отца, которые происходили даже у меня на глазах!

Я знаю, что они все знают, а они уважают мое право даже через много лет после гибели Джека делать вид, что не знаю я.

Во время Карибского кризиса наша семья невольно сплотилась, я сделала вид, что забыла о его романе с Монро, которая уже умерла после передозировки, хотя прекрасно понимала, что место Монро заняли другие, даже забеременела в надежде, что третий ребенок укрепит наш брак и Джек наконец заметит, что я не предмет мебели, призванный быть удобным и украшать интерьер, а тоже чего-то стою.

И этого не получилось, третий ребенок не выжил, и, хотя его смерть потрясла Джека настолько, что, казалось, он изменился, все быстро вернулось в прежнее русло.

Быть первой леди вовсе не так легко. Если семьи нет, переезд в Белый дом ее не создаст, напротив, может разрушить и то, что было. Президентская чета, которая на виду круглые сутки все дни недели и года, должна быть исключительно крепкой, чтобы сохраниться в условиях Белого дома.

Даже сделав его уютным и приемлемым для жизни, я не сделала его семейным гнездышком. В Белом доме были я и дети, Джек и дети и Джек и… но никогда не было Джека и Джеки, как бы ни старались газеты изображать нас парой.

Обиды копились, даже любя Джека, я уже не могла без конца закрывать глаза на его холодность, неверность, на мелкие, но такие колкие оскорбления. Одной моей любви оказалось мало, чтобы сохранить настоящую семью, и после смерти новорожденного Патрика я просто не понимала, что мне делать.

Судьба разрешила все без меня, Джек погиб, а мне осталось сожалеть о том, что недостаточно любила, была недостаточно хороша, умна, терпима… Тот, кто остается, всегда виноват больше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.