Глава IV

Глава IV

6 ноября 1827 года Димитрий Александрович получил вожделенную отставку. Он уволен был с чином поручика. Немедленно выехал из Динабурга и через Петербург направился в Александровский Свирский монастырь[48] к о. Леониду, чтобы под его руководством начать стезю иночествования. Прибыв в Петербург в одежде простолюдина, в нагольном тулупе, он остановился в квартире брата своего, где жил и Чихачев. Здесь условлено было обоим поступить в монастырь, и, по возможности, немедленно. Чихачев тотчас написал прошение, выставляя причиной домашние обстоятельства, но не получил удовлетворения и должен был еще повременить на службе.

Выход из службы Димитрия Александровича совершился без ведома родителей, а потому, естественно, навлек на себя гнев их. Они отказали сыну в вещественном вспоможении и даже прекратили с ним письменные сношения. Таким образом, полная нищета материальная сопровождала вступление Димитрия Александровича в монастырь. Он буквально исполнил заповедь нестяжания при самом начале иночества и вполне справедливо мог сказать с апостолом как истинный ученик Христов: Вот мы оставили все и последовали за Тобою (Мф. 19; 27). В «Плаче» своем он так выразил свои чувствования, с которыми вступал на этот новый путь жизни: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину; как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или, правильнее, во мраке, в бурях монастырских».[49]

На Кавказе, в Пятигорске, описывая болезнь свою, он говорит: «Я очень простудился, будучи лет 12–ти, купаясь в ключевой речке Та лице, протекающей неподалеку от села Покровского, моего места рождения, Вологодской губернии, в Грязовецком уезде. О простуде моей я боялся сказать кому следует, опасаясь взыскания. Но простуда была очень сильна, и я с того времени почувствовал, что мое здоровье и самые силы изменились. Во второй раз я простудился, будучи 16–ти лет, при переходе из второго класса в высший в инженерном училище. Это случилось осенью во время слякоти, когда навалило по улицам много мокрого снега. В Петербурге тогда юнкерам, воспитывающимся в училищах, не позволено было ни носить калош, ни ездить на извозчиках. В сей болезни не столько повредила мне самая простуда, сколько, как мне кажется, неправильное продолжительное лечение. После этой болезни силы мои очень изменились; пищи я начал употреблять вдвое меньше, нежели сколько употреблял до болезни; аппетит мой с сего времени уже никогда не восстанавливался. Это было в конце 1823 года.

С того времени я почти постоянно более или менее хворал, но желание мое вступить в монашество, то есть приобрести деятельное познание христианства, так было сильно, что я не только не заботился о восстановлении моего здоровья, но желал его принести в жертву, лишь бы этою жертвою выкупить мне то село, на котором скрыто, по словам Евангелия, духовное сокровище. В конце 1827 года мне удалось выйти в отставку, и в самый день Рождества Христова, вечером, в одежде простолюдина я прибыл в Александро — Свирский монастырь к старцу иеросхимонаху Леониду, с которым и с учениками которого я познакомился в Петербурге. Значит, в монастырь я вступил на 21–м году моей жизни (родился я 1807 года 6–го (sic.) февраля)[50]».

Беспрекословное послушание и глубокое смирение отличали поведение послушника Брянчанинова в монастыре. Первое послушание было назначено ему служить при поварне. В самый день вступления в поварню случилось, что нужно было идти в амбар за мукой. Повар сказал ему: «Нука, брат, пойдем за мукой!» и бросил ему мучной мешок так, что его всего обдало белой пылью. Новый послушник взял мешок и пошел. В амбаре, растянувши мешок обеими руками и прихватив зубами, чтобы удобнее было всыпать муку, он ощутил в сердце новое, странное чувство, какого еще не испытывал никогда: собственное смиренное поведение, полное забвение своего «я» так усладили его тогда, что он во всю жизнь поминал этот случай.

