ОСКАЛ ТОЙ ВОЙНЫ Главы из книги Невыдуманное
ОСКАЛ ТОЙ ВОЙНЫ Главы из книги Невыдуманное
Начальник авиапредприятия Николаевска-на-Амуре вертел в руках исписанный листок бумаги, заглядывал на обратную сторону, стараясь домыслить, что все это значит? Радист из аэропорта Аян лаконично сообщал: «Метеостанция поселка Энкен не выходит на связь с 3-4 февраля. Судьба уехавших 2 марта в Энкен начальника милиции с каюром неизвестна».
На следующий день, как только над Амурским лиманом заалел небосвод, разбросав лыжами снежную пыль, по взлетной полосе уносился черной точкой в северо-западном направлении поисковый самолет. Он скользил мимо остроконечных белоснежных пик Джугджурского хребта, приближался к Аяну.
Лыжи мягко коснулись ровного льда уютной бухты Аяна, где его с нетерпением ожидали жители поселка, работники милиции с отрядом опытных следопытов. Через некоторое время самолет пронесся над разбросанными по распадкам улочками Аяна и на бреющем полете запетлял над линией связи, по которой ушла оленья упряжка к поселку Кемкра.
Видимость – миллион на миллион, как говорят пилоты, и полный штиль. Крепкий лед сковал бухты и заливы. Над берегом лениво летали сытые черные вороны. Следы оленьей упряжки просматривались хорошо. Вот пройден мыс Алдома, следы уводили экипаж дальше и дальше вдоль береговой черты Охотского моря. Казалось, вот-вот наступит что-то интересное, и пилоты увидят сверху развязку драмы. Из-за очередного поворота как на ладони, показался поселок из нескольких домиков. Темные, кряжистые, они вросли в охотскую землю.
Вираж за виражом описывал АН-2 над поселком, но сесть было некуда. До самого берега плескалась морская вода – ни единого припая льда. На высоком берегу, усыпанном редколесьем, громоздились десятки домиков. С запада извивалась бурная горная река, и со всех сторон стояли неприступной стеной молчаливые горы. Все следы людей и оленей были припорошены снегом, видно, давно никто не выходил из поселка. Не было и привычных дымков над трубами. Все говорило о том, что здесь что-то случилось. Сделав три прощальных круга, самолет взял курс на Аян.
…Молодой застенчивый лейтенант милиции Виталий Чащин спокойно слушал приказ и. о. начальника районной милиции и думал, сможет ли справиться со столь сложным заданием. Шутка ли – перехватить вооруженного бандита в Аяно-Майском районе, обезвредить его и живым доставить в отделение. Район по площади равен целому государству.
– Получай оружие, одевайся под лесника и действуй, а мы перекроем бандиту вот этот путь, – капитан Колесников положил тяжелую жилистую ладонь на карту так, что закрыл ею, как забором, кусок от горы 1751 метра до самого берега Охотского моря. – Помни, по всем расчетам он должен появиться в нашем районе в ближайшие дни. Таежники предупреждены через линейщиков и во избежание неприятностей будут делать вид, что ничего не подозревают и ни о каком бандите слыхом не слыхали.
Подходили к концу вторые сутки пути, когда молодой лейтенант вскарабкался на заветную, седловину перевала, сбросил ватник, отпустил оленя и, обдуваемый прохладным ветерком, улегся на спину. Неожиданно красный диск солнца закрылся темным силуэтом. Инстинктивно Виталий вскочил, хотел было схватиться за револьвер, спрятанный под брюками, но вовремя одумался. Метрах в десяти от него стоял мужчина лет сорока, обросший, угрюмый. Телогрейка, как у моряков 1917 года, перепоясана патронными лентами. За поясом – граната, чуть ниже, в коленях, кинжал.
– Здорово, лесник! – начал незнакомец. – Ты кого же это охраняешь на бугре?
Виталий стал что-то рассказывать. Когда протянул руку на запад, показывая на вершину сопки, «геолог» заметил ручку револьвера, торчавшую из-под рубашки.
«Бородач» незаметно вытащил остро отточенный кинжал из ножен, изготовился, как вдруг старый олень, не раз видавший, как люди убивали такими блестящими штуками его сородичей, дико встряхнулся, резко передернулся всем телом. Виталий инстинктивно отпрянул назад, в сторону, закрываясь рукой от кинжала, но тот пробив рукав телогрейки, тупой болью вонзился выше локтя, в кость руки. Удар настолько был силен, что лейтенант стукнулся левым боком о стоявшее рядом дерево. Пожалуй, это спасло ему жизнь.
Что творилось дальше, трудно было вспомнить. Мелькал кинжал в руках то одного, то другого, револьвер, после удара бандита в челюсть, отлетел куда-то в траву, из куста торчал приклад карабина, олень яростно копытил землю и гортанно трубил. Схватка шла насмерть. Совсем стало темно, когда бандит произнес: «Все, сдаюсь!»
