Залив Стилуотер

Залив Стилуотер

Бесполезно говорить, что в это утро я был еще в домашних туфлях, когда Луи Презелен уже заполнял гранулами дыхательный мешок первого кислородного аппарата…

Чтобы снять без шума и пузырей воздуха калифорнийских каланов,

мы направили „Оршиллу“ вдоль берега, от залива Монтерей до залива Стилуотер, но не дальше траверза станции Гопкинса, где мы работали до сего времени. Здесь каланы составляют хорошо организованную колонию, и их социальная жизнь — система их отношений между собой — настолько же сложна, насколько заманчива для описания.

Едва мы прибыли на большое поле келпа, как молодой калан забил тревогу. Каланы имеют в своем распоряжении целую гамму криков, выражающую их реакции, желания или „состояния души“. Так, звонкий сигнал, которым нас встретили, подобен резкому лаю рассерженной собачонки („уах! уах!“). Это типичный крик молодого калана, покинутого матерью. Но его испускают и взрослые в случае опасности, и тогда все стадо воспринимает этот крик как сигнал тревоги.

Каланам свойственно выражать свои эмоции всевозможными вокальными проявлениями. Так, обида или страданье выражаются — и у молодых, и у взрослых — визгом („уиии! уиии!“) либо очень резким патетическим лаем. Разгневанные самцы (и самки тоже, например в клетке) плюются, как кошка, которая пребывает в подобном расположении духа. Удовлетворение же изображается долгими воркованиями, длящимися до 30 минут, особенно когда дело касается отличного обеда и любовных игр. Я уж не говорю о фырканье, зевках, поскуливании, пришепетывании, воркотне, которые стадо издает беспрерывно.

Филипп и Жак Делькутер, уже одетые в гидрокостюмы с кислородными аппаратами, тихо спускаются под воду, в гущу водорослей.

Делькутер держит в руках громадного и очень аппетитного морского ежа из вод Калифорнии — шар, утыканный черноватыми иглами, под шипастым панцирем которого таятся восхитительно вкусные половые железы (гонады)… Такой царский подарок не может оставить калана безразличным!

И ведь получается! После некоторых колебаний, нескольких робких подходов и отскоков, молодой самец с почти черным мехом принимает подарок от человека. Вот действительно самый неустрашимый зверь в стаде — прозвище „Паспарту“, данное ему немедленно, пристало к нему прочно. За несколько дней он стал нашим другом — никого больше не боялся, ласкался ко всем, любопытен был сверх всякого воображения… Морское ухо, ежи и звезды — все он поедал, к вящему нашему удовольствию. Это было зрелище, от которого никто не уставал, — видеть, как он скользит и играет в воде среди водорослей или протягивается на спине на поверхности воды, разбивая ракушки к обеду, полностью поглощенный своей работой (и только ею одной!), счастливый просто тем, что он живет… о бессмысленная жестокость человека! Когда мы уже покинули Монтерей, спустя некоторое время мы узнали от Джуда Вандевера, что Паспарту погиб, его убили из подводного ружья.

Раз вкусив от нашей дружбы, он проникся доверием ко всем нашим соплеменникам — роковая неосторожность.