Проходя послушание трапезного, он однажды ставил блюдо с пищей на последний стол, за которым сидели послушники, и мысленно произносил следующие слова: «Примите от меня, рабы Божии, это убогое служение». Вдруг почувствовал он необыкновенное молитвенное действие, так что пошатнулся: в грудь его запало сладостное утешение и не оставляло дней более 20–ти. Воспоминание об этом случае неизгладимо напечатлелось в его душе, и он изложил его в своих «Аскетических опытах», приписывая случай этот другому лицу. В числе прочих послушников он назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Раз как — то невод запутался в глубине. Монах из просто людинов, заведовавший ловлей, зная, что Брянчанинов хорошо умел плавать и долго мог держаться под водой, послал его распутать невод. Несмотря на сильный осенний холод, Димитрий Александрович беспрекословно исполнил приказание. Только это было очень чувствительно для его слабого здоровья — он сильно простудился.

В другой раз случилось ему читать в трапезе поучение из творений святителя Димитрия Ростовского. Чтение Брянчанинова было столько усладительно и духовно сильно, что все обедавшие забыли пищу и с умилением стали внимать чтению; иные плакали. Этот случай произвел столь сильное впечатление, что вся монастырская братия стала с явным уважением относиться к Брянчанинову, отдавая ему предпочтение перед прочими, чем он очень тяготился, потому что, живя в среде монастырского братства, он даже старался скрывать свое происхождение и образование, радуясь, когда незнавшие считали его за недоучившегося семинариста. Обратимся же к описанию отношений ученика к старцу. Они требуют глубоко внимательного и духовного рассмотрения.

Поступив в монастырь, Димитрий Александрович всей душой предался старцу о. Леониду в духовное руководство. Эти отношения отличались всей искренностью, прямотой, представляли совершенное подобие древнего послушничества, которое не решалось сделать шагу без ведома или позволения наставника. Всякое движение внутренней жизни здесь происходит под непосредственным наблюдением старца. Ежедневная исповедь помыслов дает возможность тщательно наблюдать над собой; она предохраняет новоначального инока от вредного действия этих помыслов, которые, будучи исповеданы, подобно скошенной траве, не могут уже возникать с новой силой. Опытный взор старца духовника обнаруживает самые сокровенные тайники души, указывает гнездящиеся там страсти и таким образом удивительно способствует самонаблюдению. Чистосердечная исповедь, всегдашняя преданность старцу и всецелое перед ним отсечение воли вознаграждаются духовным утешением, легкостью и мирным состоянием духа, какие свойственны бесстрастию. Они не только далеко превосходят то обыкновенное спокойствие и радостное расположение, которые получаются от житейского благополучия, но и совершенно разнствуют от них, не подобны им.

Такой род начального подвижничества и в древнее время, когда духовными старцами обиловали пустыни и монастыри, был уделом немногих послушников; тем реже он встречается ныне, при современном оскудении духовного старчества. Ныне редкий находит наставника, могущего руководить духовно, как то: принимать исповедь помыслов, давать полезные советы, разрешать вопросы и недоумения касательно внутренней жизни.

Димитрий Александрович, как сказано, во всем повиновался воле своего духовного отца; все вопросы и недоумения разрешались непосредственно им. Старец не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения, обучал деятельной жизни.

«Однажды, — рассказывает И. А. Барков, человек весьма благочестивый и достойный всякого вероятия, — ко мне приехал из Свирского монастыря о. Леонид зимой. Был жестокий мороз и вьюга; старец приехал в кибитке. Когда вошел он ко мне, я захлопотал о самоварчике и подумал: „Не один же старец приехал; вероятно, есть какой — нибудь возница,“ — и я стал просить старца, чтобы он позволил ему войти. Старец согласился. Я позвал незнакомца и немало был удивлен, когда предстал передо мной молодой, красивой наружности человек со всеми признаками благородного происхождения. Он смиренно остановился у порога. „А, что, перезяб, дворянчик,“— обратился к нему старец и затем сказал мне: „Знаешь ли, кто это? Это Брянчанинов“. Тогда я низко поклонился вознице».

Такой крайне смиряющий образ руководства в жизни был предпринят о. Леонидом в отношении ученика своего, молодого ученого офицера Брянчанинова, без сомнения, для того, чтобы победить в нем всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованному человеку, вступающему в среду простецов. Старец поступал как нелицемерный наставник, в духе истинного монашества, по примерам св. отцов, он постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения не могли не нравиться благородному послушнику, с искренней любовью к Богу предавшемуся иноческим подвигам.