Виталий снял с себя ремень, связал мокрые от крови руки «геолога» и для гарантии связал его ноги.
– Как звать-то? – спросил лейтенант плененного.
– Алексей, – тихо ответил бородач,
– Может, расскажешь, как до такой жизни дошел?
Привалившись к валежине, он с интересом слушал признания загадочного человека.
…Перед глазами летчика Алексея Плужникова встала картина последнего его вылета на штурмовку фашистской танковой колонны. Фрицы с искаженными от страха лицами, как обезумевшее стадо овец, бежали к лесу. Заход за заходом поливали летчики их из пушек и пулеметов.
– Завалил, я крен над лесом на выходе из пикирования, чтоб быстрее к ведущему пристроиться, и угодил под зенитки. Шарахнули они по мне, да так, что клочья от правого крыла полетели. Самолет чуть на спину не опрокинулся. Ручка управления чугунной стала. Еле вытащил машину из крена и с наборчиком высоты потянул домой, подальше от разъяренных погромом немцев, но чихнул мотор разок, другой – и наступила тишина. Быстро перекрываю бензокран, обесточиваю самолет и мчусь как угорелый прямо на лес – больше-то некуда. Перед носом – брызги веток, щепок. Тяжелой бронированной машиной крушу все подряд. Выскакиваю на какую-то просеку, шмякаюсь фюзеляжем оземь. Открываю фонарь и вижу: мой самолет, будто воробей, ощипанный, ни крыльев, ни хвоста. Не успел в себя прийти, как в глазах потемнело от удара по голове.
Очнулся от гортанной речи и пинка под ребра: плен! Сорвали с меня награды, петлицы и били, как по чурбану, коваными ботинками, прикладами до тех пор, пока опять сознание не потерял. Очнулся в бараке среди пленных наших солдат. Потом – землю ворочал на аэродроме.
Наконец бежал я. Вооружившись трофейным автоматом, пистолетом да парой гранат для верности, двинулся вечерком в свою деревню. Часа два колесил по оврагам, пока не вышел к окраине. Долго я думал, с чего бы начать? Тут меня осенила хорошая мысль, что если забраться на чердак к Гудку? Он живет напротив нас, и в детстве мы часто лазили туда за голубями прямо по бревенчатым выступам на углах хаты. Гудок – это прозвище одноногого, темного, не любившего Советскую власть, мужика. Ногу он потерял в Первую мировую войну, но не на поле битвы, а за мародерство и спекуляцию (его сбросили с поезда солдаты).
В общем, прокрался по потолку к сеням и лег в теплое душистое сено прямо над дверью в хату. Она вскоре приоткрылась, на меня пахнуло сивушным запахом самогона, раздался знакомый голос Гудка – пьяный, грубый. Спрыгиваю с чердака – и в хату. За столом в обнимку с сыном Гудка восседает моя родная тетушка. Тетка Нюра, жена Гудка – на лавке у загнетки.
– Есть немцы в доме? – спрашиваю я.
– Полно, полно, Алеша. А родители твои… Родителей нету.
Потом узнал, казнили их. В доме теперь немцы живут. Я туда – гранату…
Вернулся сюда через четыре года. Все прошел, что выпало каждому на войне. Одно плохо: ранений было много и летать больше не пришлось.
Вернулся и запил. Да так, что люди при встрече отворачивались, до того надоел всем. Деньги кончились. Решил пошарить у тетки в погребе, знал: что-то она там прятала. Раскидываю землю, вытаскиваю за ржавую ручку солидный сундук. Открываю крышку и ахаю. Чего же только там нет! Только бы вытянуть сундук на поверхность! Не верю еще в свое счастье, как вдруг вижу лезвие лопаты над собой. Искаженное злобой лицо тетки Аксиньи. Закрыв голову рукой, сбиваю с ног «дорогую» тетушку. Она зашептала молитвы. А я ее – лопатой…
Припечатали мне двадцать пять лет. Как говорится, не думал, не гадал, а приехал в Магадан, где содержались власовцы, полицаи. Но ни на минуту не покидала дерзкая мысль бежать. К побегу готовился два года.
Даже пришлось прикинуться дезертиром, чтобы быть в друзьях у подонков.
В одну из глухих темных ночей под седьмое ноября жизнь в лагере взорвалась. Дрались два отряда: власовцы и полицаи. Вмешалась охрана. Пурга завывала такая, что забора в пяти метрах не видно.
Мы уходили быстро, налегке, след в след, строго по росту. Вел группу богатырского телосложения, весь в шрамах, страшный на вид, прихвостень эсэсовцев Кабан. Мое место было в середине. Замыкающим был Хорь – хитрый, трусливый полицай из Винницы.