Димитрий Александрович с покорностью отправлял и низкие служения. Но испытаниям, хотя бы они совершались в духовном разуме, есть мера, свыше которой они утрачивают свою привлекательную духовную сторону, остаются при одной внешности. Усердие и ревность подвергаемого испытаниям начинают тогда ослабевать, когда не получают подкрепления в силе духовного разума, которым должны быть проникнуты такие испытания. Старец при таком образе действий должен обладать в достаточной степени этой силой, чтобы его действия были несоблазнительны и удобоприемлемы, приятны для духовного чувства обучающегося. Древние святые отцы в таких случаях действовали чудодейственной силой, и она удерживала при них послушников. Разум рождается от опытности, опытность приобретается от многих примеров; а этот пример обращения с благовоспитанным и умственно необыкновенно развитым послушником в духовной практике о. Леонида едва ли был не первый. Тщательное воспитание при всем внимании к духовно — нравственной стороне требует сообразоваться и с физическим состоянием воспитываемого, а умственное его развитие нуждается в соответственном себе упражнении. Трудно предположить, чтобы все это соблюдалось при помянутых испытаниях, а описанный пример прямо говорит противное.

Спустя год первая горячность, с какой Димитрий Александрович предался в руководство старца, стала остывать. К этому присоединилось недовольство его старцем. Некоторые поступки старца казались ему не согласными с учением св. отцов, а также о. Леонид не мог удовлетворительно отвечать на все его вопросы, разрешать все его недоумения. Вероятно, эти вопросы касались более возвышенных сторон жизни духовной, которая в высших своих проявлениях в каждом подвижнике представляет свои особенности, а потому неудивительно, что о. Леонид, при всей своей мудрости духовной, не мог удовлетворительно разрешить такие вопросы.

Примеры такой неудовлетворительности существовали еще тогда, когда старчество процветало во всей силе и новоначальное иночество представляло поразительные, неподражаемые образцы совершенного послушания. В отеческих писаниях встречаются указания на случай такой неудовлетворительности. В «Руководстве к духовной жизни» прпп. Варсонофия и Иоанна, в ответе 501: «Если какой брат, живя со старцем, будет угнетаться помыслами по причине неудовлетворительности ответов старца, то он должен обратиться к другому старцу за разрешением, если не без ведома, то с согласия своего старца, и не должен соблазняться на своего, что тот не имеет такого дарования духовного; если же брат не имеет возможности вопросить и другого старца, то пусть потерпит, моля Бога помочь ему».[51]

Во время своего жительства на покое в Николо — Бабаевском монастыре в откровенной духовной беседе с братом своим П. А. Брянчаниновым преосвященный Игнатий говорил ему, между прочим, что во всю жизнь Господь не приводил его встретиться с духовно — опытным старцем, которому он мог бы открыть вполне свою духовно — деятельную жизнь, — так особенна и недоступна общему пониманию была эта жизнь. Впрочем, с признательностью и уважением вспоминал он всегда о наставнике духовном своего новоначалия, старце о. Леониде, и впоследствии чем мог старался быть ему полезен.[52]

В «Плаче» своем объясняет он отчасти причины неудовлетворительности для него современных ему наставников духовных: «Отцы первых веков Церкви особенно советуют искать руководителя боговдохновенного, ему предаться в совершенное, безусловное послушание; называют этот путь, каков он и есть, кратчайшим, прочнейшим, боголюбезнейшим. Отцы, отделенные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет своих предшественников, уже жалуются на редкость боговдохновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания.

Отцы, близкие к нашему времени, называют боговдохновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещавают в руководство Священное и Святое Писание, поверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшею осмотрительностию и осторожностию совет современных и сожительствующих братий. Я желал быть под руководством наставника, но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов.

Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства почивших благодетелей души моей! Да дарует большее духовное преуспеяние и кончину благополучную текущим еще по поприщу земного странствования и труженичества!».[53]