Когда мы приблизились к месту, где река Кава крутым поворотом уходила на север, надо было принимать решение: следовать ли на берег Охотского моря или обойти по реке северным путем по распадкам и стойбищам оленеводов. Кабан пер напропалую: только по стойбищам, там тепло, пища и женщины. Мы с Хорьком стояли на другом: идти вдали от людей, голодными, но свободными. И когда дело дошло до потасовки, голову Кабана пришлось разбить о камни.
Тут случилось такое, что бывает раз в тысячу лет. Иду я на возвышение солки и вдруг, чудеса, вижу номерной знак самолета! С огромным интересом ворочаю обломки. Это ТБ-3! Добираюсь до пилотской кабины сквозь разломы, провода, сгнившие тюки. Экипаж на месте. Трогаю командира – недвижим, мерзлый, словно глыба. То же – с остальными. Достаю револьвер из целехонькой кобуры командира, смотрю документы – все цело.
Надо же так сохраниться! Запись у штурмана: «НЗЗОО, Т-8.17 – сильное обледенение». На титульном листе задания – май 1942 года. Почти 10 лет просидели люди в кабине мертвыми. Как же все сохранилось?
Смотрю на вершину сопки и вижу страшный след камнепада почти отвесной скалы до обломков самолета и ниже, по уже пологому склону мыса Лисянского. Вот в чем дело! Долгое время, очевидно, самолет лежал во льду на вершине сопки, а потом вместе с ледником свалился вниз со скалы.
Дня три мы пировали на месте катастрофы. Экипаж отгородили металлом и камнями, сделали все, чтобы зверя не пробрались сюда. Припаслись, чем только смогли: шоколадом, спиртом, спичками, солью, всем необходимым. Да, крупно нам повезло. Помянули экипаж по русскому обычаю и двинулись дальше. В поселке Иня жили все лето. Прохладные туманы и раздолье тихой жизни совсем было убаюкали нас, но участковый в одной из пьянок потребовал наши документы. Тут-то пришлось спохватиться и заняться делом. Подобрав более или менее похожих на себя косарей, узнав их подноготную, напоили их так, что, забрав документы, отправили в Охотское море…
Позже я избавился от Хоря, никто другой не узнает, как все произошло. Я спал спокойно.
В один из ясных морозных вечеров взобрался на очередную высокую сопку, увидел пляшущие огоньки внизу у прибрежного припая. Тихо, с предосторожностью, обошел все домики поодаль, долго колебался и решился, наконец, по обычаю постучать в крайний домик. На стук никто не ответил. Устроившись на топчане, просматриваю газеты месячной давности и напряженно вслушиваюсь в шаги и шорохи за окном. Так и уснул, никого не дождавшись. Утром в клубах пара примчалась оленья упряжка – приехал начальник метеостанции с женой и тремя сыновьями. Что-то знакомое мелькнуло в облике этого человека. Вот он повернул к освещенному окну изъеденное оспой лицо. От неожиданности я покачнулся и чуть было не вскрикнул: «Зоткин!». Он, точно. Но почему фамилия у него другая? Зоткин старше меня лет на шесть. Жили они на отшибе деревни, бандитами были отпетыми. Не один десяток хороших мужиков сгинул от их рук в глиняных ярах. Революция им была ножом в сердце. До самой войны наводили они ужас на все деревни. Стреляли по окнам, жгли амбары, колхозное имущество. Трех братьев Зоткиных вместе с отцом загребли чекисты, а младший с дедом – как в воду канул. Всплыл, оказывается, волчонок аж на краю земли.
Весь день я ходил словно в омут опущенный. Сердцем чувствовал: эта встреча станет роковой для одного из нас. Так и случилось. Только вместе с Зоткиным, который узнал меня, пришлось уложить еще двоих…
Потом была еще одна трагическая встреча – с начальником милиции Аяна Булкиным. Не помню, каким образом грохнул выстрел. Булкин, схватившись руками за голову, не выпуская из рук револьвера, рухнул. «Все, – сказал я себе, – ни одной смерти больше, точка»…
Хабаровский краевой суд приговорил его к высшей мере наказания.
Николай Шуткин
АВИАКАТАСТРОФЫ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Тех. редактор Н. А. Картавцева
Художник Г. М. Ускова
Корректоры: Т. А. Высочина, А. И. Сергиенко
Сдано в набор 27.02.97. Подписано в печать 21.05.97 г. Бумага газетная. Гарнитура обыкновенно-новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 11,76. Тираж 1000. Заказ 669. Цена договорная.
Издательско-полиграфический центр «Черноземье» 394071, г. Воронеж, ул. 20 лет Октября, 73а.